Отзывы современников на "Стратегию" А.А. Свечина (IV)
А. СВЕЧИН - «Стратегия». 2-е издание, «Военный Вестник». 1927. 263 стр.
«Все содержание стратегии, - пишет автор разбираемого труда, - представляет по существу, размышление над военной историей». Не может быть сомнения, что изучение и анализ военной истории не бесполезны для стратега. Но можно ли, размышляя над последней, пройти мимо хотя бы такого факта, как всеобщая неготовность к той форме вооруженной борьбы, какую приняла мировая война уже через несколько месяцев после ее начала? Можно ли не учесть того решающего значения, которое оказал гипноз франко-прусской войны на эту всеобщую неготовность, которая, казалось бы, не могла иметь место, раз, по утверждению автора, мировая война приняла форму измора в результате исторической необходимости? Можно ли, наконец, в результате такой всеобщей ошибки генеральных штабов, - квинтэссенции военных специалистов, - не признать, что военная история не всегда является надежной базой для определения характера будущей войны, и что вообще при рассмотрении этого вопроса необходима величайшая осторожность и осмотрительность? И, по нашему мнению, не бесполезное по существу размышление над военной историей не должно исключать применения более прямого пути к познанию характера будущей войны, а именно - непосредственного размышления над этим вопросом. Непосредственное размышление над будущим часто явится полезным для преодоления гипноза прошлого.
Преодоление гипноза прошлого, - в частности, мировой войны, - весьма не легкая задача для современника - и трудность решения этой задачи наглядно показал автор разбираемой «Стратегии». «Мы рассматриваем, - пишет автор в предисловии, - современную войну, со всеми ее возможностями». Но в содержании стратегии мы не видим объективного автора предисловия. В своем изложении автор вполне определенно и решительно исходит из перспективы длительной войны, войны на истощение, перманентной мобилизации и т. п.
Там, где вопрос идет о длительности будущей войны, автор не останавливается, например, перед такими аргументами:
«В том историческом периоде, в который мы вступаем, надо ожидать и возвращения к затяжной подготовке к войнам... стремление использовать ресурсы доминионов (Англия), чернокожих африканских колоний (Франция), необходимость вооружиться (Германия), низкая степень мирной подготовки (Соединенные Штаты) убеждают нас в этом» (135 стр.).
Возможна ли такая постановка вопроса? Допустимо ли для стратега упускать из виду, что в условиях войны, то, что выгодно и отвечает интересам одной стороны, тем самым делается невыгодным и недопустимым для другой. И даже допуская, с величайшей, однако, натяжкой, что доминионы Англии или чернокожие Франции имеют для этих великих держав, с военной точки зрения, столь серьезное значение, что самый характер вооруженной борьбы для них должен определиться в зависимости от участия этих элементов их военной мощи, то не имеется ли оснований предполагать, что противник этих держав в будущей войне не будет расположен ожидать момента, когда массы бойцов с других материков появятся на материке Европы под знаменами этих держав? Нам кажется, что такой расчет явился бы слишком, в лучшем случае, наивным. А если не допускать такого рода наивности, если принять, наоборот, что в этом случае противники указанных держав будут заинтересованы в том, чтобы найти решение в стратегии сокрушения, то можно ли считать, что война все же примет затяжной характер, учитывая мнение автора по этому вопросу, формулированное следующим образом: «Если сокрушение - реальная возможность и осуществляется одной стороной, то и противная сторона вынуждена организовывать свое противодействие в борьбе в соответствии с логикой сокрушения» (40 стр.). А раз это так, то автор, естественно, должен был бы признать, что как ни выгодно было бы, по его мнению, Франции выжидать своих чернокожих, Англии - доминионов и т. д., но это тем не менее не может предопределять характера, затяжного характера будущей войны. И, беря конкретный пример, можно ли признать, что в случае вооруженного столкновения между Францией и Германией обе эти державы будут вести борьбу на измор, по аргументам, приведенным автором, и исключить возможность того, что французское или германское командование сочтет за благо искать решение в стратегии сокрушения? Ведь и в пользу этого решения можно привести аргументы, по меньшей мере столь же серьезные, как аргументы автора, хотя бы - для германского командования - стремление использовать блестящие маневренные и боевые качества своих войск, а для французского - не допустить развертывания германцами всех своих сил.
Там, где вопрос идет о трудностях сокрушения, автор приводит такую аргументацию:
«Веские обстоятельства, затрудняющие сокрушение, выдвинуты современностью. Первое из них, это недальнобойность современных операций… Второе обстоятельство заключается в том, что начало войны не является в наше время кульминационным пунктом стратегического напряжения. Военная и экономическая мобилизации выставят второй и третий эшелон мобилизованной и снаряженной живой силы» (177 стр.). (Маленькое замечание: снаряжение входит в понятие мобилизованной или нет? А если входит, то откуда «мобилизованной и снаряженной»?). Мы сомневаемся, чтобы после марша на Париж, после Варшавы, после великого отката русских армий и т. п. можно было бы признать, что современные операции недальнобойны. Но даже становясь в этом случае на точку зрения автора, мы никак не можем разделить его точку зрения и признать приемлемость его второго аргумента. Автор пишет о трудностях сокрушения и в то же время обусловливает эти трудности эшелонированием мобилизации. Но ведь по его собственным словам: «Эшелоны военной и экономической мобилизации вполне входят в стратегию измора и чужды, по духу, стратегии сокрушения» (182 стр.). Конечно, если бы эшелонированная мобилизация была единственным видом мобилизации, автор имел бы основание мотивировать затруднительность сокрушения особенностями эшелонированной мобилизации. Но ведь фактически дело обстоит несколько иначе. Никто, находясь в полном рассудке и здравой памяти, готовясь к борьбе на сокрушение, не будет базироваться на эшелонированной мобилизации. И раз это так, то при чем тут своеобразные особенности и свойства эшелонированной мобилизации? Наоборот, дли всякого размышляющего над историей мировой войны совершенно очевидно, что именно недооценка значении полного напряжения сил, фактическое эшелонирование, а не массирование мобилизации германцами в значительной мере обусловило Марну. В самом деле, мобилизуй германцы сразу же пять лишних корпусов, - а это, несомненно, они могли бы сделать,- и исход Марны был бы иной, и, смеем предположить, что и стратегия уважаемого автора не базировалась бы на перманентности мобилизации, по крайней мере в такой степени, как в настоящее время.
Зато в тех случаях, когда автор говорит о стратегии сокрушения, а не перманентной мобилизации и т. п., он не только не заботится о серьезном аргументировании своей точки зрения, но за ничто почитает и факты, раз таковые не соответствуют его теории. Что может быть ярче и показательнее, чем хотя бы сопоставление одного из утверждений автора с приведенным на той же странице историческим примером?
Вот, что утверждает автор: «Мобилизация еще недавно казалась моментом; мобилизационные органы минировали мирную структуру государства, чтобы дать единовременный взрыв, собрать в течение двух-трех недель те людские массы и материальные средства, которыми война начиналась, велась и заканчивалась» (132 стр.).
Вот, что говорит опыт: «Германия в мирное время действительно охватывала воинской повинностью только 70% наиболее сильной физически части населения; часть этих 70% была мобилизована непосредственно при объявлении войны, а другая часть должна была явиться пополнением для них» (132 стр.). Где тут «велась и заканчивалась»?
Вообще в отношении мобилизации автор, на наш взгляд, слишком требователен и суров. Вот, например, одно из таких требований: «Армия должна иметь возможность мобилизовать любое число любых дивизий, нисколько не нарушая этим мобилизационной готовности остальных. Мобилизация всей армии должна являться лишь суммой мобилизации всех ее частей, а не представлять самодовлеющего целого» (134 стр.).
Какой смысл в этом требовании! Конечно, если это необходимо, то мобилизационная техника способна разрешить такого рода задачу. Но, во-первых, мы полагаем, что мобилизационно-плановая работа далеко не стоит и не может стоять особняком. Для того, чтобы предъявить к мобилизации подобное требование, совершенно необходимо, чтобы стратегия имела или «энное» количество вариантов стратегических планов, если не исключающее возможности, то во всяком случае делающей нецелесообразной проработку соответствующих мобилизационных планов, или, наоборот, вовсе не имела бы таковых - и в этом случае рассчитывала бы, что искусство мобилизатора покроет ее стратегическую немощь. По ознакомлении со «Стратегией», в настоящее время нами разбираемой, мы полагаем, что второе значительно вероятнее, и в дальнейшем объясним, почему именно.
Однако, разрешимость проблемы с чисто мобилизационной точки зрения отнюдь не доказывает ее разрешимости вообще и прежде всего с точки зрения мобилизационных перевозок. «На железные дороги, - пишет автор, - в мобилизационный период выпадает особенно трудная задача. Им необходимо самим произвести мобилизацию, т.-е. подготовиться к перевозкам по сосредоточению. Но в то же время им необходимо выполнить огромные наряды по мобилизационным перевозкам - перевезти сотни тысяч призванных запасных, взятых по военноконской повинности лошадей, доставить спешные воинские грузы; одновременно необходимо начать перевозки по прикрытию, для усиления защиты главных направлений в приграничных районах» (143 стр.).
Совершенно очевидно, что при подобных условиях составление целого ряда вариантов, и притом допускающих беспрепятственный переход от одного к другому, является задачей вряд ли разрешимой. Да и при правильности стратегической и оперативно-плановой работы в этом нет никакой необходимости.
Но являются ли правильными те основания, которые дает для такого рода работы разбираемая «Стратегия». Предоставляем судить читателю.
«План войны и план кампании, по самой своей сущности, должны представлять не стремление к абсолютному росту вооруженных сил, а подготовку их к тем именно задачам, которые выпадут на армию и флот с началом войны» (108 стр.). Глубоко правильная мысль автора в данном случае совершенно не согласуется с его же утверждением, что «План войны представляет, прежде всего, программу развития вооруженных сил и средств государства, рассчитанную на несколько лет» (105 стр.). С правильностью этого последнего утверждения согласиться никак нельзя, и невольно возникает вопрос о том, что подобные противоречия требуют более углубленного подхода, более внимательного анализа. Постараемся углубиться в размышления и формулировки автора по существу плановой подготовки.
Вот, например, весьма характерное требование к плану операций: «План операции... должен быть гибок - иметь достаточно вариантов, чтобы позволить сделать выбор между сокрушением и измором, между обороной и наступлением, между нанесением удара тому или другому государству враждебного нам союза, в зависимости от указаний политики» (152 стр.). Какая цель и какая ценность такому плану, пригодному на все случаи жизни, а на деле ни к чему не годному? Можно ли при элементарной стратегической грамотности рекомендовать одновременную подготовку и к борьбе на сокрушение и к борьбе на измор? Можно ли без величайшего риска разбрасывать внимание и средства и на то, чтобы подготовить сокрушительный удар и на мобилизацию промышленности? Можно ли, готовясь к сокрушительному удару, принять эшелонную мобилизацию, которая, по признанию самого автора, чужда по духу стратегии сокрушения?
Где найти правильный подход к решению этих вопросов? Да, опять таки у автора разбираемого труда. «Преследуя цели сокрушения, - пишет он, - стратег будет неумолим. Если намечается сокрушительный удар, то заботы об общей базе должны быть отброшены на третий или четвертый план. Шлиффен вполне логично уделял лишь ничтожные силы для защиты крупных экономических интересов Германии в Лотарингии, Эльзасе и Восточной Пруссии» (97 стр.). Или: «На что послужит подготовка к десятилетней войне, если она пойдет в ущерб первому же нашему военному усилию настолько, что противник, действуя методами сокрушения, сумеет в два-три месяца достигнуть своей политической цели?» (43 стр.).
Трудно совместить все эти противоречия, трудно понять столь значительное их обилие в труде, как-никак выходящем вторым изданном. Эти противоречия многочисленны и в других разделах разбираемого труди, например, там, где автор трактует вопросы о взаимоотношении политики, экономики и стратегии.
Вот примеры этих противоречий:
«Война ведется, - пишет автор, - не только на вооруженном фронте, но и на классовом и экономическом фронтах. Действия на всех них должны быть согласованы политикой» (30 стр.). А затем, через несколько страниц, говорит: «Политическая цель должна отвечать возможностям ведения военных действий» (37 стр.). Если действительно и не ошибочно первое утверждение о трех фронтах, то почему политическая цель должна отвечать не совокупным возможностям всех этих фронтов, а лишь военного? Если все остальные фронты не заслуживают внимания, то зачем же о них говорить? А если признавать их реальное значение, то как не учитывать и их возможностей при постановке политической цели?
Или вот другой пример, но менее показательный:
«Внутренняя политика должна стремиться к наиболее широкому использованию сил государства для достижения целей войны» (84 стр.). «Стратегия решает вопросы, связанные с использованием как вооруженных сил, так и всех ресурсов страны для достижения конечной военной цели» (15 стр.), при чем несомненно в этом случае стратегия должна пониматься, как «искусство военных вождей» (19 стр.).
И в этом примере противоречие, аналогичное вышеприведенному. С одной стороны, вполне правильная идея об использовании, по меньшей мере о согласовании политикой использования всех сил страны для достижения целей войны, с другой - узко ведомственный подход, и военный вождь, решающий вопросы использования всех ресурсов страны для достижения военной цели.
Если мы дальше углубимся в рассмотрение этого вопроса, мы придем к новым противоречиям, быть может, еще более существенным:
Автор выдвигает идею экономического Генерального штаба. «Экономический генеральный штаб, - пишет он, - является отражением современного расширенного представления о руководстве войной. Если боевые задачи предстоят в течение войны не только на фронте вооруженной борьбы, но и на фронтах классовом и экономическом, то необходимо заблаговременное создание боевых органов, ведающих подготовкой и подготовляющих себя к руководству соответственным фронтом. Создание боевого экономического штаба стоит в порядке ближайших мероприятий.
Опыт прошлого показывает, что без особого боевого органа деятельность различных высоких ведомственных органов по общей подготовке к войне может замереть (Совет национальной обороны, созданный во Франции еще 20 лет тому назад) или же сосредоточиться исключительно на решении текущих вопросов мирного времени (Совет Труда и Обороны в минувшие годы в СССР)» (70 стр.).
Как совместить приведенное нами выше указание автора на то, что действия на всех фронтах (военном, классовом, экономическом, должны быть согласованы политикой (30 стр.) с идеей экономического генерального штаба? Надо ли понимать так, что автор подчиняется, - как ни мало это на него похоже, - модной идее экономического генерального штаба, признавая в теории, что объединение должно быть в руках политики, и утверждая эту идею с величайшей настоятельностью: «Политика, отказавшаяся от сохранения господства над руководством войной, признавшая главенство военных специалистов, безмолвно подчинившаяся их требованиям, сама призналась бы в своем банкротстве. Даже стратегия в глазах политика должна являться военной техникой, а техническое руководство войной должно быть подчинено политическому, так как война - это часть политики. Стратегия может быть понимаема, как согласование операций с требованиями политики» (84 стр.). Но тогда каково назначение и функции тех политических штабов, о которых автор упоминает на той же 84 странице своего труда? Подчиняется ли политический штаб объединяющему экономическому или нет, и если подчиняется, то как согласовать подобную организационную структуру с руководящей ролью политики? Какая-то история мидян на фоне нищеты стратегии!
В постановке этого вопроса позволим себе высказать нашу точку зрения. Объединение должно производиться не ведомственными, а надведомственным органом. Этим органом должен являться не экономический, но политический, ни какой-либо другой ведомственный, а государственный генеральный штаб. Мы писали об этом еще в 1923 году в журнале» «Военное Хозяйство» (по поводу появившейся в этом журнале статьи об экономическом генеральном штабе). Теперь же, после углубленного ознакомления с разбираемой «Стратегией», мы еще более укрепились в уверенности в правильности выраженной нами тогда точки зрения.
Но если автор, как мы видели, во многих случаях допускает непоследовательность и противоречия в области чисто стратегических вопросов, то в области мобилизации он определенно выдвигает теорию перманентной мобилизации, которую, впрочем, он иногда именует эшелонной. По нашему мнению, между понятиями перманентной и эшелонной мобилизации безусловно существует различие, но, разбирая «Стратегию», примем их за понятия равнозначащие. Итак, посмотрим, что собой представляет перманентная мобилизация.
Уже в предисловии к первому изданию автор писал: «Мы можем сослаться на ряд новых материальных фактором, наставляющих нас занять новую точку зрения на стратегическое искусство. Укажем, например, на перманентность военной мобилизации, отодвигающую момент наивысшего стратегического напряжения с двадцатого дня войны на несколько месяцев» (7 стр.). (Здесь также имеет место свойственное автору противоречие. В самом дело, на 43 странице своего труда автор пишет: «Поскольку военные бюджеты, несмотря на свой рост, отстают от роста производительных сил, и максимум стратегического напряжения становится ныне достижимым лишь через полгода после окончания экономической мобилизации, то-есть не раньше второго года войны». Между несколькими месяцами и вторым годом войны есть маленькая разница).
Таким образом, перманентность мобилизации ставится в ряд новых материальных факторов, определяющих точку зрения автора-стратега на стратегическое искусство. Таким образом, стратегия ставится в зависимость от мобилизации. Правилен ли этот подход? По нашему мнению, диаметрально противоположен правильному. Стратегия, ее интересы и стремления должны повелевать. Мобилизация, наоборот, должна приспособлять свою технику к требованиям стратегии. Сам автор признает, что «Эшелоны военной и экономической мобилизации вполне входят в стратегию измора и чужды, по духу, стратегии сокрушения» (182 стр.). Раз так, то перманентная мобилизация должна предопределять характер будущей войны, ибо при перманентности мобилизации невозможно вести войну на сокрушение. Но сам автор, несомненно, являющийся решительным сторонником войны на истощение, не может тем не менее исключить и возможности сокрушения. Столь же несомненно, что война на сокрушение требует иной мобилизации, чем перманентная. Возможны ли иные виды мобилизации, чем перманентная (Она же эшелонная - по терминологии автора)? Нам кажется, что всякий мобилизационный работник без колебаний и сомнений даст на этот вопрос утвердительный ответ. А раз так, т. т. стратеги, не кивайте на мобилизацию, не намекайте, что она связывает свободу ваших решений, а решайте свободно, говорите, что вам нужно от мобилизации, и мы думаем, что при современной технике мобилизации она окажется в состоянии удовлетворить любому вашему серьезному требованию. Во всяком случае, не спросив нас, не предрешайте вопроса о возможности или целесообразности того или другого шага в мобилизационной точки зрения.
Как создалась теория перманентной мобилизации? Повидимому, первопричиной явился опыт мировой войны при недостаточности анализа такового. Мировая война показала, что мобилизационные возможности современных государств значительно больше, чем предполагали вначале. В силу неверной оценки этих возможностей мобилизация растянулась, приобрела вид перманентности. Какой из сего был сделан вывод? Вывод, что современная мобилизация перманентна. Нам кажется, что более правильным явился бы другой вывод, а именно, что расчет мобилизационных возможностей должен делаться более осторожно и не должно допускаться преуменьшение их, каковое было допущено в мировую войну. Неправильность расчетов обусловила недостаточность запасов вооружения, снабжения и т. д. Пришлось прибегнуть к мобилизации промышленности. В результате был сделан вывод: «Мобилизуй промышленность» вместо вывода о необходимости накопления запасов. В связи с недооценкой и неиспользованием мобилизационных возможностей, в связи с нехваткой запасов и необходимостью мобилизации промышленности, мировая война приняла затяжной характер. Из этого сделали вывод, что «мы в будущем, вероятно, будем иметь преимущественно длительные войны» (43 стр.). А раз длительные войны, то и базируйся па мобилизации промышленности и начинай серьезно воевать на второй год войны.
Между тем можно ли вообще принять теорию перманентной мобилизации? Не является ли обманчивым этот вид перманентности, который мобилизация приобрела в мировую войну? Нам кажется, что этот вопрос заслуживает серьезного разбора.
Прежде всего, что такое мобилизация? По наиболее распространенному и общепринятому толкованию мобилизацией называется переход с мирного положения на военное. Каковы характерные особенности этого перехода? Хотя к нему готовятся всегда, но момент этого перехода всегда является в значительной море внезапным и первый день фиксируется лишь в мобилизационной телеграмме. Сам переход происходит по детально разработанным планам. В течение выполнения этого перехода он становится на первом плане в жизни государства. Все остальные интересы подчиняются мобилизационным. Поскольку противник также мобилизуется, стремление предупредить его в готовности играет очень видную роль в мобилизационных соображениях. Не только дни, но и часы учитываются в мобилизационных соображениях. Возникает стремление к рекордам в быстроте мобилизации, проявляется иной раз тенденция к более быстрой мобилизации, чем это фактически необходимо. В признании недопустимости такого стремления к рекордам мы совершенно соглашаемся с разбираемым автором. Но можно ли считать, что отказ от рекордов равносилен признанию перманентности (эшелонности) мобилизации? Являются ли последующие эшелоны эшелонированной мобилизации действительно мобилизацией?
Прежде всего общая наметка сроков последующих мобилизаций (придерживаясь терминологии автора) определяется еще в начале войны. Задолго до осуществления фиксируется точный срок. При назначении этого срока отсутствуют те моменты, которые при действительной мобилизации побуждают назначать начальным ее моментом по возможности ближайшую полночь. Благодаря этому для выполнения такого рода последующих мобилизаций предоставляются значительные периоды времени на непосредственную подготовку, и выполнение такого рода мобилизаций растягивается по времени. Значение плановой подготовки в связи с наличием подготовительного периода, с одной стороны, и растяжки мобилизации, с другой, - несоизмеримо падает по сравнению с первым эшелоном (по выражению автора) мобилизации. Наконец, все последующие эшелоны являются в значительной степени частными и не охватывают с той полнотой всех элементов государственной жизни, как первый эшелон.
Вообще, суммируя, надо признать, что в мобилизации всех последующих эшелонов перманентной мобилизации несравнимо более сходства хотя бы с ежегодными призывами, чем с мобилизацией. И поскольку правильное наименование равнозначаще правильному пониманию, то применение к этим последующим эшелонам имени мобилизации, по нашему мнению, оправдать нельзя, и перманентная мобилизация по существу перестает, делаясь перманентной, быть мобилизацией. И теорию перманентной мобилизации мы определенно считаем следствием неправильно понятого опыта мировой войны, неудачных выводов из этого опыта и, прежде всего, непонимания сущности мобилизации.
Во всяком случае, однако, и в области стратегии, и в области мобилизации в рассматриваемом труде отсутствует та ясность и четкость, которую критик рассчитывал в нем найти. И какой-то злой иронией звучат слова автора о том, что разбираемый труд «ставит себе скромную (оценка автора) задачу содействовать скорейшему выходу стратегического мышления из закоулков и тупиков на прямую дорогу» (23 стр.). Нам кажется, что вся масса противоречий, недоговоренностей и недостаточно аргументированных положений создает диаметрально противоположную цели автора обстановку и во всяком случае не посодействует выходу не только на прямую, но и правильную дорогу.
Что касается основных положений автора, то его увлечение стратегией измора нам кажется, особенно опасным. Мотивируя преимущества борьбы на измор для целого ряда великих держав, автор не упомянул СССР. И действительно, приемлема ли для нас стратегия измора?
Прежде всего, может ли наша мобилизуемая промышленность соперничать с мобилизуемой промышленностью наших противников? Не имеется ли весьма серьезных оснований для того, чтобы предположить, что и в быстроте мобилизации промышленности и в росте производительной способности таковой мы находимся в менее благоприятных условиях, и сделать из этого вывод, что переход к борьбе на измор не отвечает нашим интересам?
Но допустим даже, что соревнование в этой области оказалось бы для нас возможным. Даже в этом последнем случае разве имели бы мы право исключить возможность перехода противника и в результате вынужденного и нашего перехода на стратегию сокрушения? А в этом случае до того момента, пока не развернулась бы наша промышленность, нам пришлось бы базироваться исключительно на наши запасы в то время, как наши противники несомненно могли бы рассчитывать на мировой рынок. И можно ли допустить, что при такой обстановке мы могли бы рассчитывать на успех? И даже не на успех, а на возможность дотянуть борьбу до того момента, когда для нас открылась бы возможность использовать мобилизованную промышленность.
Нет, ни стратегия измора, ни стратегия сокрушения, принятая по инициативе противника, вынужденная, а потому и не подготовленная и лишенная большей части преимуществ, этого рода стратегии не обещают и не дадут нам успеха. Тогда, где же выход? Где наша стратегия?
Наша стратегия, несомненно, стратегия сокрушения. Наша стратегия - стратегия быстрого и решительного удара, расчета на то, чтобы первыми же успехами показать мировому рынку риск, связанный с равного рода субсидированием противника, чтобы задержать таким образом ту помощь, которая при иных условиях затруднит для нас ведение вооруженной борьбы. И, конечно, наши стратегия - стратегия стремления к решительному результату.
А раз так, то не должны ли мы все внимание обратить на обеспечение максимального развертывания, на накопление максимальных средств для быстрого и решительного удара, и величайшую экономию во всем, что не предназначено для этого удара?
А раз так, то не должны ли мы и воспитывать наш личный состав в духе активности и стратегии сокрушения?
«Фон-дер-Гольц резко выделяется между другими классиками, - пишет А. Свечин во введении к первому тому «Стратегия в трудах военных классиков», - отсутствием односторонней углубленности своего мышления, но это в силу того, что он, как профессор стратегии в турецкой академии генерального штаба, естественно, должен был живо чувствовать зависимость стратегии от той аудитории, для которой она читается, от того театра войны и той армии, которые будут применять ее, и эту необходимость национально-географического подхода он оттеняет со свойственной ему широтой, красочностью и убедительностью».
Как жаль, что автор нашей «Стратегии» не побывал профессором стратегии в турецкой академии генерального штаба.
Новицкий.
Война и революция. 1928. № 1.
«Все содержание стратегии, - пишет автор разбираемого труда, - представляет по существу, размышление над военной историей». Не может быть сомнения, что изучение и анализ военной истории не бесполезны для стратега. Но можно ли, размышляя над последней, пройти мимо хотя бы такого факта, как всеобщая неготовность к той форме вооруженной борьбы, какую приняла мировая война уже через несколько месяцев после ее начала? Можно ли не учесть того решающего значения, которое оказал гипноз франко-прусской войны на эту всеобщую неготовность, которая, казалось бы, не могла иметь место, раз, по утверждению автора, мировая война приняла форму измора в результате исторической необходимости? Можно ли, наконец, в результате такой всеобщей ошибки генеральных штабов, - квинтэссенции военных специалистов, - не признать, что военная история не всегда является надежной базой для определения характера будущей войны, и что вообще при рассмотрении этого вопроса необходима величайшая осторожность и осмотрительность? И, по нашему мнению, не бесполезное по существу размышление над военной историей не должно исключать применения более прямого пути к познанию характера будущей войны, а именно - непосредственного размышления над этим вопросом. Непосредственное размышление над будущим часто явится полезным для преодоления гипноза прошлого.
Преодоление гипноза прошлого, - в частности, мировой войны, - весьма не легкая задача для современника - и трудность решения этой задачи наглядно показал автор разбираемой «Стратегии». «Мы рассматриваем, - пишет автор в предисловии, - современную войну, со всеми ее возможностями». Но в содержании стратегии мы не видим объективного автора предисловия. В своем изложении автор вполне определенно и решительно исходит из перспективы длительной войны, войны на истощение, перманентной мобилизации и т. п.
Там, где вопрос идет о длительности будущей войны, автор не останавливается, например, перед такими аргументами:
«В том историческом периоде, в который мы вступаем, надо ожидать и возвращения к затяжной подготовке к войнам... стремление использовать ресурсы доминионов (Англия), чернокожих африканских колоний (Франция), необходимость вооружиться (Германия), низкая степень мирной подготовки (Соединенные Штаты) убеждают нас в этом» (135 стр.).
Возможна ли такая постановка вопроса? Допустимо ли для стратега упускать из виду, что в условиях войны, то, что выгодно и отвечает интересам одной стороны, тем самым делается невыгодным и недопустимым для другой. И даже допуская, с величайшей, однако, натяжкой, что доминионы Англии или чернокожие Франции имеют для этих великих держав, с военной точки зрения, столь серьезное значение, что самый характер вооруженной борьбы для них должен определиться в зависимости от участия этих элементов их военной мощи, то не имеется ли оснований предполагать, что противник этих держав в будущей войне не будет расположен ожидать момента, когда массы бойцов с других материков появятся на материке Европы под знаменами этих держав? Нам кажется, что такой расчет явился бы слишком, в лучшем случае, наивным. А если не допускать такого рода наивности, если принять, наоборот, что в этом случае противники указанных держав будут заинтересованы в том, чтобы найти решение в стратегии сокрушения, то можно ли считать, что война все же примет затяжной характер, учитывая мнение автора по этому вопросу, формулированное следующим образом: «Если сокрушение - реальная возможность и осуществляется одной стороной, то и противная сторона вынуждена организовывать свое противодействие в борьбе в соответствии с логикой сокрушения» (40 стр.). А раз это так, то автор, естественно, должен был бы признать, что как ни выгодно было бы, по его мнению, Франции выжидать своих чернокожих, Англии - доминионов и т. д., но это тем не менее не может предопределять характера, затяжного характера будущей войны. И, беря конкретный пример, можно ли признать, что в случае вооруженного столкновения между Францией и Германией обе эти державы будут вести борьбу на измор, по аргументам, приведенным автором, и исключить возможность того, что французское или германское командование сочтет за благо искать решение в стратегии сокрушения? Ведь и в пользу этого решения можно привести аргументы, по меньшей мере столь же серьезные, как аргументы автора, хотя бы - для германского командования - стремление использовать блестящие маневренные и боевые качества своих войск, а для французского - не допустить развертывания германцами всех своих сил.
Там, где вопрос идет о трудностях сокрушения, автор приводит такую аргументацию:
«Веские обстоятельства, затрудняющие сокрушение, выдвинуты современностью. Первое из них, это недальнобойность современных операций… Второе обстоятельство заключается в том, что начало войны не является в наше время кульминационным пунктом стратегического напряжения. Военная и экономическая мобилизации выставят второй и третий эшелон мобилизованной и снаряженной живой силы» (177 стр.). (Маленькое замечание: снаряжение входит в понятие мобилизованной или нет? А если входит, то откуда «мобилизованной и снаряженной»?). Мы сомневаемся, чтобы после марша на Париж, после Варшавы, после великого отката русских армий и т. п. можно было бы признать, что современные операции недальнобойны. Но даже становясь в этом случае на точку зрения автора, мы никак не можем разделить его точку зрения и признать приемлемость его второго аргумента. Автор пишет о трудностях сокрушения и в то же время обусловливает эти трудности эшелонированием мобилизации. Но ведь по его собственным словам: «Эшелоны военной и экономической мобилизации вполне входят в стратегию измора и чужды, по духу, стратегии сокрушения» (182 стр.). Конечно, если бы эшелонированная мобилизация была единственным видом мобилизации, автор имел бы основание мотивировать затруднительность сокрушения особенностями эшелонированной мобилизации. Но ведь фактически дело обстоит несколько иначе. Никто, находясь в полном рассудке и здравой памяти, готовясь к борьбе на сокрушение, не будет базироваться на эшелонированной мобилизации. И раз это так, то при чем тут своеобразные особенности и свойства эшелонированной мобилизации? Наоборот, дли всякого размышляющего над историей мировой войны совершенно очевидно, что именно недооценка значении полного напряжения сил, фактическое эшелонирование, а не массирование мобилизации германцами в значительной мере обусловило Марну. В самом деле, мобилизуй германцы сразу же пять лишних корпусов, - а это, несомненно, они могли бы сделать,- и исход Марны был бы иной, и, смеем предположить, что и стратегия уважаемого автора не базировалась бы на перманентности мобилизации, по крайней мере в такой степени, как в настоящее время.
Зато в тех случаях, когда автор говорит о стратегии сокрушения, а не перманентной мобилизации и т. п., он не только не заботится о серьезном аргументировании своей точки зрения, но за ничто почитает и факты, раз таковые не соответствуют его теории. Что может быть ярче и показательнее, чем хотя бы сопоставление одного из утверждений автора с приведенным на той же странице историческим примером?
Вот, что утверждает автор: «Мобилизация еще недавно казалась моментом; мобилизационные органы минировали мирную структуру государства, чтобы дать единовременный взрыв, собрать в течение двух-трех недель те людские массы и материальные средства, которыми война начиналась, велась и заканчивалась» (132 стр.).
Вот, что говорит опыт: «Германия в мирное время действительно охватывала воинской повинностью только 70% наиболее сильной физически части населения; часть этих 70% была мобилизована непосредственно при объявлении войны, а другая часть должна была явиться пополнением для них» (132 стр.). Где тут «велась и заканчивалась»?
Вообще в отношении мобилизации автор, на наш взгляд, слишком требователен и суров. Вот, например, одно из таких требований: «Армия должна иметь возможность мобилизовать любое число любых дивизий, нисколько не нарушая этим мобилизационной готовности остальных. Мобилизация всей армии должна являться лишь суммой мобилизации всех ее частей, а не представлять самодовлеющего целого» (134 стр.).
Какой смысл в этом требовании! Конечно, если это необходимо, то мобилизационная техника способна разрешить такого рода задачу. Но, во-первых, мы полагаем, что мобилизационно-плановая работа далеко не стоит и не может стоять особняком. Для того, чтобы предъявить к мобилизации подобное требование, совершенно необходимо, чтобы стратегия имела или «энное» количество вариантов стратегических планов, если не исключающее возможности, то во всяком случае делающей нецелесообразной проработку соответствующих мобилизационных планов, или, наоборот, вовсе не имела бы таковых - и в этом случае рассчитывала бы, что искусство мобилизатора покроет ее стратегическую немощь. По ознакомлении со «Стратегией», в настоящее время нами разбираемой, мы полагаем, что второе значительно вероятнее, и в дальнейшем объясним, почему именно.
Однако, разрешимость проблемы с чисто мобилизационной точки зрения отнюдь не доказывает ее разрешимости вообще и прежде всего с точки зрения мобилизационных перевозок. «На железные дороги, - пишет автор, - в мобилизационный период выпадает особенно трудная задача. Им необходимо самим произвести мобилизацию, т.-е. подготовиться к перевозкам по сосредоточению. Но в то же время им необходимо выполнить огромные наряды по мобилизационным перевозкам - перевезти сотни тысяч призванных запасных, взятых по военноконской повинности лошадей, доставить спешные воинские грузы; одновременно необходимо начать перевозки по прикрытию, для усиления защиты главных направлений в приграничных районах» (143 стр.).
Совершенно очевидно, что при подобных условиях составление целого ряда вариантов, и притом допускающих беспрепятственный переход от одного к другому, является задачей вряд ли разрешимой. Да и при правильности стратегической и оперативно-плановой работы в этом нет никакой необходимости.
Но являются ли правильными те основания, которые дает для такого рода работы разбираемая «Стратегия». Предоставляем судить читателю.
«План войны и план кампании, по самой своей сущности, должны представлять не стремление к абсолютному росту вооруженных сил, а подготовку их к тем именно задачам, которые выпадут на армию и флот с началом войны» (108 стр.). Глубоко правильная мысль автора в данном случае совершенно не согласуется с его же утверждением, что «План войны представляет, прежде всего, программу развития вооруженных сил и средств государства, рассчитанную на несколько лет» (105 стр.). С правильностью этого последнего утверждения согласиться никак нельзя, и невольно возникает вопрос о том, что подобные противоречия требуют более углубленного подхода, более внимательного анализа. Постараемся углубиться в размышления и формулировки автора по существу плановой подготовки.
Вот, например, весьма характерное требование к плану операций: «План операции... должен быть гибок - иметь достаточно вариантов, чтобы позволить сделать выбор между сокрушением и измором, между обороной и наступлением, между нанесением удара тому или другому государству враждебного нам союза, в зависимости от указаний политики» (152 стр.). Какая цель и какая ценность такому плану, пригодному на все случаи жизни, а на деле ни к чему не годному? Можно ли при элементарной стратегической грамотности рекомендовать одновременную подготовку и к борьбе на сокрушение и к борьбе на измор? Можно ли без величайшего риска разбрасывать внимание и средства и на то, чтобы подготовить сокрушительный удар и на мобилизацию промышленности? Можно ли, готовясь к сокрушительному удару, принять эшелонную мобилизацию, которая, по признанию самого автора, чужда по духу стратегии сокрушения?
Где найти правильный подход к решению этих вопросов? Да, опять таки у автора разбираемого труда. «Преследуя цели сокрушения, - пишет он, - стратег будет неумолим. Если намечается сокрушительный удар, то заботы об общей базе должны быть отброшены на третий или четвертый план. Шлиффен вполне логично уделял лишь ничтожные силы для защиты крупных экономических интересов Германии в Лотарингии, Эльзасе и Восточной Пруссии» (97 стр.). Или: «На что послужит подготовка к десятилетней войне, если она пойдет в ущерб первому же нашему военному усилию настолько, что противник, действуя методами сокрушения, сумеет в два-три месяца достигнуть своей политической цели?» (43 стр.).
Трудно совместить все эти противоречия, трудно понять столь значительное их обилие в труде, как-никак выходящем вторым изданном. Эти противоречия многочисленны и в других разделах разбираемого труди, например, там, где автор трактует вопросы о взаимоотношении политики, экономики и стратегии.
Вот примеры этих противоречий:
«Война ведется, - пишет автор, - не только на вооруженном фронте, но и на классовом и экономическом фронтах. Действия на всех них должны быть согласованы политикой» (30 стр.). А затем, через несколько страниц, говорит: «Политическая цель должна отвечать возможностям ведения военных действий» (37 стр.). Если действительно и не ошибочно первое утверждение о трех фронтах, то почему политическая цель должна отвечать не совокупным возможностям всех этих фронтов, а лишь военного? Если все остальные фронты не заслуживают внимания, то зачем же о них говорить? А если признавать их реальное значение, то как не учитывать и их возможностей при постановке политической цели?
Или вот другой пример, но менее показательный:
«Внутренняя политика должна стремиться к наиболее широкому использованию сил государства для достижения целей войны» (84 стр.). «Стратегия решает вопросы, связанные с использованием как вооруженных сил, так и всех ресурсов страны для достижения конечной военной цели» (15 стр.), при чем несомненно в этом случае стратегия должна пониматься, как «искусство военных вождей» (19 стр.).
И в этом примере противоречие, аналогичное вышеприведенному. С одной стороны, вполне правильная идея об использовании, по меньшей мере о согласовании политикой использования всех сил страны для достижения целей войны, с другой - узко ведомственный подход, и военный вождь, решающий вопросы использования всех ресурсов страны для достижения военной цели.
Если мы дальше углубимся в рассмотрение этого вопроса, мы придем к новым противоречиям, быть может, еще более существенным:
Автор выдвигает идею экономического Генерального штаба. «Экономический генеральный штаб, - пишет он, - является отражением современного расширенного представления о руководстве войной. Если боевые задачи предстоят в течение войны не только на фронте вооруженной борьбы, но и на фронтах классовом и экономическом, то необходимо заблаговременное создание боевых органов, ведающих подготовкой и подготовляющих себя к руководству соответственным фронтом. Создание боевого экономического штаба стоит в порядке ближайших мероприятий.
Опыт прошлого показывает, что без особого боевого органа деятельность различных высоких ведомственных органов по общей подготовке к войне может замереть (Совет национальной обороны, созданный во Франции еще 20 лет тому назад) или же сосредоточиться исключительно на решении текущих вопросов мирного времени (Совет Труда и Обороны в минувшие годы в СССР)» (70 стр.).
Как совместить приведенное нами выше указание автора на то, что действия на всех фронтах (военном, классовом, экономическом, должны быть согласованы политикой (30 стр.) с идеей экономического генерального штаба? Надо ли понимать так, что автор подчиняется, - как ни мало это на него похоже, - модной идее экономического генерального штаба, признавая в теории, что объединение должно быть в руках политики, и утверждая эту идею с величайшей настоятельностью: «Политика, отказавшаяся от сохранения господства над руководством войной, признавшая главенство военных специалистов, безмолвно подчинившаяся их требованиям, сама призналась бы в своем банкротстве. Даже стратегия в глазах политика должна являться военной техникой, а техническое руководство войной должно быть подчинено политическому, так как война - это часть политики. Стратегия может быть понимаема, как согласование операций с требованиями политики» (84 стр.). Но тогда каково назначение и функции тех политических штабов, о которых автор упоминает на той же 84 странице своего труда? Подчиняется ли политический штаб объединяющему экономическому или нет, и если подчиняется, то как согласовать подобную организационную структуру с руководящей ролью политики? Какая-то история мидян на фоне нищеты стратегии!
В постановке этого вопроса позволим себе высказать нашу точку зрения. Объединение должно производиться не ведомственными, а надведомственным органом. Этим органом должен являться не экономический, но политический, ни какой-либо другой ведомственный, а государственный генеральный штаб. Мы писали об этом еще в 1923 году в журнале» «Военное Хозяйство» (по поводу появившейся в этом журнале статьи об экономическом генеральном штабе). Теперь же, после углубленного ознакомления с разбираемой «Стратегией», мы еще более укрепились в уверенности в правильности выраженной нами тогда точки зрения.
Но если автор, как мы видели, во многих случаях допускает непоследовательность и противоречия в области чисто стратегических вопросов, то в области мобилизации он определенно выдвигает теорию перманентной мобилизации, которую, впрочем, он иногда именует эшелонной. По нашему мнению, между понятиями перманентной и эшелонной мобилизации безусловно существует различие, но, разбирая «Стратегию», примем их за понятия равнозначащие. Итак, посмотрим, что собой представляет перманентная мобилизация.
Уже в предисловии к первому изданию автор писал: «Мы можем сослаться на ряд новых материальных фактором, наставляющих нас занять новую точку зрения на стратегическое искусство. Укажем, например, на перманентность военной мобилизации, отодвигающую момент наивысшего стратегического напряжения с двадцатого дня войны на несколько месяцев» (7 стр.). (Здесь также имеет место свойственное автору противоречие. В самом дело, на 43 странице своего труда автор пишет: «Поскольку военные бюджеты, несмотря на свой рост, отстают от роста производительных сил, и максимум стратегического напряжения становится ныне достижимым лишь через полгода после окончания экономической мобилизации, то-есть не раньше второго года войны». Между несколькими месяцами и вторым годом войны есть маленькая разница).
Таким образом, перманентность мобилизации ставится в ряд новых материальных факторов, определяющих точку зрения автора-стратега на стратегическое искусство. Таким образом, стратегия ставится в зависимость от мобилизации. Правилен ли этот подход? По нашему мнению, диаметрально противоположен правильному. Стратегия, ее интересы и стремления должны повелевать. Мобилизация, наоборот, должна приспособлять свою технику к требованиям стратегии. Сам автор признает, что «Эшелоны военной и экономической мобилизации вполне входят в стратегию измора и чужды, по духу, стратегии сокрушения» (182 стр.). Раз так, то перманентная мобилизация должна предопределять характер будущей войны, ибо при перманентности мобилизации невозможно вести войну на сокрушение. Но сам автор, несомненно, являющийся решительным сторонником войны на истощение, не может тем не менее исключить и возможности сокрушения. Столь же несомненно, что война на сокрушение требует иной мобилизации, чем перманентная. Возможны ли иные виды мобилизации, чем перманентная (Она же эшелонная - по терминологии автора)? Нам кажется, что всякий мобилизационный работник без колебаний и сомнений даст на этот вопрос утвердительный ответ. А раз так, т. т. стратеги, не кивайте на мобилизацию, не намекайте, что она связывает свободу ваших решений, а решайте свободно, говорите, что вам нужно от мобилизации, и мы думаем, что при современной технике мобилизации она окажется в состоянии удовлетворить любому вашему серьезному требованию. Во всяком случае, не спросив нас, не предрешайте вопроса о возможности или целесообразности того или другого шага в мобилизационной точки зрения.
Как создалась теория перманентной мобилизации? Повидимому, первопричиной явился опыт мировой войны при недостаточности анализа такового. Мировая война показала, что мобилизационные возможности современных государств значительно больше, чем предполагали вначале. В силу неверной оценки этих возможностей мобилизация растянулась, приобрела вид перманентности. Какой из сего был сделан вывод? Вывод, что современная мобилизация перманентна. Нам кажется, что более правильным явился бы другой вывод, а именно, что расчет мобилизационных возможностей должен делаться более осторожно и не должно допускаться преуменьшение их, каковое было допущено в мировую войну. Неправильность расчетов обусловила недостаточность запасов вооружения, снабжения и т. д. Пришлось прибегнуть к мобилизации промышленности. В результате был сделан вывод: «Мобилизуй промышленность» вместо вывода о необходимости накопления запасов. В связи с недооценкой и неиспользованием мобилизационных возможностей, в связи с нехваткой запасов и необходимостью мобилизации промышленности, мировая война приняла затяжной характер. Из этого сделали вывод, что «мы в будущем, вероятно, будем иметь преимущественно длительные войны» (43 стр.). А раз длительные войны, то и базируйся па мобилизации промышленности и начинай серьезно воевать на второй год войны.
Между тем можно ли вообще принять теорию перманентной мобилизации? Не является ли обманчивым этот вид перманентности, который мобилизация приобрела в мировую войну? Нам кажется, что этот вопрос заслуживает серьезного разбора.
Прежде всего, что такое мобилизация? По наиболее распространенному и общепринятому толкованию мобилизацией называется переход с мирного положения на военное. Каковы характерные особенности этого перехода? Хотя к нему готовятся всегда, но момент этого перехода всегда является в значительной море внезапным и первый день фиксируется лишь в мобилизационной телеграмме. Сам переход происходит по детально разработанным планам. В течение выполнения этого перехода он становится на первом плане в жизни государства. Все остальные интересы подчиняются мобилизационным. Поскольку противник также мобилизуется, стремление предупредить его в готовности играет очень видную роль в мобилизационных соображениях. Не только дни, но и часы учитываются в мобилизационных соображениях. Возникает стремление к рекордам в быстроте мобилизации, проявляется иной раз тенденция к более быстрой мобилизации, чем это фактически необходимо. В признании недопустимости такого стремления к рекордам мы совершенно соглашаемся с разбираемым автором. Но можно ли считать, что отказ от рекордов равносилен признанию перманентности (эшелонности) мобилизации? Являются ли последующие эшелоны эшелонированной мобилизации действительно мобилизацией?
Прежде всего общая наметка сроков последующих мобилизаций (придерживаясь терминологии автора) определяется еще в начале войны. Задолго до осуществления фиксируется точный срок. При назначении этого срока отсутствуют те моменты, которые при действительной мобилизации побуждают назначать начальным ее моментом по возможности ближайшую полночь. Благодаря этому для выполнения такого рода последующих мобилизаций предоставляются значительные периоды времени на непосредственную подготовку, и выполнение такого рода мобилизаций растягивается по времени. Значение плановой подготовки в связи с наличием подготовительного периода, с одной стороны, и растяжки мобилизации, с другой, - несоизмеримо падает по сравнению с первым эшелоном (по выражению автора) мобилизации. Наконец, все последующие эшелоны являются в значительной степени частными и не охватывают с той полнотой всех элементов государственной жизни, как первый эшелон.
Вообще, суммируя, надо признать, что в мобилизации всех последующих эшелонов перманентной мобилизации несравнимо более сходства хотя бы с ежегодными призывами, чем с мобилизацией. И поскольку правильное наименование равнозначаще правильному пониманию, то применение к этим последующим эшелонам имени мобилизации, по нашему мнению, оправдать нельзя, и перманентная мобилизация по существу перестает, делаясь перманентной, быть мобилизацией. И теорию перманентной мобилизации мы определенно считаем следствием неправильно понятого опыта мировой войны, неудачных выводов из этого опыта и, прежде всего, непонимания сущности мобилизации.
Во всяком случае, однако, и в области стратегии, и в области мобилизации в рассматриваемом труде отсутствует та ясность и четкость, которую критик рассчитывал в нем найти. И какой-то злой иронией звучат слова автора о том, что разбираемый труд «ставит себе скромную (оценка автора) задачу содействовать скорейшему выходу стратегического мышления из закоулков и тупиков на прямую дорогу» (23 стр.). Нам кажется, что вся масса противоречий, недоговоренностей и недостаточно аргументированных положений создает диаметрально противоположную цели автора обстановку и во всяком случае не посодействует выходу не только на прямую, но и правильную дорогу.
Что касается основных положений автора, то его увлечение стратегией измора нам кажется, особенно опасным. Мотивируя преимущества борьбы на измор для целого ряда великих держав, автор не упомянул СССР. И действительно, приемлема ли для нас стратегия измора?
Прежде всего, может ли наша мобилизуемая промышленность соперничать с мобилизуемой промышленностью наших противников? Не имеется ли весьма серьезных оснований для того, чтобы предположить, что и в быстроте мобилизации промышленности и в росте производительной способности таковой мы находимся в менее благоприятных условиях, и сделать из этого вывод, что переход к борьбе на измор не отвечает нашим интересам?
Но допустим даже, что соревнование в этой области оказалось бы для нас возможным. Даже в этом последнем случае разве имели бы мы право исключить возможность перехода противника и в результате вынужденного и нашего перехода на стратегию сокрушения? А в этом случае до того момента, пока не развернулась бы наша промышленность, нам пришлось бы базироваться исключительно на наши запасы в то время, как наши противники несомненно могли бы рассчитывать на мировой рынок. И можно ли допустить, что при такой обстановке мы могли бы рассчитывать на успех? И даже не на успех, а на возможность дотянуть борьбу до того момента, когда для нас открылась бы возможность использовать мобилизованную промышленность.
Нет, ни стратегия измора, ни стратегия сокрушения, принятая по инициативе противника, вынужденная, а потому и не подготовленная и лишенная большей части преимуществ, этого рода стратегии не обещают и не дадут нам успеха. Тогда, где же выход? Где наша стратегия?
Наша стратегия, несомненно, стратегия сокрушения. Наша стратегия - стратегия быстрого и решительного удара, расчета на то, чтобы первыми же успехами показать мировому рынку риск, связанный с равного рода субсидированием противника, чтобы задержать таким образом ту помощь, которая при иных условиях затруднит для нас ведение вооруженной борьбы. И, конечно, наши стратегия - стратегия стремления к решительному результату.
А раз так, то не должны ли мы все внимание обратить на обеспечение максимального развертывания, на накопление максимальных средств для быстрого и решительного удара, и величайшую экономию во всем, что не предназначено для этого удара?
А раз так, то не должны ли мы и воспитывать наш личный состав в духе активности и стратегии сокрушения?
«Фон-дер-Гольц резко выделяется между другими классиками, - пишет А. Свечин во введении к первому тому «Стратегия в трудах военных классиков», - отсутствием односторонней углубленности своего мышления, но это в силу того, что он, как профессор стратегии в турецкой академии генерального штаба, естественно, должен был живо чувствовать зависимость стратегии от той аудитории, для которой она читается, от того театра войны и той армии, которые будут применять ее, и эту необходимость национально-географического подхода он оттеняет со свойственной ему широтой, красочностью и убедительностью».
Как жаль, что автор нашей «Стратегии» не побывал профессором стратегии в турецкой академии генерального штаба.
Новицкий.
Война и революция. 1928. № 1.