Штрафники и аферист
Кто же герой?
(Письмо в редакцию)
«Барков, агитатор штрафной роты, был убит выстрелом в спину на Кичкасе». Так начинается повесть А. Одинцова «Прорыв», опубликованная в пятом номере журнала «Октябрь» за 1966 год. Следующая же фраза буквально ошарашивает читателя своей алогичностью: «Это, конечно, ни о чем не говорило». Как же так? Убит выстрелом в спину, - сказано достаточно ясно. Не погиб на Кичкасе, не просто убит, а «выстрелом в спину». Тут скорее всего, как говорится, автор решил взять быка за рога. И достигает цели. Последующее разъяснение поднимает «интригу» на высоту поистине классического детектива.
Капитан Калина, командир штрафной роты, приказал лейтенанту Давлятову выяснить, кто убил офицера. Ведь и предшественник Баркова - Сливин тоже был убит выстрелом в спину. Но оказывается: «Что тут выяснять?» Ой ли! Каждому, кто хоть мало-мальски может представить обстоятельства убийства Баркова, предельно ясно - выяснять есть что. Выстрел из автомата в упор. Выстрел, как потом выясняется, с самой короткой дистанции. Неужели боевые офицеры настолько наивны, что смогли поверить, будто стреляли немцы?
Вот при таких-то обстоятельствах Дёма Жуков убивает второго подряд политработника.
В следующей главке рассказывается о том, как гвардии капитан Антонов получил назначение как раз в ту штрафную роту, в которой убиты Барков и Сливин. Начальник армейского резерва политсостава и так и этак обхаживает Антонова, даже бутылку самогона на это дело не пожалел.
И герои повести А. Одинцова пьют, пьют почти беспрерывно - спирт, самогонку (в основном), ром и прочее, все, что пахнет спиртным. И, видимо, это, по мнению автора повести, тоже отличительная черта наших фронтовых офицеров, в том числе политработников. Пьют и перед баней, и после бани, и за встречу, и за расставание, и перед боем, и во время боя.
В следующей главке автор проясняет образ капитана Антонова. Он сводит его со старшим сержантом медслужбы Любой Воронковой. Их отношения начинаются с фляги спирта. Глотнув горячительного, герои приступают к действию. Выяснив в пустой землянке у Любы кое-какие подробности, Антонов спрашивает ее:
«- А муж тебя в госпитале навещал?..
- Приезжал.
- Сколько раз?
- Что за допрос?
- Сколько раз, спрашиваю, приезжал? - уже спокойно спросил Антонов, понявший все».
Если это не пошленькая двусмысленность, то за комментариями надо обращаться к автору повести.
По утверждению политработника Антонова, на войне «жизнь, а особенно любовь, протекает быстро». И вот потекла эта военная любовь, о которой и писать неудобно.
В землянке Антонов ведет разговор также о предстоящей встрече с штрафниками. Он «не знал, что его ждет там, а знал лишь, что оба его предшественника - Барков и Сливин - были убиты выстрелами а спину. Он рассказывал об этом Любе весело: дескать, вот какой там отчаянный народ...»
А это что? Тоже шутка? Причем тут «отчаянный народ», если офицеров убивают выстрелом в спину? Но нет, не шутит политработник Антонов. Вторая половина фразы все разъясняет:
«...И с таким народом хорошо: хоть в огонь, хоть в воду - пойдут, куда хочешь, потому что каждому надо смыть своей кровью...»
Фраза так и заканчивается многоточием. Так и остается недосказанным, что же должны смыть своей кровью «отчаянные ребята».
В размышлениях Антонова нет и признаков логики. Ему кажется, что «каждый человек на свете мог бы посчитать себя штрафником». Вот уж ничего не скажешь, воспитатель! Хотя никакой он и не политработник. Это автор взял да и сделал его политработником, полагая, вероятно, что эта работа не требует таланта и подготовки. До этого странного назначения Антонов был офицером связи при штабе армии.
Потом происходит его встреча с командиром штрафной роты Калиной. Появляется традиционная бутылка самогона. И не одна. На этот раз пили дюже. А политработник, гвардейский капитан Антонов, глядя на командира штрафной роты, думал: «Кадровик! А всего по званию капитан, на третьем-то году войны. Другие от капитана до полковника дослужились, дивизией командуют».
На следующее утро, чуток проспавшись с похмелья, Антонов знакомится с судебными делами на штрафников. Тут и тот, что «ранил бойца в ладонь левой руки. Виновным себя не признал. Приговор: десять лет с заменой пребыванием в штрафной роте». Тут и старый большевик генерал Крылов, разжалованный за «преступное снабжение боеприпасами в бою».
В этой же роте мы знакомимся с приговоренным к расстрелу Ашотом Симоняном. Этот «хороший» парень с легкой руки Антонова назначается командиром отделения.
Несколько дней спустя, на марше, между Василием Павловичем Калиной и Антоновым происходит такой разговор:
«- Смотрите, Симонян толковым оказался, - сказал Калина.
- А вы говорили... - сказал Антонов.
Василий Павлович таинственно улыбнулся:
- Да, народ боевой! - И спросил: - Борис Андреевич, а Борис Андреевич! Как вы думаете? С таким народом Берлин возьмем?
- Возьмем...
- И я думаю, возьмем, - сказал Калина. - С таким народом возьмем!»
Кто тут кощунствует? Автор, Калина, Антонов? Или все вместе? Или они всерьез полагают, будто мы освобождали Европу от ига фашизма силами преступников?
Автор повести настолько умиляется штрафниками, что изображает их внутренний мир таким же, как и у офицеров, которые ими командуют. Оказывается, «и дело у них общее, и мысли общие». Достигли, как говорится, полного единодушия. И у политработника, и у Дёмы Жукова, который уже убил Баркоза и Сливина, - поразительное родство душ.
Вообще Антонов весьма странно относится к Дёме Жукову. Он считает, что дело, за которое тот осужден, - чепуховое: ведь Жуков всего-навсего бросился с ножом на товарища. И даже тогда, когда выяснилось, что Жуков выстрелами в спину убил двух политработников, его не изолировали от людей, а по распоряжению Антонова в сопровождении конвоиров (?) послали в атаку. За эту доброту Антонов чуть не поплатился жизнью.
И все же Антонов восхищается преступниками, считает, что они воюют лучше, чем многие другие. Писатель и его герой ставят в один ряд штрафников и гвардейцев.
Остается еще посмотреть на этих людей в деле. Как они несут «ярмо» вины не на словах, а в бою? В описании прорыва автор допускает много наивностей и несуразиц. Когда, скажем, понадобилось вывести штрафников на исходный рубеж для атаки, поле было за минировано. А вот когда немцы пошли в контратаку, минного поля вроде не оказалось. Ни один из врагов не подорвался на мине.
Дочитана последняя строчка, но так и неясно, для чего написана повесть «Прорыв». Может быть, для того, чтобы внушить читателям, что соль Советской Армии - это не гвардия, а штрафники? Или для того, чтобы убедить читателя, будто во время Великой Отечественной войны земля наша была бессудна и всюду царил неограниченный произвол трибунальцев? Конечно, бывшему фронтовику ясно, что все это - турусы на колесах. Он знает, кто был героем на войне. Но повесть-то прочитают не одни бывшие фронтовики.
И. АБРАМОВ,
участник Великой Отечественной войны,
ответственный секретарь Рязанского отделения Союза писателей.
Красная звезда. 1966. 15 июня.
* * * * *
А. Одинцов в повести «Прорыв» («Октябрь», № 5, 1966) избрал своим предметом быт и боевые дела штрафной роты. Самый выбор жизненного материала не может вызвать возражений. Советская литература и в прошлом неоднократно обращалась к людям трудной судьбы, она пытливо вглядывалась в драму человека, который волей обстоятельств оказывался «на дне»; писателя интересовало, как под влиянием всей нашей жизни он снова становился полноправным членом общества. Достаточно напомнить «Правонарушителей» Сейфуллиной, «Республику Шкид» Белых и Пантелеева, кинофильм «Путевка в жизнь», пьесу Погодина «Аристократы». Связь с этой гуманистической традицией советского искусства подчеркивает сам автор: он неоднократно вспоминает Макаренко и его идею воспитания доверием.
Но я уже подчеркивал, что для убедительного решения темы писатель должен придерживаться ясных и надежных моральных критериев. Вряд ли кому-нибудь известны абсолютно точные дозировки истинного и ложного гуманизма. Но, однако, писатель должен уметь распознавать добро и зло для того, чтобы не впадать в этакое христианское всепрощение, которое говорит скорее не о гуманности, а о сердечном равнодушии и безразличии.
Итак, перед нами штрафная рота. Собственно, это даже не рота - в ней полторы тысячи человек! Почти целый полк... В разработке материала, к которому обратился А. Одинцов, возможно, были разные аспекты. Писателя мог заинтересовать тот трагизм обстоятельств, о котором я говорил выше. Штрафная рота давала, вероятно, для этого достаточно поводов. Но этот аспект только намечен в повести. В ней фигурирует бывший генерал-майор Крылов, который без всякой вины разжалован в солдаты и попал в штрафники, чтобы «кровью смыть» позор несодеянного преступления. Но Крылов бегло и мимоходом очерчен; в нем выражена скорее заявка на тему, чем ее решение. Большинство штрафников, которых рисует А. Одинцов, никак не могут быть отнесены к жертвам обстоятельств. И в этом смысле звучащее в подтексте повести сопоставление с «Педагогической поэмой» неправомерно. Герои Макаренко - подростки, которых ураган гражданской войны разметал во все стороны, лишил семьи и сделал «правонарушителями». Их субъективная вина незначительна.
Другое дело персонажи А. Одинцова. Вот «формуляр» одного из них - Симоняна. Он был курсантом пехотного училища. Вместе со своими дружками похитил автомобиль и систематически грабил квартиры «без применения оружия». Его приговорили к расстрелу и заменили смертную казнь штрафной ротой. Фигура Симоняна ясна: бандит, кутила и спекулянт. Ворованные вещи продавал и устраивал пьяные оргии. Как же относится к нему автор? Главный герой повести - агитатор роты Антонов, заместитель командира по политической части. Его глазами смотрит на мир писатель. Между Антоновым и Симоняном происходит важный разговор. Симонян уже в роте обнаруживает недисциплинированность. Он говорит:
«- Кто пробыл в камере для приговоренных два месяца, тому все ничего.
- Кто же виноват? Я, что ли, продавал меховые пальто?
Симонян оживился.
- И на суде говорил: брали только у богатых, у спекулянтов, у кого по две, даже по три шубы. И деньги. Больше ничего.
Антонов улыбнулся».
Улыбка Антонова, видимо, означает, что где-то в глубине души в нем зародилось снисхождение к этому новоявленному Робин Гуду из пехотного училища. А что это так, доказывает решение Антонова: назначить Симоняна командиром отделения. «Так сделал бы и Макаренко», - думает он про себя. Симонян гибнет в бою. Вероятно, подобные случаи возможны в жизни. Но для художника совершенно недостаточно ограничиться констатацией факта: был бандитом и грабителем, попал в штрафники и погиб во время прорыва. Читатель не видит, что же происходило в душе человека. Совершился ли в нем внутренний перелом, коснулось ли его нравственное возрождение? Или же его смерть только биографический факт и он ни о чем не говорит? И когда командир роты отзывается о Симоняне как о «толковом» бойце, это, в сущности, мало что проясняет.
Еще сложнее обстоит дело со штрафником Жуковым. Он вначале очень нравится Антонову. Потом выясняется, что Жуков опасный преступник, убийца. Он убил парторга Сливина, предшественника Антонова. И когда Антонов, уже зная об этом, доверил ему автомат, Жуков чуть было не убил самого Антонова. Жуков участвует в бою под конвоем, и его ранят во время прорыва.
Командир роты Калина говорит :
« - Жуков... в брюшную полость ранен. В госпиталь увезли. Этот Дёма еще покажет, если...»
Калина недоговаривает, но читателю дается понять, что Жуков еще, возможно, станет человеком, если он выживет.
Но какие для этого есть основания? Никаких. Негодяй, который убил одного политработника, угрожал автоматом другому, - почему читатель должен верить в его возрождение?
Правда, писатель подводит под эту философию всепрощения некую общую концепцию, но эта концепция не проясняет, а только запутывает дело.
Антонов размышляет: «...может быть, каждый человек на свете мог бы посчитать себя штрафником за что-то: наказание тут зависело от меры собственной совести». Но если все в какой-то мере виновны, то все в той же мере и невинны. А раз нет границы между добром и злом, исчезает и грань между честностью и подлостью, между ошибкой и преступлением.
В повести А. Одинцова чувствуется хорошее знание материала, автор преисполнен был самых благих намерений, он хотел подчеркнуть гуманные основы нашего миросозерцания, но решить задачу, которую он поставил перед собой, ему оказалось явно не под силу.
Неубедительно прозвучал и другой мотив повести. Автор стремится внушить мысль, что штрафники выделялись особенными воинскими доблестями. Командир роты Калина так аттестует штрафников:
«- Да, народ боевой! - И спросил: - Борис Андреевич, а Борис Андреевич! Как вы думаете? С таким народом Берлин возьмем?
- Возьмем, - в тон ему, так же шутливо ответил Антонов.
- И я думаю, возьмем, - сказал Калина, - с таким народом возьмем!»
Это странное упование только на такой народ дано в шутливом тоне. Но только ли в шутливом?
Дивизии поручено взять трудную высоту. И Антонов утверждает, что «если это дивизии не удастся сделать, то высоту возьмет рота». То, что не получится у дивизии, сумеет совершить рота. Почему? Не потому ли, что эта рота - штрафная?! Странная мысль.
Начинается повесть напоминанием о том, что в штрафной роте выстрелами в спину были убиты два агитатора. Третьим агитатором в роте стал Антонов. Кончается повесть тоже многозначительно. Раненный в бою Антонов лежит в госпитале и думает, что если поправится, то обязательно вернется в свою часть, в штрафную роту.
Но почему обязательно в штрафную роту? Нет ли здесь, в этом наивном предпочтении, черт идеализации штрафников? Для такой трудной и серьезной темы, какую избрал А. Одинцов, нужен был более глубокий, более трезвый подход к жизни, к ее драмам и противоречиям.
Плоткин Л. Литература и война. Великая Отечественная война в русской советской прозе. М.-Л., 1967.
* * * * *
На удочку проходимца
(По следам неопубликованного письма)
Житель с. Ржевки Шебекинского района Белгородской области тов. Е. Уринев написал в «Красную звезду» о некоем Алонове, который выдает себя за героя, за инвалида Великой Отечественной войны, а сам ведет себя весьма странно, беспробудно пьянствует. Письмо это редакция направила в шебекинскую прокуратуру.
Вот некоторые подробности этого дела.
Зал заседаний Шебекинского народного суда Белгородской области, где слушается дело Алонова, переполнен. Перед судом - сорокачетырехлетний краснощекий, косая сажень в плечах, детина, трудовой стаж которого исчисляется шестью годами. Трижды в свое время он был судим - за самовольный уход с работы, за злостное хулиганство, за кражу. Освобожденный в 1943 году из мест заключения, он был призван в ряды Советской Армии, где находился до марта 1945 года.
Но и потом честно трудиться Алонов не захотел - изготовил фиктивные документы о том, что болен шизофренией, вызванной якобы контузией.
Первыми на удочку проходимца клюнули работники Абдулинского райсобеса Оренбургской области. Алонову, как инвалиду Отечественной войны, назначили пенсию. Через месяц с такой же липовой справкой мошенник появился в Похвистневском райсобесе Куйбышевской области. Там ему тоже охотно назначили пенсию.
В последующем Алонов поочередно нанес визит вежливости в Белебеевский райсобес Башкирской АССР, Подбельский, Кинель-Черкасский и Куйбышевский райсобесы Куйбышевской области, Инзенский и Базарно-Сызганский райсобесы Ульяновской области. Так ловкач стал ежемесячно получать пенсию одновременно в восьми райотделах соцобеспечения!
И ни в одном собесе никто не обратил внимания на липовые справки. Никто, например, не поинтересовался, что судебно-психиатрического института «имени профессора Серпухова» и в природе-то нет!
Стриг бы Алонов купоны преспокойненько еще много лет, но за участие в краже снова был осужден.
Возвратясь из мест заключения в 1954 году, Алонов опять написал заявления, и во всех восьми собесах ему возобновили выплату пенсий. Деньги получал иногда он, иногда его родственники. По доверенности.
Через каждые два года Алонов представал перед областной ВТЭК с участием работников областного психоневрологического диспансера. И всякий раз его снова и снова признавали инвалидом второй группы. В январе 1961 года сердобольные специалисты признали его инвалидом первой группы без дальнейшего переосвидетельствования. И соответственно повысили пенсию.
Но честные люди обратили внимание на здоровяка, который значится инвалидом и беспробудно пьет. Когда же Алоновым заинтересовалась шебекинская прокуратура, он сразу скрылся: уехал в Казахстан. Вскоре появился в Новгородской области. Оттуда перекочевал в Ломоносовский район Ленинградской области. Здесь-то и задержали его работники милиции.
И вот суд. В течение многих лет мошенник Алонов умудрялся в 19 райсобесах страны по восьми фиктивным пенсионным делам получить 24.036 рублей в новом исчислении!
Выездная коллегия Белгородского областного суда приговорила Алонова М. Г. к лишению свободы на 12 лет с содержанием в исправительно-трудовой колонии строгого режима и взысканию причиненного государству ущерба.
Г. МЕНЬ.
Красная звезда. 1966. 29 июня.
(Письмо в редакцию)
«Барков, агитатор штрафной роты, был убит выстрелом в спину на Кичкасе». Так начинается повесть А. Одинцова «Прорыв», опубликованная в пятом номере журнала «Октябрь» за 1966 год. Следующая же фраза буквально ошарашивает читателя своей алогичностью: «Это, конечно, ни о чем не говорило». Как же так? Убит выстрелом в спину, - сказано достаточно ясно. Не погиб на Кичкасе, не просто убит, а «выстрелом в спину». Тут скорее всего, как говорится, автор решил взять быка за рога. И достигает цели. Последующее разъяснение поднимает «интригу» на высоту поистине классического детектива.
Капитан Калина, командир штрафной роты, приказал лейтенанту Давлятову выяснить, кто убил офицера. Ведь и предшественник Баркова - Сливин тоже был убит выстрелом в спину. Но оказывается: «Что тут выяснять?» Ой ли! Каждому, кто хоть мало-мальски может представить обстоятельства убийства Баркова, предельно ясно - выяснять есть что. Выстрел из автомата в упор. Выстрел, как потом выясняется, с самой короткой дистанции. Неужели боевые офицеры настолько наивны, что смогли поверить, будто стреляли немцы?
Вот при таких-то обстоятельствах Дёма Жуков убивает второго подряд политработника.
В следующей главке рассказывается о том, как гвардии капитан Антонов получил назначение как раз в ту штрафную роту, в которой убиты Барков и Сливин. Начальник армейского резерва политсостава и так и этак обхаживает Антонова, даже бутылку самогона на это дело не пожалел.
И герои повести А. Одинцова пьют, пьют почти беспрерывно - спирт, самогонку (в основном), ром и прочее, все, что пахнет спиртным. И, видимо, это, по мнению автора повести, тоже отличительная черта наших фронтовых офицеров, в том числе политработников. Пьют и перед баней, и после бани, и за встречу, и за расставание, и перед боем, и во время боя.
В следующей главке автор проясняет образ капитана Антонова. Он сводит его со старшим сержантом медслужбы Любой Воронковой. Их отношения начинаются с фляги спирта. Глотнув горячительного, герои приступают к действию. Выяснив в пустой землянке у Любы кое-какие подробности, Антонов спрашивает ее:
«- А муж тебя в госпитале навещал?..
- Приезжал.
- Сколько раз?
- Что за допрос?
- Сколько раз, спрашиваю, приезжал? - уже спокойно спросил Антонов, понявший все».
Если это не пошленькая двусмысленность, то за комментариями надо обращаться к автору повести.
По утверждению политработника Антонова, на войне «жизнь, а особенно любовь, протекает быстро». И вот потекла эта военная любовь, о которой и писать неудобно.
В землянке Антонов ведет разговор также о предстоящей встрече с штрафниками. Он «не знал, что его ждет там, а знал лишь, что оба его предшественника - Барков и Сливин - были убиты выстрелами а спину. Он рассказывал об этом Любе весело: дескать, вот какой там отчаянный народ...»
А это что? Тоже шутка? Причем тут «отчаянный народ», если офицеров убивают выстрелом в спину? Но нет, не шутит политработник Антонов. Вторая половина фразы все разъясняет:
«...И с таким народом хорошо: хоть в огонь, хоть в воду - пойдут, куда хочешь, потому что каждому надо смыть своей кровью...»
Фраза так и заканчивается многоточием. Так и остается недосказанным, что же должны смыть своей кровью «отчаянные ребята».
В размышлениях Антонова нет и признаков логики. Ему кажется, что «каждый человек на свете мог бы посчитать себя штрафником». Вот уж ничего не скажешь, воспитатель! Хотя никакой он и не политработник. Это автор взял да и сделал его политработником, полагая, вероятно, что эта работа не требует таланта и подготовки. До этого странного назначения Антонов был офицером связи при штабе армии.
Потом происходит его встреча с командиром штрафной роты Калиной. Появляется традиционная бутылка самогона. И не одна. На этот раз пили дюже. А политработник, гвардейский капитан Антонов, глядя на командира штрафной роты, думал: «Кадровик! А всего по званию капитан, на третьем-то году войны. Другие от капитана до полковника дослужились, дивизией командуют».
На следующее утро, чуток проспавшись с похмелья, Антонов знакомится с судебными делами на штрафников. Тут и тот, что «ранил бойца в ладонь левой руки. Виновным себя не признал. Приговор: десять лет с заменой пребыванием в штрафной роте». Тут и старый большевик генерал Крылов, разжалованный за «преступное снабжение боеприпасами в бою».
В этой же роте мы знакомимся с приговоренным к расстрелу Ашотом Симоняном. Этот «хороший» парень с легкой руки Антонова назначается командиром отделения.
Несколько дней спустя, на марше, между Василием Павловичем Калиной и Антоновым происходит такой разговор:
«- Смотрите, Симонян толковым оказался, - сказал Калина.
- А вы говорили... - сказал Антонов.
Василий Павлович таинственно улыбнулся:
- Да, народ боевой! - И спросил: - Борис Андреевич, а Борис Андреевич! Как вы думаете? С таким народом Берлин возьмем?
- Возьмем...
- И я думаю, возьмем, - сказал Калина. - С таким народом возьмем!»
Кто тут кощунствует? Автор, Калина, Антонов? Или все вместе? Или они всерьез полагают, будто мы освобождали Европу от ига фашизма силами преступников?
Автор повести настолько умиляется штрафниками, что изображает их внутренний мир таким же, как и у офицеров, которые ими командуют. Оказывается, «и дело у них общее, и мысли общие». Достигли, как говорится, полного единодушия. И у политработника, и у Дёмы Жукова, который уже убил Баркоза и Сливина, - поразительное родство душ.
Вообще Антонов весьма странно относится к Дёме Жукову. Он считает, что дело, за которое тот осужден, - чепуховое: ведь Жуков всего-навсего бросился с ножом на товарища. И даже тогда, когда выяснилось, что Жуков выстрелами в спину убил двух политработников, его не изолировали от людей, а по распоряжению Антонова в сопровождении конвоиров (?) послали в атаку. За эту доброту Антонов чуть не поплатился жизнью.
И все же Антонов восхищается преступниками, считает, что они воюют лучше, чем многие другие. Писатель и его герой ставят в один ряд штрафников и гвардейцев.
Остается еще посмотреть на этих людей в деле. Как они несут «ярмо» вины не на словах, а в бою? В описании прорыва автор допускает много наивностей и несуразиц. Когда, скажем, понадобилось вывести штрафников на исходный рубеж для атаки, поле было за минировано. А вот когда немцы пошли в контратаку, минного поля вроде не оказалось. Ни один из врагов не подорвался на мине.
Дочитана последняя строчка, но так и неясно, для чего написана повесть «Прорыв». Может быть, для того, чтобы внушить читателям, что соль Советской Армии - это не гвардия, а штрафники? Или для того, чтобы убедить читателя, будто во время Великой Отечественной войны земля наша была бессудна и всюду царил неограниченный произвол трибунальцев? Конечно, бывшему фронтовику ясно, что все это - турусы на колесах. Он знает, кто был героем на войне. Но повесть-то прочитают не одни бывшие фронтовики.
И. АБРАМОВ,
участник Великой Отечественной войны,
ответственный секретарь Рязанского отделения Союза писателей.
Красная звезда. 1966. 15 июня.
* * * * *
А. Одинцов в повести «Прорыв» («Октябрь», № 5, 1966) избрал своим предметом быт и боевые дела штрафной роты. Самый выбор жизненного материала не может вызвать возражений. Советская литература и в прошлом неоднократно обращалась к людям трудной судьбы, она пытливо вглядывалась в драму человека, который волей обстоятельств оказывался «на дне»; писателя интересовало, как под влиянием всей нашей жизни он снова становился полноправным членом общества. Достаточно напомнить «Правонарушителей» Сейфуллиной, «Республику Шкид» Белых и Пантелеева, кинофильм «Путевка в жизнь», пьесу Погодина «Аристократы». Связь с этой гуманистической традицией советского искусства подчеркивает сам автор: он неоднократно вспоминает Макаренко и его идею воспитания доверием.
Но я уже подчеркивал, что для убедительного решения темы писатель должен придерживаться ясных и надежных моральных критериев. Вряд ли кому-нибудь известны абсолютно точные дозировки истинного и ложного гуманизма. Но, однако, писатель должен уметь распознавать добро и зло для того, чтобы не впадать в этакое христианское всепрощение, которое говорит скорее не о гуманности, а о сердечном равнодушии и безразличии.
Итак, перед нами штрафная рота. Собственно, это даже не рота - в ней полторы тысячи человек! Почти целый полк... В разработке материала, к которому обратился А. Одинцов, возможно, были разные аспекты. Писателя мог заинтересовать тот трагизм обстоятельств, о котором я говорил выше. Штрафная рота давала, вероятно, для этого достаточно поводов. Но этот аспект только намечен в повести. В ней фигурирует бывший генерал-майор Крылов, который без всякой вины разжалован в солдаты и попал в штрафники, чтобы «кровью смыть» позор несодеянного преступления. Но Крылов бегло и мимоходом очерчен; в нем выражена скорее заявка на тему, чем ее решение. Большинство штрафников, которых рисует А. Одинцов, никак не могут быть отнесены к жертвам обстоятельств. И в этом смысле звучащее в подтексте повести сопоставление с «Педагогической поэмой» неправомерно. Герои Макаренко - подростки, которых ураган гражданской войны разметал во все стороны, лишил семьи и сделал «правонарушителями». Их субъективная вина незначительна.
Другое дело персонажи А. Одинцова. Вот «формуляр» одного из них - Симоняна. Он был курсантом пехотного училища. Вместе со своими дружками похитил автомобиль и систематически грабил квартиры «без применения оружия». Его приговорили к расстрелу и заменили смертную казнь штрафной ротой. Фигура Симоняна ясна: бандит, кутила и спекулянт. Ворованные вещи продавал и устраивал пьяные оргии. Как же относится к нему автор? Главный герой повести - агитатор роты Антонов, заместитель командира по политической части. Его глазами смотрит на мир писатель. Между Антоновым и Симоняном происходит важный разговор. Симонян уже в роте обнаруживает недисциплинированность. Он говорит:
«- Кто пробыл в камере для приговоренных два месяца, тому все ничего.
- Кто же виноват? Я, что ли, продавал меховые пальто?
Симонян оживился.
- И на суде говорил: брали только у богатых, у спекулянтов, у кого по две, даже по три шубы. И деньги. Больше ничего.
Антонов улыбнулся».
Улыбка Антонова, видимо, означает, что где-то в глубине души в нем зародилось снисхождение к этому новоявленному Робин Гуду из пехотного училища. А что это так, доказывает решение Антонова: назначить Симоняна командиром отделения. «Так сделал бы и Макаренко», - думает он про себя. Симонян гибнет в бою. Вероятно, подобные случаи возможны в жизни. Но для художника совершенно недостаточно ограничиться констатацией факта: был бандитом и грабителем, попал в штрафники и погиб во время прорыва. Читатель не видит, что же происходило в душе человека. Совершился ли в нем внутренний перелом, коснулось ли его нравственное возрождение? Или же его смерть только биографический факт и он ни о чем не говорит? И когда командир роты отзывается о Симоняне как о «толковом» бойце, это, в сущности, мало что проясняет.
Еще сложнее обстоит дело со штрафником Жуковым. Он вначале очень нравится Антонову. Потом выясняется, что Жуков опасный преступник, убийца. Он убил парторга Сливина, предшественника Антонова. И когда Антонов, уже зная об этом, доверил ему автомат, Жуков чуть было не убил самого Антонова. Жуков участвует в бою под конвоем, и его ранят во время прорыва.
Командир роты Калина говорит :
« - Жуков... в брюшную полость ранен. В госпиталь увезли. Этот Дёма еще покажет, если...»
Калина недоговаривает, но читателю дается понять, что Жуков еще, возможно, станет человеком, если он выживет.
Но какие для этого есть основания? Никаких. Негодяй, который убил одного политработника, угрожал автоматом другому, - почему читатель должен верить в его возрождение?
Правда, писатель подводит под эту философию всепрощения некую общую концепцию, но эта концепция не проясняет, а только запутывает дело.
Антонов размышляет: «...может быть, каждый человек на свете мог бы посчитать себя штрафником за что-то: наказание тут зависело от меры собственной совести». Но если все в какой-то мере виновны, то все в той же мере и невинны. А раз нет границы между добром и злом, исчезает и грань между честностью и подлостью, между ошибкой и преступлением.
В повести А. Одинцова чувствуется хорошее знание материала, автор преисполнен был самых благих намерений, он хотел подчеркнуть гуманные основы нашего миросозерцания, но решить задачу, которую он поставил перед собой, ему оказалось явно не под силу.
Неубедительно прозвучал и другой мотив повести. Автор стремится внушить мысль, что штрафники выделялись особенными воинскими доблестями. Командир роты Калина так аттестует штрафников:
«- Да, народ боевой! - И спросил: - Борис Андреевич, а Борис Андреевич! Как вы думаете? С таким народом Берлин возьмем?
- Возьмем, - в тон ему, так же шутливо ответил Антонов.
- И я думаю, возьмем, - сказал Калина, - с таким народом возьмем!»
Это странное упование только на такой народ дано в шутливом тоне. Но только ли в шутливом?
Дивизии поручено взять трудную высоту. И Антонов утверждает, что «если это дивизии не удастся сделать, то высоту возьмет рота». То, что не получится у дивизии, сумеет совершить рота. Почему? Не потому ли, что эта рота - штрафная?! Странная мысль.
Начинается повесть напоминанием о том, что в штрафной роте выстрелами в спину были убиты два агитатора. Третьим агитатором в роте стал Антонов. Кончается повесть тоже многозначительно. Раненный в бою Антонов лежит в госпитале и думает, что если поправится, то обязательно вернется в свою часть, в штрафную роту.
Но почему обязательно в штрафную роту? Нет ли здесь, в этом наивном предпочтении, черт идеализации штрафников? Для такой трудной и серьезной темы, какую избрал А. Одинцов, нужен был более глубокий, более трезвый подход к жизни, к ее драмам и противоречиям.
Плоткин Л. Литература и война. Великая Отечественная война в русской советской прозе. М.-Л., 1967.
* * * * *
На удочку проходимца
(По следам неопубликованного письма)
Житель с. Ржевки Шебекинского района Белгородской области тов. Е. Уринев написал в «Красную звезду» о некоем Алонове, который выдает себя за героя, за инвалида Великой Отечественной войны, а сам ведет себя весьма странно, беспробудно пьянствует. Письмо это редакция направила в шебекинскую прокуратуру.
Вот некоторые подробности этого дела.
Зал заседаний Шебекинского народного суда Белгородской области, где слушается дело Алонова, переполнен. Перед судом - сорокачетырехлетний краснощекий, косая сажень в плечах, детина, трудовой стаж которого исчисляется шестью годами. Трижды в свое время он был судим - за самовольный уход с работы, за злостное хулиганство, за кражу. Освобожденный в 1943 году из мест заключения, он был призван в ряды Советской Армии, где находился до марта 1945 года.
Но и потом честно трудиться Алонов не захотел - изготовил фиктивные документы о том, что болен шизофренией, вызванной якобы контузией.
Первыми на удочку проходимца клюнули работники Абдулинского райсобеса Оренбургской области. Алонову, как инвалиду Отечественной войны, назначили пенсию. Через месяц с такой же липовой справкой мошенник появился в Похвистневском райсобесе Куйбышевской области. Там ему тоже охотно назначили пенсию.
В последующем Алонов поочередно нанес визит вежливости в Белебеевский райсобес Башкирской АССР, Подбельский, Кинель-Черкасский и Куйбышевский райсобесы Куйбышевской области, Инзенский и Базарно-Сызганский райсобесы Ульяновской области. Так ловкач стал ежемесячно получать пенсию одновременно в восьми райотделах соцобеспечения!
И ни в одном собесе никто не обратил внимания на липовые справки. Никто, например, не поинтересовался, что судебно-психиатрического института «имени профессора Серпухова» и в природе-то нет!
Стриг бы Алонов купоны преспокойненько еще много лет, но за участие в краже снова был осужден.
Возвратясь из мест заключения в 1954 году, Алонов опять написал заявления, и во всех восьми собесах ему возобновили выплату пенсий. Деньги получал иногда он, иногда его родственники. По доверенности.
Через каждые два года Алонов представал перед областной ВТЭК с участием работников областного психоневрологического диспансера. И всякий раз его снова и снова признавали инвалидом второй группы. В январе 1961 года сердобольные специалисты признали его инвалидом первой группы без дальнейшего переосвидетельствования. И соответственно повысили пенсию.
Но честные люди обратили внимание на здоровяка, который значится инвалидом и беспробудно пьет. Когда же Алоновым заинтересовалась шебекинская прокуратура, он сразу скрылся: уехал в Казахстан. Вскоре появился в Новгородской области. Оттуда перекочевал в Ломоносовский район Ленинградской области. Здесь-то и задержали его работники милиции.
И вот суд. В течение многих лет мошенник Алонов умудрялся в 19 райсобесах страны по восьми фиктивным пенсионным делам получить 24.036 рублей в новом исчислении!
Выездная коллегия Белгородского областного суда приговорила Алонова М. Г. к лишению свободы на 12 лет с содержанием в исправительно-трудовой колонии строгого режима и взысканию причиненного государству ущерба.
Г. МЕНЬ.
Красная звезда. 1966. 29 июня.