Питер-2
Вскоре мне пришлось вновь ехать в эту Северную Пальмиру (никак не удосужусь выяснить, где находится Пальмира Южная, настоящая. Может и не придется никогда. А чтобы мне сохранить мое неведение до самой смерти, пожалуйста, не комментируйте эту запись) в составе школьной экскурсии.
У нас был очень хороший класс в классической для постсоветской школы пропорции 1:2. Это значит треть мальчиков, две трети девочек. То есть каждый мальчик мог влюбиться сразу в двух девочек. Что я и сделал. Одну девочку (это была дочка нашей преподавательницы истории, история - мой любимый предмет) я полюбил романтически и платонически, а другую - ее подругу - я полюбил как товарища по всяким юношеским играм (тоже вполне безобидным) - катанию на роликовых коньках, игре в ножички, слушанию разной идиотской музыки и вообще веселым провокациям. Только однажды я сделал ей нескромное предложение, она обиделась, и я не стал настаивать. Мы вместе ездили на роликах сидеть под окнами у дочери учительницы истории, которую я любил платонически. Я написал ей (дочери учительницы) признание в любви, а вторая моя любовь (которая на роликах) его выкрала из моего блокнота во время школьного обеда, когда я пошел получать теплый компот. И когда мы всем классом сели в поезд Москва - Петербург, мое признание было обнародовано в каждом плацкарте. Она сделала это из мести и из ревности, конечно. Но понял я это только сейчас. А тогда я просто сгорал от стыда и старался ходить понезаметнее.
Сейчас я работаю в газете и уже стал чуть-чуть понимать, как возникают и сходят на нет медиа-скандалы, вникать в их динамику. Конечно, профессионал по связям с общественностью побьет меня на этом поле как мальчишку. Настоящий пиарщик сохраняет спокойствие даже когда обслуживает интересы взорвавшейся атомной станции: "Не волнуйтесь, мол, ситуация под контролем..." Поэтому мне крупно повезло, что мои чувственные строки разошлись по всему классу, когда мы ехали в Петербург, а не из него. В последнем случае это стало бы главной новостью 7Б как минимум на два дня. А так общественный интерес к моим пылким дифирамбам в адрес дочери учительницы истории увял уже утром, когда нас расселили в гостинице "Полюстрово", а потом повезли завтракать в столовую завода "Светлана".
Девяностые - время надежд, конечно, но завод явно переживал не лучшие времена. Изо всех уголков светлановской столовой на нас, детей, смотрели тараканы. Наша классная руководительница - героическая маленькая женщина - стыдливо старалась их не замечать. Но тараканы ползали по столам, по полу, совершенно не стесняясь нас, детей. Конечно, после такого зрелища все забыли о моих любовных признаниях. Хотя я еще очень долго не смел взглянуть на предмет моей первой любви, который сидел в юбке чуть выше колен за соседним столиком в заводской столовой и ел какую-то бурду, отгоняя назойливых светлановских тараканов.
Мы ездили по городу в автобусе. В дороге мы развлекались тем, что придумывали синонимы к слову "есть" (видно, фабричная пища не давала никакого насыщения). Итак, есть - кушать, жрать, хавать, точить, лопать, трескать, уплетать, наворачивать et cetera.
Меня потряс Исаакиевский собор. Это потом, на уроках истории искусств я узнал что он - неприлично громаден, безвкусен, никудышен с эстетической точки зрения. Что это гребаный ампир, даже не классический ампир, а вообще не пойми что. Что потомки кляли своих предков, которые в свое время позволили возвести в столице империи такую гадость. А тогда я этого не знал и сочинил в соборе стихотворение, которое заканчивалось словами:
...Я вижу - вот идет Мессия!
Вставай, великая Россия!
Напомню: до наступления в нашей стране эпохи укрепления вертикали власти, а проще говоря - путинофашизма, было еще четыре года. Страна перевыбирала дедушку Ельцина, и в средствах массовой информации великодержавной и православноподобной риторики не было и в помине. Из каких глубин сознания возникло это тогда, в Исакии - Бог весть. Но я горжусь этим четверостишием (к сожалению, никак не могу вспомнить первые две строки), потому что им я опередил всех нынешних православных патриотов лет эдак на семь-восемь. Пройдя таким образом стадию инфантильного патриотизма тогда, когда он еще не был в моде, я мог впоследствии без всяких угрызений совести заняться более интересными делами. Хотя до сих пор во мне есть что-то квасное. Во всяком случае, окрошка - одно из моих самых любимых блюд.
Когда наш автобус проезжал по короткому мосту через Зимнюю канавку, он так подскакивал, что какую-то секунду мы все чувствовали себя в невесомости. Было очень весело (я тогда и думать не думал употреблять алкоголь).
Мы ездили в Петергоф, но я ничего не запомнил. Вообще самое интересное в этом городе - не дворцы, а так сказать хижины, то есть - милые пятиэтажки жилых кварталов, куда и стоило бы проводить экскурсии. К сожалению, люди этого не понимают. Петергоф открылся мне лишь пять лет спустя.
В гостинице я однажды не смыл за собой в туалете. Парень-десятиклассник, с которым меня поселили, не преминул сделать мне реприманд. С тех пор я взял себе за правило - не только смывать за собой, разумеется, но и обтирать туалетной бумагой стульчак, если случайно попал на него струей. Как пишет антибард Александр О'Шеннон, это - верный признак, который отличает культурного европейца от скифа-азиата с раскосыми глазами.
После Петергофа я простудился и заболел, так что вернулся в Москву с температурой тридцать девять. В плацкарте стонал и просил воды. Когда речь идет о своей шкуре, как-то забываешь о романтических чувствах.