Янь Гэлин "Тетушка Тацуру", Глава 2 (окончание) / 严歌苓《小姨多鹤》，第二章（3）
Предыдущая часть
Робкие руки Дохэ легли на спину Эрхая, ощупали горячий пот, который выступил на его коже. Хуже детских ее рук ничего не было, иногда за столом он натыкался на них глазами и вдруг вспоминал эти ночные секунды. Руки Дохэ то и дело отправлялись в робкую разведку, щупали его спину, плечи, крестец, однажды она тронула рукой его лоб. Бедняга, так хочет стать ему ближе. Дохэ смеялась только с начальником Чжаном, со старухой и с Ятоу. Хохотала она даже беззаботнее, чем Сяохуань: сидя на полу, так и заходилась от смеха - руками-ногами колотит, волосы взъерошены. По правде, и старуху, и начальника Чжана тоже заражал ее смех, хотя они и не могли взять в толк, что ее так развеселило. А она не умела объяснить. Глядя, как она хохочет, Эрхай думал: разве может девочка, которая потеряла всю семью, осталась совсем одна, вот так смеяться? Как погибли ее родные? Эрхай вздыхал про себя: наверное, никогда уже не узнать.
Руки Дохэ нежно похлопали его по спине, будто дочку баюкает. Вдруг он услышал:
- Эрхай.
С тоном ошиблась, но вообще разобрать можно.
Он невольно промычал в ответ.
- Эрхай, - теперь она повторила чуть громче, ободренная его мычанием.
- М? - он понял, в чем ошибка Дохэ: все выговаривали его имя, добавляя два гортанных "р": "Эрхар", и она пыталась повторить, но неправильно загибала язык, и вместо "Эрхай" у нее выходило "Эхэй". И тон не тот, получалось больше похоже на "Эхэ" - "голодный журавль". Она попробовала еще раз: "Эрхэ", и тут уж осталась довольна собой.
Замолчала. Не дождавшись продолжения, Эрхай уже почти заснул, а она вдруг снова залопотала:
- Ятоу, - чудно, похоже больше на "ядоу" - "давленые бобы".
Эрхай понял: она хвастается своим знанием языка. Дохэ, оказывается, совсем ребенок.
- Ятоу. Яту? Ятоу. Ядо…
Эрхай повернулся на другой бок, затылком к ней, давая понять - на этом урок окончен. Дохэ опять тронула его рукой, уже смелее, крепко ухватилась за его плечо.
- Славный денек.
Эрхай чуть не подпрыгнул на месте. Это были слова начальника Чжана. Каждое утро, встретив первый поезд, старик возвращался домой, когда все только вставали с кроватей. Он входил и здоровался: "Славный денек!". Начальнику Чжану было важно, чтоб денек выдался славный, погожий, тогда поезда будут ходить без задержек, и ему не придется подолгу ждать на станции. И путевой обход в "славный денек" можно сократить, ведь в таком возрасте обходить дорогу - настоящая мука.
- Славный денек? - она ждала, что Эрхай похвалит ее или исправит.
- М.
- Поели?
У Эрхая даже лицо вытянулось. Еле сдержал смех. Когда должники родителей приходили в дом с подарками, мать, принимая их, непременно спрашивала: "Поели?"*. Но у Дохэ не получалось сказать правильно, вместо "поели" у нее выходило какое-то "парери", сразу слышно, что японская речь.
- Как-нибудь сойдет.
И гадать не надо, это она взяла у Сяохуань. Жена поработает на совесть, люди нахвалиться не могут, а она бурчит: "Хех, как-нибудь сгодится". Вкусная еда на столе, или так себе, спорится дело, или не очень, рада она, или расстроена, на всё у Сяохуань один ответ: "Как-нибудь сойдет". Иногда в хорошем настроении жена могла дочиста подмести и двор, и дом - метет и бормочет себе под нос: "Как-нибудь сгодится".
Эрхай решил пропускать болтовню Дохэ мимо ушей: если отвечать, это никогда не кончится, и он до утра не уснет. А завтра нужно работать.
Она лежала, глядя в потолок, и повторяла на все лады: "Эхай, Эгей, Эхэ...".
Эрхай повернулся к ней затылком, крепко сжав плечи руками. На другой день он рассказал про ночные разговоры старикам.
Докурив плотно набитую трубку, отец решил:
- Нельзя позволять ей учить язык.
- Почему это? - спросила мать.
- Да ты сама посуди! - начальник Чжан уставился на жену. Такую простую вещь не сообразит.
Эрхай понял отца. На Дохэ нельзя положиться: вдруг она снова вздумает удрать? Ведь зная язык, убежать ей будет гораздо проще.
- А как ты ей запретишь? Посели собаку с котом, она и то мяукать начнет.
- Хочет удрать - пусть сначала родит нам сына, - отрезал начальник Чжан.
- Тебе, что ли, решать, кого она там родит? - засмеялась мать.
Старики с Эрхаем докурили трубки в тишине.
С тех пор каждый раз, как Эрхай приходил к Дохэ, она засыпала его ворохом бессвязных китайских слов. "Паршиво", "Пошел к черту", - у Сяохуань набралась, а еще: "Чудненько!", "Ай, пропасть!" - жена пересыпала этими присказками и брань, и шутку, и вот они перекочевали к Дохэ. Правда, чтобы понять, на каком языке она говорит, нужно было хорошенько прислушаться. Эрхай теперь даже не мычал в ответ - пусть сама пробует, сама себе отвечает. Но стал усерднее выполнять свой долг, за ночь успевал по нескольку раз. В душе Эрхай сердился на родителей, мать с отцом не говорили ни слова, но он всё равно чувствовал, что его торопят.
Только вот Дохэ всё поняла неправильно. Она решила, что Эрхай ее полюбил. Встречаясь с ним днем, краснела и украдкой ему улыбалась. Когда Дохэ так улыбалась, Эрхай снова видел, до чего же она чужая: у китайских девушек всё это совсем по-другому бывает. Но в чем разница, он и сам не знал. Эрхаю казалось только, что ее улыбка еще больше всё запутывает.
И руки Дохэ по ночам стали смелее. Так, что он уже едва терпел. Как-то ночью она вцепилась в его ладонь и потащила на свой мягкий, чуть влажный живот. Пока он решал, убрать руку или оставить, Дохэ уже прижала ее к своей круглой груди. Эрхай не смел пошевелиться. Вырваться - всё равно, что обругать Дохэ, обозвать ее бесстыжей, грязной, а если оставить руку на груди - бедняга решит, будто Эрхай в нее влюбился. Как он может влюбиться, у него же Сяохуань там, во флигеле.
И даже без Сяохуань он всё равно не смог бы полюбить Дохэ.
Когда отец работал еще на станции Хутоу путевым обходчиком, брат, Дахай*, сошелся с коммунистами из горного партизанского отряда сопротивления Японии. Пятнадцатилетний Дахай взял с собой Эрхая, и они отправились к партизанам за агитлистовками, чтоб потом раздать их в поезде. Пришли в Хутоу, а там японские солдаты поймали двух партизан, сорвали с них всю одежду, оставили только листовки, привязанные к поясу и ногам. Гады выставили пленников у входа на почту и убили-то скверно - ошпарили кипятком с ног до головы. После нескольких ведер кипятка кожа с бумагой повисли на партизанах лохмотьями. Вскоре после того случая Дахай пропал.
Выходит, напрасно мать с отцом его растили. За силы, которые родители потратили на Дахая, за слезы, пролитые ими о брате, Эрхай не позволил бы себе полюбить эту япошку.
В окрестных деревнях японские солдаты жгли и резали всё, что им попадалось на глаза, а чтобы расправиться с теми, кто сопротивлялся, они замуровали в штольне на медных рудниках несколько десятков приисковых рабочих и всех разом взорвали. В поселке жило пять или шесть японок, так даже их собаки знали, что китайцы - не люди, а рабы. Как-то раз на станцию в Аньпине пожаловала стайка нарядных японских потаскух. Их поезд задерживался. Не желая использовать общественный туалет, они преспокойно мочились в единственный таз для умывания, который был на станции. По очереди садились на корточки, делали свои дела и хохотали, пока товарки прикрывали их зонтиками. Эти потаскухи не стеснялись китайских мужчин, которые ждали поезда рядом, ведь человек не чурается мула или коня, когда справляет при них нужду.
Эрхай стиснул зубы - нет, только не вспоминай о том, о самом страшном.
...Кучка японских солдат шагает, нестройно горланя пьяную песню, впереди них скачет вол с китайской женщиной на спине, вдруг вол бросает ее на землю. Когда солдаты окружили женщину, зеленые ватные штаны у нее между ног окрасились черно-пурпурным. Черный пурпур пролился и на землю, она стала багровой. Волосы женщины свесились на белое, словно бумага, лицо. Не глядя на японских солдат, она зажала руками пятно на штанах, словно пытаясь удержать кровь. Солдаты всё поняли по выпиравшему из-под куртки животу. И что значит эта кровь - тоже поняли. С ней не развлечешься! Шатаясь, японцы пошли прочь, опять затянув свою пьяную песню. Вокруг женщины стали собираться люди, свидетель происшествия снова и снова рассказывал им, что тут случилось. Он не был знаком с Сяохуань. Когда Эрхай с женой на руках быстрее ветра летел домой, тот человек бежал рядом, тяжело дыша, пересказывал ему, как всё было.
Разве мог Эрхай позволить себе полюбить япошку по имени Дохэ?
Жаль ее, одна осталась, ни дома, ни семьи, но... Поделом.
Когда Эрхай подумал об этом "поделом", сердце кольнуло, он и сам не понял, почему. Из-за самой Дохэ, или из-за того, как жестоко он с ней обходился, или из-за них с Сяохуань. Если бы японские солдаты не пошли тогда за женой, она не прыгнула бы на вола, он не швырнул бы ее на землю, и их ребенок был бы цел. Да, Сяохуань права, Дохэ должна ей одну маленькую жизнь. По крайней мере, соотечественники Дохэ, привыкшие убивать, глазом не моргнув, уж точно им задолжали.
Разве мог Эрхай полюбить эту япошку.
Он собрался с духом и выдернул руку. Не сделал того, за чем пришел, но сил уже не осталось. Эрхай спрыгнул с кана, нащупал одежду, путаясь в рукавах и штанинах, кое-как натянул на себя. Дохэ встала на колени на кане - темная тень, полная разбитой надежды.
- Эхэ?
В ладони, которая была только что на груди Дохэ, будто сидела жаба.
- Эрхай... - в конце концов, у нее получилось сказать как следует.
- Пошел к черту!
Она помолчала, а потом звонко расхохоталась. Сяохуань посылала к черту всегда задорно, радостно; бывало, кто-нибудь из поселка приходил к старику Чжану передать с поездом посылку и принимался шутить с Сяохуань, а та в ответ сердито улыбалась, ворчала: "Пошел к черту!". Или Эрхай скажет жене кое-что вполголоса, а она замахивается, будто хочет ему наподдать: "Пошел к черту!".
Он сел обратно на кан. Дохэ доросла до восемнадцати лет, а головой совсем девчонка. Эрхай закурил трубку, а она навалилась сзади, подбородок уперла в его макушку, оплела ногами спину Эрхая и ступни положила ему на живот.
- Пошел к черту! - веселилась Дохэ; видно, решила, что сегодня Эрхай будет ее товарищем по играм.
Он никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. С Дохэ всё как-то необъяснимо менялось, и Эрхай рядом с ней становился вялым, непохожим на себя. Он не смел оттолкнуть веселую голую женщину, привалившуюся к его спине, но и не мог сделать с ней то, что должен был. Когда она вволю набесилась, Эрхай выбил пепел из трубки и залез на кан, казалось, по всему лицу и телу разбегаются длинные волосы Дохэ, ее мягкие руки.
Заснул он быстро.
Продолжение
* Традиционное китайское приветствие.
* Дахай - букв. "старший сын".
Оригинал
Робкие руки Дохэ легли на спину Эрхая, ощупали горячий пот, который выступил на его коже. Хуже детских ее рук ничего не было, иногда за столом он натыкался на них глазами и вдруг вспоминал эти ночные секунды. Руки Дохэ то и дело отправлялись в робкую разведку, щупали его спину, плечи, крестец, однажды она тронула рукой его лоб. Бедняга, так хочет стать ему ближе. Дохэ смеялась только с начальником Чжаном, со старухой и с Ятоу. Хохотала она даже беззаботнее, чем Сяохуань: сидя на полу, так и заходилась от смеха - руками-ногами колотит, волосы взъерошены. По правде, и старуху, и начальника Чжана тоже заражал ее смех, хотя они и не могли взять в толк, что ее так развеселило. А она не умела объяснить. Глядя, как она хохочет, Эрхай думал: разве может девочка, которая потеряла всю семью, осталась совсем одна, вот так смеяться? Как погибли ее родные? Эрхай вздыхал про себя: наверное, никогда уже не узнать.
Руки Дохэ нежно похлопали его по спине, будто дочку баюкает. Вдруг он услышал:
- Эрхай.
С тоном ошиблась, но вообще разобрать можно.
Он невольно промычал в ответ.
- Эрхай, - теперь она повторила чуть громче, ободренная его мычанием.
- М? - он понял, в чем ошибка Дохэ: все выговаривали его имя, добавляя два гортанных "р": "Эрхар", и она пыталась повторить, но неправильно загибала язык, и вместо "Эрхай" у нее выходило "Эхэй". И тон не тот, получалось больше похоже на "Эхэ" - "голодный журавль". Она попробовала еще раз: "Эрхэ", и тут уж осталась довольна собой.
Замолчала. Не дождавшись продолжения, Эрхай уже почти заснул, а она вдруг снова залопотала:
- Ятоу, - чудно, похоже больше на "ядоу" - "давленые бобы".
Эрхай понял: она хвастается своим знанием языка. Дохэ, оказывается, совсем ребенок.
- Ятоу. Яту? Ятоу. Ядо…
Эрхай повернулся на другой бок, затылком к ней, давая понять - на этом урок окончен. Дохэ опять тронула его рукой, уже смелее, крепко ухватилась за его плечо.
- Славный денек.
Эрхай чуть не подпрыгнул на месте. Это были слова начальника Чжана. Каждое утро, встретив первый поезд, старик возвращался домой, когда все только вставали с кроватей. Он входил и здоровался: "Славный денек!". Начальнику Чжану было важно, чтоб денек выдался славный, погожий, тогда поезда будут ходить без задержек, и ему не придется подолгу ждать на станции. И путевой обход в "славный денек" можно сократить, ведь в таком возрасте обходить дорогу - настоящая мука.
- Славный денек? - она ждала, что Эрхай похвалит ее или исправит.
- М.
- Поели?
У Эрхая даже лицо вытянулось. Еле сдержал смех. Когда должники родителей приходили в дом с подарками, мать, принимая их, непременно спрашивала: "Поели?"*. Но у Дохэ не получалось сказать правильно, вместо "поели" у нее выходило какое-то "парери", сразу слышно, что японская речь.
- Как-нибудь сойдет.
И гадать не надо, это она взяла у Сяохуань. Жена поработает на совесть, люди нахвалиться не могут, а она бурчит: "Хех, как-нибудь сгодится". Вкусная еда на столе, или так себе, спорится дело, или не очень, рада она, или расстроена, на всё у Сяохуань один ответ: "Как-нибудь сойдет". Иногда в хорошем настроении жена могла дочиста подмести и двор, и дом - метет и бормочет себе под нос: "Как-нибудь сгодится".
Эрхай решил пропускать болтовню Дохэ мимо ушей: если отвечать, это никогда не кончится, и он до утра не уснет. А завтра нужно работать.
Она лежала, глядя в потолок, и повторяла на все лады: "Эхай, Эгей, Эхэ...".
Эрхай повернулся к ней затылком, крепко сжав плечи руками. На другой день он рассказал про ночные разговоры старикам.
Докурив плотно набитую трубку, отец решил:
- Нельзя позволять ей учить язык.
- Почему это? - спросила мать.
- Да ты сама посуди! - начальник Чжан уставился на жену. Такую простую вещь не сообразит.
Эрхай понял отца. На Дохэ нельзя положиться: вдруг она снова вздумает удрать? Ведь зная язык, убежать ей будет гораздо проще.
- А как ты ей запретишь? Посели собаку с котом, она и то мяукать начнет.
- Хочет удрать - пусть сначала родит нам сына, - отрезал начальник Чжан.
- Тебе, что ли, решать, кого она там родит? - засмеялась мать.
Старики с Эрхаем докурили трубки в тишине.
С тех пор каждый раз, как Эрхай приходил к Дохэ, она засыпала его ворохом бессвязных китайских слов. "Паршиво", "Пошел к черту", - у Сяохуань набралась, а еще: "Чудненько!", "Ай, пропасть!" - жена пересыпала этими присказками и брань, и шутку, и вот они перекочевали к Дохэ. Правда, чтобы понять, на каком языке она говорит, нужно было хорошенько прислушаться. Эрхай теперь даже не мычал в ответ - пусть сама пробует, сама себе отвечает. Но стал усерднее выполнять свой долг, за ночь успевал по нескольку раз. В душе Эрхай сердился на родителей, мать с отцом не говорили ни слова, но он всё равно чувствовал, что его торопят.
Только вот Дохэ всё поняла неправильно. Она решила, что Эрхай ее полюбил. Встречаясь с ним днем, краснела и украдкой ему улыбалась. Когда Дохэ так улыбалась, Эрхай снова видел, до чего же она чужая: у китайских девушек всё это совсем по-другому бывает. Но в чем разница, он и сам не знал. Эрхаю казалось только, что ее улыбка еще больше всё запутывает.
И руки Дохэ по ночам стали смелее. Так, что он уже едва терпел. Как-то ночью она вцепилась в его ладонь и потащила на свой мягкий, чуть влажный живот. Пока он решал, убрать руку или оставить, Дохэ уже прижала ее к своей круглой груди. Эрхай не смел пошевелиться. Вырваться - всё равно, что обругать Дохэ, обозвать ее бесстыжей, грязной, а если оставить руку на груди - бедняга решит, будто Эрхай в нее влюбился. Как он может влюбиться, у него же Сяохуань там, во флигеле.
И даже без Сяохуань он всё равно не смог бы полюбить Дохэ.
Когда отец работал еще на станции Хутоу путевым обходчиком, брат, Дахай*, сошелся с коммунистами из горного партизанского отряда сопротивления Японии. Пятнадцатилетний Дахай взял с собой Эрхая, и они отправились к партизанам за агитлистовками, чтоб потом раздать их в поезде. Пришли в Хутоу, а там японские солдаты поймали двух партизан, сорвали с них всю одежду, оставили только листовки, привязанные к поясу и ногам. Гады выставили пленников у входа на почту и убили-то скверно - ошпарили кипятком с ног до головы. После нескольких ведер кипятка кожа с бумагой повисли на партизанах лохмотьями. Вскоре после того случая Дахай пропал.
Выходит, напрасно мать с отцом его растили. За силы, которые родители потратили на Дахая, за слезы, пролитые ими о брате, Эрхай не позволил бы себе полюбить эту япошку.
В окрестных деревнях японские солдаты жгли и резали всё, что им попадалось на глаза, а чтобы расправиться с теми, кто сопротивлялся, они замуровали в штольне на медных рудниках несколько десятков приисковых рабочих и всех разом взорвали. В поселке жило пять или шесть японок, так даже их собаки знали, что китайцы - не люди, а рабы. Как-то раз на станцию в Аньпине пожаловала стайка нарядных японских потаскух. Их поезд задерживался. Не желая использовать общественный туалет, они преспокойно мочились в единственный таз для умывания, который был на станции. По очереди садились на корточки, делали свои дела и хохотали, пока товарки прикрывали их зонтиками. Эти потаскухи не стеснялись китайских мужчин, которые ждали поезда рядом, ведь человек не чурается мула или коня, когда справляет при них нужду.
Эрхай стиснул зубы - нет, только не вспоминай о том, о самом страшном.
...Кучка японских солдат шагает, нестройно горланя пьяную песню, впереди них скачет вол с китайской женщиной на спине, вдруг вол бросает ее на землю. Когда солдаты окружили женщину, зеленые ватные штаны у нее между ног окрасились черно-пурпурным. Черный пурпур пролился и на землю, она стала багровой. Волосы женщины свесились на белое, словно бумага, лицо. Не глядя на японских солдат, она зажала руками пятно на штанах, словно пытаясь удержать кровь. Солдаты всё поняли по выпиравшему из-под куртки животу. И что значит эта кровь - тоже поняли. С ней не развлечешься! Шатаясь, японцы пошли прочь, опять затянув свою пьяную песню. Вокруг женщины стали собираться люди, свидетель происшествия снова и снова рассказывал им, что тут случилось. Он не был знаком с Сяохуань. Когда Эрхай с женой на руках быстрее ветра летел домой, тот человек бежал рядом, тяжело дыша, пересказывал ему, как всё было.
Разве мог Эрхай позволить себе полюбить япошку по имени Дохэ?
Жаль ее, одна осталась, ни дома, ни семьи, но... Поделом.
Когда Эрхай подумал об этом "поделом", сердце кольнуло, он и сам не понял, почему. Из-за самой Дохэ, или из-за того, как жестоко он с ней обходился, или из-за них с Сяохуань. Если бы японские солдаты не пошли тогда за женой, она не прыгнула бы на вола, он не швырнул бы ее на землю, и их ребенок был бы цел. Да, Сяохуань права, Дохэ должна ей одну маленькую жизнь. По крайней мере, соотечественники Дохэ, привыкшие убивать, глазом не моргнув, уж точно им задолжали.
Разве мог Эрхай полюбить эту япошку.
Он собрался с духом и выдернул руку. Не сделал того, за чем пришел, но сил уже не осталось. Эрхай спрыгнул с кана, нащупал одежду, путаясь в рукавах и штанинах, кое-как натянул на себя. Дохэ встала на колени на кане - темная тень, полная разбитой надежды.
- Эхэ?
В ладони, которая была только что на груди Дохэ, будто сидела жаба.
- Эрхай... - в конце концов, у нее получилось сказать как следует.
- Пошел к черту!
Она помолчала, а потом звонко расхохоталась. Сяохуань посылала к черту всегда задорно, радостно; бывало, кто-нибудь из поселка приходил к старику Чжану передать с поездом посылку и принимался шутить с Сяохуань, а та в ответ сердито улыбалась, ворчала: "Пошел к черту!". Или Эрхай скажет жене кое-что вполголоса, а она замахивается, будто хочет ему наподдать: "Пошел к черту!".
Он сел обратно на кан. Дохэ доросла до восемнадцати лет, а головой совсем девчонка. Эрхай закурил трубку, а она навалилась сзади, подбородок уперла в его макушку, оплела ногами спину Эрхая и ступни положила ему на живот.
- Пошел к черту! - веселилась Дохэ; видно, решила, что сегодня Эрхай будет ее товарищем по играм.
Он никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. С Дохэ всё как-то необъяснимо менялось, и Эрхай рядом с ней становился вялым, непохожим на себя. Он не смел оттолкнуть веселую голую женщину, привалившуюся к его спине, но и не мог сделать с ней то, что должен был. Когда она вволю набесилась, Эрхай выбил пепел из трубки и залез на кан, казалось, по всему лицу и телу разбегаются длинные волосы Дохэ, ее мягкие руки.
Заснул он быстро.
Продолжение
* Традиционное китайское приветствие.
* Дахай - букв. "старший сын".
Оригинал