Unreadable
Восьмая книга. Новые грани хамства.
Снег. Грязное искристое месиво, подогреваемое яичным светом грустных фонарей. Есть ноги - значит, есть движение. Вон оттуда (большой палец за спину) и вон туда (указательный упирается в горизонт). В этом нет причин. Грязность снега пополняется рядами стройно падающих снежинок. Они еще не знают, во что ввязались. Но это все тоже маленькая ложь. Можно еще дальше! Можно вглубь! Ведь просто замерзла вода - без сомнения, красиво - но просто вода, рядом с какой-нибудь соленой гадостью, которыми посыпают в нашем уезде улицы и площади. Просто вода. Молекулы, трущиеся друг-об-друга, мечущиеся с запредельными скоростями по причине далёкости от нуля, хоть и минус пять, но до идеального далеко, до идеального еще несколько ли. Хотя и это ложь, ведь так просто удобней. Но впереди еще много странного - молекулы уступают места атомам, те электронам всё это вертится в хаосе первобытной истерии первооткрывателей пейота, поминая добрым словом Гейзенберга и Бора. Эстафету принимают кварки и мюоны, казалось бы, всё, но это нельзя остановить - в игру вступают новые детали, пляшущие на руинах Стандартной Модели. Какие-то концепции недоступные, уже недоступные, не влезающие в человеческое сознание. Тонкие линии, бегущие без направления и скорости. Где-то рядом с причинами и их последствиями, почти касаясь самой сути, стучась в ворота вечности и прорубая белесую темноту трансцендентного. Где-то тут появляется идеи и их носители. Вечная война, уносящая слишком много, что бы дать взамен хоть что-то.
Здесь и те, кто хотят простых решений, принимающий правду из чужих заботливых уст, ненавидящие других за черты лица или верящие в другое имя. Почему вы все здесь? Хотя где это здесь? Можно только понять, что в том же самом месте, где и принявшие вечную тьму экзистенциальных гвоздей прибитых сквозь запястья жизни к палисандровым доскам мироздания. И рядом с теми, кто ничего не ищет - незачем. Они тоже счастливы, ведь нет нескольких категорий простоты, есть только это покрытое покрывалом майи свечение. Хотя и не только они, вот и светлая радость материнства, заботливо сторожащая маленькое, едва преодолевающее энтропию сердечко, от внешних бурь и метелей. Улыбка ребенка? Да! Чистейший родник! Но как коварен мир - рядом стоит гордая чистота освобождения - смерть.
Камю, катящий вверх камень вместе с Сартром, возводящим стену. Подлый удар в затылок, нанесенный вкрадчивым бегом позади и закрытые от пуль собственным телом люди. Сто рублей нищей коричневой мозоли слепой руки и честная всепоглощающая жадность. Христос рядом с Иудой. Объективное вместе со странными челочками Алеши. Так слезливо рядом и столь значительно далеко. И "...Там можно жить и праздно и беспечно, Там прямо рай; но прочь от городов, Где крик и шум ленивцев мучит вечно" и "А на высотах столь совершенных, где чистых лилий сверкают звезды, я вижу страстных среди блаженных - На горном снеге алеют розы". И телефонные звонки ненужных людей, и белое полотно тоскливого одиночества. Только в этом месте может сойтись гармония и хаос, а противоположности слиться в едином порыве, потому что все это из одного теста. И бабушкины пирожки и ее слова "вот умру я, будешь вспоминать, как мы с тобой пироги пекли" и мой вечный ответ "Да, что ты, бабуль, ты не умрешь". Все это рядом. Детство и старость. Ом бхур бхуват суваха тат савитурвариньям, бхардо девасья димахи дьйо йо нах прачодаят. Чайные лица алкоголиков закусывающих три топора яблочком дичкой и наркотическая улыбка непросыпающихся. Усталость от определений и невозможность понять ближнего. Белое с черным, против запаха сливового варенья. Протухшая в невымытой посуде вода и искренние слезы, капающие на плечо кожаной куртки. Тесно и рядом. Такое же блеклое и неясное, столь же непонятное сколь и зовущее как первая встреча с женщиной при опущенных шторах. Нежные пылевые объятья тамаса и горный воздух сотворенных устремлений. Ощущение любви и радость всего на свете. В этом грязном снеге обнаружилось все и сразу. И желание мерзкого одобрения и одинокое поскуливание непризнанности...
Однако появился он. В полуметре от земли крылатый и безликий, черты лица его ускользали от взгляда, как будто он всегда был к тебе не той стороной, что бы узнать его. Как будто прятался от тебя, говоря - "Нет, тебе не нужно мое лицо", при полной неподвижности головы. Он висел над грязным снегом в полуметре (если еще остались какие-то единицы и хоть какое-то пространство), крыльями он взмахивал скорее рудиментарно - это была дань традиции, нежели необходимость, так как школьный курс физики, вдруг попросивший слово, сообщил, что такое махание не дало бы ни какой ощутимой высоты над землей. Это были загадочные кости ног в чреве кита. Но, тем не менее, он парил над землей-снегом, где впереди, но ощутимо рядом. В руках он держал песочные часы и меч (какая наивная символика, какой по-детски запугивающий ход!). В часах действительно тек песок, а меч был как меч, как и все материальное здесь в этом безумном тумане. Желанием было сказать, что-то уместное случаю и почти победило вступление "милостивый государь", но всё-таки, хотя и время было довольно вялым, на дворе был не девятнадцатый век. Да и что скажешь безликому, который стоит перпендикулярно законам твоего бытия. Ноги сами пошли, и он оставался все там же, все на том же месте - где-то впереди. Возможно, он там был всегда, и снег мешал его разглядеть, как и всю мерзость отстраняющего местоимения "этот", но это не существенно. Как и снег и все то, что он в себя вместил.
Снег. Грязное искристое месиво, подогреваемое яичным светом грустных фонарей. Есть ноги - значит, есть движение. Вон оттуда (большой палец за спину) и вон туда (указательный упирается в горизонт). В этом нет причин. Грязность снега пополняется рядами стройно падающих снежинок. Они еще не знают, во что ввязались. Но это все тоже маленькая ложь. Можно еще дальше! Можно вглубь! Ведь просто замерзла вода - без сомнения, красиво - но просто вода, рядом с какой-нибудь соленой гадостью, которыми посыпают в нашем уезде улицы и площади. Просто вода. Молекулы, трущиеся друг-об-друга, мечущиеся с запредельными скоростями по причине далёкости от нуля, хоть и минус пять, но до идеального далеко, до идеального еще несколько ли. Хотя и это ложь, ведь так просто удобней. Но впереди еще много странного - молекулы уступают места атомам, те электронам всё это вертится в хаосе первобытной истерии первооткрывателей пейота, поминая добрым словом Гейзенберга и Бора. Эстафету принимают кварки и мюоны, казалось бы, всё, но это нельзя остановить - в игру вступают новые детали, пляшущие на руинах Стандартной Модели. Какие-то концепции недоступные, уже недоступные, не влезающие в человеческое сознание. Тонкие линии, бегущие без направления и скорости. Где-то рядом с причинами и их последствиями, почти касаясь самой сути, стучась в ворота вечности и прорубая белесую темноту трансцендентного. Где-то тут появляется идеи и их носители. Вечная война, уносящая слишком много, что бы дать взамен хоть что-то.
Здесь и те, кто хотят простых решений, принимающий правду из чужих заботливых уст, ненавидящие других за черты лица или верящие в другое имя. Почему вы все здесь? Хотя где это здесь? Можно только понять, что в том же самом месте, где и принявшие вечную тьму экзистенциальных гвоздей прибитых сквозь запястья жизни к палисандровым доскам мироздания. И рядом с теми, кто ничего не ищет - незачем. Они тоже счастливы, ведь нет нескольких категорий простоты, есть только это покрытое покрывалом майи свечение. Хотя и не только они, вот и светлая радость материнства, заботливо сторожащая маленькое, едва преодолевающее энтропию сердечко, от внешних бурь и метелей. Улыбка ребенка? Да! Чистейший родник! Но как коварен мир - рядом стоит гордая чистота освобождения - смерть.
Камю, катящий вверх камень вместе с Сартром, возводящим стену. Подлый удар в затылок, нанесенный вкрадчивым бегом позади и закрытые от пуль собственным телом люди. Сто рублей нищей коричневой мозоли слепой руки и честная всепоглощающая жадность. Христос рядом с Иудой. Объективное вместе со странными челочками Алеши. Так слезливо рядом и столь значительно далеко. И "...Там можно жить и праздно и беспечно, Там прямо рай; но прочь от городов, Где крик и шум ленивцев мучит вечно" и "А на высотах столь совершенных, где чистых лилий сверкают звезды, я вижу страстных среди блаженных - На горном снеге алеют розы". И телефонные звонки ненужных людей, и белое полотно тоскливого одиночества. Только в этом месте может сойтись гармония и хаос, а противоположности слиться в едином порыве, потому что все это из одного теста. И бабушкины пирожки и ее слова "вот умру я, будешь вспоминать, как мы с тобой пироги пекли" и мой вечный ответ "Да, что ты, бабуль, ты не умрешь". Все это рядом. Детство и старость. Ом бхур бхуват суваха тат савитурвариньям, бхардо девасья димахи дьйо йо нах прачодаят. Чайные лица алкоголиков закусывающих три топора яблочком дичкой и наркотическая улыбка непросыпающихся. Усталость от определений и невозможность понять ближнего. Белое с черным, против запаха сливового варенья. Протухшая в невымытой посуде вода и искренние слезы, капающие на плечо кожаной куртки. Тесно и рядом. Такое же блеклое и неясное, столь же непонятное сколь и зовущее как первая встреча с женщиной при опущенных шторах. Нежные пылевые объятья тамаса и горный воздух сотворенных устремлений. Ощущение любви и радость всего на свете. В этом грязном снеге обнаружилось все и сразу. И желание мерзкого одобрения и одинокое поскуливание непризнанности...
Однако появился он. В полуметре от земли крылатый и безликий, черты лица его ускользали от взгляда, как будто он всегда был к тебе не той стороной, что бы узнать его. Как будто прятался от тебя, говоря - "Нет, тебе не нужно мое лицо", при полной неподвижности головы. Он висел над грязным снегом в полуметре (если еще остались какие-то единицы и хоть какое-то пространство), крыльями он взмахивал скорее рудиментарно - это была дань традиции, нежели необходимость, так как школьный курс физики, вдруг попросивший слово, сообщил, что такое махание не дало бы ни какой ощутимой высоты над землей. Это были загадочные кости ног в чреве кита. Но, тем не менее, он парил над землей-снегом, где впереди, но ощутимо рядом. В руках он держал песочные часы и меч (какая наивная символика, какой по-детски запугивающий ход!). В часах действительно тек песок, а меч был как меч, как и все материальное здесь в этом безумном тумане. Желанием было сказать, что-то уместное случаю и почти победило вступление "милостивый государь", но всё-таки, хотя и время было довольно вялым, на дворе был не девятнадцатый век. Да и что скажешь безликому, который стоит перпендикулярно законам твоего бытия. Ноги сами пошли, и он оставался все там же, все на том же месте - где-то впереди. Возможно, он там был всегда, и снег мешал его разглядеть, как и всю мерзость отстраняющего местоимения "этот", но это не существенно. Как и снег и все то, что он в себя вместил.