Отчет Прокопа
По прошествии времени прожитое затирается в памяти, и кажется, будто это все случилось с тобой во сне. А во сне жизнь пролетает за минуты, и ты помнишь из нее лишь самое яркое, вспышками.
Вспышка…
- Ты кто?
- Я Спичка.
- А что ты тут делаешь?
- Живу.
- А почему я тебя раньше не видел?
- Не знаю. Я тебя тоже не видел.
- Ну раз так, давай знакомиться. Я Прокоп.
… Глаза мальчика горят восторгом любопытства. Он рассказывает, как охотится на непонятное существо-альбиноса, как весело играют дети в Многограннике, только взрослым туда нельзя, они сходят с ума, и с интересом слушает мои рассказы. Об эпидемии.
… - А ты слышал когда-нибудь, как дышат дома? Заболевший дом дышит тяжело, стонет криками зараженных, смотрит, но не видит, потому что окна и двери заколочены. А отболевший дом не дышит. Он молчит, и его сердце бьется еле-еле. Если не перестанет, в него потом поселятся другие семьи.
Мальчик слушает, затаив дыхание. Он уже мечтает влезть со мной в полный опасностей зараженный дом. Когда-нибудь, возможно, я возьму его с собой на дело. Или не возьму. Незачем такому ребенку ввязываться в воровскую жизнь.
Вспышка…
В Театре идет представление. Нихрена не понятно, но красиво. Вокруг толпятся известнейшие люди города, ловя каждую крошку со сцены, пытаясь понять, какой у нее вкус. Марк Бессмертник скалится со сцены, глядя на это. Внезапно раздается крик. Толпа расступается, открывая лежащую в центре площади девушку. Красивая девушка, и совершенно не к месту смотрятся кровавые язвы на ее теле. Очень знакомые язвы. Патрульные спорят, куда ее тащить и кто будет это делать. Никому не хочется касаться зараженной. А у меня в кармане спежеспертые медицинские перчатки. Эххх!
Несем. По пути решаем, куда. То ли на кладбище, то ли за город, в яму, то ли в прозекторскую Рубина. И носим то туда, то сюда. Руки немеют, то я все равно боюсь разжать их, как будто ей будет больно от удара о землю. Смотрю на ее молодое, красивое, еще пять минут назад живое лицо, взгляд невольно спускается к язвам на груди, кровоподтекам, висящей кусками омертвевшей коже. Дальше смотреть не хочется. Вокруг крутится парень, кажется, ее брат, то пытается помочь, то заходится в истерике, обнимая холодеющее тело сестры. И очень мешает. И я, и патрульные уже почти выдохлись, и нам помогает сам Сабуров. Когда мы доносим тело до прозекторской, уже темно. Один патрульный остается сторожить, остальные бросаются искать Рубина, а я тихо исчезаю. А Сабуров заразился и завтра умрет. Он ещё не знает об этом.
Вспышка…
Сторожка Ласки. Тепло. В реторте кипятится чай. Девочка рассказывает мне, о чем говорят ей мертвые. В городе ее считают съехавшей, но рассказывает она очень убедительно и обоснованно. Забавная девчушка. Только, кажется, общения с живыми ей тоже не хватает. Надо будет заходить иногда, благо недалеко, а то и вправду тронется без общения. Интересно, а мертвые действительно говорят? На долю секунды представил себя вечно лежащим в земле, в темноте.
Вспышка.
Я иду по городу, как во сне. Город пуст и тих, Кажется, будто я иду по подушкам. В это время на улицах нет никого. Все дома закрыты, ставни захлопнуты. Дом зараженных, который вечером был взят под охрану, тоже закрыт. Охрана снята, значит, живых внутри уже нет. Только сейчас залезать туда совсем не хочется. Завтра.
Луна над рекой. Черный лес на черном небе и река в серебряном свете. Пока я стою и смотрю, под ногами раздается шуршание, и вокруг меня маршируют стада ежей. Один чуть не утыкается мне в ногу. Щелкаю его по носу, он сворачивается, потом фыркая, убегает и скрывается в темноте.
Вспышка…
Гриф внимательно смотрит мне в глаза. Лицо благообразного господина в дорогом пальто и шарфе заставит отшатнуться любого, слабого духом. Теперь это не маска господина Филина, попечителя приюта, а настоящее лицо Грифа, человека, который держит в кулаке всю преступность города. Сколько у него масок? И какая из них - его настоящее лицо?
В городе - эпидемия. А значит, я должен отдать Грифу четыре лекарства. Для того, чтобы снова стать свободным. А пока я выполняю его приказы. Достать четыре лекарства, когда даже за два можно купить жизнь человека, нереально. Теперь в моей жизни есть новая недостижимая цель.
Вспышка…
Мы сидим в доме у Станислава. Его фамилия Рем. Мне это ни о чем не говорит. Мы беседуем о делах. Он стонет и матерится. Недавно я выволок его из рук патруля, в которые он попал, напав на девушку, Еву. Его избили до беспамятства, и я битый час уговаривал охрану отпустить заболевшего домой, пока он старательно изображал зараженного. Очень помог доктор Данковский. Станислав рассказал ему все симптомы заражения, и Данковский настоял на срочной госпитализации. Мне осталось только дотащить горе-бандита до его дома. Он хочет жрать, но делится последней тушенкой и яблоком. Мы вместе жуем. Потом его пробивает, и вместо бирюковатого балбеса я вижу сына архитектора, не вынесшего того, что его талант не взлетит выше Многогранника, и покончившего с собой, бросившись с крыши своего величайшего творения. Его звали Фархад Рем. Станислав любил отца и теперь ненавидит всех за его смерть. Я молчу. Мне нечего сказать.
Вспышка…
Чердак дома, в котором жили зараженные. Уже за то, что я нахожусь здесь, я должен сидеть в тюрьме. Но я не тот, кто просто так подвергнет себя опасности заражения. За те разы, когда я лазил по зараженным районам под носом у патрулей, я выработал чутье на облака заразы. Вот и сейчас, оно клубится прямо передо мной. Захожу с бокового входа. Не касаясь кровавых тряпок, стараясь поменьше касаться чего-либо вообще, поднимаюсь на второй этаж. Толчок - и дверь распахивается. Облако проносится мимо меня и тает в воздухе. В комнате все перевернуто, залито вонючей черной слизью. На кровати лежит что-то, похожее на груду тряпья. Лежит неподвижно. Не хочется думать, что там на самом деле и что будет, если оно вдруг встанет и, шатаясь, пойдет на меня. Но ничего не происходит. Этот дом мертв. Нахожу тщательно упакованный мешок с пряниками и нераспечатанную повязку. В других условиях я бы не прикоснулся к этому, но сейчас выбирать не приходится. Зато теперь мне голод не страшен. Еду я сразу же переложу в другие мешки, а повязка мне пригодится в новых вылазках. Как можно скорее покидаю это страшное место. Патруль снова ничего не заметил.
Один раз меня поймали. Меня, носившего за пазухой нож убийцы, обчищавшего зараженные дома, арестовал патруль солдат за то, что я, срезая угол, прошел мимо зараженного дома. Час меня держали в изоляторе, осматривали со всех сторон, пока по прошествии времени не убедились, что я здоров. Сержант сказал, что если ещё раз он увидит меня в зараженном районе, я получу пулю. Я пообещал, что он меня не увидит.
Вспышка…
Снова солдаты. Адъютант генерала Блока зовет меня на помощь. Приехавшие в город студенты подхватили заразу и, находясь на последней стадии, потеряв рассудок от боли, побежали к штаб-квартире военных. Там их и пристрелили. И теперь она не знает, куда их девать. Очень мило смотреть на солдата-девушку. Я, конечно же, помогу. Вместе с остальными солдатами мы перетаскиваем тела в Театр. Потом солдаты расходятся, а я обыскиваю покойников. И нахожу два патрона, шприц с морфином и четыре упаковки лекарства - иммунокорректор и три антибиотика, из них два - последнего поколения. Прежде, чем кто-то что-то заметил, я был уже далеко. Теперь я богаче Ольгимского! Мне показалось, даже покойник меня одобрил.
Вспышка…
Вечер. Поиски лекарства от песчанки находят один тупик за другим. Обходя зараженные районы, я замечаю в одном из домов живых людей. Они больны, но не заразны. Как у врачей, у них был запас лекарств, благодаря которым они ещё держатся. Но сейчас он подошел к концу. Мы разговорились, и вот я сижу возле их дома и беседую с людьми, которые через час умрут. Девушку зовут Ярослава. Язва покрывает половину ее лица, но она не думает о ней. Она думает о том, как побороть заразу. Со слезами она рассказывает, что находится в одном шаге от изобретения панацеи. Для этого нужна самая малость - попасть в Бойни, чтобы получить какую-то особенную кровь степняка. Но ее не пускают в Бойни, потому что в любой момент может закончиться действие антибиотика, и она снова станет заразной. И от самого важного в ее жизни дела ее отделяет такая малость - антибиотик. За который люди сейчас готовы убить. А я думаю о том, ради чего живу я сам. И о том, что в кармане у меня лежит аж два необходимых антибиотика. Мне нужно отдать долг Грифу. Было бы глупо просто взять и отдать бесценное лекарство за просто так. Чтобы успокоить совесть, я договариваюсь за первую порцию будущей панацеи. Она, не веря, смотрит на спасительную таблетку. Мне почему-то очень смешно. Не факт, что получится панацея, но осознавать себя возможным спасителем мира - уржаться можно!
Через какое-то время я опять встретил Ярославу. Путь, по которому она пошла, был ещё одним из ложных путей. Кровь того степняка оказалась обычной человеческой кровью. А для панацеи нужна особая кровь - кровь существа, которое будет одновременно человеком и быком. Это похоже на бред, но такая кровь есть. Под Многогранником нашли одну порцию, и, кажется, сын Бураха смог сделать из нее панацею. Или Данковский. В любом случае, на всех этой панацеи не хватит. Избранные могут выжить, а для всех остальных лекарство будет недоступно дорогим или его просто не хватит. До самого заката мы размышляли о возможных выходах, исходя из поверий степняков, новейших медицинских исследований и прочих вещей, которые ничем помочь не могут. А потом оказалось, что скоро заканчивается действие моего антибиотика, а вместе с ним и ее жизнь. И я подкинул ей ещё таблетку.
Вспышка…
Я иду по зараженному району. Все новые и новые облака появляются словно из-под земли, и даже в знакомых местах нужно быть осмотрительным. Я помню, как, когда мы шли с Ярославой к ее дому, я внезапно почувствовал знакомое ощущение, словно жжение в груди, и еле успел отпрянуть от облака, едва не дыхнувшего мне в лицо. И ещё успел крикнуть Ярославе. Но она поняла все уже после. Судорожный вдох, закатившиеся глаза, и я едва успел подхватить ее. И это в знакомом, сотню раз хоженом месте. Сейчас у меня при себе только один иммуник, но я пока его берегу. Поэтому слежу за каждым шагом. И не сразу замечаю движение в доме. Или мне кажется это движение. Темно, зараженные дома совершенно не вызывают желания подходить к ним близко, и я едва различаю, как что-то ворочается, темное в темноте, медленно, как в страшном сне, выходит из дома, спускается по лестнице, шумно, со стоном, дыша, движется ко мне. И я вдруг понимаю, что оно движется быстрее, чем я думал, и вот-вот коснется меня чумными руками. А бежать в темноте через нехоженый район - безумие и смерть. Но, когда это нечто доходит до места, где был я, я уже далеко. Ни одно облако не попалось мне по дороге. Хотя я бы согласился вдохнуть и два, и три облака, только бы страшное создание не добралось до меня. Издалека я наблюдаю, как оно шарит руками по тому месту, где находился я, и уходит бродить по району, слоняясь по кругу. Позже мне удается убедить патруль военных, они сворачивают в тот район и успевают забить эту штуку дубинками прежде, чем она до них добирается. Оказалось, это просто зараженный, или зараженная, по лицу уже не разобрать, который по непонятным причинам решил пообниматься со здоровыми. Солдат рассказал, что больных все чаще охватывает безумие, и они уже истратили несколько драгоценных патронов на этих безумцев. Так что в дальнейшем лучше просто избегать контактов с ними любой ценой. Я не возражаю.
Вспышка…
Поздняя ночь. Я вернул Грифу почти весь долг. Осталось одно лекарство или один патрон. Люди не знают, куда деваться от страха. Боятся сидеть дома, потому что верят, что чума обрела обличье и может прийти к ним в дом. Боятся ходить по улицам, где на них нападают безумные больные и озверевшие мародеры. Хотя у мародеров свои заботы. Даже в Театре находиться боятся, слишком часто там умирали, но все равно бояться в толпе не так страшно, и оставшиеся живые собирались в Театре, в освещенном кругу, в окружении солдат и патрульных. Это не гарантировало безопасности, мне даже показалось, что по моему плащу прошла чья-то настойчивая рука, может быть, даже заболевшего-маньяка, но так было спокойнее. И вдруг из темноты в круг света выходит Стах Рубин. Он кричит, чтобы к нему не подходили, что он заразен, но это и так заметно. К нему бросаются Бурах и Оспина, но их лекарства давно закончились. В отчаянии Оспина кричит, что сейчас могут помочь только контрабандисты. Мне снова становится очень смешно.
- Вы знаете, по счастливому стечению обстоятельств у меня есть контакты с контрабандистами, и я могу с ними связаться по поводу лекарств. Вам ведь нужны лекарства?
Оспина - ужасная карга и стерва, но сейчас она смотрит на меня с мольбой. Все ясно и без слов.
Теперь - к Грифу. А вот и он, благообразно прогуливается по площади под ручку с Ларой Равель, хозяйкой приюта. Увидев мои знаки, просит прощения на минутку отойти.
- Есть заказ на лекарства. Они ещё остались?
Лекарства у Грифа остались. Его интересует, что он может за них получить. Я говорю, что договорюсь.
Когда я нахожу Оспину, выясняется, что они с Бурахом и Рубинным стоят вокруг лежащего патрульного. Они его завалили или нет, но это уже их добыча. В руке патрульного пистолет. Это как раз то, что может заинтересовать Грифа.
Подмигивания. Дорогая, я отойду на минуту. Ствол за два лекарства? Пойдет.
Таблетки у меня в кармане. Я несусь к Оспине. Они все ещё суетятся вокруг тела патрульного. Но Рубин уже очень плох. Видя меня, Оспина сияет, как фонарь у аптеки, и с загадочным видом отлучается от компании. Быстрый обмен - и она несется к уже лежащему Рубину, а мой карман отягощает драгоценный пистолет. Сейчас ничто не мешает мне кинуть Грифа, которого уже нет в Театре, у него будут другие дела, чем ловить по зараженным квартала беглого подельника на глазах у армии, а если и словит, то я могу сказать, что не нашел его. Но только не мой это путь. И какая-то глупая честь вора заставляет меня дожидаться, пока Гриф снова объявится в Театре. Короткое рукопожатие - и мы расходимся, он - с довольным лицом, я - с облегченным. Не люблю долги. И тут на площадь снова выходит Рубин, своими ногами. И Гриф подходит к нему и спрашивает, не хочет ли он сделать пожертвования в пользу приюта? Какие-то деньги, лекарства? А я отворачиваюсь, потому что в такое время и в таком месте ржать нехорошо, но лыбу не скроешь.
Вспышка…
Совсем поздняя ночь. На улицах находиться опасно. И я решаю навестить Ласку. В конце концов, почему не сходить на кладбище, если там тепло, сухо, поят чаем, приветливо встречают, а те, кто там лежат, уже точно не заразны? Ласка варит твирин, и густой воздух бьет в голову почти как напиток. Я рассказываю о своих злоключениях, она - о том, как побывала в Многограннике, о детских секретах, о том, как они пытались победить мор, загадав желание Многограннику, но их подвигов и стараний оказалось недостаточно для такого большого чуда. Я с тоской вспомнил, как ходил вокруг Многогранника. Возможно, дети даже разрешили бы мне пройти, наспор, но разум и инстинкт самосохранения взяли верх. Сейчас я немного пожалел об этом. Если мне и суждено помереть в это время, сделать это, упав с Многогранника, на пути к чему-то непостижимо прекрасному, лучше, чем гнить в постели, понимая, что каждую минуту ты на шаг ближе к смерти, пока не потеряешь рассудок. А может, я и дошел бы. В любом случае, дети сейчас заперлись в Многограннике и никого не пускают внутрь. Вспомнил я и девушку Клару, которая вошла в Многогранник и тело которой в Театре я укрывал плащом, стараясь не встречаться взглядом с генералом Блоком. Ждала ли меня такая судьба? Мои размышления прервал Спичка. Оказалось, что он давно искал меня и Ласку, и вдруг нашел обоих. И что дети хотят срочно поговорить с нами: с Лаской - по поводу ее твирина и бесед с мертвыми, со мной - по поводу лекарств, которые я обещал достать для Хана. Лекарства я тогда достал, но дети не брали их без Хана, а Хан был болен. Но сейчас все таблетки я израсходовал, а из морфина не сделаешь лечебный порошочек. Но все равно сказать Хану должен я сам, лично. Спичка очень торопил нас, однако тепло и густой твириновый дух сделали свое, и спохватились мы, только когда пришел ещё один ребенок, уже в поисках Спички. Как нам ни не хотелось идти из теплой сторожки в сырую темную ночь, но отпустить детей одних в город, по которому шлялись зараженные, я не мог. И мы пошли. Я шел впереди, с ножом, проверяя каждый шаг. К счастью, ни облаков, ни зараженных нам не встретилось. Район был спокоен. Мы встретились с большой группой детей. Кажется, две воинствующие банды объединились перед лицом общей угрозы. Хан был очень расстроен, что не успел взять у меня лекарства. Я отдал ему твириновый отвар из моих старых запасов. Это бесценная вещь, но такой уж у меня был день, что я отдавал бесценное даром. К тому же, неизвестно, как бы подействовал на меня этот отвар. Потом мы решили отвести детей обратно в сторожку Ласки. Хотя они сказали, что они все давно спят в Многограннике. Я не понял, как это, но вдруг сам оказался в сторожке у Ласки, там была куча детей, все веселились и пили твирин, с нами внезапно оказались комендант города и Станистав Рем, который сказал, что он умер. Все это смахивало на твириновый бред. Но бред был веселый, и я решил ему отдаться. Даже если всего этого нет, а я просто уснул в сторожке под твириновыми парами, все равно это весело. Мы болтали о странных вещах, мне даже начинало казаться, что дети - это взрослые люди, и что все мы - это совсем не мы, и вдруг Тая Тычик вспомнила, что оставила у качели своего бычка. Я вдруг понял, что все это где-то было, и поэтому я должен пойти и найти этого бычка. Спичка вызвался пойти со мной. С учетом того, что Тая Тычик не выходит из Боен, а Спичка наверняка в Многограннике, путешествие за несуществующим бычком для несуществующей девочки обещало быть забавным и неопасным. Мы вышли в ночь, болтая, как пьяные. Я весело перепрыгнул через крылечко, Спичка шел рядом, и вдруг действительность резко ворвалась в наш общий сон. Я почувствовал знакомую резь, увидел несущуюся мне в лицо мутную дымку заразного облака, еле успел отшатнуться назад и крикнуть Спичке, но было поздно. Мальчик замахал руками, задыхаясь, и зашатался. А оглянувшись на крылечко, я понял, что мне не показалось, что Спичка за моей спиной закашлялся. У самых ступенек змеей поднималось облако. Я успел его перепрыгнуть, а Спичка сбежал по ступенькам, и оно его достало. Теперь он тоже заражен. Притом дважды подряд. Я помог ему дойти до сторожки, а сам бегом бросился на поиски бычка. Я нашел его у качели, наощупь. Утром, рассматривая это место, я содрогнулся, увидев, во что я по чистой случайности не вляпался рукой. Перчатка бы меня не спасла. Обратный путь я прошел без приключений. Все новые облака принял на себя Спичка. Но, по крайней мере, никто из детей не пойдет искать бычка. Так что пускай остаются в сторожке до утра.
Следующий день прошел как один мазок кисти. Все подробности смазались. Вот нас ведут на проверку. Меня признают здоровым, но вместе со всеми отводят в изолятор. Я решаю, что на свободе я принесу больше пользы, и, сделав деловитое лицо, увязываюсь за проходящей мимо Екатериной Сабуровой. Универсальный пропуск срабатывает, и я прохожу мимо конвоя, а потом сворачиваю в знакомые переулки. Вот Спичка обреченно сообщает, что его не пускают в Многогранник. А у меня закончились лекарства. Все, с кем я успел хоть чуть-чуть сблизиться, умирают. Яра умерла вчера, когда закончились лекарства, Рем умер ещё раньше, а теперь ещё и Спичка. Хоть Ласка здорова. Вот я подхожу к генералу Блоку, спрашиваю, когда будет санитарный поезд, о котором все говорят, а он с каменным лицом говорит, что поезд был вчера, и медикаменты давно закончились. Вот мы несем больного в новый лазарет, меня оставляют сидеть с ним, а он говорит, чтобы я не трудился, потому что ему осталось полчаса. У меня не хватает духа даже обыскать его. Вот я, обыскивая зараженные дома, нахожу на чердаке одного из них тело Симона Каина. Стою и смотрю на него, как дурак. Спрашиваю: и что мне с тобой делать? Сделать из тебя панацею? Продать? Суп сварить? Симон молчит. Оставляю его, плотно закрываю дверь и выхожу. Вот мальчик Фундук с собачьей головой поверх собственной меняет мне патрон на таблетку, необходимую Спичке. Говорят, что спасение близко, вот только каким оно будет? Вот я вижу Грифа, пытаюсь отдать ему долг, а он говорит - отдай Стаматину. Потом оказалось, что Гриф убит. Вот я вижу Петра Стаматина, отдаю ему последний патрон, он обещает передать его Андрею, а потом я узнаю, что Петр тоже умер. Меня уже ничего не удивляет. Но от долга я свободен. Вот нас, горстку выживших, приглашают в Театр для принятия решения. Решать будут те, кого впустят внутрь собора. Я думаю, может, попытаться самому что-то решить, хотя не знаю, что, но меня не впускает Исполнитель, а потом Оспина объясняет, что есть путь к спасению. Нужно изменить Многогранник, а может, и уничтожить. Тогда откроются реки священной крови, из которой изготовят панацею для всех. Я верю и киваю, как больной, которого спрашивают, резать ему ногу выше или ниже колена. Главное, что таблетки хватит, чтобы Спичка дотянул. Вот выбирают тех, кто достоин войти в Собор. Я думаю о покойном Фархаде Реме. Прыгнул ли он, если бы знал, что строит? На выборах вдруг завязывается кровавое побоище, а пока я бегаю за перевязочными материалами, выборы уже заканчиваются. Все избранные уже ушли в Собор, а на площади валяется куча тел, детских и взрослых. Дети тоже оказались не промах. Привычно обыскиваю тела, нахожу всякое интересное. Едва успеваю отойти, как к ним бросаются следующие любители поживы. Шустрее надо быть, ребята! С последней таблеткой иду к Спичке. Какое счастье, что я хоть кого-то смог сохранить! Наконец, под барабанную дробь, нам показывают последнее представление. С замиранием сердца мы все следим за тем, что происходит на сцене. И вот, падает на пол белый ферзь, генерал Блок кивает, и за спиной раздается звук, похожий на звук хлопушки. Я не оборачиваюсь. Наверное, сейчас я должен услышать грохот падающего Многогранника, но я его не слышу. Наверное, потому что боюсь услышать.
Все закончилось. Панацея найдена, все спасены. Возможно, я даже счастлив.
Вспышка…
- Ты кто?
- Я Спичка.
- А что ты тут делаешь?
- Живу.
- А почему я тебя раньше не видел?
- Не знаю. Я тебя тоже не видел.
- Ну раз так, давай знакомиться. Я Прокоп.
… Глаза мальчика горят восторгом любопытства. Он рассказывает, как охотится на непонятное существо-альбиноса, как весело играют дети в Многограннике, только взрослым туда нельзя, они сходят с ума, и с интересом слушает мои рассказы. Об эпидемии.
… - А ты слышал когда-нибудь, как дышат дома? Заболевший дом дышит тяжело, стонет криками зараженных, смотрит, но не видит, потому что окна и двери заколочены. А отболевший дом не дышит. Он молчит, и его сердце бьется еле-еле. Если не перестанет, в него потом поселятся другие семьи.
Мальчик слушает, затаив дыхание. Он уже мечтает влезть со мной в полный опасностей зараженный дом. Когда-нибудь, возможно, я возьму его с собой на дело. Или не возьму. Незачем такому ребенку ввязываться в воровскую жизнь.
Вспышка…
В Театре идет представление. Нихрена не понятно, но красиво. Вокруг толпятся известнейшие люди города, ловя каждую крошку со сцены, пытаясь понять, какой у нее вкус. Марк Бессмертник скалится со сцены, глядя на это. Внезапно раздается крик. Толпа расступается, открывая лежащую в центре площади девушку. Красивая девушка, и совершенно не к месту смотрятся кровавые язвы на ее теле. Очень знакомые язвы. Патрульные спорят, куда ее тащить и кто будет это делать. Никому не хочется касаться зараженной. А у меня в кармане спежеспертые медицинские перчатки. Эххх!
Несем. По пути решаем, куда. То ли на кладбище, то ли за город, в яму, то ли в прозекторскую Рубина. И носим то туда, то сюда. Руки немеют, то я все равно боюсь разжать их, как будто ей будет больно от удара о землю. Смотрю на ее молодое, красивое, еще пять минут назад живое лицо, взгляд невольно спускается к язвам на груди, кровоподтекам, висящей кусками омертвевшей коже. Дальше смотреть не хочется. Вокруг крутится парень, кажется, ее брат, то пытается помочь, то заходится в истерике, обнимая холодеющее тело сестры. И очень мешает. И я, и патрульные уже почти выдохлись, и нам помогает сам Сабуров. Когда мы доносим тело до прозекторской, уже темно. Один патрульный остается сторожить, остальные бросаются искать Рубина, а я тихо исчезаю. А Сабуров заразился и завтра умрет. Он ещё не знает об этом.
Вспышка…
Сторожка Ласки. Тепло. В реторте кипятится чай. Девочка рассказывает мне, о чем говорят ей мертвые. В городе ее считают съехавшей, но рассказывает она очень убедительно и обоснованно. Забавная девчушка. Только, кажется, общения с живыми ей тоже не хватает. Надо будет заходить иногда, благо недалеко, а то и вправду тронется без общения. Интересно, а мертвые действительно говорят? На долю секунды представил себя вечно лежащим в земле, в темноте.
Вспышка.
Я иду по городу, как во сне. Город пуст и тих, Кажется, будто я иду по подушкам. В это время на улицах нет никого. Все дома закрыты, ставни захлопнуты. Дом зараженных, который вечером был взят под охрану, тоже закрыт. Охрана снята, значит, живых внутри уже нет. Только сейчас залезать туда совсем не хочется. Завтра.
Луна над рекой. Черный лес на черном небе и река в серебряном свете. Пока я стою и смотрю, под ногами раздается шуршание, и вокруг меня маршируют стада ежей. Один чуть не утыкается мне в ногу. Щелкаю его по носу, он сворачивается, потом фыркая, убегает и скрывается в темноте.
Вспышка…
Гриф внимательно смотрит мне в глаза. Лицо благообразного господина в дорогом пальто и шарфе заставит отшатнуться любого, слабого духом. Теперь это не маска господина Филина, попечителя приюта, а настоящее лицо Грифа, человека, который держит в кулаке всю преступность города. Сколько у него масок? И какая из них - его настоящее лицо?
В городе - эпидемия. А значит, я должен отдать Грифу четыре лекарства. Для того, чтобы снова стать свободным. А пока я выполняю его приказы. Достать четыре лекарства, когда даже за два можно купить жизнь человека, нереально. Теперь в моей жизни есть новая недостижимая цель.
Вспышка…
Мы сидим в доме у Станислава. Его фамилия Рем. Мне это ни о чем не говорит. Мы беседуем о делах. Он стонет и матерится. Недавно я выволок его из рук патруля, в которые он попал, напав на девушку, Еву. Его избили до беспамятства, и я битый час уговаривал охрану отпустить заболевшего домой, пока он старательно изображал зараженного. Очень помог доктор Данковский. Станислав рассказал ему все симптомы заражения, и Данковский настоял на срочной госпитализации. Мне осталось только дотащить горе-бандита до его дома. Он хочет жрать, но делится последней тушенкой и яблоком. Мы вместе жуем. Потом его пробивает, и вместо бирюковатого балбеса я вижу сына архитектора, не вынесшего того, что его талант не взлетит выше Многогранника, и покончившего с собой, бросившись с крыши своего величайшего творения. Его звали Фархад Рем. Станислав любил отца и теперь ненавидит всех за его смерть. Я молчу. Мне нечего сказать.
Вспышка…
Чердак дома, в котором жили зараженные. Уже за то, что я нахожусь здесь, я должен сидеть в тюрьме. Но я не тот, кто просто так подвергнет себя опасности заражения. За те разы, когда я лазил по зараженным районам под носом у патрулей, я выработал чутье на облака заразы. Вот и сейчас, оно клубится прямо передо мной. Захожу с бокового входа. Не касаясь кровавых тряпок, стараясь поменьше касаться чего-либо вообще, поднимаюсь на второй этаж. Толчок - и дверь распахивается. Облако проносится мимо меня и тает в воздухе. В комнате все перевернуто, залито вонючей черной слизью. На кровати лежит что-то, похожее на груду тряпья. Лежит неподвижно. Не хочется думать, что там на самом деле и что будет, если оно вдруг встанет и, шатаясь, пойдет на меня. Но ничего не происходит. Этот дом мертв. Нахожу тщательно упакованный мешок с пряниками и нераспечатанную повязку. В других условиях я бы не прикоснулся к этому, но сейчас выбирать не приходится. Зато теперь мне голод не страшен. Еду я сразу же переложу в другие мешки, а повязка мне пригодится в новых вылазках. Как можно скорее покидаю это страшное место. Патруль снова ничего не заметил.
Один раз меня поймали. Меня, носившего за пазухой нож убийцы, обчищавшего зараженные дома, арестовал патруль солдат за то, что я, срезая угол, прошел мимо зараженного дома. Час меня держали в изоляторе, осматривали со всех сторон, пока по прошествии времени не убедились, что я здоров. Сержант сказал, что если ещё раз он увидит меня в зараженном районе, я получу пулю. Я пообещал, что он меня не увидит.
Вспышка…
Снова солдаты. Адъютант генерала Блока зовет меня на помощь. Приехавшие в город студенты подхватили заразу и, находясь на последней стадии, потеряв рассудок от боли, побежали к штаб-квартире военных. Там их и пристрелили. И теперь она не знает, куда их девать. Очень мило смотреть на солдата-девушку. Я, конечно же, помогу. Вместе с остальными солдатами мы перетаскиваем тела в Театр. Потом солдаты расходятся, а я обыскиваю покойников. И нахожу два патрона, шприц с морфином и четыре упаковки лекарства - иммунокорректор и три антибиотика, из них два - последнего поколения. Прежде, чем кто-то что-то заметил, я был уже далеко. Теперь я богаче Ольгимского! Мне показалось, даже покойник меня одобрил.
Вспышка…
Вечер. Поиски лекарства от песчанки находят один тупик за другим. Обходя зараженные районы, я замечаю в одном из домов живых людей. Они больны, но не заразны. Как у врачей, у них был запас лекарств, благодаря которым они ещё держатся. Но сейчас он подошел к концу. Мы разговорились, и вот я сижу возле их дома и беседую с людьми, которые через час умрут. Девушку зовут Ярослава. Язва покрывает половину ее лица, но она не думает о ней. Она думает о том, как побороть заразу. Со слезами она рассказывает, что находится в одном шаге от изобретения панацеи. Для этого нужна самая малость - попасть в Бойни, чтобы получить какую-то особенную кровь степняка. Но ее не пускают в Бойни, потому что в любой момент может закончиться действие антибиотика, и она снова станет заразной. И от самого важного в ее жизни дела ее отделяет такая малость - антибиотик. За который люди сейчас готовы убить. А я думаю о том, ради чего живу я сам. И о том, что в кармане у меня лежит аж два необходимых антибиотика. Мне нужно отдать долг Грифу. Было бы глупо просто взять и отдать бесценное лекарство за просто так. Чтобы успокоить совесть, я договариваюсь за первую порцию будущей панацеи. Она, не веря, смотрит на спасительную таблетку. Мне почему-то очень смешно. Не факт, что получится панацея, но осознавать себя возможным спасителем мира - уржаться можно!
Через какое-то время я опять встретил Ярославу. Путь, по которому она пошла, был ещё одним из ложных путей. Кровь того степняка оказалась обычной человеческой кровью. А для панацеи нужна особая кровь - кровь существа, которое будет одновременно человеком и быком. Это похоже на бред, но такая кровь есть. Под Многогранником нашли одну порцию, и, кажется, сын Бураха смог сделать из нее панацею. Или Данковский. В любом случае, на всех этой панацеи не хватит. Избранные могут выжить, а для всех остальных лекарство будет недоступно дорогим или его просто не хватит. До самого заката мы размышляли о возможных выходах, исходя из поверий степняков, новейших медицинских исследований и прочих вещей, которые ничем помочь не могут. А потом оказалось, что скоро заканчивается действие моего антибиотика, а вместе с ним и ее жизнь. И я подкинул ей ещё таблетку.
Вспышка…
Я иду по зараженному району. Все новые и новые облака появляются словно из-под земли, и даже в знакомых местах нужно быть осмотрительным. Я помню, как, когда мы шли с Ярославой к ее дому, я внезапно почувствовал знакомое ощущение, словно жжение в груди, и еле успел отпрянуть от облака, едва не дыхнувшего мне в лицо. И ещё успел крикнуть Ярославе. Но она поняла все уже после. Судорожный вдох, закатившиеся глаза, и я едва успел подхватить ее. И это в знакомом, сотню раз хоженом месте. Сейчас у меня при себе только один иммуник, но я пока его берегу. Поэтому слежу за каждым шагом. И не сразу замечаю движение в доме. Или мне кажется это движение. Темно, зараженные дома совершенно не вызывают желания подходить к ним близко, и я едва различаю, как что-то ворочается, темное в темноте, медленно, как в страшном сне, выходит из дома, спускается по лестнице, шумно, со стоном, дыша, движется ко мне. И я вдруг понимаю, что оно движется быстрее, чем я думал, и вот-вот коснется меня чумными руками. А бежать в темноте через нехоженый район - безумие и смерть. Но, когда это нечто доходит до места, где был я, я уже далеко. Ни одно облако не попалось мне по дороге. Хотя я бы согласился вдохнуть и два, и три облака, только бы страшное создание не добралось до меня. Издалека я наблюдаю, как оно шарит руками по тому месту, где находился я, и уходит бродить по району, слоняясь по кругу. Позже мне удается убедить патруль военных, они сворачивают в тот район и успевают забить эту штуку дубинками прежде, чем она до них добирается. Оказалось, это просто зараженный, или зараженная, по лицу уже не разобрать, который по непонятным причинам решил пообниматься со здоровыми. Солдат рассказал, что больных все чаще охватывает безумие, и они уже истратили несколько драгоценных патронов на этих безумцев. Так что в дальнейшем лучше просто избегать контактов с ними любой ценой. Я не возражаю.
Вспышка…
Поздняя ночь. Я вернул Грифу почти весь долг. Осталось одно лекарство или один патрон. Люди не знают, куда деваться от страха. Боятся сидеть дома, потому что верят, что чума обрела обличье и может прийти к ним в дом. Боятся ходить по улицам, где на них нападают безумные больные и озверевшие мародеры. Хотя у мародеров свои заботы. Даже в Театре находиться боятся, слишком часто там умирали, но все равно бояться в толпе не так страшно, и оставшиеся живые собирались в Театре, в освещенном кругу, в окружении солдат и патрульных. Это не гарантировало безопасности, мне даже показалось, что по моему плащу прошла чья-то настойчивая рука, может быть, даже заболевшего-маньяка, но так было спокойнее. И вдруг из темноты в круг света выходит Стах Рубин. Он кричит, чтобы к нему не подходили, что он заразен, но это и так заметно. К нему бросаются Бурах и Оспина, но их лекарства давно закончились. В отчаянии Оспина кричит, что сейчас могут помочь только контрабандисты. Мне снова становится очень смешно.
- Вы знаете, по счастливому стечению обстоятельств у меня есть контакты с контрабандистами, и я могу с ними связаться по поводу лекарств. Вам ведь нужны лекарства?
Оспина - ужасная карга и стерва, но сейчас она смотрит на меня с мольбой. Все ясно и без слов.
Теперь - к Грифу. А вот и он, благообразно прогуливается по площади под ручку с Ларой Равель, хозяйкой приюта. Увидев мои знаки, просит прощения на минутку отойти.
- Есть заказ на лекарства. Они ещё остались?
Лекарства у Грифа остались. Его интересует, что он может за них получить. Я говорю, что договорюсь.
Когда я нахожу Оспину, выясняется, что они с Бурахом и Рубинным стоят вокруг лежащего патрульного. Они его завалили или нет, но это уже их добыча. В руке патрульного пистолет. Это как раз то, что может заинтересовать Грифа.
Подмигивания. Дорогая, я отойду на минуту. Ствол за два лекарства? Пойдет.
Таблетки у меня в кармане. Я несусь к Оспине. Они все ещё суетятся вокруг тела патрульного. Но Рубин уже очень плох. Видя меня, Оспина сияет, как фонарь у аптеки, и с загадочным видом отлучается от компании. Быстрый обмен - и она несется к уже лежащему Рубину, а мой карман отягощает драгоценный пистолет. Сейчас ничто не мешает мне кинуть Грифа, которого уже нет в Театре, у него будут другие дела, чем ловить по зараженным квартала беглого подельника на глазах у армии, а если и словит, то я могу сказать, что не нашел его. Но только не мой это путь. И какая-то глупая честь вора заставляет меня дожидаться, пока Гриф снова объявится в Театре. Короткое рукопожатие - и мы расходимся, он - с довольным лицом, я - с облегченным. Не люблю долги. И тут на площадь снова выходит Рубин, своими ногами. И Гриф подходит к нему и спрашивает, не хочет ли он сделать пожертвования в пользу приюта? Какие-то деньги, лекарства? А я отворачиваюсь, потому что в такое время и в таком месте ржать нехорошо, но лыбу не скроешь.
Вспышка…
Совсем поздняя ночь. На улицах находиться опасно. И я решаю навестить Ласку. В конце концов, почему не сходить на кладбище, если там тепло, сухо, поят чаем, приветливо встречают, а те, кто там лежат, уже точно не заразны? Ласка варит твирин, и густой воздух бьет в голову почти как напиток. Я рассказываю о своих злоключениях, она - о том, как побывала в Многограннике, о детских секретах, о том, как они пытались победить мор, загадав желание Многограннику, но их подвигов и стараний оказалось недостаточно для такого большого чуда. Я с тоской вспомнил, как ходил вокруг Многогранника. Возможно, дети даже разрешили бы мне пройти, наспор, но разум и инстинкт самосохранения взяли верх. Сейчас я немного пожалел об этом. Если мне и суждено помереть в это время, сделать это, упав с Многогранника, на пути к чему-то непостижимо прекрасному, лучше, чем гнить в постели, понимая, что каждую минуту ты на шаг ближе к смерти, пока не потеряешь рассудок. А может, я и дошел бы. В любом случае, дети сейчас заперлись в Многограннике и никого не пускают внутрь. Вспомнил я и девушку Клару, которая вошла в Многогранник и тело которой в Театре я укрывал плащом, стараясь не встречаться взглядом с генералом Блоком. Ждала ли меня такая судьба? Мои размышления прервал Спичка. Оказалось, что он давно искал меня и Ласку, и вдруг нашел обоих. И что дети хотят срочно поговорить с нами: с Лаской - по поводу ее твирина и бесед с мертвыми, со мной - по поводу лекарств, которые я обещал достать для Хана. Лекарства я тогда достал, но дети не брали их без Хана, а Хан был болен. Но сейчас все таблетки я израсходовал, а из морфина не сделаешь лечебный порошочек. Но все равно сказать Хану должен я сам, лично. Спичка очень торопил нас, однако тепло и густой твириновый дух сделали свое, и спохватились мы, только когда пришел ещё один ребенок, уже в поисках Спички. Как нам ни не хотелось идти из теплой сторожки в сырую темную ночь, но отпустить детей одних в город, по которому шлялись зараженные, я не мог. И мы пошли. Я шел впереди, с ножом, проверяя каждый шаг. К счастью, ни облаков, ни зараженных нам не встретилось. Район был спокоен. Мы встретились с большой группой детей. Кажется, две воинствующие банды объединились перед лицом общей угрозы. Хан был очень расстроен, что не успел взять у меня лекарства. Я отдал ему твириновый отвар из моих старых запасов. Это бесценная вещь, но такой уж у меня был день, что я отдавал бесценное даром. К тому же, неизвестно, как бы подействовал на меня этот отвар. Потом мы решили отвести детей обратно в сторожку Ласки. Хотя они сказали, что они все давно спят в Многограннике. Я не понял, как это, но вдруг сам оказался в сторожке у Ласки, там была куча детей, все веселились и пили твирин, с нами внезапно оказались комендант города и Станистав Рем, который сказал, что он умер. Все это смахивало на твириновый бред. Но бред был веселый, и я решил ему отдаться. Даже если всего этого нет, а я просто уснул в сторожке под твириновыми парами, все равно это весело. Мы болтали о странных вещах, мне даже начинало казаться, что дети - это взрослые люди, и что все мы - это совсем не мы, и вдруг Тая Тычик вспомнила, что оставила у качели своего бычка. Я вдруг понял, что все это где-то было, и поэтому я должен пойти и найти этого бычка. Спичка вызвался пойти со мной. С учетом того, что Тая Тычик не выходит из Боен, а Спичка наверняка в Многограннике, путешествие за несуществующим бычком для несуществующей девочки обещало быть забавным и неопасным. Мы вышли в ночь, болтая, как пьяные. Я весело перепрыгнул через крылечко, Спичка шел рядом, и вдруг действительность резко ворвалась в наш общий сон. Я почувствовал знакомую резь, увидел несущуюся мне в лицо мутную дымку заразного облака, еле успел отшатнуться назад и крикнуть Спичке, но было поздно. Мальчик замахал руками, задыхаясь, и зашатался. А оглянувшись на крылечко, я понял, что мне не показалось, что Спичка за моей спиной закашлялся. У самых ступенек змеей поднималось облако. Я успел его перепрыгнуть, а Спичка сбежал по ступенькам, и оно его достало. Теперь он тоже заражен. Притом дважды подряд. Я помог ему дойти до сторожки, а сам бегом бросился на поиски бычка. Я нашел его у качели, наощупь. Утром, рассматривая это место, я содрогнулся, увидев, во что я по чистой случайности не вляпался рукой. Перчатка бы меня не спасла. Обратный путь я прошел без приключений. Все новые облака принял на себя Спичка. Но, по крайней мере, никто из детей не пойдет искать бычка. Так что пускай остаются в сторожке до утра.
Следующий день прошел как один мазок кисти. Все подробности смазались. Вот нас ведут на проверку. Меня признают здоровым, но вместе со всеми отводят в изолятор. Я решаю, что на свободе я принесу больше пользы, и, сделав деловитое лицо, увязываюсь за проходящей мимо Екатериной Сабуровой. Универсальный пропуск срабатывает, и я прохожу мимо конвоя, а потом сворачиваю в знакомые переулки. Вот Спичка обреченно сообщает, что его не пускают в Многогранник. А у меня закончились лекарства. Все, с кем я успел хоть чуть-чуть сблизиться, умирают. Яра умерла вчера, когда закончились лекарства, Рем умер ещё раньше, а теперь ещё и Спичка. Хоть Ласка здорова. Вот я подхожу к генералу Блоку, спрашиваю, когда будет санитарный поезд, о котором все говорят, а он с каменным лицом говорит, что поезд был вчера, и медикаменты давно закончились. Вот мы несем больного в новый лазарет, меня оставляют сидеть с ним, а он говорит, чтобы я не трудился, потому что ему осталось полчаса. У меня не хватает духа даже обыскать его. Вот я, обыскивая зараженные дома, нахожу на чердаке одного из них тело Симона Каина. Стою и смотрю на него, как дурак. Спрашиваю: и что мне с тобой делать? Сделать из тебя панацею? Продать? Суп сварить? Симон молчит. Оставляю его, плотно закрываю дверь и выхожу. Вот мальчик Фундук с собачьей головой поверх собственной меняет мне патрон на таблетку, необходимую Спичке. Говорят, что спасение близко, вот только каким оно будет? Вот я вижу Грифа, пытаюсь отдать ему долг, а он говорит - отдай Стаматину. Потом оказалось, что Гриф убит. Вот я вижу Петра Стаматина, отдаю ему последний патрон, он обещает передать его Андрею, а потом я узнаю, что Петр тоже умер. Меня уже ничего не удивляет. Но от долга я свободен. Вот нас, горстку выживших, приглашают в Театр для принятия решения. Решать будут те, кого впустят внутрь собора. Я думаю, может, попытаться самому что-то решить, хотя не знаю, что, но меня не впускает Исполнитель, а потом Оспина объясняет, что есть путь к спасению. Нужно изменить Многогранник, а может, и уничтожить. Тогда откроются реки священной крови, из которой изготовят панацею для всех. Я верю и киваю, как больной, которого спрашивают, резать ему ногу выше или ниже колена. Главное, что таблетки хватит, чтобы Спичка дотянул. Вот выбирают тех, кто достоин войти в Собор. Я думаю о покойном Фархаде Реме. Прыгнул ли он, если бы знал, что строит? На выборах вдруг завязывается кровавое побоище, а пока я бегаю за перевязочными материалами, выборы уже заканчиваются. Все избранные уже ушли в Собор, а на площади валяется куча тел, детских и взрослых. Дети тоже оказались не промах. Привычно обыскиваю тела, нахожу всякое интересное. Едва успеваю отойти, как к ним бросаются следующие любители поживы. Шустрее надо быть, ребята! С последней таблеткой иду к Спичке. Какое счастье, что я хоть кого-то смог сохранить! Наконец, под барабанную дробь, нам показывают последнее представление. С замиранием сердца мы все следим за тем, что происходит на сцене. И вот, падает на пол белый ферзь, генерал Блок кивает, и за спиной раздается звук, похожий на звук хлопушки. Я не оборачиваюсь. Наверное, сейчас я должен услышать грохот падающего Многогранника, но я его не слышу. Наверное, потому что боюсь услышать.
Все закончилось. Панацея найдена, все спасены. Возможно, я даже счастлив.