БЕЛА (2)
Мальчик осторожно потянул носом, пытаясь ощутить запах Белы Ковача, - но ничего особенного не почувствовал. Ну, у собак-то нюх, конечно, куда лучше, чем у людей. Особенно у старины Бастера.
Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:
- Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?
Джонни хотел было подразнить его немного: но затем честно признал:
- Ага, да. По правде хорошо.
- Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил меня английскому до того, как мы приехали - меня и маму.
Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.
- То есть твой отец англичанин?
- Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки нам места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.
- Он у тебя что, картины рисует?
- Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.
- А как это - что вам п р и ш л о с ь уехать?
- Мы... ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. - Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелёными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвилль в тридцати милях на восток отсюда. - Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.
Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.
Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел, подобрав ноги: в позе одновременно спокойной - и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.
Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.
Джонни смотрел на всё это широко раскрытыми глазами.
- А мне птицы всякие нравятся, - задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач. - Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя... чтобы мы им нравились.
Первый иностранец Джонни Стивенса становился всё занятнее и занятнее. И похоже, его запах был тут ни при чём.
Потому что птицы запаха почти не чувствуют.
Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.
Ну и чудные у тебя брови, - сказал он. - Густые и посередке срослись. Прямо так через весь лоб растут.
Бела не повернулся к нему - казалось, замечание Джонни вернуло всё его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить свои брови от Джонни.
Джонни уже жалел, что не промолчал.
- Да ладно тебе, - сказал он. - Смотри - вот у меня так полпальца нет! - И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.
Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец культяшки, и края его чуднЫх бровей приподнялись.
- Мы просто разные, - сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился - что не так с этим Белой Ковачем? Почему он так странно себя ведет? Почти виновато - будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».
Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съёжился. И всё ещё прикрывал лицо рукой.
- Мы просто разные, - повторил Джонни. - Папа всё время мне говорит, что все люди разные... и что это ничего не значит. Он мне говорит - неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне всё равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вёл.
Бела Ковач глухо сказал:
- Но я с о в с е м другой.
- Не-а.
- Да. - Бела опять посмотрел на палец Джонни. - Я
р о д и л с я другим.
- Не-а, - снова повторил Джонни, потому что не знал, что еще сказать. Черт, он же видел, что Бела и в самом деле другой - это любой бы увидел. И у него прямо всё чесалось внутри от любопытства.
- Наконец он неловко предложил:
- Пошли пошатаемся?
- Пошатаемся?..
- Ну, погуляем. - Джонни встал и засунул нож в ножны на поясе. - Пошли, Бела. Тут много классных мест, где можно играть, - я тебе все их покажу. И дерево с дуплом, и индейский форт, и...
- Настоящий индейский форт? - глаза Белы широко раскрылись.
- Не. Мы его сами из камней построили. А ещё есть пещеры в холмах... там их целые мили! Входишь в такусенькую щёлочку, прямо не скажешь, что там что-то есть, а стены там как вот флаг на ветру, - он махнул в сторону шеста перед домом, - все в складках, волнами - розовые, зеленые, голубые и тайные проходы, и стулоктиты, и столомиты, и колодцы, где и дна не видать, сколько ни свети...
- Здорово, - проговорил Бела. - И ты меня туда отведёшь, Джонни?
- Ага, ясное дело. Пошли - только фонарик захвачу, - Джонни направился по лужайке к дому.
Бела грациозно вскочил на ноги - стальная пружина распрямилась, - и пошел следом за Джонни. Вдруг он остановился и посмотрел на высокое летнее солнце.
- Сколько времени? - спросил он.
- О... часа три, наверно.
- А далеко до пещер?
- Мили две-три.
Бела опустил взгляд на траву под ногами.
- Я должен быть дома к семи.
- Запросто. Ну, пошли, - Джонни опять повернулся к дому.
Бела последовал за ним.
- Джонни...
- Ну?
- Мне по правде обязательно нужно вернуться до семи.
- Зачем?
- Я... мне просто надо. И родители станут очень сердиться. Мы ведь не заблудимся и не уйдем слишком далеко, правда?
- Тьфу, да нет же! Я пещеры лучше всех знаю, - Джонни искоса взглянул на Белу. - А что, твои тебя не пускают гулять, если поздно? М о и меня отпускают.
- А я... я не всегда не могу поздно гулять. Только в некоторые дни.
- Почему?
- Я не могу рассказать. Но я обязательно должен прийти домой до семи.
Джонни был окончательно заинтригован. Вот новая странность!
- Не бойся. Всё будет в порядке.
Они подошли к дому.
- Подожди тут, - велел Джонни.
Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:
- Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?
Джонни хотел было подразнить его немного: но затем честно признал:
- Ага, да. По правде хорошо.
- Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил меня английскому до того, как мы приехали - меня и маму.
Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.
- То есть твой отец англичанин?
- Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки нам места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.
- Он у тебя что, картины рисует?
- Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.
- А как это - что вам п р и ш л о с ь уехать?
- Мы... ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. - Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелёными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвилль в тридцати милях на восток отсюда. - Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.
Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.
Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел, подобрав ноги: в позе одновременно спокойной - и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.
Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.
Джонни смотрел на всё это широко раскрытыми глазами.
- А мне птицы всякие нравятся, - задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач. - Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя... чтобы мы им нравились.
Первый иностранец Джонни Стивенса становился всё занятнее и занятнее. И похоже, его запах был тут ни при чём.
Потому что птицы запаха почти не чувствуют.
Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.
Ну и чудные у тебя брови, - сказал он. - Густые и посередке срослись. Прямо так через весь лоб растут.
Бела не повернулся к нему - казалось, замечание Джонни вернуло всё его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить свои брови от Джонни.
Джонни уже жалел, что не промолчал.
- Да ладно тебе, - сказал он. - Смотри - вот у меня так полпальца нет! - И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.
Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец культяшки, и края его чуднЫх бровей приподнялись.
- Мы просто разные, - сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился - что не так с этим Белой Ковачем? Почему он так странно себя ведет? Почти виновато - будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».
Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съёжился. И всё ещё прикрывал лицо рукой.
- Мы просто разные, - повторил Джонни. - Папа всё время мне говорит, что все люди разные... и что это ничего не значит. Он мне говорит - неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне всё равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вёл.
Бела Ковач глухо сказал:
- Но я с о в с е м другой.
- Не-а.
- Да. - Бела опять посмотрел на палец Джонни. - Я
р о д и л с я другим.
- Не-а, - снова повторил Джонни, потому что не знал, что еще сказать. Черт, он же видел, что Бела и в самом деле другой - это любой бы увидел. И у него прямо всё чесалось внутри от любопытства.
- Наконец он неловко предложил:
- Пошли пошатаемся?
- Пошатаемся?..
- Ну, погуляем. - Джонни встал и засунул нож в ножны на поясе. - Пошли, Бела. Тут много классных мест, где можно играть, - я тебе все их покажу. И дерево с дуплом, и индейский форт, и...
- Настоящий индейский форт? - глаза Белы широко раскрылись.
- Не. Мы его сами из камней построили. А ещё есть пещеры в холмах... там их целые мили! Входишь в такусенькую щёлочку, прямо не скажешь, что там что-то есть, а стены там как вот флаг на ветру, - он махнул в сторону шеста перед домом, - все в складках, волнами - розовые, зеленые, голубые и тайные проходы, и стулоктиты, и столомиты, и колодцы, где и дна не видать, сколько ни свети...
- Здорово, - проговорил Бела. - И ты меня туда отведёшь, Джонни?
- Ага, ясное дело. Пошли - только фонарик захвачу, - Джонни направился по лужайке к дому.
Бела грациозно вскочил на ноги - стальная пружина распрямилась, - и пошел следом за Джонни. Вдруг он остановился и посмотрел на высокое летнее солнце.
- Сколько времени? - спросил он.
- О... часа три, наверно.
- А далеко до пещер?
- Мили две-три.
Бела опустил взгляд на траву под ногами.
- Я должен быть дома к семи.
- Запросто. Ну, пошли, - Джонни опять повернулся к дому.
Бела последовал за ним.
- Джонни...
- Ну?
- Мне по правде обязательно нужно вернуться до семи.
- Зачем?
- Я... мне просто надо. И родители станут очень сердиться. Мы ведь не заблудимся и не уйдем слишком далеко, правда?
- Тьфу, да нет же! Я пещеры лучше всех знаю, - Джонни искоса взглянул на Белу. - А что, твои тебя не пускают гулять, если поздно? М о и меня отпускают.
- А я... я не всегда не могу поздно гулять. Только в некоторые дни.
- Почему?
- Я не могу рассказать. Но я обязательно должен прийти домой до семи.
Джонни был окончательно заинтригован. Вот новая странность!
- Не бойся. Всё будет в порядке.
Они подошли к дому.
- Подожди тут, - велел Джонни.