Война.
Я родился уже после войны. Я её не знаю. Не должен знать.
Я рос среди участников войны. Отец, дяди, мужья тёток - все они воевали. Воевали на передовой. Мне ничего не рассказывалось, я слышал только то, что они вспоминали в разговорах между собой. В моей детской памяти отпечатались не столько какие-то картины, навеянные их рассказами, сколько неуловимые ощущения. Ощущения неимоверной тяжести.
Я не могу себе представить, как ЭТУ тяжесть можно было волочь на себе четыре года.
Один из моих родственников пропал без вести под Сталинградом. Двое погибли под Москвой. Это какая-то часть меня пропала под Сталинградом и погибла под Москвой. Я так чувствую. Хотя, казалось бы - я их никогда не знал….
Дело даже не в том, что это мои родственники. Я никогда не знал довоенных соседей и знакомых моих, тогда ещё незнакомых между собой, родителей. Неизвестный мне человек, живший в каком-то из несохранившихся домов на Средней Калитниковской улице, с непонятным прозвищем - "Тиханка", погиб где-то под Курском. Это тоже часть меня.
Отец моей давнишней приятельницы пропал без вести под Ржевом. Её мать, оставшись одна с четырьмя детьми, никогда(!) не получала пособия за пропавшего мужа. Пропавшие без вести считались предателями, а они - члены семьи предателя Родины. Какая им может быть помощь? Жена его ждала всю оставшуюся жизнь - он ведь не погиб, была надежда. Её похоронили прошедшей зимой. Лет пять назад, какие-то следопыты отыскали останки её мужа, но сил, съездить к нему на захоронение, уже не было. Это тоже часть меня.
Сегодня, 8-го мая, 20 дней моему дяде. Не дожил совсем немного до Дня Победы. Это был его праздник. В сентябре ему бы было 80.
В школе у него проявился талант художника. Подавал большие надежды. Поступил в художественное училище. По его окончании, 19-летним пареньком ушел в армию. Прошел учебку и на фронт. 1943 год, Сталинград. Оружия им не выдали, сказали - в бою добудете. До боя дело не дошло. Еще на подходе к передовой попали то ли под обстрел, то ли под бомбежку.
Все ринулись в придорожный лесок, будто там можно было укрыться от смерти. Что-то обожгло правую руку. В горячке сначала не понял что это такое - рука не слушалась, а рукав в предплечье вдруг стал какой-то неестественно теплым, тяжелым и мокрым.
Медсанбат. Осколок удалили, рану обработали. Наркоз - полстакана спирта. Тут приходит осознание произошедшего - художник, пусть и начинающий, лишающийся правой руки…. Но пока ещё живёт надежда на медиков - вдруг, заработает рука, как и прежде? Там, в ней ещё мелкие осколки остались - удалят их и восстановится рука?
Дорога с передовой в госпиталь. Парень, иди сам, вот туда. Не можем тебя держать тут - нету мест. А когда будем раненых отправлять - неизвестно. Может, дойдёшь…. Рука не отзывалась, висела плетью. Появилась угроза гангрены. В госпитале хирург принял решение - ампутация. Безрукий художник. Рухнула вся жизнь, а ведь только 19 лет всего….
Первые мысли о самоубийстве.
Под бомбежкой погибает тот самый хирург, принявший решение об ампутации. Новый оказался сухоньким старичком, с бородкой дореволюционных интеллигентов. Наверное, он из них и был. «Молодой человек, давайте попытаемся вместе спасти Вашу руку…». Опять надежда….
Здоровая рука дрожала. Спирт плескался в кружке. Принял залпом. Наркоз. К боли он уже привык, она воспринималась, как необходимый фон жизни, дополнение к ней. Резкая боль. Спирт - он не наркоз в полном смысле слова. Или доза не та…. Не знаю, что чувствует человек, когда копаются в его костях. Матерился страшно. Выл зверем. Временами от боли терял сознание…
Когда эта пытка закончилась, он не помнил. Медбрат позвал доктора, когда он очнулся. Старичок-хирург взглянул на него через толстые стекла очков. «Не знаю…. Всё в руках Божьих…. Я сделал всё, что мог…. В этих условиях…. Дальше всё зависит только от Вас и от Него…. А руку нужно разрабатывать…».
Надежда? Наверное…
Сколько их было госпиталей потом? Он и сам не помнил. Рука не чувствовалась. Болталась на перевязи. Все усилия были напрасны.
Опять отчаяние. Снова мысли о самоубийстве. Какой смысл такого существования?
Бессильная злоба на несправедливость выдавила слезы из глаз.
Он сначала не понял, а поняв - не поверил. Сквозь пелену слез, показалось, что пальцы вздрогнули…. Только два пальца, средний и указательный. Но это было первое их движение с самого ранения.
Комиссованный солдат возвратился домой. Сколько их, инвалидов возвращалось тогда? Этому ещё повезло - у него остался дом, семья не пострадала. Мать и три сестры не сразу его узнали. Тощий, грязный, небритый, в прожженной шинели с громадной заплаткой и рука на грязной перевязи висит. Посчитали, что очередной нищий пришел за подаянием. Жили-то недалеко от церкви.
Не знаю скольких врачей ему пришлось обойти, пока прозвучал приговор - рука полноценно действовать не будет. Никогда. Какие-то функции вернуться, но так, чтобы полноценно - нет.
Пришлось учиться писать левой рукой. «Писать» не только в смысле писать буквы и цифры, а так, какой смысл вкладывают в это слово художники.
Ему опять повезло - он не оказался безхозным. У него была семья. Поэтому он не оказался в лагере инвалидов, которых тогда было довольно много создано, что бы не портили своим видом статистику, не вызывали жалость сограждан, не мозолили глаза. Много их было, а победитель должен был выглядеть браво….
Артель инвалидов-надомников. Таких же, как и он, «недобитых художников». Расписывали сувениры, посуду, спортивные кубки. Из детства помню, что кубки ещё нерасписанные, полурасписанные и сушившиеся были везде в его доме. Кто-то пытался писать и картины. Он левой рукой даже и не пытался. Только кубки.
В дни зарплаты они встречались, обрубки сурового времени. Разговоры о фронте, воспоминания, невысказанная душевная боль (а кто ещё поймёт?). Гроши в зарплату. Водка…
Много ему не нужно было, косел быстро. Жизнь остановилась.
Жили в бревенчатом старом доме вблизи «Птичьего рынка». Удобства на дворе, вода в колонке, в конце улицы. И так круглый год. Кому нужен пьющий инвалид? Только матери да сестрам. Да ещё было общество, которое в нём души не чаяло - шпиц Нелька, рыжий сибирский кот Васька, рыбы в аквариуме и кенары в клетках. Последние пели в доме и днём и утром и вечером.
Так проходила жизнь с редкими событиями.
Помню его коллегу по артели, такого же инвалида-художника Васю Булкина. Тощий, высокий, огненно рыжий пьянчуга-балагур. От него я впервые услышал о каком-то «Московском дворике», который какой-то Поленов (кто это? Ещё один инвалид?) писал 20-ть лет. Все знали, что Вася тоже пишет свой «Московский дворик». Пишет уже лет 15, но никому не показывает. Пишет в перерывах между запоями, после основной работы. От него ушла жена, не выдержав его художественной натуры. Так я, клоп-третьеклассник, воочую впервые столкнулся с непониманием художника его близкими. Не знаю уж чем был обязан, но мне под покровом тайны и с уловием «честного пионерского», что никому не расскажу, был показан булкинский «Московский дворик». Знакомый двор бревенчатого дома на Средней Калитниковской улице дореволюционнной ещё Москвы.
Василий Булкин умер лет 15-20 назад. Его «Московский дворик» так и остался недописанным. Боюсь, что уже никто из потомков его не увидит - сгнил он, скорее всего, на какой-то свалке.
На могиле моей бабушки, стоял маленький памятник из белого мрамора. Надпись и рисунок на нём делал мой дядя. Сусальным золотом. Какие-то обормоты откололи крест с памятника, который был выпилен из того же куска мрамора. Его неоднократно приклеивали назад, но его снова сшибали. Он плакал и напивался каждый раз. Наконец сделали крест из чугуна и просто вбили его в камень, покрасив белой краской.
Сусальное золото на камне держится долго, но не вечно. Оно обтерлось и обсыпалось, когда он уже был на пенсии. Зрение совсем никуда не годилось. Однажды он взял заветную книжицу золота и пошел подправлять надпись. Рука дрожала, глаза слезились, ветер разносил золото по всему кладбищу. От этого рука дрожала ещё больше, глаза слезились ещё сильнее…. Заплакав, что он уже не в силах сам подправить могилу матери, он беспомощно побрел домой.
Я об этом узнал случайно. К тому времени я уже работал и у меня были кое-какие деньги. Не помню, сколько мне это стоило, но надпись была выправлена. Когда он вновь приехал на кладбище, глаза опять были полны слез. Но на этот раз уже от счастья. Так немного нужно человеку….
9-е мая для него был святым праздником. Мы все тогда собирались у него. Дядя принимал в душу немножко лишку, но уже никогда не напивался до беспамятства. И не от страха перед кем-нибудь, а просто чтобы не уронить свою честь. Честь верерана. Он никогда не рассказывал о войне ни мне, ни моим братьям. Никому. Эта тема была только для таких же ветеранов, как он сам. Когда их не осталось в его окружении, но вообще перестал её касаться. Только на прошлый праздник вдруг ни с того ни с сего, рассказал подробно о том, как был ранен, как ехал домой…. Почему? Может потому, что не дожил до этого 9-го мая и тот День Победы был последним в его жизни? Предчувствовал?
Однажды, когда к нему пришли пионеры из ближайшей школы, он жутко засмущался, напоил их чаем, натужно распросил об их успехах и радостно выпроводил.
Не пользовался для себя и разными льготами. Только помог моему братцу приобрести автомобиль, который выдавали инвалидам. «Запорожец» ушастый. За полную стоимость. Тогда была такая льгота - приобрести вне очереди. Да-да, приобрести ушастый «Запорожец» - льгота. Предлагал ему же садовый участок, но что-то не срослось. Какова же была его боль, когда несколько лет назад он позвонив любимому племяннику, ставшему к тому времени крутым «новым русским», услышал от него: «А чего мы будем созваниваться и поздравлять друга с праздниками? Давай больше не будем?». С сердцем мучался неделю после этого звонка…
Неподдельную радость ему доставляли поздравления с факсимильными подписями Горбачева, Ельцина, позже Путина, Лужкова, рассылаемыми на 9-е мая. Но голосовал он всю жизнь только за коммунистов, при этом никогда не состояв в партии и не стремившись в неё. Привычка? Не знаю.
Не любил жаловаться. Просто никогда себе этого не позволял ни с кем. Всё в себе переносил. Вот и в этот раз, перенервничал чего-то. Жена настояла, что вызывает Скорую помощь. Он согласился как-то странно легко.
Приехала скорая. Осмотрели. Решили снять кардиограмму. В этот момент всё и произошло. Все их усилия ни к чему не привели. Дяди больше нет.
Я не хочу жаловаться, но мне без него будет тяжелее.
Это тоже часть меня.
Наебался я с нашей системой. Нормально ветерана той войны, инвалида не похоронить. Всех надо заставлять работать. А сколько их осталось?
А памятник теперь придется менять. Он же, как и все, делал его не думая, что придется когда-нибудь дописывать себя на свободном пространстве. Свободного пространства и не оставил.
У меня нет ненависти к немцам. И никогда не было. Может, только в далеком детстве, когда играли в войну, никому не хотелось «быть немцем». Но разве это ненависть?
Мне обидно за их жизнь. За то, в каких условиях и как её прожили победители.
Как-то, пару-тройку лет назад, по служебной надобности, я проехал по памятникам нашим солдатам в Московской области. Я был в шоке. Я понимаю, что с деньгами в любом бюджете туго. «Экономическая ситуация» и всё такое…. Но не время разрушает эти памятники. Это наши соотечественники, потомки тех, кому памятники поставлены.
Какой-то кретин пристреливал купленное ружьишко по памятнику 11 воинам-саперам на Волоколамке. Другие, такие же ублюдки, отколупливали гранитные плиты (даже с фамилиями погибших) для того, чтобы замостить дорожки на участке. Это местные, «свои»…
Как-то в Мурманске попал к памятнику нашим солдатам. Пустынное место на горе. Вечный огонь. «Вечный огонь» был выключен - не кому было платить за газ. По традиции сюда приезжали новобрачные. Это было заметно, потому что в звезде, там, где предполагалось, что должен быть огонь, валялись осколки множества бутылок из под шампанского. Как раз в тот момент, когда мы там находились, автобус привёз туристов. Туристов из Германии. Сказать, что мне было стыдно - ничего не сказать. Немцы сначала собрались было осматривать монумент, но увидев его состояние, поспешно погрузились обратно в автобус и укатили. Им было неловко. За нас(!) неловко!!!
Под Москвой, в бывшем имении Гончаровых "Полотняный Завод", есть сельский памятник невернувшимся с войны. На гранитных плитах выбиты фамилии. По 5, 6, 7 одинаковых фамилий - погибали семьями. Все свои, сельские. У памятника, установленного в центре села, стояла бронзовая фигурка скорбящей девочки. Не устояла. Кто-то спилил и сдал в цветной лом. Остались только отпиленные ступни. Зрелище жуткое. Кто-то, наверное, ОЧЕНЬ много денег получил за тот цветной лом. Не пришлые, тоже свои, местные. Потомки тех, кому поставлен памятник.
Я не о легенде, я о нас. Мы многое узнаём о Великой Отечественной того, что от нас скрывали. Например, для меня было большой неожиданностью узнать, как сложилась дальнейшая судьба оставшихся в живых из 28 героев-панфиловцев солдат. Тех, кому в советские времена отгрохали громадный монумент. На нём нет ни одной фамилии. 28 - это не много. Оставшихся в живых ещё меньше. Кто и где встречал их фамилии? Они не были опубликованы, за исключением политрука Клочкова. Почему? Потому что скрывался факт службы полицаем в дальнейшем, одного из выживших в той мясорубке. Разве это умаляет тот подвиг (именно подвиг!)?
Да, верно изречение, что каждый подвиг - результат чьего-то разгильдяйства. Но разве это умаляет его?
У меня не было и нет никакой неприязни к немцам. На Бородинском поле стоят много памятников. Среди них - один французам. Меня это не смущает и я знаю почему - потому, что в той Отечественной войне французы не ставили своей целью уничтожение моего народа. И памятники немецким и австрийским солдатам, погибшим в Первую мировую тоже не смущают по той же причине. А вот помпезные памятники погибшим немецким солдатам в нашей Великой Отечественной, которые собираются устанавливать чуть ли не повсеместно, вызывают у меня гневный протест. Недостойны. Вот именно поэтому, что в этот раз их целью было уничтожение моего народа. Да, скромные могилы и кладбища их могут быть на моей земле, но не помпезные мемориалы. Может быть я недостаточно цивилизованная особь. У меня ещё болят те части меня, которые погибли и пропали без вести.
Я рос среди участников войны. Отец, дяди, мужья тёток - все они воевали. Воевали на передовой. Мне ничего не рассказывалось, я слышал только то, что они вспоминали в разговорах между собой. В моей детской памяти отпечатались не столько какие-то картины, навеянные их рассказами, сколько неуловимые ощущения. Ощущения неимоверной тяжести.
Я не могу себе представить, как ЭТУ тяжесть можно было волочь на себе четыре года.
Один из моих родственников пропал без вести под Сталинградом. Двое погибли под Москвой. Это какая-то часть меня пропала под Сталинградом и погибла под Москвой. Я так чувствую. Хотя, казалось бы - я их никогда не знал….
Дело даже не в том, что это мои родственники. Я никогда не знал довоенных соседей и знакомых моих, тогда ещё незнакомых между собой, родителей. Неизвестный мне человек, живший в каком-то из несохранившихся домов на Средней Калитниковской улице, с непонятным прозвищем - "Тиханка", погиб где-то под Курском. Это тоже часть меня.
Отец моей давнишней приятельницы пропал без вести под Ржевом. Её мать, оставшись одна с четырьмя детьми, никогда(!) не получала пособия за пропавшего мужа. Пропавшие без вести считались предателями, а они - члены семьи предателя Родины. Какая им может быть помощь? Жена его ждала всю оставшуюся жизнь - он ведь не погиб, была надежда. Её похоронили прошедшей зимой. Лет пять назад, какие-то следопыты отыскали останки её мужа, но сил, съездить к нему на захоронение, уже не было. Это тоже часть меня.
Сегодня, 8-го мая, 20 дней моему дяде. Не дожил совсем немного до Дня Победы. Это был его праздник. В сентябре ему бы было 80.
В школе у него проявился талант художника. Подавал большие надежды. Поступил в художественное училище. По его окончании, 19-летним пареньком ушел в армию. Прошел учебку и на фронт. 1943 год, Сталинград. Оружия им не выдали, сказали - в бою добудете. До боя дело не дошло. Еще на подходе к передовой попали то ли под обстрел, то ли под бомбежку.
Все ринулись в придорожный лесок, будто там можно было укрыться от смерти. Что-то обожгло правую руку. В горячке сначала не понял что это такое - рука не слушалась, а рукав в предплечье вдруг стал какой-то неестественно теплым, тяжелым и мокрым.
Медсанбат. Осколок удалили, рану обработали. Наркоз - полстакана спирта. Тут приходит осознание произошедшего - художник, пусть и начинающий, лишающийся правой руки…. Но пока ещё живёт надежда на медиков - вдруг, заработает рука, как и прежде? Там, в ней ещё мелкие осколки остались - удалят их и восстановится рука?
Дорога с передовой в госпиталь. Парень, иди сам, вот туда. Не можем тебя держать тут - нету мест. А когда будем раненых отправлять - неизвестно. Может, дойдёшь…. Рука не отзывалась, висела плетью. Появилась угроза гангрены. В госпитале хирург принял решение - ампутация. Безрукий художник. Рухнула вся жизнь, а ведь только 19 лет всего….
Первые мысли о самоубийстве.
Под бомбежкой погибает тот самый хирург, принявший решение об ампутации. Новый оказался сухоньким старичком, с бородкой дореволюционных интеллигентов. Наверное, он из них и был. «Молодой человек, давайте попытаемся вместе спасти Вашу руку…». Опять надежда….
Здоровая рука дрожала. Спирт плескался в кружке. Принял залпом. Наркоз. К боли он уже привык, она воспринималась, как необходимый фон жизни, дополнение к ней. Резкая боль. Спирт - он не наркоз в полном смысле слова. Или доза не та…. Не знаю, что чувствует человек, когда копаются в его костях. Матерился страшно. Выл зверем. Временами от боли терял сознание…
Когда эта пытка закончилась, он не помнил. Медбрат позвал доктора, когда он очнулся. Старичок-хирург взглянул на него через толстые стекла очков. «Не знаю…. Всё в руках Божьих…. Я сделал всё, что мог…. В этих условиях…. Дальше всё зависит только от Вас и от Него…. А руку нужно разрабатывать…».
Надежда? Наверное…
Сколько их было госпиталей потом? Он и сам не помнил. Рука не чувствовалась. Болталась на перевязи. Все усилия были напрасны.
Опять отчаяние. Снова мысли о самоубийстве. Какой смысл такого существования?
Бессильная злоба на несправедливость выдавила слезы из глаз.
Он сначала не понял, а поняв - не поверил. Сквозь пелену слез, показалось, что пальцы вздрогнули…. Только два пальца, средний и указательный. Но это было первое их движение с самого ранения.
Комиссованный солдат возвратился домой. Сколько их, инвалидов возвращалось тогда? Этому ещё повезло - у него остался дом, семья не пострадала. Мать и три сестры не сразу его узнали. Тощий, грязный, небритый, в прожженной шинели с громадной заплаткой и рука на грязной перевязи висит. Посчитали, что очередной нищий пришел за подаянием. Жили-то недалеко от церкви.
Не знаю скольких врачей ему пришлось обойти, пока прозвучал приговор - рука полноценно действовать не будет. Никогда. Какие-то функции вернуться, но так, чтобы полноценно - нет.
Пришлось учиться писать левой рукой. «Писать» не только в смысле писать буквы и цифры, а так, какой смысл вкладывают в это слово художники.
Ему опять повезло - он не оказался безхозным. У него была семья. Поэтому он не оказался в лагере инвалидов, которых тогда было довольно много создано, что бы не портили своим видом статистику, не вызывали жалость сограждан, не мозолили глаза. Много их было, а победитель должен был выглядеть браво….
Артель инвалидов-надомников. Таких же, как и он, «недобитых художников». Расписывали сувениры, посуду, спортивные кубки. Из детства помню, что кубки ещё нерасписанные, полурасписанные и сушившиеся были везде в его доме. Кто-то пытался писать и картины. Он левой рукой даже и не пытался. Только кубки.
В дни зарплаты они встречались, обрубки сурового времени. Разговоры о фронте, воспоминания, невысказанная душевная боль (а кто ещё поймёт?). Гроши в зарплату. Водка…
Много ему не нужно было, косел быстро. Жизнь остановилась.
Жили в бревенчатом старом доме вблизи «Птичьего рынка». Удобства на дворе, вода в колонке, в конце улицы. И так круглый год. Кому нужен пьющий инвалид? Только матери да сестрам. Да ещё было общество, которое в нём души не чаяло - шпиц Нелька, рыжий сибирский кот Васька, рыбы в аквариуме и кенары в клетках. Последние пели в доме и днём и утром и вечером.
Так проходила жизнь с редкими событиями.
Помню его коллегу по артели, такого же инвалида-художника Васю Булкина. Тощий, высокий, огненно рыжий пьянчуга-балагур. От него я впервые услышал о каком-то «Московском дворике», который какой-то Поленов (кто это? Ещё один инвалид?) писал 20-ть лет. Все знали, что Вася тоже пишет свой «Московский дворик». Пишет уже лет 15, но никому не показывает. Пишет в перерывах между запоями, после основной работы. От него ушла жена, не выдержав его художественной натуры. Так я, клоп-третьеклассник, воочую впервые столкнулся с непониманием художника его близкими. Не знаю уж чем был обязан, но мне под покровом тайны и с уловием «честного пионерского», что никому не расскажу, был показан булкинский «Московский дворик». Знакомый двор бревенчатого дома на Средней Калитниковской улице дореволюционнной ещё Москвы.
Василий Булкин умер лет 15-20 назад. Его «Московский дворик» так и остался недописанным. Боюсь, что уже никто из потомков его не увидит - сгнил он, скорее всего, на какой-то свалке.
На могиле моей бабушки, стоял маленький памятник из белого мрамора. Надпись и рисунок на нём делал мой дядя. Сусальным золотом. Какие-то обормоты откололи крест с памятника, который был выпилен из того же куска мрамора. Его неоднократно приклеивали назад, но его снова сшибали. Он плакал и напивался каждый раз. Наконец сделали крест из чугуна и просто вбили его в камень, покрасив белой краской.
Сусальное золото на камне держится долго, но не вечно. Оно обтерлось и обсыпалось, когда он уже был на пенсии. Зрение совсем никуда не годилось. Однажды он взял заветную книжицу золота и пошел подправлять надпись. Рука дрожала, глаза слезились, ветер разносил золото по всему кладбищу. От этого рука дрожала ещё больше, глаза слезились ещё сильнее…. Заплакав, что он уже не в силах сам подправить могилу матери, он беспомощно побрел домой.
Я об этом узнал случайно. К тому времени я уже работал и у меня были кое-какие деньги. Не помню, сколько мне это стоило, но надпись была выправлена. Когда он вновь приехал на кладбище, глаза опять были полны слез. Но на этот раз уже от счастья. Так немного нужно человеку….
9-е мая для него был святым праздником. Мы все тогда собирались у него. Дядя принимал в душу немножко лишку, но уже никогда не напивался до беспамятства. И не от страха перед кем-нибудь, а просто чтобы не уронить свою честь. Честь верерана. Он никогда не рассказывал о войне ни мне, ни моим братьям. Никому. Эта тема была только для таких же ветеранов, как он сам. Когда их не осталось в его окружении, но вообще перестал её касаться. Только на прошлый праздник вдруг ни с того ни с сего, рассказал подробно о том, как был ранен, как ехал домой…. Почему? Может потому, что не дожил до этого 9-го мая и тот День Победы был последним в его жизни? Предчувствовал?
Однажды, когда к нему пришли пионеры из ближайшей школы, он жутко засмущался, напоил их чаем, натужно распросил об их успехах и радостно выпроводил.
Не пользовался для себя и разными льготами. Только помог моему братцу приобрести автомобиль, который выдавали инвалидам. «Запорожец» ушастый. За полную стоимость. Тогда была такая льгота - приобрести вне очереди. Да-да, приобрести ушастый «Запорожец» - льгота. Предлагал ему же садовый участок, но что-то не срослось. Какова же была его боль, когда несколько лет назад он позвонив любимому племяннику, ставшему к тому времени крутым «новым русским», услышал от него: «А чего мы будем созваниваться и поздравлять друга с праздниками? Давай больше не будем?». С сердцем мучался неделю после этого звонка…
Неподдельную радость ему доставляли поздравления с факсимильными подписями Горбачева, Ельцина, позже Путина, Лужкова, рассылаемыми на 9-е мая. Но голосовал он всю жизнь только за коммунистов, при этом никогда не состояв в партии и не стремившись в неё. Привычка? Не знаю.
Не любил жаловаться. Просто никогда себе этого не позволял ни с кем. Всё в себе переносил. Вот и в этот раз, перенервничал чего-то. Жена настояла, что вызывает Скорую помощь. Он согласился как-то странно легко.
Приехала скорая. Осмотрели. Решили снять кардиограмму. В этот момент всё и произошло. Все их усилия ни к чему не привели. Дяди больше нет.
Я не хочу жаловаться, но мне без него будет тяжелее.
Это тоже часть меня.
Наебался я с нашей системой. Нормально ветерана той войны, инвалида не похоронить. Всех надо заставлять работать. А сколько их осталось?
А памятник теперь придется менять. Он же, как и все, делал его не думая, что придется когда-нибудь дописывать себя на свободном пространстве. Свободного пространства и не оставил.
У меня нет ненависти к немцам. И никогда не было. Может, только в далеком детстве, когда играли в войну, никому не хотелось «быть немцем». Но разве это ненависть?
Мне обидно за их жизнь. За то, в каких условиях и как её прожили победители.
Как-то, пару-тройку лет назад, по служебной надобности, я проехал по памятникам нашим солдатам в Московской области. Я был в шоке. Я понимаю, что с деньгами в любом бюджете туго. «Экономическая ситуация» и всё такое…. Но не время разрушает эти памятники. Это наши соотечественники, потомки тех, кому памятники поставлены.
Какой-то кретин пристреливал купленное ружьишко по памятнику 11 воинам-саперам на Волоколамке. Другие, такие же ублюдки, отколупливали гранитные плиты (даже с фамилиями погибших) для того, чтобы замостить дорожки на участке. Это местные, «свои»…
Как-то в Мурманске попал к памятнику нашим солдатам. Пустынное место на горе. Вечный огонь. «Вечный огонь» был выключен - не кому было платить за газ. По традиции сюда приезжали новобрачные. Это было заметно, потому что в звезде, там, где предполагалось, что должен быть огонь, валялись осколки множества бутылок из под шампанского. Как раз в тот момент, когда мы там находились, автобус привёз туристов. Туристов из Германии. Сказать, что мне было стыдно - ничего не сказать. Немцы сначала собрались было осматривать монумент, но увидев его состояние, поспешно погрузились обратно в автобус и укатили. Им было неловко. За нас(!) неловко!!!
Под Москвой, в бывшем имении Гончаровых "Полотняный Завод", есть сельский памятник невернувшимся с войны. На гранитных плитах выбиты фамилии. По 5, 6, 7 одинаковых фамилий - погибали семьями. Все свои, сельские. У памятника, установленного в центре села, стояла бронзовая фигурка скорбящей девочки. Не устояла. Кто-то спилил и сдал в цветной лом. Остались только отпиленные ступни. Зрелище жуткое. Кто-то, наверное, ОЧЕНЬ много денег получил за тот цветной лом. Не пришлые, тоже свои, местные. Потомки тех, кому поставлен памятник.
Я не о легенде, я о нас. Мы многое узнаём о Великой Отечественной того, что от нас скрывали. Например, для меня было большой неожиданностью узнать, как сложилась дальнейшая судьба оставшихся в живых из 28 героев-панфиловцев солдат. Тех, кому в советские времена отгрохали громадный монумент. На нём нет ни одной фамилии. 28 - это не много. Оставшихся в живых ещё меньше. Кто и где встречал их фамилии? Они не были опубликованы, за исключением политрука Клочкова. Почему? Потому что скрывался факт службы полицаем в дальнейшем, одного из выживших в той мясорубке. Разве это умаляет тот подвиг (именно подвиг!)?
Да, верно изречение, что каждый подвиг - результат чьего-то разгильдяйства. Но разве это умаляет его?
У меня не было и нет никакой неприязни к немцам. На Бородинском поле стоят много памятников. Среди них - один французам. Меня это не смущает и я знаю почему - потому, что в той Отечественной войне французы не ставили своей целью уничтожение моего народа. И памятники немецким и австрийским солдатам, погибшим в Первую мировую тоже не смущают по той же причине. А вот помпезные памятники погибшим немецким солдатам в нашей Великой Отечественной, которые собираются устанавливать чуть ли не повсеместно, вызывают у меня гневный протест. Недостойны. Вот именно поэтому, что в этот раз их целью было уничтожение моего народа. Да, скромные могилы и кладбища их могут быть на моей земле, но не помпезные мемориалы. Может быть я недостаточно цивилизованная особь. У меня ещё болят те части меня, которые погибли и пропали без вести.