"Мишень", 2011, реж. Александр Зельдович
К 2020 году в России кое-что изменится. Вторым государственным языком станет китайский, таможенников переоденут в новую форму, ближайший аналог которой сегодня - парадные костюмы хаоситов, по восьмиполосной трассе Москва-Пекин нескончаемым потоком пойдут фуры, груженные жидкой памятью и китайскими нелегалами, на которых таможенники же будут устраивать охоту с пневморужьями: так, развлечения для, «животные не пострадают», все рейтинговые передачи на ТВ будет вести один и тот же талантливый молодой человек со скоростью речи Тины Канделаки (ну, или хип-хоп исполнителя Yelawolf, это кому что ближе) и человеконенавистничеством Татьяны Толстой. В общем, заживем.
Министр природных недр Виктор Челищев (Максим Суханов, чей неумозрительный талант не впервые уже раскрывается благодаря таланту Владимира Георгиевича Сорокина: вспомним хотя бы «Детей Розенталя») живет с женой Зоей (Джастин Уоддэлл, в которую влюбиться можно было бы только за один акцент, но она еще и прекрасна, как вторая стадия кетаминового экстаза), посещает телешоу, которые ведет Зоин брат Митя (Данила Козловский, который одновременно и Собчак, и Гордон, и Соловьев, и Говард Стерн, и сам черт в юбке), и чувствует себя глубоко несчастным человеком, о чем в круглосуточном режиме рассказывает китайскому журналисту, взявшемуся за его биографию под названием «Царь горы». В детстве Виктору нравилось добавлять синий газ, когда на плите стояла полная кастрюля борща - «чтобы красное кипело и заливало все», так что, повзрослев, он стал вулканологом, ну а там и до министра недалеко. Зою он купил на ярмарке невест восемь лет назад, поддавшись сокрушительной вспышке сознания, но вот уже два года как жена встречает его в глухой ледяной маске (буквально). Это средство омоложения. Готовьтесь, девочки, к трендам завтрашнего дня.
Молодости больше нет, смысла жизни не видно, добро и зло водят перед глазами смущенного министра красно-синие хороводы (это тоже вполне буквально), и что еще остается делать тому, кто может сделать все, что захочет, кроме как попытаться вернуться в те дни, когда любви было больше, холода меньше, ошибок снова больше, усталости снова меньше, а равнодушия не было совсем. Виктор с Зоей, прихватив Митю и жокея-экстремала-таможенника Николая (Виталий Кищенко, ему бы Владимира Путина сыграть, на самом деле) отправляются на Мишень - невероятной чистоты горное плато с заброшенной сверхсекретной советской установкой по конденсации космического излучения. Если провести в шахте одну ночь, старость уйдет навсегда, ее место займут смех и счастье, а гулкие ветры безвоздушных пространств начнут дуть сквозь твое сердце мотивы, неподвластные разуму. Собственно, дальше рассказывать смысла никакого нет. Дальше только смотреть.
Сказать хочется вот о чем. Формально «Мишень» - не очень сильное кино, как не был сильным в традиционном понимании слова и предыдущий совместный опыт Зельдовича и Сорокина, «Москва». Парадокс в том, что никакие формальности «Мишени» не нужны, это чистой воды энциклопедия российской действительности самого недалекого будущего, в которой внимательный взгляд увидит ясный и четкий прогноз мифологем грядущей реальности. Но и не только.
Когда горная затворница Тая (Нина Лощинина), выбравшись в Москву на свидание, назначенное 30 лет назад, рассказывает, что назначила встречу у Большого театра, «потому что знала, что Большой не перенесут», понимаешь - есть вещи, которые можно реставрировать или оставлять в покое, но их символическое значение с годами не меняется, хоть ты всю лепнину с золотом замени на оконную замазку и золотую спрэй-краску.
Когда министр Челищев просто заходит на завод и берет две капли руния (уникальный материал... 30% мирового запаса... эти 20 грамм добывали 5 месяцев... смотрите, какая пластичность...), чтобы из него сделать серьги в подарок жене, понимаешь со всей отчетливостью: есть люди, которые мыслят сверхчеловеческими категориями, для них это так же просто, как дышать. «Ну передо мной-то ты уже отчитался» - все, разговор окончен.
Вечные символы, вечные ценности, вечная битва и вечная пустота, как элементы одного иероглифа, как лучи свастики над Кремлем, как число ударов сердца в секунду, как ставка, как смерть.
Напоследок немного лирики, ведь, несмотря на всю антиутопичность и лед, Александр Зельдович совсем не чужд лирике.
Когда любви становится так много, что ее не остается совсем.
Когда нужно расставаться, потому что большей любви не бывает.
Когда готов сломать своей любви шею, только бы самому не сломаться под грузом этой любви.
Когда через твое сердце дует космический ветер, ты понимаешь, что вместо сердца у тебя - черная дыра.
Когда счастья так много, что становится страшно, и хочется, чтобы случилось несчастье.
Оно обязательно случится.
Фильм закончился, а во мне бушевала ледяная буря, мне было жалко всех и не жалко никого, перед глазами появился красно-синий счетчик-шкала и я боялся взглянуть на собственные руки, чувствуя их предательскую дрожь лживых изменниц. Мне хотелось выть в голос, смеяться и заниматься любовью. Нет, не так. Выть, смеяться и трахаться, да, трахаться в мясо, не ощущая и не замечая никого и ничего вокруг, где угодно, хоть в конюшне. Хоть в фуре, полной плененными китайцами. Утром я проснулся и понял, что хочу другого. Пусть «Метель» Владимира Георгиевича Сорокина снимает Александр Зельдович. У него получится. Ни у кого, кроме него, не получится.
Министр природных недр Виктор Челищев (Максим Суханов, чей неумозрительный талант не впервые уже раскрывается благодаря таланту Владимира Георгиевича Сорокина: вспомним хотя бы «Детей Розенталя») живет с женой Зоей (Джастин Уоддэлл, в которую влюбиться можно было бы только за один акцент, но она еще и прекрасна, как вторая стадия кетаминового экстаза), посещает телешоу, которые ведет Зоин брат Митя (Данила Козловский, который одновременно и Собчак, и Гордон, и Соловьев, и Говард Стерн, и сам черт в юбке), и чувствует себя глубоко несчастным человеком, о чем в круглосуточном режиме рассказывает китайскому журналисту, взявшемуся за его биографию под названием «Царь горы». В детстве Виктору нравилось добавлять синий газ, когда на плите стояла полная кастрюля борща - «чтобы красное кипело и заливало все», так что, повзрослев, он стал вулканологом, ну а там и до министра недалеко. Зою он купил на ярмарке невест восемь лет назад, поддавшись сокрушительной вспышке сознания, но вот уже два года как жена встречает его в глухой ледяной маске (буквально). Это средство омоложения. Готовьтесь, девочки, к трендам завтрашнего дня.
Молодости больше нет, смысла жизни не видно, добро и зло водят перед глазами смущенного министра красно-синие хороводы (это тоже вполне буквально), и что еще остается делать тому, кто может сделать все, что захочет, кроме как попытаться вернуться в те дни, когда любви было больше, холода меньше, ошибок снова больше, усталости снова меньше, а равнодушия не было совсем. Виктор с Зоей, прихватив Митю и жокея-экстремала-таможенника Николая (Виталий Кищенко, ему бы Владимира Путина сыграть, на самом деле) отправляются на Мишень - невероятной чистоты горное плато с заброшенной сверхсекретной советской установкой по конденсации космического излучения. Если провести в шахте одну ночь, старость уйдет навсегда, ее место займут смех и счастье, а гулкие ветры безвоздушных пространств начнут дуть сквозь твое сердце мотивы, неподвластные разуму. Собственно, дальше рассказывать смысла никакого нет. Дальше только смотреть.
Сказать хочется вот о чем. Формально «Мишень» - не очень сильное кино, как не был сильным в традиционном понимании слова и предыдущий совместный опыт Зельдовича и Сорокина, «Москва». Парадокс в том, что никакие формальности «Мишени» не нужны, это чистой воды энциклопедия российской действительности самого недалекого будущего, в которой внимательный взгляд увидит ясный и четкий прогноз мифологем грядущей реальности. Но и не только.
Когда горная затворница Тая (Нина Лощинина), выбравшись в Москву на свидание, назначенное 30 лет назад, рассказывает, что назначила встречу у Большого театра, «потому что знала, что Большой не перенесут», понимаешь - есть вещи, которые можно реставрировать или оставлять в покое, но их символическое значение с годами не меняется, хоть ты всю лепнину с золотом замени на оконную замазку и золотую спрэй-краску.
Когда министр Челищев просто заходит на завод и берет две капли руния (уникальный материал... 30% мирового запаса... эти 20 грамм добывали 5 месяцев... смотрите, какая пластичность...), чтобы из него сделать серьги в подарок жене, понимаешь со всей отчетливостью: есть люди, которые мыслят сверхчеловеческими категориями, для них это так же просто, как дышать. «Ну передо мной-то ты уже отчитался» - все, разговор окончен.
Вечные символы, вечные ценности, вечная битва и вечная пустота, как элементы одного иероглифа, как лучи свастики над Кремлем, как число ударов сердца в секунду, как ставка, как смерть.
Напоследок немного лирики, ведь, несмотря на всю антиутопичность и лед, Александр Зельдович совсем не чужд лирике.
Когда любви становится так много, что ее не остается совсем.
Когда нужно расставаться, потому что большей любви не бывает.
Когда готов сломать своей любви шею, только бы самому не сломаться под грузом этой любви.
Когда через твое сердце дует космический ветер, ты понимаешь, что вместо сердца у тебя - черная дыра.
Когда счастья так много, что становится страшно, и хочется, чтобы случилось несчастье.
Оно обязательно случится.
Фильм закончился, а во мне бушевала ледяная буря, мне было жалко всех и не жалко никого, перед глазами появился красно-синий счетчик-шкала и я боялся взглянуть на собственные руки, чувствуя их предательскую дрожь лживых изменниц. Мне хотелось выть в голос, смеяться и заниматься любовью. Нет, не так. Выть, смеяться и трахаться, да, трахаться в мясо, не ощущая и не замечая никого и ничего вокруг, где угодно, хоть в конюшне. Хоть в фуре, полной плененными китайцами. Утром я проснулся и понял, что хочу другого. Пусть «Метель» Владимира Георгиевича Сорокина снимает Александр Зельдович. У него получится. Ни у кого, кроме него, не получится.