над холодной водой
Ранним утром Наталья Михайловна проснулась одна в двуспальной кровати. Протерев глаза, отодвинула одеяло с золотыми подсолнухами и вспомнила все предыдущие пятнадцать лет. Вспомнила, что полотенце осталось в ванной. Почуяла какой-то запах, и, свесив ноги с кровати, подумала об этом с легкой тревогой. Запах мог дойти до соседей.
Наталья Михайловна любила своих соседей. Вот взять хотя бы Олечку из двадцать пятой квартиры: ведь хорошая девочка, в школе отличница, всегда аккуратно одета, сумочка на плече. Наталья Михална прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Вспыхнул синий огонь, чайник начал греться и сопеть. Она походила, слушая как скрипят половицы под ногами, открыла форточку и вдохнула прохладный воздух. Мысли не давали ей спокойно присесть. Пятнадцать лет, подумала она, это ведь долго. Сколько всего было. А полотенце в ванной, висит на синей пластмассовой вешалке, над холодной водой.
Муж ее, Владимир Иваныч, был деспот и грубиян, хоть и щуплый на вид. Однажды ударил ее ложкой по руке за то, что плеснула борщом ему на рубаху. Переодела его - понятное дело - в чистую и выглаженную, так он даже не извинился. И так во всем, всегда. С соседкой-то он не так, с соседкой-то он ласково, по голове ее гладил. Она видела.
Наталья Михална взяла нож и начала быстро точить о брусок. На ее плечах подрагивали складки кожи, как будто жмурились на искры от края бруска. Поточила и поставила в деревянную стойку со щелями специальными. А одна щель пустая, смотрит на нее черным глазом и не дает присесть.
Ведь хорошая девочка, эта Оля, учила бы себе уроки дома, не надо ей было. Не надо было гладить его рукой да заглатывать. А он-то как испугался! Что ты делаешь, говорит, а сам тянет простынку - срам свой прикрыть. Подошла, схватила за волосы, насадила ее ртом на позор его, и вот так, вот так, вот так, пока он дрожать не начал. Как вырвалась Олечка вдруг, так он и обрызгал ее. Как же, забилась в угол, сдвинула ноги стыдливо, вытирает щеку от липкого. Как будто первый раз они тут.
В ванную бегом, оденься, кричит Наталья Михална, а Володька-то и бежит, рад стараться. Взяла Олечку за косы длинные, приложила о стену, да крутанула за подбородок в сторону, только хрустнуло. Светлая ты наша головушка, губы-то какие красивые, ну полежи тут немного. Пришла к нему тихо, пока умывался, всадила нож в спину, легко вошел, потому что острый. Придавила, чтобы поглубже, так он и рухнул в ванную.
Туда же и Олечку, рыбоньку нашу бесстыжую, перетащила за ноги. А она по полу красиво руками так вверх, как будто песню поет, подмышки и лобок выбриты начисто, сучья тварь, соски темные, вылизанные этим кобелем, и губы чуть приоткрыты. Струйка красная от края губ, и глаза вверх, не видят уже ничего. Бросила ее в ванную к нему, лицом вниз получилось, и воды холодной набрала доверху. Зачем, сама не поняла. Вытерла руки полотенцем и повесила его на вешалку, над ними прямо. Над холодной водой. После того и не заходила туда ни разу, а ведь третий день уже, и запах везде.
Наталья Михайловна не знала, что делать, и присела на табурет. Налила в большую чашку заварку, вбросила сахара три кусочка, динь-динь-динь ложечкой по фарфоровым стенкам. Бьет тревогу в пустой кухне.
Наталья Михайловна любила своих соседей. Вот взять хотя бы Олечку из двадцать пятой квартиры: ведь хорошая девочка, в школе отличница, всегда аккуратно одета, сумочка на плече. Наталья Михална прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Вспыхнул синий огонь, чайник начал греться и сопеть. Она походила, слушая как скрипят половицы под ногами, открыла форточку и вдохнула прохладный воздух. Мысли не давали ей спокойно присесть. Пятнадцать лет, подумала она, это ведь долго. Сколько всего было. А полотенце в ванной, висит на синей пластмассовой вешалке, над холодной водой.
Муж ее, Владимир Иваныч, был деспот и грубиян, хоть и щуплый на вид. Однажды ударил ее ложкой по руке за то, что плеснула борщом ему на рубаху. Переодела его - понятное дело - в чистую и выглаженную, так он даже не извинился. И так во всем, всегда. С соседкой-то он не так, с соседкой-то он ласково, по голове ее гладил. Она видела.
Наталья Михална взяла нож и начала быстро точить о брусок. На ее плечах подрагивали складки кожи, как будто жмурились на искры от края бруска. Поточила и поставила в деревянную стойку со щелями специальными. А одна щель пустая, смотрит на нее черным глазом и не дает присесть.
Ведь хорошая девочка, эта Оля, учила бы себе уроки дома, не надо ей было. Не надо было гладить его рукой да заглатывать. А он-то как испугался! Что ты делаешь, говорит, а сам тянет простынку - срам свой прикрыть. Подошла, схватила за волосы, насадила ее ртом на позор его, и вот так, вот так, вот так, пока он дрожать не начал. Как вырвалась Олечка вдруг, так он и обрызгал ее. Как же, забилась в угол, сдвинула ноги стыдливо, вытирает щеку от липкого. Как будто первый раз они тут.
В ванную бегом, оденься, кричит Наталья Михална, а Володька-то и бежит, рад стараться. Взяла Олечку за косы длинные, приложила о стену, да крутанула за подбородок в сторону, только хрустнуло. Светлая ты наша головушка, губы-то какие красивые, ну полежи тут немного. Пришла к нему тихо, пока умывался, всадила нож в спину, легко вошел, потому что острый. Придавила, чтобы поглубже, так он и рухнул в ванную.
Туда же и Олечку, рыбоньку нашу бесстыжую, перетащила за ноги. А она по полу красиво руками так вверх, как будто песню поет, подмышки и лобок выбриты начисто, сучья тварь, соски темные, вылизанные этим кобелем, и губы чуть приоткрыты. Струйка красная от края губ, и глаза вверх, не видят уже ничего. Бросила ее в ванную к нему, лицом вниз получилось, и воды холодной набрала доверху. Зачем, сама не поняла. Вытерла руки полотенцем и повесила его на вешалку, над ними прямо. Над холодной водой. После того и не заходила туда ни разу, а ведь третий день уже, и запах везде.
Наталья Михайловна не знала, что делать, и присела на табурет. Налила в большую чашку заварку, вбросила сахара три кусочка, динь-динь-динь ложечкой по фарфоровым стенкам. Бьет тревогу в пустой кухне.