Обыкновенная история
***
Ему было 25 ей 24. Он служил лаборантом в НИИ за 70 рублей в месяц и перспективу квартиры. Она писала диплом и подрабатывала, оформляя красные уголки и рисуя плакаты с соцобязательствами к
очередному партсъезду.
В их комнате стоял мешок риса, мешок лука и бидон подсолнечного масла - все, что НИИ продавал своим сотрудникам за копейки. Когда в доме появлялся чеснок, они добавляли его в сдабривавшую рис луковую зажарку и говорили друг другу, что чувствуют легкий запах мяса.
Однажды соседка по общажному холлу привезла из станицы свиную полутушу. Для ее разделки и переработки потребовалась посуда обитателей всего этажа. Они уступили (на время!) соседке свой драгоценный свадебный подарок - огромную чугунную сковороду. Посуду не возвращают пустой. Сковорода вернулась с горой шкварок и плошкой натопленного смальца.
Они заправили рис луком со шкварками, осилили едва половину, и потом, отпиваясь от непривычно жирной трапезы сладким чаем, пытались подсчитать - сколько им нужно зарабатывать, чтобы так ужинать ежедневно?
А потом удивлялись, отмывая тарелки. Оказалось, свиной смалец не смывается холодной водой, как постное масло. Нужно еще и мыло. «Представляешь - мыло нужно!» - смеясь, повторяли они друг другу.
А потом он свалился с лютым гриппом, и три дня метался в жару. И не хотел есть. Не хотел есть рис с луковой зажаркой. До получки было пять дней и она заняла у соседки пяток картошин и чуток маргарина. Она сварила ему в ковшике картошку, растопила в нее маргарин, а себе оставила юшку, потому что тоже совсем не хотела риса.
Он поел, и ему полегчало. Он разулыбался и даже встал с постели покурить. Она побежала в душ, потому что хотела съесть картофельный бульон (так она про себя называла отвар), смыв долой дневные хлопоты. Но когда она вернулась из душа, юшки не было, а ковшик, отдраенный с армейской тщательностью, сиял эмалированными боками. Еще ярче сиял он - от счастливого осознания, что помог жене прибраться.
А она села и разревелась. Она плакала молча. Потом ревела. А потом снова плакала, потому что двадцать минут подряд так хотела этой картофельной юшки, и совсем не хотела риса.
Он не мог понять - что произошло? Он шутил, устраивал клоунаду, пытался ее растормошить. А когда вытянул правду, что картошки ей не хватило и она «т-т-так х-х-хотела х-х-хоть юшки-и-и-и-и…», скис настолько, что лечение едва не пошло насмарку.
…А через тридцать лет он потребовал развода. На деле это уже ничего не меняло. К тому времени и он, и она уже неоднократно стали другими людьми. Уже минимум лет пять они жили врозь, а у детей были собственные семьи.
Она согласилась, без сцен и истерик. А когда он уехал - рыдала на плече у сына. Тот обнимал ее и не знал, что говорить: то ли «ну не плачь, ма…», то ли «ну давай еще поплачем… еще поплачем, потом меньше пописаем…». Поэтому чередовал оба варианта. И наконец она стала не столько плакать, сколько смеяться (хоть и всхлипывая) и сказала, что он - сын сейчас ведет себя совсем как он - папа, когда… И поведала сыну историю про картофельную юшку.
…А еще через пять лет он умер на руках у нее и сына, в час, когда в соседних комнатах второй сын и невестка укладывали спать многочисленных внуков. Он долго и тяжко болел, и эта смерть, как и тот развод, уже мало что меняла.
Она деловито занялась похоронами, хлопотала по хозяйству, жарила пирожки и крутила поминальные платочки. И только когда помины завершились и все разошлись, она разревелась на груди у сына. Размазывала слезы по щекам и рассказывала, что надеялась забрать Его домой - в ту самую квартиру, что он заработал-таки в НИИ, и верила, что дома он непременно выздоровеет. И вспоминала ту картофельную юшку. И плакала оттого, что тогда, десятки лет и несколько жизней назад, расстроила его, рассказав о причине своих слез.
…А я вот думаю - отчего у меня все истории - про еду?