Фаина Гримберг
Может у кого есть тв, я не посмотрю, только в записи в инете потом. Она удивительная. Представляете, проснулись в чт, тыкнули привычно в пульт, а там настоящее, живое, неясное.
Оригинал взят у jaschil_14hane в Я В ТЕЛЕВИЗОРЕ!
Если кому интересно, телевизионная передача, в которой я участвую, будет в четверг, 17 апреля, канал РЕН ТВ, с 9.00 до 11.00 утра.
Вот вам для примера одно ее стихотворение.
ПУШКИН
Сегодня гости не съезжаются; обед великосветский не произойдет...
Андрей Иванович не подал суп с кореньями...
Андрей Иванович кому не подал суп с кореньями?
Андрей Иванович ему не подал суп с кореньями.
Андрей Иванович не подал супа никому...
Балканцу - переводчику Гомера,
шотландцу - воспевателю грузинок...
Всей этой пестрой своре арлекинов,
которые решились им владеть;
и продавать его, и покупать,
и рабством развращать...
Андрей Иванович воскликнул:
- Я в стране своей не нищий,
не раб,
и не подносчик пищи!..
И все тарелки бросил на пол;
И чей-то фрак разводами кровавыми закапал...
Мы пили кофе в малом кабинете малахитового летнего дворца.
- Вчера, году в двадцатом, - говорил Андрей Иванович, -
прогнал какой-то Френкель
Андрея Белого в подвал...
- Он просто глупый, - я тогда сказала.
И тотчас я спросила:
- Вы его простите?..
Андрей Иванович ответил:
- Я устал прощать.
Я тыщу лет прощаю всех, прощаю...
А может, хватит?..
Надоело!
Хватит!..
Я в креслах подалась порывисто вперед и говорила со слезами:
- Не хватит!..
Нет!..
Мне будет очень больно!..
Вы знаете мое к Вам отношение,
оно не переменится...
но больно...
Без Вашего прощенья невозможно -
мир не тот...
Он тихо и тепло сказал:
- Я это знаю...
Лев Николаевич входил с подносом в кабинет;
на столике расставил эту благодать:
сухарики,
тартинки,
белый с золотом кофейник,
и чашечки саксонского фарфора,
и в белом сливочнике сливки кипяченые,
томленые то есть...
Андрей Иванович сказал ему:
- Спасибо, друг. Ступай...
Мы продолжали разговор за кофием
красиво...
Но Лев Николаевич -
руки за спину заложив -
и - скулы вперед - молодой -
и - сумрачно - впадины глаз...
И - "Люблю, - говорит, - Андрюша,
тебя встречать на пути своем...
И чудный Троицын день был вчера!
Старый лес и обедня,
черемуха вянет в корявых рабочих руках;
этот красный загар и глаза;
ярко-красный кумач и горячее солнце..."
И я говорю, обернувшись живо на креслах:
- Ведь правда, возможно?
Ведь правда, возможно такое от чувств?..
Аи́, соглашайтесь,
Аи́, спасемся любовью!..
Андрей Иванович что же в ответ -
как будто совсем смягчился...
Андрей Иванович улыбается...
Он улыбается ужасно необыкновенно...
так тепло, просто и чисто,
сказочно простодушно,
душевно, сердечно-восторженно-тихо...
Он так улыбается, как будто не знает ничего грязного в жизни...
И всё это хорошо,
но все же пойдем в начало...
Туда,
где выход на крыльцо в одной рубахе красной...
Туда, где волосы, власы кудрявит, живо серебрит поземка...
Псковская дама Дурина глядит
в лорнет...
А что ему -
ему плевать! - ему не страшен русский холод...
Пыльцой морозной пылью живо засребрились кудри...
В метель идет,
ему не страшен русский холод...
Андрей Иванович, тот очень хрупкий,
тот может разочароваться и озлиться,
ожесточиться может,
если разуверится;
и может простудиться вдруг и умереть,
мороженого чутошную ложечку покушав...
А этому не страшен русский холод,
с размаха он выходит на крыльцо -
Расстегнут ворот - сердце-птица -
Снег, мороз - навстречу -
И вовсю гримасами ярится
Его ужасное лицо...
...как молния...
Весь - молния!..
И мрачной страстию жестоко
Весь раздувается,
живой и страшный шар...
...как молния...
И жутью иудейского Востока
Дымится грязный грозный африканский жар...
Снег темноту пронзает белой острой сетью -
- Карету мне, карету, кучер Исаак!..
В пространстве детства -
в тех - вдали -
краях, кровях -
где чернота и грязь,
где злобно, шумно, знобко
Летает сказочная эфиопка
И женщин крепостных желтейшею ладонью бьет...
И никогда голубкой дряхлой он ее не назовет...
Метель...
Такой мороз,
так холодно,
что выживают здесь одни лишь эфиопы, турки да жиды
(то есть евреи;
извините, мы,
они и вы)...
Андрей Иванович понуренный сидит,
немножко подгорюнился;
на плечики накинул телогрейку...
А они гуляют поздним вечером,
у них гулянка...
- Пошел, пошел, - кричат, - Андрюшка!
Гони коней от этой глупой небосклоновой луны!
Жги, значит,
говори
чего-нибудь...
И он летит послушно...
тоже серебрится весь...
Весь в перце Горького и Бабеля,
весь в крупной соли Чехова и Бунина,
и в пудре, в сахарной пыльце всех прочих...
Серебрится весь...
Соль, сахар, перец... Ух, блестит!..
И весь летит серебряный мой князь Андрей Иванович...
И в праздник Богоявления вмиг раскрывается прорубь,
и солнце зимнее светло озаряет руку с крестом...
Андрей Иванович, мой Серебряный Князь,
мой Серебряный Голубь...
Весь в свете серебряно-лунном и солнечно-золотом...
Нет, я не сумею...
Из этих - фотографии -
темных, и светлых, и серых тонов -
плавно идет очерчение...
гармонически чистую нежную шею...
И ворот белой рубашки -
узорная кромка...
и черноту пиджака...
И лицо...
Светло...
Какой же ты красивый...
Русская мужская красота...
она трагическая, тонкая,
будто крыло мотылька...
она мгновенна, будто мотыльковое крыло...
Но у кого учиться, чтобы описать?..
Конечно, у него!..
Бежать
в начало самое,
лететь...
Он вдруг внимательный,
и странный, и большой;
и вовсе не жестокий...
Тогда к перу гусиному протянется рука...
Тогда легко заплещутся слова,
польются строки
Водою чистою гармонией лесного родника...
Да, он родник.
Но это как-то аксиома,
и скучно потому.
И скучно.
И попробуй убеги куда-нибудь...
Так страшно, Господи!..
Что делать?
Что же делать?..
А ничего...
Цитатно-тривиально выпить чай с вареньем...
Я так сижу в старинных креслах
утончённо,
Откинувшись распущенной косою чёрной
на бархат мягкий и тугой...
И на меня,
которую придумал Кот Ученый,
Глядит Аи́
с улыбкой теплотой любви...
Аи́!
ты ангел рая...
Ты ангел рая романтического,
ты -
Век девятнадцатый -
еще не середина,
еще не сердцевина -
русская поэзия...
А я,
вдруг обретенным обликом так радостно играя,
Так вглядываюсь в эти чудные твои черты...
И - в кружевах рукав короткий синий -
тонкою рукою -
вдруг...
Лев Николаевич вошел почти бесшумно и сказал,
что санки поданы, заложены
и у крыльца стоят.
Лев Николаевич протягивает руку -
- Посмотри в окно, Андрей!..
- Где мой альбом? - спросил Андрей Иванович нетерпеливо, -
Я милый берег рисовать хочу!..
И на груди его я шарф придерживала накрест,
пока он надевал пальто...
И было хорошо...
Так было хорошо, приятно предаваться
движению саней под голубыми, небесами,
и великолепными коврами снег блестел на солнце...
- Чудесный день! -
с такой своею теплой и мою щемящей душу искренностью про-
изнес Андрей Иванович...
И после мы вернулись и обедали обед чудесный.
Лев Николаевич служил так деликатно,
и наливал вино, и подавал мороженое...
Лев Николаевич учтиво поклонился и торжественно,
и объявил торжественно, что гости
cъезжаются на дачу...
Так естественно!..
Сегодня послезавтра Пушкин позвонил вчера позавчера...
Андрей Иванович задумчиво сидел в старинных и прекрас-
ных креслах,
распрямившись даже величаво...
Так больно было на него,
такого худенького, хрупкого,
смотреть...
И сердце смысл биения теряет.
И больно, страшно и правдиво холодеет кровь.
И сердце в тоске без тебя изнывает,
в тоске повторяет:
- Моя безумная любовь!
Моя безумная любовь!..
Тогда вдруг зазвенел молчащий белый телефон,
а мы в окно глядели...
Погасло дневное светило...
вечерний пал туман...
звезда вечерняя...
Так хорошо нам было...
И тут,
конечно кстати,
Пушкин позвонил,
как будто ничего и не случилось...
Андрей Иванович поднялся к телефону;
и Пушкин просит позволения заехать,
он хочет что-то новое прочесть Андрею...
Андрей Иванович веселым милым голосом сказал,
что Пушкин может к нам приехать хоть сейчас...
Андрей Иванович еще стоял одно мгновенье;
И вот серьезно, с важностью такою
опустился в кресла вновь;
И с этим выражением серьезным теплоты и сдержанной печали,
Как будто бы стихи уже звучали...
А я смотрела на него тихонько,
и невольно повторяла про себя в таком тоскливом упоенье,
невольно повторяла про себя в таком счастливом стран-
ном вдохновенье:
"Моя безумная любовь! Моя безумная любовь...
Моя безумная любовь..."
Оригинал взят у jaschil_14hane в Я В ТЕЛЕВИЗОРЕ!
Если кому интересно, телевизионная передача, в которой я участвую, будет в четверг, 17 апреля, канал РЕН ТВ, с 9.00 до 11.00 утра.
Вот вам для примера одно ее стихотворение.
ПУШКИН
Сегодня гости не съезжаются; обед великосветский не произойдет...
Андрей Иванович не подал суп с кореньями...
Андрей Иванович кому не подал суп с кореньями?
Андрей Иванович ему не подал суп с кореньями.
Андрей Иванович не подал супа никому...
Балканцу - переводчику Гомера,
шотландцу - воспевателю грузинок...
Всей этой пестрой своре арлекинов,
которые решились им владеть;
и продавать его, и покупать,
и рабством развращать...
Андрей Иванович воскликнул:
- Я в стране своей не нищий,
не раб,
и не подносчик пищи!..
И все тарелки бросил на пол;
И чей-то фрак разводами кровавыми закапал...
Мы пили кофе в малом кабинете малахитового летнего дворца.
- Вчера, году в двадцатом, - говорил Андрей Иванович, -
прогнал какой-то Френкель
Андрея Белого в подвал...
- Он просто глупый, - я тогда сказала.
И тотчас я спросила:
- Вы его простите?..
Андрей Иванович ответил:
- Я устал прощать.
Я тыщу лет прощаю всех, прощаю...
А может, хватит?..
Надоело!
Хватит!..
Я в креслах подалась порывисто вперед и говорила со слезами:
- Не хватит!..
Нет!..
Мне будет очень больно!..
Вы знаете мое к Вам отношение,
оно не переменится...
но больно...
Без Вашего прощенья невозможно -
мир не тот...
Он тихо и тепло сказал:
- Я это знаю...
Лев Николаевич входил с подносом в кабинет;
на столике расставил эту благодать:
сухарики,
тартинки,
белый с золотом кофейник,
и чашечки саксонского фарфора,
и в белом сливочнике сливки кипяченые,
томленые то есть...
Андрей Иванович сказал ему:
- Спасибо, друг. Ступай...
Мы продолжали разговор за кофием
красиво...
Но Лев Николаевич -
руки за спину заложив -
и - скулы вперед - молодой -
и - сумрачно - впадины глаз...
И - "Люблю, - говорит, - Андрюша,
тебя встречать на пути своем...
И чудный Троицын день был вчера!
Старый лес и обедня,
черемуха вянет в корявых рабочих руках;
этот красный загар и глаза;
ярко-красный кумач и горячее солнце..."
И я говорю, обернувшись живо на креслах:
- Ведь правда, возможно?
Ведь правда, возможно такое от чувств?..
Аи́, соглашайтесь,
Аи́, спасемся любовью!..
Андрей Иванович что же в ответ -
как будто совсем смягчился...
Андрей Иванович улыбается...
Он улыбается ужасно необыкновенно...
так тепло, просто и чисто,
сказочно простодушно,
душевно, сердечно-восторженно-тихо...
Он так улыбается, как будто не знает ничего грязного в жизни...
И всё это хорошо,
но все же пойдем в начало...
Туда,
где выход на крыльцо в одной рубахе красной...
Туда, где волосы, власы кудрявит, живо серебрит поземка...
Псковская дама Дурина глядит
в лорнет...
А что ему -
ему плевать! - ему не страшен русский холод...
Пыльцой морозной пылью живо засребрились кудри...
В метель идет,
ему не страшен русский холод...
Андрей Иванович, тот очень хрупкий,
тот может разочароваться и озлиться,
ожесточиться может,
если разуверится;
и может простудиться вдруг и умереть,
мороженого чутошную ложечку покушав...
А этому не страшен русский холод,
с размаха он выходит на крыльцо -
Расстегнут ворот - сердце-птица -
Снег, мороз - навстречу -
И вовсю гримасами ярится
Его ужасное лицо...
...как молния...
Весь - молния!..
И мрачной страстию жестоко
Весь раздувается,
живой и страшный шар...
...как молния...
И жутью иудейского Востока
Дымится грязный грозный африканский жар...
Снег темноту пронзает белой острой сетью -
- Карету мне, карету, кучер Исаак!..
В пространстве детства -
в тех - вдали -
краях, кровях -
где чернота и грязь,
где злобно, шумно, знобко
Летает сказочная эфиопка
И женщин крепостных желтейшею ладонью бьет...
И никогда голубкой дряхлой он ее не назовет...
Метель...
Такой мороз,
так холодно,
что выживают здесь одни лишь эфиопы, турки да жиды
(то есть евреи;
извините, мы,
они и вы)...
Андрей Иванович понуренный сидит,
немножко подгорюнился;
на плечики накинул телогрейку...
А они гуляют поздним вечером,
у них гулянка...
- Пошел, пошел, - кричат, - Андрюшка!
Гони коней от этой глупой небосклоновой луны!
Жги, значит,
говори
чего-нибудь...
И он летит послушно...
тоже серебрится весь...
Весь в перце Горького и Бабеля,
весь в крупной соли Чехова и Бунина,
и в пудре, в сахарной пыльце всех прочих...
Серебрится весь...
Соль, сахар, перец... Ух, блестит!..
И весь летит серебряный мой князь Андрей Иванович...
И в праздник Богоявления вмиг раскрывается прорубь,
и солнце зимнее светло озаряет руку с крестом...
Андрей Иванович, мой Серебряный Князь,
мой Серебряный Голубь...
Весь в свете серебряно-лунном и солнечно-золотом...
Нет, я не сумею...
Из этих - фотографии -
темных, и светлых, и серых тонов -
плавно идет очерчение...
гармонически чистую нежную шею...
И ворот белой рубашки -
узорная кромка...
и черноту пиджака...
И лицо...
Светло...
Какой же ты красивый...
Русская мужская красота...
она трагическая, тонкая,
будто крыло мотылька...
она мгновенна, будто мотыльковое крыло...
Но у кого учиться, чтобы описать?..
Конечно, у него!..
Бежать
в начало самое,
лететь...
Он вдруг внимательный,
и странный, и большой;
и вовсе не жестокий...
Тогда к перу гусиному протянется рука...
Тогда легко заплещутся слова,
польются строки
Водою чистою гармонией лесного родника...
Да, он родник.
Но это как-то аксиома,
и скучно потому.
И скучно.
И попробуй убеги куда-нибудь...
Так страшно, Господи!..
Что делать?
Что же делать?..
А ничего...
Цитатно-тривиально выпить чай с вареньем...
Я так сижу в старинных креслах
утончённо,
Откинувшись распущенной косою чёрной
на бархат мягкий и тугой...
И на меня,
которую придумал Кот Ученый,
Глядит Аи́
с улыбкой теплотой любви...
Аи́!
ты ангел рая...
Ты ангел рая романтического,
ты -
Век девятнадцатый -
еще не середина,
еще не сердцевина -
русская поэзия...
А я,
вдруг обретенным обликом так радостно играя,
Так вглядываюсь в эти чудные твои черты...
И - в кружевах рукав короткий синий -
тонкою рукою -
вдруг...
Лев Николаевич вошел почти бесшумно и сказал,
что санки поданы, заложены
и у крыльца стоят.
Лев Николаевич протягивает руку -
- Посмотри в окно, Андрей!..
- Где мой альбом? - спросил Андрей Иванович нетерпеливо, -
Я милый берег рисовать хочу!..
И на груди его я шарф придерживала накрест,
пока он надевал пальто...
И было хорошо...
Так было хорошо, приятно предаваться
движению саней под голубыми, небесами,
и великолепными коврами снег блестел на солнце...
- Чудесный день! -
с такой своею теплой и мою щемящей душу искренностью про-
изнес Андрей Иванович...
И после мы вернулись и обедали обед чудесный.
Лев Николаевич служил так деликатно,
и наливал вино, и подавал мороженое...
Лев Николаевич учтиво поклонился и торжественно,
и объявил торжественно, что гости
cъезжаются на дачу...
Так естественно!..
Сегодня послезавтра Пушкин позвонил вчера позавчера...
Андрей Иванович задумчиво сидел в старинных и прекрас-
ных креслах,
распрямившись даже величаво...
Так больно было на него,
такого худенького, хрупкого,
смотреть...
И сердце смысл биения теряет.
И больно, страшно и правдиво холодеет кровь.
И сердце в тоске без тебя изнывает,
в тоске повторяет:
- Моя безумная любовь!
Моя безумная любовь!..
Тогда вдруг зазвенел молчащий белый телефон,
а мы в окно глядели...
Погасло дневное светило...
вечерний пал туман...
звезда вечерняя...
Так хорошо нам было...
И тут,
конечно кстати,
Пушкин позвонил,
как будто ничего и не случилось...
Андрей Иванович поднялся к телефону;
и Пушкин просит позволения заехать,
он хочет что-то новое прочесть Андрею...
Андрей Иванович веселым милым голосом сказал,
что Пушкин может к нам приехать хоть сейчас...
Андрей Иванович еще стоял одно мгновенье;
И вот серьезно, с важностью такою
опустился в кресла вновь;
И с этим выражением серьезным теплоты и сдержанной печали,
Как будто бы стихи уже звучали...
А я смотрела на него тихонько,
и невольно повторяла про себя в таком тоскливом упоенье,
невольно повторяла про себя в таком счастливом стран-
ном вдохновенье:
"Моя безумная любовь! Моя безумная любовь...
Моя безумная любовь..."