НЕ ЗАБЫВАЙТЕ МАТЕРЕЙ!
Рассказ основан на реальных событиях
1
Вдали от деревни, среди бескрайних полей, виднеется оазис с гордо возвышающимися над равнинным рельефом вековыми деревьями. Обдуваемые ветрами со всех сторон они поскрипывают древними сучьями в такт ветру, шелестят густой листвой, словно рассказывая вечную тайну времени, затаившуюся в глубоких дуплах. Их скрип звучит как протяжный стон невыносимой боли. Они - немые свидетели истории немало повидавшие на своем веку. Под их раскидистыми кронами отдыхал не один путник, раскрывая свои тайны в прохладной тени, бесчисленные поколения птиц выросли в их ветвях, защищенные вековым могуществом от невзгоды, жестокие войны оставили глубокие рубцы на их "теле". Необъятные стволы заросли колючим непроходимым кустарником и высокой крапивой. Казалось, что на небольшой заросшей территории время и жизнь остановились еще в прошлом веке и только серый дымок, поднимающийся в голубую безоблачную высь тонкой струйкой, говорил, что жизнь за этими стенами еще теплится.
Где-то среди зарослей тонкой ниточкой виднелась тропинка, ведущая вглубь оазиса. Распираемая любопытством и манящей тайной, я стала пробираться сквозь заросли по тропинке. Колючки боярышника и шиповника больно расцарапывали до крови кожу, цеплялись за одежду, как будто пытаясь задержать, не пустить, сохранить скрытую от человеческих глаз тайну или сберечь от беды. Гудящие дикие пчелы роились над ароматными цветами лип, норовили ужалить непрошенного гостя, а безжалостная крапива так и жглась. С каждым шагом глухие и учащенные удары сердца все сильнее вырывались наружу, от страха в ушах гудело, в висках пульсировала кровь, конечности сделались ватными, но любопытство одерживало верх и влекло дальше. Эти двадцать шагов показались вечностью, воображение рисовало впереди ужасные картины от кровожадных разбойников до неведомых существ. Вот уже последние кусты разошлись, пропуская вперед и открывая передо мной сказочную картину. На небольшой опушке стоял малюсенький, почти как игрушечный, старый бревенчатый домик. На фоне его стен яркими красками пылали цветы. Среди бурьяна виднелись грядки с полным набором садовода-огородника. Неподалеку от дома горел костер, на котором в черном котелке кипело овощное варево. Возле костра, помешивая деревянной ложкой свой обед, сидела сморщенная и сгорбленная древняя старуха, такая же древняя, как и деревья вокруг. Вежливо поздоровавшись, я нерешительно шагнула на поляну из густых зарослей. Увидав меня, старуха заулыбалась во весь свой беззубый рот - так рада была этому визиту, как будто именно меня она очень долго ждала.
В первый день нашего общения бабушка Феня только и делала, что засыпала меня вопросами. В основном ее интересовали я и моя семья. Она расспрашивала меня и про мужа, и есть ли у нас детки, и живы ли мои родители. Но больше всего вопросов было про моих родителей. Феня жадно вслушивалась в каждое мое слово, в скучную биографию мамы и папы. С еще большей жадностью она слушала рассказы о моих с ними встречах после переезда из отчего дома и замужества. Но с каждым счастливым концом моего рассказа, ее глаза, утонувшие в глубоких морщинах и почти скрытые под обвисшими веками, наполнялись слезой, в них читалась какая-то грусть и глубокая печаль, приносившая сильную боль ее старому, измученному тревогой и ожиданием сердцу. А спокойно скрещенные до этого на коленях сухие руки начинали теребить юбку скрюченными от артрита больными пальцами. Потом, эта внезапно напавшая на секунду грусть улетучивалась, и старушка бойким звенящим голоском продолжала свои расспросы, как ни в чем не бывало. Позже я поняла смысл этой быстро проходящей скорби и грустила вместе с ней в промежутках между нашими живыми беседами.
Ее скромное жилище представляло собой угрюмое зрелище: прохудившаяся местами крыша, еще покрытая гонтом, покосившееся крыльцо с тонкой дощатой дверью, запирающейся только на один шнурок. Внутри было чисто и уютно, в одной комнате поместился весь небольшой скарб старухи: стол, пара сундуков и кровать. В углу висела потемневшая старинная икона Божьей Матери, на которой краски уже истлели и выгорели, горела лампадка, над лампадкой когда-то белый потолок закоптился, а на круглом столе, застланном кружевной скатертью, лежал молитвослов "Матери о детях" с пожелтевшими и обсыпавшимися по краям страничками. Было видно даже неопытному глазу, что молитва за детей у этой иконы не смолкает и лампадка не гаснет никогда.
Я заходила к ней примерно раз в неделю и слушала уже ее жизненные рассказы. Казалось, что каждый мой приход она ожидала, как ожидают первые весенние лучи солнца после длительной затянувшейся суровой зимы, и радовалась мне, как ребенок любому новому событию в своей жизни.
2
Бабушка Феня родилась в начале прошлого века. Дня, месяца и года своего рождения, как и имени, данного ей при крещении она уже и не помнила. Всю жизнь ее кликали коротким Феня, но каким на самом деле было ее имя - Феодосия, Аграфена или Феодора никто не знал. Родители не могли ответить на этот вопрос, так как погибли, когда она была еще малой девчушкой. Братьев и сестер унесла война, кого первая мировая, кого вторая, а кого революция и лагеря. Ничего не зная о своем рождении и первых годах жизни, она ясно помнила каждый день, отвоеванный в Великой Отечественной Войне и каждый день после, вплоть до сегодняшнего дня. Она четко знала, что ей около ста лет, может больше, а может и меньше, но ум и сознание ее были ясны. Несмотря на свой возраст и далеко не идеальное здоровье, бабушка Феня была очень жизнерадостной старушкой. Как много она мне поведала и рассказала, не вместится и в трех томах. Вся ее жизнь была очень тяжелой, весь свой путь она безропотно несла тяжкий крест скорби и лишений.
Как любая девушка, Феня мечтала выйти замуж, родить много детишек и жить спокойной семейной жизнью в Боге. В начале ее семейной жизни казалось, счастью не было предела. Муж поступил на службу на железную дорогу и им выдали служебный домик в двух километрах от станции. Тот самый хутор, на котором она сейчас и живет, перебирая в памяти счастливые минуты, прожитые в этом месте. Родился старший сын, потом еще один сын и три дочери. Через несколько лет мужик запил от тоски по цивилизации и не просыхал ни дня, поколачивая то жену, то детишек. Несмотря на богоборческое время Феня тайно крестила всех своих детей и сама учила их слову Божьему, как могла. Все хозяйство было на ней: и скотина, и поле, и дом, и дети. Она сама пахала, сеяла, жала и молотила, ходила на работу, получая гроши за трудодни. Мужик тоже зарабатывал копейки, а домой приползал напившись вусмерть, не в состоянии даже вилы поднять. Ее муж был коммунистом и ярым атеистом, и только по ночам, уложив детей спать, закончив домашние дела, она молила Господа не о себе, а только о муже и детях. Она смиренно терпела все несчастья, обрушившиеся на ее голову, не подавая и виду перед детьми о своем горе и печали, почитая мужа и жизнерадостно улыбаясь. Она отдавала своим детям последнюю краюху хлеба, оставаясь голодной, дарила им все свое тепло и ласку, старалась оградить от горя и невзгод, давая все самое лучшее, что у нее было. Потом муж умер, а дети выросли и разъехались кто куда.
Сначала некоторые дети навещали маму, радостно рассказывая ей о своих успехах, давая клятвенные обещания никогда о ней не забывать. Другие и вовсе позабыли дорогу в родительский дом, стыдясь перед новыми городскими знакомыми своих корней и матери старухи с больными и кривыми от тяжелой работы руками. Старший сын спивался, бил мать, выбивая из нее деньги на очередную бутылку и отбирая пенсию. Потом перестали приезжать и те дети, которые приезжали, лишь изредка приходили из города поздравительные открытки с пожеланиями долгих лет жизни и здоровья.
Однажды старший сын избил старушку до полусмерти, отобрал только полученную пенсию и устроил в доме пир на весь мир, собрав собутыльников из соседней деревни. В этот вечер ее сына убили, а избитая мать лежала на своей постели без памяти. Очнувшись и найдя сына мертвым в луже крови, она не знала себя от горя. Она брала его безжизненное тело в руки и баюкала в надежде, что он сейчас проснется. Дальнейшее припоминалось смутно. Арест, допрос, камера, суд и тюрьма. Все, кто был ей так дорог, все ее дети, смотрели в зале суда на нее безжалостно, с отвращением. Казалось, что жизнь потеряла смысл навсегда. И только молитва согревала ее уставшую душу.
На свой разоренный мародерами хутор Феня вернулось больной, разбитой, никому не нужной дряхлой старухой. Уже давно дети вычеркнули ее из своей жизни, как ненужное приложение. Как она выжила в тюрьме, сама не знает, наверное Бог хранил. Для чего? Чтобы неустанно молиться о своих детях, которых она по-прежнему, не смотря ни на что, любила без памяти, готовая отдать за них свою жизнь. И теперь она видела только в этом смысл своего существования.
Феня молилась постоянно, заучив все молитвы наизусть. Она не теряла надежды на встречу с детьми ни на минуту, постоянно вглядываясь вдаль на дорогу в сторону станции. Перебирая пожелтевшие карточки своих отпрысков, с любовью и лаской глядя на выцветшие изображения, она с гордостью взахлеб могла рассказывать про них часами, кто что любит, какой у кого характер, кто как учился и чего достиг, как будто заново проживая каждую минуту. Она простила их за предательство, точнее, она даже не обижалась на них, придумывая тысячи неимоверных оправданий своим любимым чадам.
Свои последние годы жизни Феня питалась овощными похлебками с огорода, изредка захаживая, еле переставляя ноги, в соседнюю деревню за продуктами. Собирала сучья и палки для топки печи, сама колола дрова и носила воду. В полном одиночестве подходила к закату ее жизнь. И вот в один из таких дней, вознося молитвы за своих детей, Феня упала на пол и умерла. И пролежала так много дней, провожаемая в последний путь только тысячей мух и червей.
Но как говорится - "Надежда умирает последней". Вот и Фенина надежда сбылась, хоть после ее смерти к ней приехала дочь, которая жила всего-то в двадцати километрах, чтобы убрать то, что осталось от матери старухи. Раздраженная и обозленная необходимостью терпеть нестерпимую вонь от разложившегося трупа, она обвиняла нас, редких Фениных гостей в том, что мы так редко ее навещали и допустили такое!
Теперь хутор заброшен, избушка опустела и разваливается, и только вековые молчаливые хранители тайн будут рассказывать своими скрипящими сучьями и шелестом листвы эту историю одиноким путникам, ищущим отдыха в прохладной тени их крон.
3
Эта история далеко не единственная. Таких историй тысячи, в них другой сюжет, но главные герои не меняются. Брошенная мать, отец, счастливые и сытые детки, выпорхнувшие из родительского гнезда, это одни и те же герои разных рассказов. Повзрослев, мы раздраженно отмахиваемся от родительской любви и опеки, торопимся закончить с ними разговор. Родители становятся нам обузой. Мы избавляемся от них, как от балласта, мешающего нам лететь и плыть по нашей жизни, жизни, в которой им уже нет места. Сколько их брошенных и забытых стариков? Сколько их в интернатах и домах престарелых? На каждой улице, в каждой деревне, квартирах городских домов десятки, сотни и тысячи брошенных стариков. Их главная беда - одиночество, их каждый день - борьба! Борьба лицом к лицу с болезнями, слабостью, болью, страхом одиночества и смерти! Каждый день в своих мечтах и воспоминаниях они пытаются прожить свою жизнь заново, не желая верить в суровую реальность бытия, признавать свое одиночество.
В маленьких деревнях они сплачиваются в одну команду брошенных стариков, из последних сил помогая друг другу, чем могут. Еще ходячие заходят проведать лежачих и больных, справляются о здравии друг друга по телефону, наблюдают в окошко за домом соседа, проверяя, все ли хорошо. Когда кто-то из них по своему обычаю не вышел на улицу или вечером в окошке не загорелся свет, а из трубы в студеную пору не заструился дымок, холодный, липкий ужас окутывает их души, и они знают, что еще один из них ушел, победив смертью свое одиночество, лежавшее тяжким грузом на сердце. До последнего вздоха они верят, что не одни, не одиноки, их дети думают и помнят о них, но по тысячи выдуманных оправданий, родители прощают своих детей.
Мать и отец дали нам жизнь. Они с любовью ухаживали за нами, радуясь каждому шагу, переживали наши болезни, терпели слезы, капризы и истерики. Не жалея себя, они ставили нас на ноги, отдавали нам самое лучшее, что у них есть! Не смотря ни на что, они всегда любят и заботятся о нас. Неужели мы, эгоистично шагая по жизни, равнодушно не замечаем их слез, неоправданных надежд, оставляя их, как старый чемодан на помойке, изредка бросая им подачку своим редким визитом, письмом и звонком. Мы - дети, пока живы наши родители! И обязаны отдать им долг за любовь и заботу. Чтобы после их ухода нам не сожалеть о безвозвратно потерянном времени, не раскаиваться в том, что уже не вернуть! Чтобы не высказанные слова любви не стояли комом в горле, не отданные долги любви и заботы не лежали тяжким камнем на сердце, а давние обиды, так и не остались непрощенными!
Не бросайте родителей, говорите им слова любви пока есть кому их выслушать, просите прощения за все причиненные обиды, любите их всем сердцем как себя, заботьтесь о них. И да воздастся вам!
Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе ( Пятая заповедь. Исход 20:12)
Не забывайте Матерей!
Они печалятся в разлуке.
И нет для них страшнее муки -
Молчанье собственных детей.
Не забывайте Матерей!
Они ни в чем не виноваты.
Как прежде их сердца объяты
Тревогой за своих детей.
Пишите письма Матерям,
Звоните им по телефону!
Они так радуются вам,
Любому вашему поклону.
Не забывайте Матерей!
Ведь для молчанья нет причины,
И глубже с каждым днем морщины
От равнодушия детей.
Средь суеты и праздных дней
Услышьте, Господа и Дамы:
Болит душа у вашей Мамы!
Не забывайте Матерей!
Пишите письма Матерям!
Звоните им по телефону,
Они так радуются вам,
Любому вашему поклону
Валерий Панин
1
Вдали от деревни, среди бескрайних полей, виднеется оазис с гордо возвышающимися над равнинным рельефом вековыми деревьями. Обдуваемые ветрами со всех сторон они поскрипывают древними сучьями в такт ветру, шелестят густой листвой, словно рассказывая вечную тайну времени, затаившуюся в глубоких дуплах. Их скрип звучит как протяжный стон невыносимой боли. Они - немые свидетели истории немало повидавшие на своем веку. Под их раскидистыми кронами отдыхал не один путник, раскрывая свои тайны в прохладной тени, бесчисленные поколения птиц выросли в их ветвях, защищенные вековым могуществом от невзгоды, жестокие войны оставили глубокие рубцы на их "теле". Необъятные стволы заросли колючим непроходимым кустарником и высокой крапивой. Казалось, что на небольшой заросшей территории время и жизнь остановились еще в прошлом веке и только серый дымок, поднимающийся в голубую безоблачную высь тонкой струйкой, говорил, что жизнь за этими стенами еще теплится.
Где-то среди зарослей тонкой ниточкой виднелась тропинка, ведущая вглубь оазиса. Распираемая любопытством и манящей тайной, я стала пробираться сквозь заросли по тропинке. Колючки боярышника и шиповника больно расцарапывали до крови кожу, цеплялись за одежду, как будто пытаясь задержать, не пустить, сохранить скрытую от человеческих глаз тайну или сберечь от беды. Гудящие дикие пчелы роились над ароматными цветами лип, норовили ужалить непрошенного гостя, а безжалостная крапива так и жглась. С каждым шагом глухие и учащенные удары сердца все сильнее вырывались наружу, от страха в ушах гудело, в висках пульсировала кровь, конечности сделались ватными, но любопытство одерживало верх и влекло дальше. Эти двадцать шагов показались вечностью, воображение рисовало впереди ужасные картины от кровожадных разбойников до неведомых существ. Вот уже последние кусты разошлись, пропуская вперед и открывая передо мной сказочную картину. На небольшой опушке стоял малюсенький, почти как игрушечный, старый бревенчатый домик. На фоне его стен яркими красками пылали цветы. Среди бурьяна виднелись грядки с полным набором садовода-огородника. Неподалеку от дома горел костер, на котором в черном котелке кипело овощное варево. Возле костра, помешивая деревянной ложкой свой обед, сидела сморщенная и сгорбленная древняя старуха, такая же древняя, как и деревья вокруг. Вежливо поздоровавшись, я нерешительно шагнула на поляну из густых зарослей. Увидав меня, старуха заулыбалась во весь свой беззубый рот - так рада была этому визиту, как будто именно меня она очень долго ждала.
В первый день нашего общения бабушка Феня только и делала, что засыпала меня вопросами. В основном ее интересовали я и моя семья. Она расспрашивала меня и про мужа, и есть ли у нас детки, и живы ли мои родители. Но больше всего вопросов было про моих родителей. Феня жадно вслушивалась в каждое мое слово, в скучную биографию мамы и папы. С еще большей жадностью она слушала рассказы о моих с ними встречах после переезда из отчего дома и замужества. Но с каждым счастливым концом моего рассказа, ее глаза, утонувшие в глубоких морщинах и почти скрытые под обвисшими веками, наполнялись слезой, в них читалась какая-то грусть и глубокая печаль, приносившая сильную боль ее старому, измученному тревогой и ожиданием сердцу. А спокойно скрещенные до этого на коленях сухие руки начинали теребить юбку скрюченными от артрита больными пальцами. Потом, эта внезапно напавшая на секунду грусть улетучивалась, и старушка бойким звенящим голоском продолжала свои расспросы, как ни в чем не бывало. Позже я поняла смысл этой быстро проходящей скорби и грустила вместе с ней в промежутках между нашими живыми беседами.
Ее скромное жилище представляло собой угрюмое зрелище: прохудившаяся местами крыша, еще покрытая гонтом, покосившееся крыльцо с тонкой дощатой дверью, запирающейся только на один шнурок. Внутри было чисто и уютно, в одной комнате поместился весь небольшой скарб старухи: стол, пара сундуков и кровать. В углу висела потемневшая старинная икона Божьей Матери, на которой краски уже истлели и выгорели, горела лампадка, над лампадкой когда-то белый потолок закоптился, а на круглом столе, застланном кружевной скатертью, лежал молитвослов "Матери о детях" с пожелтевшими и обсыпавшимися по краям страничками. Было видно даже неопытному глазу, что молитва за детей у этой иконы не смолкает и лампадка не гаснет никогда.
Я заходила к ней примерно раз в неделю и слушала уже ее жизненные рассказы. Казалось, что каждый мой приход она ожидала, как ожидают первые весенние лучи солнца после длительной затянувшейся суровой зимы, и радовалась мне, как ребенок любому новому событию в своей жизни.
2
Бабушка Феня родилась в начале прошлого века. Дня, месяца и года своего рождения, как и имени, данного ей при крещении она уже и не помнила. Всю жизнь ее кликали коротким Феня, но каким на самом деле было ее имя - Феодосия, Аграфена или Феодора никто не знал. Родители не могли ответить на этот вопрос, так как погибли, когда она была еще малой девчушкой. Братьев и сестер унесла война, кого первая мировая, кого вторая, а кого революция и лагеря. Ничего не зная о своем рождении и первых годах жизни, она ясно помнила каждый день, отвоеванный в Великой Отечественной Войне и каждый день после, вплоть до сегодняшнего дня. Она четко знала, что ей около ста лет, может больше, а может и меньше, но ум и сознание ее были ясны. Несмотря на свой возраст и далеко не идеальное здоровье, бабушка Феня была очень жизнерадостной старушкой. Как много она мне поведала и рассказала, не вместится и в трех томах. Вся ее жизнь была очень тяжелой, весь свой путь она безропотно несла тяжкий крест скорби и лишений.
Как любая девушка, Феня мечтала выйти замуж, родить много детишек и жить спокойной семейной жизнью в Боге. В начале ее семейной жизни казалось, счастью не было предела. Муж поступил на службу на железную дорогу и им выдали служебный домик в двух километрах от станции. Тот самый хутор, на котором она сейчас и живет, перебирая в памяти счастливые минуты, прожитые в этом месте. Родился старший сын, потом еще один сын и три дочери. Через несколько лет мужик запил от тоски по цивилизации и не просыхал ни дня, поколачивая то жену, то детишек. Несмотря на богоборческое время Феня тайно крестила всех своих детей и сама учила их слову Божьему, как могла. Все хозяйство было на ней: и скотина, и поле, и дом, и дети. Она сама пахала, сеяла, жала и молотила, ходила на работу, получая гроши за трудодни. Мужик тоже зарабатывал копейки, а домой приползал напившись вусмерть, не в состоянии даже вилы поднять. Ее муж был коммунистом и ярым атеистом, и только по ночам, уложив детей спать, закончив домашние дела, она молила Господа не о себе, а только о муже и детях. Она смиренно терпела все несчастья, обрушившиеся на ее голову, не подавая и виду перед детьми о своем горе и печали, почитая мужа и жизнерадостно улыбаясь. Она отдавала своим детям последнюю краюху хлеба, оставаясь голодной, дарила им все свое тепло и ласку, старалась оградить от горя и невзгод, давая все самое лучшее, что у нее было. Потом муж умер, а дети выросли и разъехались кто куда.
Сначала некоторые дети навещали маму, радостно рассказывая ей о своих успехах, давая клятвенные обещания никогда о ней не забывать. Другие и вовсе позабыли дорогу в родительский дом, стыдясь перед новыми городскими знакомыми своих корней и матери старухи с больными и кривыми от тяжелой работы руками. Старший сын спивался, бил мать, выбивая из нее деньги на очередную бутылку и отбирая пенсию. Потом перестали приезжать и те дети, которые приезжали, лишь изредка приходили из города поздравительные открытки с пожеланиями долгих лет жизни и здоровья.
Однажды старший сын избил старушку до полусмерти, отобрал только полученную пенсию и устроил в доме пир на весь мир, собрав собутыльников из соседней деревни. В этот вечер ее сына убили, а избитая мать лежала на своей постели без памяти. Очнувшись и найдя сына мертвым в луже крови, она не знала себя от горя. Она брала его безжизненное тело в руки и баюкала в надежде, что он сейчас проснется. Дальнейшее припоминалось смутно. Арест, допрос, камера, суд и тюрьма. Все, кто был ей так дорог, все ее дети, смотрели в зале суда на нее безжалостно, с отвращением. Казалось, что жизнь потеряла смысл навсегда. И только молитва согревала ее уставшую душу.
На свой разоренный мародерами хутор Феня вернулось больной, разбитой, никому не нужной дряхлой старухой. Уже давно дети вычеркнули ее из своей жизни, как ненужное приложение. Как она выжила в тюрьме, сама не знает, наверное Бог хранил. Для чего? Чтобы неустанно молиться о своих детях, которых она по-прежнему, не смотря ни на что, любила без памяти, готовая отдать за них свою жизнь. И теперь она видела только в этом смысл своего существования.
Феня молилась постоянно, заучив все молитвы наизусть. Она не теряла надежды на встречу с детьми ни на минуту, постоянно вглядываясь вдаль на дорогу в сторону станции. Перебирая пожелтевшие карточки своих отпрысков, с любовью и лаской глядя на выцветшие изображения, она с гордостью взахлеб могла рассказывать про них часами, кто что любит, какой у кого характер, кто как учился и чего достиг, как будто заново проживая каждую минуту. Она простила их за предательство, точнее, она даже не обижалась на них, придумывая тысячи неимоверных оправданий своим любимым чадам.
Свои последние годы жизни Феня питалась овощными похлебками с огорода, изредка захаживая, еле переставляя ноги, в соседнюю деревню за продуктами. Собирала сучья и палки для топки печи, сама колола дрова и носила воду. В полном одиночестве подходила к закату ее жизнь. И вот в один из таких дней, вознося молитвы за своих детей, Феня упала на пол и умерла. И пролежала так много дней, провожаемая в последний путь только тысячей мух и червей.
Но как говорится - "Надежда умирает последней". Вот и Фенина надежда сбылась, хоть после ее смерти к ней приехала дочь, которая жила всего-то в двадцати километрах, чтобы убрать то, что осталось от матери старухи. Раздраженная и обозленная необходимостью терпеть нестерпимую вонь от разложившегося трупа, она обвиняла нас, редких Фениных гостей в том, что мы так редко ее навещали и допустили такое!
Теперь хутор заброшен, избушка опустела и разваливается, и только вековые молчаливые хранители тайн будут рассказывать своими скрипящими сучьями и шелестом листвы эту историю одиноким путникам, ищущим отдыха в прохладной тени их крон.
3
Эта история далеко не единственная. Таких историй тысячи, в них другой сюжет, но главные герои не меняются. Брошенная мать, отец, счастливые и сытые детки, выпорхнувшие из родительского гнезда, это одни и те же герои разных рассказов. Повзрослев, мы раздраженно отмахиваемся от родительской любви и опеки, торопимся закончить с ними разговор. Родители становятся нам обузой. Мы избавляемся от них, как от балласта, мешающего нам лететь и плыть по нашей жизни, жизни, в которой им уже нет места. Сколько их брошенных и забытых стариков? Сколько их в интернатах и домах престарелых? На каждой улице, в каждой деревне, квартирах городских домов десятки, сотни и тысячи брошенных стариков. Их главная беда - одиночество, их каждый день - борьба! Борьба лицом к лицу с болезнями, слабостью, болью, страхом одиночества и смерти! Каждый день в своих мечтах и воспоминаниях они пытаются прожить свою жизнь заново, не желая верить в суровую реальность бытия, признавать свое одиночество.
В маленьких деревнях они сплачиваются в одну команду брошенных стариков, из последних сил помогая друг другу, чем могут. Еще ходячие заходят проведать лежачих и больных, справляются о здравии друг друга по телефону, наблюдают в окошко за домом соседа, проверяя, все ли хорошо. Когда кто-то из них по своему обычаю не вышел на улицу или вечером в окошке не загорелся свет, а из трубы в студеную пору не заструился дымок, холодный, липкий ужас окутывает их души, и они знают, что еще один из них ушел, победив смертью свое одиночество, лежавшее тяжким грузом на сердце. До последнего вздоха они верят, что не одни, не одиноки, их дети думают и помнят о них, но по тысячи выдуманных оправданий, родители прощают своих детей.
Мать и отец дали нам жизнь. Они с любовью ухаживали за нами, радуясь каждому шагу, переживали наши болезни, терпели слезы, капризы и истерики. Не жалея себя, они ставили нас на ноги, отдавали нам самое лучшее, что у них есть! Не смотря ни на что, они всегда любят и заботятся о нас. Неужели мы, эгоистично шагая по жизни, равнодушно не замечаем их слез, неоправданных надежд, оставляя их, как старый чемодан на помойке, изредка бросая им подачку своим редким визитом, письмом и звонком. Мы - дети, пока живы наши родители! И обязаны отдать им долг за любовь и заботу. Чтобы после их ухода нам не сожалеть о безвозвратно потерянном времени, не раскаиваться в том, что уже не вернуть! Чтобы не высказанные слова любви не стояли комом в горле, не отданные долги любви и заботы не лежали тяжким камнем на сердце, а давние обиды, так и не остались непрощенными!
Не бросайте родителей, говорите им слова любви пока есть кому их выслушать, просите прощения за все причиненные обиды, любите их всем сердцем как себя, заботьтесь о них. И да воздастся вам!
Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе ( Пятая заповедь. Исход 20:12)
Не забывайте Матерей!
Они печалятся в разлуке.
И нет для них страшнее муки -
Молчанье собственных детей.
Не забывайте Матерей!
Они ни в чем не виноваты.
Как прежде их сердца объяты
Тревогой за своих детей.
Пишите письма Матерям,
Звоните им по телефону!
Они так радуются вам,
Любому вашему поклону.
Не забывайте Матерей!
Ведь для молчанья нет причины,
И глубже с каждым днем морщины
От равнодушия детей.
Средь суеты и праздных дней
Услышьте, Господа и Дамы:
Болит душа у вашей Мамы!
Не забывайте Матерей!
Пишите письма Матерям!
Звоните им по телефону,
Они так радуются вам,
Любому вашему поклону
Валерий Панин