ЖЗЛ: №11. Юлия Ионушайте Доктор Че
Доктор Че
(сценки из жизни уездного врача)
Действующие лица
Чехов Антон Павлович, доктор, молодой человек, 24 года
Маевский Болеслав Игнатьевич, полковник
Егоров Пётр Михайлович, поручик в отставке
Зензинов Фёдор Сергеевич, фельдшер
Пелагея, старуха-кухарка
Нарочный
Женщина, мужчина, старуха - пациенты доктора
Действие происходит в уездном городе, недалеко от Москвы.
1.
Овраг звался Малиновым - оба склона густо заросли малиной и мелким кустарником. На улице, что тянется вдоль него, всегда, и даже летом, топкая грязь, особенно под заборами. Без калош здесь стараются не ходить, разве что по крайней необходимости - за доктором, например. Дом, где он поселился, стоит как раз за оврагом и ничем не примечателен - обычный деревянный казённый дом в три окна.
Вечер. Тёмная прихожая в доме доктора. Дверь в комнаты едва приоткрыта, отчего на половицах изогнулась узкая полоска света. С улицы входит доктор с двумя вёдрами, следом Пелагея с его саквояжем.
Пелагея. Да что это вы удумали? Я бы и сама донесла, стоило ли хлопотать-то, душа человек, вот покою-то нет.
Доктор (весело). Лук что ли у тебя шипит, подлец, на весь дом? Проголодался - жуть, сейчас бы крокодила целого съел - как есть, всего, с головой и хвостом.
Снимает пальто, калоши. Из комнат слышна гитара.
Что, Пётр Михайлович пожаловали?
Пелагея. Никак нет-с, Пётр Михайлович не были-с нонче. Я, почитай, с утра из дому не выходила, Глашка всё гостей на печи намывала, а гости-то ужо к вечеру пожаловали.
Доктор берёт вёдра с водой, несёт в кухню. Пелагея следом.
Ужин прикажете подавать?
Доктор (идёт в комнаты). После, после!
В гостиной на диване сидит Маевский, перебирает струны. Увидев доктора, поднимается навстречу.
Маевский (радостно). А я уж думал, не дождусь тебя вовсе!
Доктор. Вот кого не чаяли! Болеслав Игнатьевич, дорогой вы мой!
Обнимаются.
Доктор. Надолго к нам?
Маевский. Проездом. Ну, покажись, покажись! Оброс, бородку опустил. Никак цирюльни поблизости нет? Чудной городишко. Или тебе теперь по статусу положено? Я смотрю, и табличку уже повесил. А! Каково - доктор Чехов!
Доктор. Будет вам глумиться! Послушайте, давно мы с вами не пили шампанского. Утомлён я адски, скоро кусаться начну, может, возьмём бутылочку? Пелагея, душа моя, неси-ка нам с полковником шампанского, а ужинать после станем. Ну, рассказывайте! Какие новости с большой земли?
2.
Кабинет доктора. За окнами ночь. У окна письменный стол, на котором в беспорядке лежат бумаги, книги. Возле бумаг лампа, графин с водкой, тарелка с селёдкой, куски хлеба и огурцы. У стола гитара. На стене карта Африки. С улицы доносятся далёкие звуки гармоники.
Доктор. Анафемская работа. Себе не принадлежу, думаю только о поносах, вздрагиваю по ночам от собачьего лая и стука в дверь. Больше всего надоели бабы с младенцами и порошки, которые скучно развешивать. Я, кажется, околею тут от тоски, а ведь и месяца ещё не прошло.
Маевский. Через неделю-другую приедет из отпуска Павел Арсеньевич, и ты вернёшься в Москву. Мы к вам… из Самары приезжать станем. На каникулы. Сядем, как бывало у нас в Воскресенске, выпьем и разговоры разговаривать станем.
Доктор (смеясь). Щедрина цитировать и на роялях играть! (Пауза.) Какая… нелепость, что вас переводят.
Маевский. Главное, что обидно - следователи так и не нашли ничего. Печати целы, ящик казённый тоже, а денег нет. Испарились! Оформили как растрату, а через неделю приказ пришёл.
Доктор. Боевой офицер, Станислав и Анна третьей степени, а за пятьсот рублей в Самару отправляют. Тьфу!
Встаёт, наливает из графина водки. Подаёт Маевскому. Выпивают.
Маевский. Сам кругом виноват, слишком доверчив был, вот и украли. Теперь что об этом - теперь поздно. Супруга с Аней и Соней приедут через месяц. А гувернантку рассчитать пришлось. Теперь ещё и эта забота.
Доктор. А я хорошо помню её - Никитская ей фамилия. Когда ваши стрекозы баловались, у неё кончик носа дёргаться начинал.
Маевский. Да, было время... Теперь всё не то. Хотя отчего? Всё то же! «Ежели усну я и проснусь через сто лет, и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу, - пьют и воруют!»
Доктор. Да вот хоть и меня возьмите! В прошлую неделю соседи жалобу в жандармерию написали. Шумит, говорят, и кутит по целым ночам! Штраф выписали, надо теперь платить. А я что? В день принимаю по тридцать-сорок человек, лошади и экипаж у меня паршивые, дорог я здесь не знаю, денег нет. С утра по избам, днём в больнице - черви в ушах, рвота, сифилис... По вечерам ничего не вижу, общества нет. Вот поручик приходит - для меня уже радость. Иной раз у меня гуляем, а другой раз и в гости на всю ночь. Сёстры Жеребцовы зовут беспрестанно. (Передразнивает.) «У нас сад, а в саду соловей водится!»
Маевский. Послушай, отчего бы тебе не жениться? Томный взгляд, ямочки на щеках, режим дня, бульон на обед - и ты через месяц почувствуешь себя другим человеком! Вот и maman ваша перед самым моим отъездом жаловалась, что Антоша университет уж полгода как окончил, а невесты всё нет и нет. Нет и нет!
Доктор (с иронией). Медицина жена моя. Как это выговаривается - отныне и на веки веков, в горе и в радости, в богатстве и бедности. И скажу тебе по большому секрету: она мне порядком уже надоела, равно как любая жена через неделю-другую надоест всякому приличному человеку. Замучили меня и разговоры эти, и больные. Вот случай был. Везла баба рожь и свалилась с воза вниз головой. Сотрясение мозга, вытяжение шейных позвонков, рвота, сильные боли. Привезли ко мне. Она стонет, просит у бога смерти, а сама глядит на мужа и бормочет: «Ты, Кирилл, брось чечевицу, после отмолотишь, а теперь овёс молоти».
Маевский (подходит к столу, наливает водки). Пятьдесят вёрст от Москвы, а народ тёмен, и положение его печально.
Доктор. Вот взять французов - у них весной приняли закон о свободе профсоюзов, а у нас закрывают газеты и детям вместо азбуки «Отче наш» преподают. Боюсь, Болеслав Игнатьевич, что век наш неизлечимо болен и болезни его самые паскудные. Такие только кровопусканием и лечатся. Но сегодня покушения на царей вышли из моды - теперь модно читать Чернышевского, носить бороду a la Карл Маркс и ночевать на бульварах.
Маевский. Это ты лихо хватил, брат! Но ведь прогресс, кажется, существует… Слыхал новость? В Петербурге, на Литейном мосту, фонари поставили электрические.
Доктор (смеясь). А я всё думал, что Петербург освещается вулканом! Кенийским. (Показывает на карте Африки.) Который в прошлом году извергаться стал и разом сорок тысяч человек на тот свет отправил. А ты вот говоришь - электричество. И ведь чёрт его разберёт, как там на самом деле!
Маевский. Вы всё шутки шутите, Антон Палыч, а прогресс между тем неостановим! Он и сюда рано или поздно дойдёт. И вот за это предлагаю выпить! Увидишь, наступит время, и такая же баба с возу с мужем своим не овёс обсуждать станут, а вопросы вот, скажем, по вашей, по медицинской части или философствовать. Вот тебе и тема для фельетона! Да пишешь ли ты тут?
Доктор. Одни мелочишки - про спящих гласных и осеннюю непогоду. О литературе и подумать нельзя.
Маевский. А вот это совсем нехорошо - тебе писать надо.
Доктор. Что мне действительно надо, так это ещё грамм сто. Или вот со старым другом по сердцам поговорить, а то мне порой кажется, что в мозгу уже завелись тараканы.
Вдалеке залаяли собаки. Слышно, как к дому подъехала повозка. Громкий стук в дверь.
Доктор (прислушивается). Ну вот, вот… Как, однако, некстати.
Шум в прихожей, голоса. Входит Пелагея, поверх сорочки накинута шаль.
Пелагея. Нарочный приехал. Нешто сюда звать прикажете?
Доктор (Пелагее). Иду уже, иду. (Маевскому.) Не сердитесь, дружочек, пойду узнаю, что там. Я на минутку.
Доктор с кухаркой уходят в кухню. Маевский наливает себе водки, пьёт.
3.
Пелагея (идёт за доктором, бормочет). У! Лешой его посреди ночи принёс! Ни днём, ни ночью покою не дадут человеку.
Доктор. Ну, будет тебе, будет ворчать-то! (Входит в кухню.)
Нарочный (встаёт). Простите, что поздно. У нас такое дело…
Доктор. Успеется о деле - с дороги голодный, верно. Сейчас отужинаете, и поедем.
Нарочный. Никак нельзя, лошади-с ждут - дело-то срочное. В Сырне смертоубийство приключилось. Спаси и сохрани нас, Господи! (Крестится.) В лесу за околотком бабы труп нашли. Десятский сперва за следователем отправил, а тот уже за вами - вскрывать, говорит, надо. Только к ночи и подоспели. Нам ещё за фельдшером…
Доктор (Пелагее). Ты, матушка, подай человеку водки да закусить по-быстрому. И в дорогу нам чего-нибудь собери - смотри, еле на ногах держится. (Нарочному.) Дайте мне пять минут.
Уходит.
Пелагея (сама с собой, собирает нарочному на стол). Вот уж беда-то, беда какая, и пошто такое с людьми случается. С божьего попущения, не иначе… Что в мире творится, мать Пресвята Богородица… (Крестится.)
Нарочный (пьёт водку, закусывает). Бабы в голос ревут, коровы недоены. Труп-то нетутошний. Рубаха на ём красная, портки новые. Мужики Христом Богом и слезами молили, чтобы вскрывали не в деревне, а то, говорят, ребята от страха и спать не будут. Ну… пора, однако. Спасибо, хозяйка, за хлеб-соль! (Встаёт.) Поедем мы.
Пелагея. Лишь бы на здоровье, батюшка, лишь бы на здоровье! В сенях-то темно, пойдём, провожу. (Берёт лампу, идут с нарочным в прихожую). Совсем молодой наш доктор, а уже всякого у нас тут насмотрелся, а ведь человек учёный, университет кончали, а вот приходится мыкаться, редкую ночь дома-то ночует.
4.
Кабинет доктора. Маевский сидит в кресле. Чехов собирает саквояж, перебирает на столе какие-то бумаги. Слышно, как шумят деревья и воет ветер в трубах.
Маевский. Не переживай, Антон Палыч. Я сейчас спать завалюсь, а с утра на речку. Удочки-то у тебя есть? Есть, конечно! Как не быть? В Воскресенске целыми неделями на речке пропадал. Не переживай, как-нибудь устроюсь. Человек я не капризный - буянить без тебя не стану!
Доктор. Паспорт лекарский сложил. Формуляры на вскрытие тут где-то были… (Ищет в бумагах.) Только уж непременно дождись меня, Болеслав Игнатьевич, не бросай. Так и не поговорили толком. Вернусь, быть может, к обеду.
Маевский (встаёт, наливает водки). Ну, давай на посошок!
Выпивают. Целуются.
Доктор. Непременно, слышишь, непременно дождись, а то ругаться стану. И супруге напишу, что муж её плохо себя ведёт и друзей старых не признаёт! Впрочем, пора.
Уходит. Маевский садится в кресло, берёт в руки гитару. За окном слышны голоса, звук отъезжающей повозки. Лают собаки. Маевский вздыхает, ставит гитару подле себя. Часы в гостиной бьют одиннадцать. Тишина.
5.
Вечер. В тени старой липы у дома доктора - стол, скамья, несколько стульев. На стол выставлен самовар, блюдо с ягодами, пряники, закуски. На скамье спит поручик Егоров.
К дому подъезжает пролётка. Выходит доктор, рассчитывается с извозчиком, идёт во двор. Ставит саквояж, снимает пальто, кидает на стул.
Пелагея (несёт доктору умываться). Заждались, голубчик, ой, заждались… Я уж совсем голову потеряла, не случилось ли чего.... Приехал наконец доктор наш, да лица-то на вас нет, батюшка… А самовар простыл давно, ставить надо, ну, ничего, мигом вскипит, вот умоетесь, я и чаю сделаю, ужин-то давно готов, да вас всё никак не дождёмся, вон Пётр Михайлович уже час, почитай, спит. Обещались к обеду обернуться, а уж день кончился…
Доктор. Поверишь или нет, я за сутки, кажется, папоротником и мхом оброс! К утру дождь разошёлся - вымокли насквозь, в калошах хлюпает, с носа каплет, по голове лягушки прыгают. А дома хорошо. Спокойно и сухо!
Доктор вытирает лицо. Пелагея уходит в дом, возвращается за самоваром, и снова уходит. И так без конца - хлопочет, собирает на стол, уносит грязную посуду,
приносит хлеб и проч.
Егоров (просыпается, потягивается). А-а-а, вернулся наш эскулап! Не изволите ли лицезреть поручика вместо полковника? Что полковник! Они все вот с такими животами, их кормить надо! А я что? Птичка! Поклевал-поклевал, наклюкался и уснул. Маевский вам велел привет передавать и всяческие извинения. Часов в пять уехал. Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит… На дорожку мы с ним выпили, он махнул на прощанье рукой - и был таков!
Доктор. А мы патологоанатомировали-патологоанатомировали да не выпатологанатомировали. Перелом двадцати рёбер и отёк лёгкого! Спиртной запах из желудка и прочие прелести жизни. Вскрытие показало, что смерть была насильственная, происшедшая от удушения. Вот вам и селяви.
Егоров. И живым-то вам в руки лучше не попадаться, а про тех и вовсе молчу! Я ж говорю - эскулап!
Доктор. А я говорю - как ваш доктор - если вы в ближайшее время не перемените образа жизни, у вас не будет другого выхода, как попасть ко мне на стол. И произойдёт это, по-крайней мере, в ближайшие несколько лет. А, как друг, я прошу вас, Пётр Михайлович: плесните-ка мне водки! Устал я, как чёрт! Перед глазами ёлки-палки, труп этот, бабьи слёзы, канцелярские бумаги, отчёты и грязь на дорогах.
Егоров. А поедемте, Антоша, в Москву! Отдохнём, развлечёмся! Вот прямо сейчас же, немедля! Всего-то полсотни вёрст! Сходим в театр, всю ночь кутить станем, по ресторациям пройдёмся! Ну?! (Поёт.) Очи чёрные, очи страстные! Очи жгучие и прекрасные!
Доктор. В Москву. В Москву…
Егоров. Что, едем?
Доктор. Разве только до дивану.
Егоров. Ну, что такое! До дивану… Я ему со всей серьёзностью, а он, понимаешь… Ну, поедемте в Москву, а?
6.
Утро. Из-за Москвы-реки звон монастырских колоколов зовёт всех к заутрене, разливается по всей округе, эхом возвращается от ближних лесов и перелесков. Орут на улице петухи и собаки, лаются меж собой извозчики, басят дворники.
В гостиной на диване в верхней одежде спит доктор, одеяло сползло на пол. В комнате не прибрано - на столе пустая бутылка водки, стаканы, тарелки, чёрствый хлеб, потемневшие яблоки. Слышно, как на кухне хлопочет старуха-кухарка, а на окне нудно, протяжно, на одной ноте жужжит муха, потом бьётся в окно и снова жужжит.
Доктор (просыпаясь). Который час?
Пелагея (из кухни). Рассвет уж.
Доктор. Рассвет… Кому рассвет, а кому жизни нет.
Пелагея (заходит в гостиную, прибирает на столе). Нешто можно вот так, две ночи поподряд не спамши, ведь эдак-то загнётесь в два счёта, не приведи Господи…
Доктор. От скуки пили с поручиком водку, от неё в голове туман. Хорошо, в Москву не уехали. Умыться бы сейчас да чайку горячего. Или уж похмелиться, чтоб не мучиться? Так ведь нельзя, приём нынче. Вчера до того увлеклись, что ночью кровь горлом пошла. А ведь нехорошо это. Впрочем, чепуха. Реникса, как выразился Петр Михайлович, полнейшая реникса. Надо дело делать, Пелагея! Дело делать.
Пелагея (обиженно). Нешто я не делаю? За день и присесть иной раз не успеваю, ноги-то к вечеру так гудят - мочи нет, левая почернела опять, пониже колена, смотреть страшно. Я давеча лопухи с чистотелом прикладывала, кажись, полегчало.
Доктор. Лопухи! Сама ты - лопух! Я микстуру тебе зачем давал? По чайной ложке после еды трижды в день. Вот народ! Давай на стул, показывай, что там у тебя. И не говори потом, что я плохой доктор. Нет, это невероятно - лопухи!
7.
Земская больница. Здание её одноэтажное, деревянное, выкрашено зелёной краской, которая местами выгорела на солнце. По двору ходят гуси и утки, тут же играют дети.
Кабинет доктора. У окна на табурете таз с водой, кувшин, на гвоздь повешено чистое полотенце. У шкафа с инструментом и медикаментами стоит учебный макет скелета, на голове у него - шляпа. Входят доктор и фельдшер, оба в белых халатах.
Доктор (моет руки). Резать старуху надо, а страшно.
Зензинов. Так-то оно так, да ведь и не резать нельзя!
Доктор. У нас инструмента хирургического почти нет, помещение не приспособлено. Не резать же её в палате!
Зензинов. Может, в инфекционную перевести? Там какая-никакая санитария.
Доктор. Санитария и четыре человека с корью! Положим её туда, а с заразными что прикажешь делать? Их в обычные палаты помещать нельзя, иначе завтра же больницу на карантин придётся закрывать. Ладно, Фёдор, об этом после - там ещё люди на приём. А в палату отправь сиделку, и чтоб не отходила. Будет хуже - сразу за мной. На повторном обходе решим вопрос окончательно.
Зензинов (собираясь уходить, в дверях). Я, Антон Палыч, всё спросить хотел: а чего это вы шляпу на шкелет вешаете?
Доктор. Без скелета мне никак нельзя - с ним болезни объяснять проще и нагляднее. Только народ очень уж пугается моего красавца, особенно нежный пол. Одна матрона на прошлой неделе даже обморок мне устроила. Взглянула на него, пискнула - тоненько так, жалобно - да и грохнулась об пол. Вот и приходится его в шляпу рядить, чтоб вид человеческий имел.
Зензинов. И это у нас зовётся чудесами науки!
Доктор. Скажи людям заходить по одному и вели в коридоре не шуметь.
Зензинов уходит.
ПРОДОЛЖЕНИЕ - В КОММЕНТАРИЯХ