№53. Варфоломей Пастушкин Рецепт Сорокина
Действующие лица:
Владимир Георгиевич Сорокин - писатель, 55 лет.
Анна Леопольдовна - соседка писателя по лестничной клетке, 60 лет.
Чукран - продавец овощей на рынке, 30-50 лет.
2.
Владимир Сорокин с двумя сумками наперевес небыстро идет по рыночному ряду, смотрит то направо, то налево. Подходит к одной из палаток.
СОРОКИН. Свекла почем?
ЧУКРАН. Хороший свекла, сладкий, бери.
СОРОКИН. Почем?
ЧУКРАН. Двадцать семь рублей килограмм, хочешь?
СОРОКИН. Три штуки взвесь, пожалуйста.
ЧУКРАН. Четыре, хорошо?
СОРОКИН. Нет, трех достаточно.
ЧУКРАН. Морковь, будешь?
СОРОКИН. Да, одну.
ЧУКРАН. Лук, да?
СОРОКИН. Да, пару луковиц.
ЧУКРАН. Перчик?
СОРОКИН. Нет, перчик не надо. Картошки килограмма два.
ЧУКРАН. Правильно. Какой?
СОРОКИН. Вот эта почем?
ЧУКРАН. Тридцать пять.
СОРОКИН. А эта?
ЧУКРАН. Эта пятьдесят.
СОРОКИН. Давай тогда эту.
ЧУКРАН. Шесть килограмм?
СОРОКИН. Два.
ЧУКРАН. Капуста обязательно, да?
СОРОКИН. Нет, все.
ЧУКРАН. (обиженным тоном) А чеснок?
СОРОКИН. Да, давай одну головку. И все.
ЧУКРАН. Сто тридцать рублей.
Владимир Сорокин расплачивается, распределяет новые покупки по сумкам и совсем уже нагруженный идет на выход с рынка.
2.
Сорокин весь в огромных пакетах с продуктами пытается бежать к двери подъезда, которая вот-вот закроется, но пожилая дама задерживается в проходе, и, затем, они вдвоем проскальзывают внутрь. Стоят, ждут лифта, поднимаются на один и тот же этаж, некоторое время стоят на лестничной клетке, заканчивая разговор.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Здравствуйте, Владимир Георгиевич.
СОРОКИН. Здравствуйте, Анна Леопольдовна.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Я смотрю, вы накупились хорошо. Что готовить будете?
СОРОКИН. Борщ. Хочу новый рецепт попробовать.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Ой, молодец. Как люблю борщ… и уважаю. Потому что борщ - это главный русский суп, царь.
СОРОКИН. Если у меня получится, заходите пробовать.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Конечно, получится.
СОРОКИН. Не факт.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Получится, получится. А я зайду попробовать, обязательно.
СОРОКИН. Заходите.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Зайду, конечно. Только очень остро не делайте, мне нельзя острого.
СОРОКИН. Очень остро не буду.
АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА. Это хорошо, это правильно, не надо острого. Тогда зовите, сразу как приготовите.
СОРОКИН. Хорошо, Анна Леопольдовна.
Владимир Сорокин открывает дверь в квартиру и затаскивает туда свои сумки.
3.
Владимир Сорокин заносит сумки на кухню, моет овощи. Достает разделочную доску, кладет на нее свеклу. Потом поднимает овощ к глазам, рассматривает его, поглаживает ладонью. Некоторое время гладит его, после чего кладет обратно на доску и достает кухонный нож. Собирается вонзить его, но вдруг издает звук, как будто сейчас чихнет.
СОРОКИН. Ааа… аАа…
Опускает нож, упирается в стол руками, стоит так несколько секунд и вдруг бежит в соседнюю комнату, где стоит компьютер. Садится и быстро начинает печатать, громко проговаривая все вслух, к концу рассказа писатель переходит на вопль.
СОРОКИН. Савельич проснулся как всегда затемно. Потому что, если хочешь делать свое дело хорошо, густо, то надо рано вставать. А Савельич очень хотел делать свое дело густо. Чтобы от этого дела тепло всем было. Даже жарко.
Заведение у Савельича не круглосуточное, но и не шуточное. Накормить ведь всех надо, а приходит к Савельичу народу много разного. За каждым столом сидят люди и еще на улице очередные толпятся, двое или трое. А один стол всегда свободен, его придержать надо. Вдруг большой человек придет кушать. А тут и Савельич: проходите, усаживайтесь, у меня все готово, тепло, как насчет горячего сладкого борща?
Сперва Савельич глаза протер засухо и перекрестился сразу же. Потом уже опустил в бочку деревянную руки свои розовые. Студит после сна вода холодная ручки, хорошо это, правильно. По-мокрому умылся Савельич, еще раз перекрестился на всякий случай, выбрился, мешковину-локосту натянул - знает моду, Савельич, положено знать. Молодец.
Теперь зарядка: четыре раза надо присесть низенько и встать, чтобы косточки похрустели. Старым будешь, отзовется тебе, что не хрустел косточками поутру. Это все для себя, для Савельича.
А после зарядки, сразу о людях надо думать. Чем сегодня кормить? А кормить, как всегда, самым вкусным блюдом - сладким борщом красным. Красным кормить, хорошо!
Кормить - это дело жизни Савельича, как большие люди говорят: его призвание. Он всегда уследит, чтобы, кто к нему пришел, не остался голодным. Это, как большие люди говорят, - профессионализм Савельича, его Савельича честь. Да и любит Савельич смотреть, как животы пустые полными становятся. Нет большей радости, чем видеть, как гость пуговку на рубахе расстегнет или ремень распустит. Значит, не зря Савельич живет - сладкая мысль. Сладкая как борщ.
Но для того чтобы все хорошо было, надо постараться крепко. Ох, ты ж, Господи, Пресвятая Богородица, а у Савельича, Чу вчера кончился! Боже ты праведный, замечтался и забыл о главном. Там ведь свекла бурая, сахарная во дворе стоит, ночью привезена, а в хату занести некому, Чу закончился. Быстро-быстро зашевелил Савельич локотками, побежал к телефону. Надо устроить нового, свежего Чу побыстрее. Объявления Савельич не дает никогда: долго это и толку-то что? Чу и читать не умеют, а через перекупщиков себе дороже выйдет. Нет, не так глуп еще пока Савельич. У Савельича есть свой постоянный поставщик, он никогда не подведет, привезет Чу спешно и не дорого. Ему сейчас и позвонит Савельич быстренько-быстренько, и через час уже будет Чу обязательно, так ведь?
Голос в трубке неприветливый, разбуженный: «Чо?». А Савельич заулыбался, ай да смешно сейчас получится, и отвечает: «Чу». И узнан по басовитому голосу Савельич, и все понятно сразу, даже ничего больше говорить не надо. И не стали: что попусту язычком трепать. Нельзя время терять дорогое. Еще три часа пройдет, и пора будет засов тяжелый, чугунный отодвигать и двери открывать для всех приходящих. И ставни открывать для света.
Готовит борщ Савельич в темноте, руки сами готовят, памятуя. С детства научены. Разве свечку можно зажечь. Главное только, чтобы новый Чу, в темноте не оказался слоником в посудной лавке. Говорят правильно, что в темноте все Чу серые, а Савельич бы еще добавил: в темноте Чу глупые и наказать их сразу нельзя - не разглядишь куда синяк ставить.
Савельич заправил кровать, стал жевать лавровый лист: ждет значит. Тяжело сидеть без дела, но если Чу нет, то никакая работа не возможна. Потому что, Чу - это чудо: сам по себе - дрянь дрянью, а без него никуда.
Но вот, приехали, стучат со двора что есть силы, ломятся. Эх, лишь бы Чу хорошим оказался, иначе никак нельзя. Во двор ведет дверь твердая, долго ее открывать. А когда Савельич открыл, сразу на Чу посмотрел.
Ой, добро! Хороший Чу, крупный. Лохматый, не чесанный, но это ничего, главное что большой. Большому Чу глаз радуется. Сразу его можно послать свеклу таскать, а в это время с продавцом расплатиться. Ай да хорошо, густо. Люблю жизнь! Такого Чу на долго хватит, такой Чу нескоро кончиться, за такого Чу и цену заплатить не жалко.
Достал Савельич мешочек с монетами, хвалит Чу. Продавец улыбнулся, а потом говорит: «Не могу тебе, Савельич, соврать, так что сразу скажу. На счет этого Чу есть одно «но» маленькое. Очень уж он домашний. Вишь его какого откормили на домашних харчах». Савельич перебивает: «Вижу, вижу, славный Чу. Говори, сколько хочешь за него?». А продавец свое гнет: «Да ты послушай сначала. Домашний Чу, значит, и ест только с рук, иначе не будет кушать».
Да как же такое возможно? Шутка это что ли не смешная? Ну, там видно будет, надо же Чу брать, отказаться нельзя. Расплатился Савельич по умеренной цене, уехал продавец, глядь, а Чу уже всю свеклу в дом заволок и лежит, отдыхает. Хороший работник, но отдыхать ему покамест никак нельзя, дел еще невпроворот. Свеклу ведь и помыть нужно и почистить. Пнул Савельич Чу в бок ногой легонько, и закипела работа. А на славную работу любо-дорого смотреть, и время летит незаметно. Чу овощи чистит, режет, полы да столы моет, воду носит, дрова колет, печку топит. В темноте хорошо освоился, не спотыкается. Савельич же палкой-мешалкой борщ ворочает. Скоро, скоро готов будет борщ.
Полный чан на двадцать ведер, это ж тепло, это ж густо, это ж сладко, на всех кто придет хватит, а первый Савельич пробует, полную тарелку налил себе, сметанки внутрь плюхнул, хлеба отломил пшеничного, накануне испеченного. Вкусно, очень вкусно. Течет теплый борщ по горлу, течет в желудок, а хлебушек следом, корабликом. У хлебной корки своя работа - она тарелку облизывает, чтобы было чисто и чтобы остатнее тоже в рот попало. Утер губы Савельич, смотрит: Чу водицы грязной из под овощей похлебал и не шевелится, только глазами голодными за Савельичем следит. Нахмурился Савельич: лежит хлебный мякиш нетронутым, а ведь должен есть его Чу, иначе не сможет долго работать. Без подпитки труд невозможен, это Савельич точно знает.
Но брать еще раз в руки мякиш мокрый тоже не хочется, не дело это. Чу сам должен есть свою еду, Савельич ему тут не помощник. А глаза у Чу слезятся, голодный, сволочь. Его, может, уже давно не кормили. Но так чего же он не ест, чего ждет, падла? Чего он ждет гнойный? Почему он смотрит? Почему он глаза широко так открыл, сука? Почему он пялится, тварь? Почему же он лупится, дрянь мокрая? Почему он голодный, гужа? Почему он не ест, жакота? Почему, сатарата? Почему, тряка? Почему, бирятря подрягая?! Почему, габардиния муткачерчивая черкатравой притогрыжаная?!! Почему, друко аминтратепадудадудадуда супратата колит колит готфематумочка, буделье, буделье, чумо, чумо, траборо рапатапанрагино брииииии, бриииии, брииииииииииииииииии??!!
Владимир Сорокин в изнеможении склоняется над клавиатурой. Через несколько минут он медленно поднимается и идет на кухню. Овощи, оставленные на столе, скукожились, словно из них вышел весь сок, они больше не пригодны для еды. Сорокин медленно собирает их и выкидывает в помойное ведро.
СОРОКИН. Ой ты…