Чердачная история
Одним тёплым осенним вечером шаловливый ветерок взметнул пылинки, весело заплясавшие в лучах солнечного света, проникавшего через грязноватое стекло слухового окна. Старое Кресло осторожно, чтобы не порвать обивку и не потревожить старые рассохшиеся соединения, потянулось, отчего отчаянно взвыли пружины сиденья, и собралось чихнуть, но замерло, услышав, что кто-то поднимается по скрипучей лестнице, ведущей на чердак, который Кресло в последние годы уже привыкло считать своей вотчиной.
Люк в полу чердака открылся, и в нём показалась голова хозяина, беззлобно переругивающегося со своей женой.
- Да зачем они нужны, они тебе ещё не надоели? Сжечь их, да и дело с концом. Да и чердак захламлять зачем?
- Вот всё бы тебе выбрасывать да сжигать! Мало ли что. Пусть стоят, на всякий случай! - и, подпустив в голос шутовских интонаций, женщина заныла: - А то ведь по миру пойдё-ё-ё-ём….
- Ладно, тёмные боги с ними, подавай по одной…
Отчаянно чихая, хозяин дома составил пяток табуреток и маленькую скамеечку в дальнем углу и, хохотнул, закрывая люк:
- Жена, с тебя пол-литра! Обновку обмыть надо, иначе новые стулья стоять не будут!
- Фиг тебе, а не пол-литра, алкота деревенская! - донёсся до мебели весёлый женский голос, и на чердаке вновь наступила тишина.
Табуретки сбились в кучку и начали о чём-то тихонько шушукаться, изредка поглядывая в сторону Кресла. То, прислушавшись, но ни слова не разобрав, решило познакомиться с новыми обитателями. Сказать по правде, Креслу ужасно надоело одиночество. Да, на чердак иногда залетали Воробьи и Голуби, но о чём, о чём было беседовать утончённому аристократу с теми, чьи интересы не простирались дальше ближайших помоек и рассказов о том, кто кому вчера начистил клюв, наклевавшись забродившего варенья.
- Добрый день, судари мои! - куртуазно проскрипело Кресло, приковыляв к новичкам, прихрамывая на одну ножку.
- ЗдорОво! - произнесла одна из Табуреток, с треснутым сиденьем и ножками, изрядно поточенными котами. - А ты кто? Вроде по виду - из нас, из табуреток, но какая-то ты неправильная, очень большая! Чернобыльская что ли? Или болеешь? Вон и шкура вся красная, и ноги кривые…
- Отнюдь. Я и не болею, и не чернобыльская (кстати, что это такое?), как вы изволили выразиться. И я даже не табуретка. Я - Кресло! - величаво произнесло оно, чуть шаркнув ножкой. - И это не шкура, а моя самая натуральная обивка! Между прочим, из французского плюша!
- А, так ты заграничная штучка! - ехидно хихикнула Скамеечка откуда-то из-за ножек Табуреток. - Же не манж па, алон занфан де ля патри, ткскзть…. Ей было почти ничего не видно, и она, пыхтя и лягаясь, стала пробираться «в передние ряды».
- Вы ошибаетесь, маленькая леди! Я сделано из дуба, выросшего в Тульской губернии. Так что я русское до самого последнего годового кольца. А вот откуда вы знаете французский?
Продравшись сквозь ножки больших товарищей (и пару раз огрызнувшись матом на тех, кто начал возмущаться из-за оттоптанных конечностей), Скамеечка уставилась на Кресло:
- Я стояла перед телевизором, по которому крутили всякие фильмы, которые любил смотреть мой хозяин. А на меня он ставил ноги. Ну вот как-то и поднаблатыкалась…
Кресло едва заметно сморщило обивку: его покоробили жаргон и манеры собеседницы. Однако оно ничего не сказало, потому что ему очень хотелось общения, пусть даже и с выходцами «из народа».
- А с вами случилась, наверное, та же самая история, что и со мной? - вежливо обратилось оно к новым обитателя чердака. - Вы стали ненужными, верно?
- Дык эта, елы-палы… Известно, чо случилось. Не нужны мы стали, по-простецки выглядим! - саркастически скрипнула царгами самая старшая по виду Табуретка с облупившейся краской. - Хозяева, вишь, рекламы насмотрелись, в город поехали, прикупили себе «компле-е-е-ект кр-е-е-есел из рота-а-а-анга, только сего-о-одня, всего за стопиццот де-е-енег!» - последние слова она протянула мерзким голосом телевизионного офени с пятым размером груди и силиконовыми губами. - А то, что мы им долгие годы верой и правдой - это ничо, да? Да за столько лет мы им всего несколько раз только под ноги попались, когда они по дому шастали. А они нас… Эх-х-х…
В повисшей тишине прозвучал голос одной из относительно новых Табуреток:
- А расскажи…те нам о себе! Наверное, на тебя.. вас садилось гораздо больше задн… - она поперхнулась. - людей? Мы-то только наших хозяев с тыла видели, да деревенские иногда захаживали, вот и всё.
Кресло ненадолго задумалось:
- Что же вам рассказать-то, с чего начать… Жизнь-то долгая была. Сделали меня лет сто тридцать... Или сто сорок уже? Вот память стала… В общем, в Санкт-Петербурге, стольном граде тогдашнем, специально для царского дворца. Нас было 50 совершенно одинаковых Кресел.
- Точно, буржуй! - не удержавшись, съехидничала Скамеечка, но умолкла под осуждающими взглядами глазков-сучков товарок.
- Ах, милые друзья, вы не представляете, как это всё было замечательно: балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки… Я ощущало на себе тяжесть министров, иностранных послов, других особо знатных.. Лиц, да. На меня даже пару раз присаживался сам государь-император! Так проходил год за годом.
Но в один прекрасный день моя безбедная и в чём-то даже шикарная жизнь закончилась: в зал, где я стояло, ворвались какие-то пьяные люди, а один даже замахнулся на меня винтовкой со штыком. Перед моим взором пронеслась вся жизнь: вот я - ещё заготовка, которую крутит в своих шершавых руках мастер-краснодеревщик Прохор Семёныч. Вот я в ряду своих товарищей, сверкая золотыми подлокотниками, стою у стен тронного зала, как на параде. Вот старик Поликарпыч, которому кто-то из фрейлин пожаловалась, что я скриплю, когда она забирается на колени к своему кавалеру, аккуратно подпускает клея в мои пазы и рассказывает о своей внучке, которую он изредка приводил во дворец и, сторожко оглядываясь, позволял недолго посидеть на мне…
На моё счастье, его оттащил в сторону другой человек, в кожаной куртке, и, усевшись на меня, долго рассказывал первому, что я - достояние республики, и поэтому со мной надо обращаться бережно. А следующей ночью он потихоньку утащил меня к себе домой, в большую квартиру. Там я познакомилось с двумя братьями - Венскими Стульями, которых наш тогдашний хозяин тоже откуда-то принёс вскоре после меня.
Ах, как я завидовало их гнутым спинкам и прямым стройным ножкам! Они казались мне такими утончёнными натурами, тем более что родом они были из самой Вены! А они, в свою очередь, частенько говорили, что хотели бы обладать таким же массивным телом, резными позолоченными подлокотниками и дорогой обивкой благородного вишнёвого цвета, как у меня. Правда, позолота за эти годы у меня изрядно протёрлась, да и на обивке появились зацепки из-за заклёпок на куртке моего хозяина, но всё-таки я выглядело ещё весьма импозантно!
Потом мой тогдашний хозяин почему-то уехал в деревню, купив этот дом. Братья-Стулья поехали вместе со мной. Так, не торопясь прошёл ещё десяток лет. Мы мало что видели. Лишь иногда к хозяину заходили какие-то страшные люди, с оружием. Они обсуждали какие-то непонятные вещи. Но мы с Венскими Стульями старались особо не вслушиваться в их разговоры.
Однажды ночью моего хозяина убили, и с тех пор у меня на обивке видны капли его крови.
Потом несколько лет дом стоял пустой. Нам было очень одиноко и холодно, мы мечтали о том, что на нас снова кто-нибудь сядет. И однажды мы дождались, но совсем не того, чего ожидали. В дом вошли люди в серой форме, с оружием. Они разговаривали на том языке, который немного понимали Венские Стулья. Они переводили мне их слова, из чего я понял, что на нашу землю пришли захватчики. Но в доме они прожили недолго. Зимой пришли другие люди, разговаривавшие по-русски. Я с ужасом наблюдало, как они, недолго думая, сожгли Братьев-Стульев в печке, сокрушаясь о том, что какие-то «фашисты» извели весь лес в округе. Потом они ушли, и я опять осталось в одиночестве.
Я с грустью и отчаянием смотрело в окно, за которым шли года.
Но какой-то из вёсен все резко поменялось. В дом, нарушив его тишину и даже некую затхлость, вошла пара средних лет. Им, насколько я поняло, этот дом достался по наследству от того, «кожаного». Я им сразу не приглянулось, они почему-то с порога назвали меня «буржуазной отрыжкой», и меньше, чем через неделю отправили в ссылку на чердак. Я не знаю, кем меня заменили, но разве это важно? Мне было очень обидно, но разве я могло протестовать?
Старая Табуретка пробормотала:
- Нами и заменили. Мы были рады новому месту, новым людям. А теперь, получается, наши судьбы весьма схожи: мы стали ненужными новым хозяевам - детям тех, которые отнесли на чердак вас.
- Ладно, поживём - увидим. - тихонько сказало Кресло. - Может быть, когда-нибудь мы вновь пригодимся кому-то из людей…
И, столпившись у грязноватого оконца, старая мебель, тихонько перешёптываясь, стала глядеть на первые клины журавлей, улетающих на юг…
Люк в полу чердака открылся, и в нём показалась голова хозяина, беззлобно переругивающегося со своей женой.
- Да зачем они нужны, они тебе ещё не надоели? Сжечь их, да и дело с концом. Да и чердак захламлять зачем?
- Вот всё бы тебе выбрасывать да сжигать! Мало ли что. Пусть стоят, на всякий случай! - и, подпустив в голос шутовских интонаций, женщина заныла: - А то ведь по миру пойдё-ё-ё-ём….
- Ладно, тёмные боги с ними, подавай по одной…
Отчаянно чихая, хозяин дома составил пяток табуреток и маленькую скамеечку в дальнем углу и, хохотнул, закрывая люк:
- Жена, с тебя пол-литра! Обновку обмыть надо, иначе новые стулья стоять не будут!
- Фиг тебе, а не пол-литра, алкота деревенская! - донёсся до мебели весёлый женский голос, и на чердаке вновь наступила тишина.
Табуретки сбились в кучку и начали о чём-то тихонько шушукаться, изредка поглядывая в сторону Кресла. То, прислушавшись, но ни слова не разобрав, решило познакомиться с новыми обитателями. Сказать по правде, Креслу ужасно надоело одиночество. Да, на чердак иногда залетали Воробьи и Голуби, но о чём, о чём было беседовать утончённому аристократу с теми, чьи интересы не простирались дальше ближайших помоек и рассказов о том, кто кому вчера начистил клюв, наклевавшись забродившего варенья.
- Добрый день, судари мои! - куртуазно проскрипело Кресло, приковыляв к новичкам, прихрамывая на одну ножку.
- ЗдорОво! - произнесла одна из Табуреток, с треснутым сиденьем и ножками, изрядно поточенными котами. - А ты кто? Вроде по виду - из нас, из табуреток, но какая-то ты неправильная, очень большая! Чернобыльская что ли? Или болеешь? Вон и шкура вся красная, и ноги кривые…
- Отнюдь. Я и не болею, и не чернобыльская (кстати, что это такое?), как вы изволили выразиться. И я даже не табуретка. Я - Кресло! - величаво произнесло оно, чуть шаркнув ножкой. - И это не шкура, а моя самая натуральная обивка! Между прочим, из французского плюша!
- А, так ты заграничная штучка! - ехидно хихикнула Скамеечка откуда-то из-за ножек Табуреток. - Же не манж па, алон занфан де ля патри, ткскзть…. Ей было почти ничего не видно, и она, пыхтя и лягаясь, стала пробираться «в передние ряды».
- Вы ошибаетесь, маленькая леди! Я сделано из дуба, выросшего в Тульской губернии. Так что я русское до самого последнего годового кольца. А вот откуда вы знаете французский?
Продравшись сквозь ножки больших товарищей (и пару раз огрызнувшись матом на тех, кто начал возмущаться из-за оттоптанных конечностей), Скамеечка уставилась на Кресло:
- Я стояла перед телевизором, по которому крутили всякие фильмы, которые любил смотреть мой хозяин. А на меня он ставил ноги. Ну вот как-то и поднаблатыкалась…
Кресло едва заметно сморщило обивку: его покоробили жаргон и манеры собеседницы. Однако оно ничего не сказало, потому что ему очень хотелось общения, пусть даже и с выходцами «из народа».
- А с вами случилась, наверное, та же самая история, что и со мной? - вежливо обратилось оно к новым обитателя чердака. - Вы стали ненужными, верно?
- Дык эта, елы-палы… Известно, чо случилось. Не нужны мы стали, по-простецки выглядим! - саркастически скрипнула царгами самая старшая по виду Табуретка с облупившейся краской. - Хозяева, вишь, рекламы насмотрелись, в город поехали, прикупили себе «компле-е-е-ект кр-е-е-есел из рота-а-а-анга, только сего-о-одня, всего за стопиццот де-е-енег!» - последние слова она протянула мерзким голосом телевизионного офени с пятым размером груди и силиконовыми губами. - А то, что мы им долгие годы верой и правдой - это ничо, да? Да за столько лет мы им всего несколько раз только под ноги попались, когда они по дому шастали. А они нас… Эх-х-х…
В повисшей тишине прозвучал голос одной из относительно новых Табуреток:
- А расскажи…те нам о себе! Наверное, на тебя.. вас садилось гораздо больше задн… - она поперхнулась. - людей? Мы-то только наших хозяев с тыла видели, да деревенские иногда захаживали, вот и всё.
Кресло ненадолго задумалось:
- Что же вам рассказать-то, с чего начать… Жизнь-то долгая была. Сделали меня лет сто тридцать... Или сто сорок уже? Вот память стала… В общем, в Санкт-Петербурге, стольном граде тогдашнем, специально для царского дворца. Нас было 50 совершенно одинаковых Кресел.
- Точно, буржуй! - не удержавшись, съехидничала Скамеечка, но умолкла под осуждающими взглядами глазков-сучков товарок.
- Ах, милые друзья, вы не представляете, как это всё было замечательно: балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки… Я ощущало на себе тяжесть министров, иностранных послов, других особо знатных.. Лиц, да. На меня даже пару раз присаживался сам государь-император! Так проходил год за годом.
Но в один прекрасный день моя безбедная и в чём-то даже шикарная жизнь закончилась: в зал, где я стояло, ворвались какие-то пьяные люди, а один даже замахнулся на меня винтовкой со штыком. Перед моим взором пронеслась вся жизнь: вот я - ещё заготовка, которую крутит в своих шершавых руках мастер-краснодеревщик Прохор Семёныч. Вот я в ряду своих товарищей, сверкая золотыми подлокотниками, стою у стен тронного зала, как на параде. Вот старик Поликарпыч, которому кто-то из фрейлин пожаловалась, что я скриплю, когда она забирается на колени к своему кавалеру, аккуратно подпускает клея в мои пазы и рассказывает о своей внучке, которую он изредка приводил во дворец и, сторожко оглядываясь, позволял недолго посидеть на мне…
На моё счастье, его оттащил в сторону другой человек, в кожаной куртке, и, усевшись на меня, долго рассказывал первому, что я - достояние республики, и поэтому со мной надо обращаться бережно. А следующей ночью он потихоньку утащил меня к себе домой, в большую квартиру. Там я познакомилось с двумя братьями - Венскими Стульями, которых наш тогдашний хозяин тоже откуда-то принёс вскоре после меня.
Ах, как я завидовало их гнутым спинкам и прямым стройным ножкам! Они казались мне такими утончёнными натурами, тем более что родом они были из самой Вены! А они, в свою очередь, частенько говорили, что хотели бы обладать таким же массивным телом, резными позолоченными подлокотниками и дорогой обивкой благородного вишнёвого цвета, как у меня. Правда, позолота за эти годы у меня изрядно протёрлась, да и на обивке появились зацепки из-за заклёпок на куртке моего хозяина, но всё-таки я выглядело ещё весьма импозантно!
Потом мой тогдашний хозяин почему-то уехал в деревню, купив этот дом. Братья-Стулья поехали вместе со мной. Так, не торопясь прошёл ещё десяток лет. Мы мало что видели. Лишь иногда к хозяину заходили какие-то страшные люди, с оружием. Они обсуждали какие-то непонятные вещи. Но мы с Венскими Стульями старались особо не вслушиваться в их разговоры.
Однажды ночью моего хозяина убили, и с тех пор у меня на обивке видны капли его крови.
Потом несколько лет дом стоял пустой. Нам было очень одиноко и холодно, мы мечтали о том, что на нас снова кто-нибудь сядет. И однажды мы дождались, но совсем не того, чего ожидали. В дом вошли люди в серой форме, с оружием. Они разговаривали на том языке, который немного понимали Венские Стулья. Они переводили мне их слова, из чего я понял, что на нашу землю пришли захватчики. Но в доме они прожили недолго. Зимой пришли другие люди, разговаривавшие по-русски. Я с ужасом наблюдало, как они, недолго думая, сожгли Братьев-Стульев в печке, сокрушаясь о том, что какие-то «фашисты» извели весь лес в округе. Потом они ушли, и я опять осталось в одиночестве.
Я с грустью и отчаянием смотрело в окно, за которым шли года.
Но какой-то из вёсен все резко поменялось. В дом, нарушив его тишину и даже некую затхлость, вошла пара средних лет. Им, насколько я поняло, этот дом достался по наследству от того, «кожаного». Я им сразу не приглянулось, они почему-то с порога назвали меня «буржуазной отрыжкой», и меньше, чем через неделю отправили в ссылку на чердак. Я не знаю, кем меня заменили, но разве это важно? Мне было очень обидно, но разве я могло протестовать?
Старая Табуретка пробормотала:
- Нами и заменили. Мы были рады новому месту, новым людям. А теперь, получается, наши судьбы весьма схожи: мы стали ненужными новым хозяевам - детям тех, которые отнесли на чердак вас.
- Ладно, поживём - увидим. - тихонько сказало Кресло. - Может быть, когда-нибудь мы вновь пригодимся кому-то из людей…
И, столпившись у грязноватого оконца, старая мебель, тихонько перешёптываясь, стала глядеть на первые клины журавлей, улетающих на юг…