Фем дискурс, образ правильной жертвы и другие интересные истории. Часть 2
Как правильно собирать сочувствие и помощь в замкнутом сообществе
В первой части я рассказывала истории бездомной Оксаны и наркоманки Крис. А теперь поговорим о реакциях на них и их участников.
Истории помощи бездомной Оксане и наркоманке Крис собрали совершенно противоположные реакции в закрытых фем-группах. Вопрос эффективности помощи даже не рассматривался, как значимый критерий. Точнее, его вообще проигнорировали, сосредоточившись на эмоциях вокруг ситуаций, а не на конкретных действиях их участников.
Анастасия Макеева была сразу определена в "мизогинки". Участницы сообщества оскорбились предположениями, что деклассированная женщина может сбегать из реабилитационного центра не потому что он объективно плох, а потому что там с мужиками встречаться не дают. Им показалось, что настойчивое желание спровадить Оксану в больницу ради заботы о будущем ее ребенка унизительно и лишает женщину как свободы выбора, так и субъектности в отношениях. Впрочем, я не исключаю, что они просто не поняли, какая судьба ждала ребенка в случае подкустовых, пардон, домашних, родов. С их точки зрения, нехорошая Макеева не хотела входить обстоятельства и понимать сложности жизни Оксаны, оправдывать ее объективно тяжелым детством ее нынешнюю ситуацию и брошенных детей. Настя почему-то больше думала о будущем ребенке женщины, чем о ней, утверждала, что детские беды остались в прошлом, и видела перед собой взрослую женщину, которая сама отвечает за свою жизнь. Макеева смела писать, что Оксане не помочь, вслух рассуждала об организации перевязки труб во время родов (чем лишала женщину репродуктивной свободы) и заранее планировала, как именно передать ребенка вполне социальной родне по отцу. Просто исходя из того, что у женщины уже есть брошенные ей дети, жизнью которых она не интересуется, и планами самой Оксаны воссоединиться с любимым (не отцом ребенка) в памятнике паровозу.
Волонтеров же, помогавших Кристине, в сообществе хвалили и поддерживали. Ведь волонтеры вошли в тяжелое положение женщины. Они сразу поняли, насколько нелегка судьба Кристины и, можно сказать, плакали над этой судьбой вместе с ней. Они не описывали язвы от употребления наркотиков, они не перечисляли сухим языком милицейского протокола список социальных болезней, технично обходили и вопрос грядущей судимости за распространение наркотиков (понятно же, что женщину со стажем употребления около 20 лет гнусно подставили), и причины, по которым Крис оказалась в инвалидном кресле. Точнее, они с радостью транслировали позицию Крис "кругом враги, врачи-изверги, я бедная овечка". Раз Крис рассказывает, что причиной практической потери ноги и утраты возможности перемещаться стала попытка слезть с героина и введение метадона под колено грязным шприцем, значит, так оно и есть. Человеку надо верить на слово. Волонтеры понимали, принимали и поддерживали Крис вместе со всеми ее жизненными выборами. Во всем, даже в употреблении наркотиков, ведь это личное решение человека, не надо его демонизировать. Оно ведь никак не влияет на личность.
В прошлом году я писала, что исходя даже из обсуждения этих двух историй можно сделать несколько выводов.
Участницы закрытой фем группы предпочитают примерять на себя позиции и жизненные выборы деклассированных несчастненьких Оксаны и Крис. Им не близки интересы и задачи ни мамы Кристины, вырастившей без какой-либо поддержки тяжелобольного ребенка, ни Анастасии Макеевой, чья цель максимально эффективно "оживить трупик", выдать удочку деклассированной маме или быстро пристроить новорожденного ребенка, чтобы потом не искать его с матерью по кустам и притонам (и не хоронить). То есть имея выбор между "представить себя на месте человека, создающего проблемы окружающим" и "представить себя на месте человека, эти проблемы решающего на регулярной основе и за счет своих личных сил и времени" эти женщины однозначно выбирают первое и поддерживают тех волонтеров и благотворительные проекты, которые в достаточной степени декларируют уважение к праву подопечных сидеть в той заднице, куда они по своей воле залезли. Любая критика жизненных выборов этих людей оказывается в их глазах обвинением жертвы, по определению несправедливым и отвратительным.
В итоге фем дискурс оказывается таким же дискурсом насилия, меняется только объект осуждения и выражения негативных эмоций, своеобразный козел отпущения, виноватый во всех бедах. И Макеева, и мать Кристины в этом дискурсе оказываются постоянно должны: не выгорать, поддерживать любую херь, которую вытворяют подопечные, входить в положение и думать о высоких целях. Общество тоже оказывается должно: например, не обсуждать, почему люди оказались в столь бедственном положении, и ни в коем случае не разбирать их ошибки и жизненные выборы, ведь это "обвинение жертвы". А Кристины и Оксаны не должны ничего. Ни как-то самостоятельно управляться своей жизнью так, чтобы не оказываться в подопечных у гадкой Макеевой, ни заботиться о своих детях или хотя бы предохраняться, если оные дети им не нужны. То есть этот дискурс по сути не предполагает выхода из цикла насилия, он, как и патриархат, дает возможность сменить флаги, уютно устроится в углу и продолжать поиск виноватых ближних, паразитируя на достаточно дальних.
Правда, и требования, выдвигаемые к "правильной жертве" в этом дискурсе оказываются ничуть не менее жесткими, чем в патриархате.
В первой части я рассказывала истории бездомной Оксаны и наркоманки Крис. А теперь поговорим о реакциях на них и их участников.
Истории помощи бездомной Оксане и наркоманке Крис собрали совершенно противоположные реакции в закрытых фем-группах. Вопрос эффективности помощи даже не рассматривался, как значимый критерий. Точнее, его вообще проигнорировали, сосредоточившись на эмоциях вокруг ситуаций, а не на конкретных действиях их участников.
Анастасия Макеева была сразу определена в "мизогинки". Участницы сообщества оскорбились предположениями, что деклассированная женщина может сбегать из реабилитационного центра не потому что он объективно плох, а потому что там с мужиками встречаться не дают. Им показалось, что настойчивое желание спровадить Оксану в больницу ради заботы о будущем ее ребенка унизительно и лишает женщину как свободы выбора, так и субъектности в отношениях. Впрочем, я не исключаю, что они просто не поняли, какая судьба ждала ребенка в случае подкустовых, пардон, домашних, родов. С их точки зрения, нехорошая Макеева не хотела входить обстоятельства и понимать сложности жизни Оксаны, оправдывать ее объективно тяжелым детством ее нынешнюю ситуацию и брошенных детей. Настя почему-то больше думала о будущем ребенке женщины, чем о ней, утверждала, что детские беды остались в прошлом, и видела перед собой взрослую женщину, которая сама отвечает за свою жизнь. Макеева смела писать, что Оксане не помочь, вслух рассуждала об организации перевязки труб во время родов (чем лишала женщину репродуктивной свободы) и заранее планировала, как именно передать ребенка вполне социальной родне по отцу. Просто исходя из того, что у женщины уже есть брошенные ей дети, жизнью которых она не интересуется, и планами самой Оксаны воссоединиться с любимым (не отцом ребенка) в памятнике паровозу.
Волонтеров же, помогавших Кристине, в сообществе хвалили и поддерживали. Ведь волонтеры вошли в тяжелое положение женщины. Они сразу поняли, насколько нелегка судьба Кристины и, можно сказать, плакали над этой судьбой вместе с ней. Они не описывали язвы от употребления наркотиков, они не перечисляли сухим языком милицейского протокола список социальных болезней, технично обходили и вопрос грядущей судимости за распространение наркотиков (понятно же, что женщину со стажем употребления около 20 лет гнусно подставили), и причины, по которым Крис оказалась в инвалидном кресле. Точнее, они с радостью транслировали позицию Крис "кругом враги, врачи-изверги, я бедная овечка". Раз Крис рассказывает, что причиной практической потери ноги и утраты возможности перемещаться стала попытка слезть с героина и введение метадона под колено грязным шприцем, значит, так оно и есть. Человеку надо верить на слово. Волонтеры понимали, принимали и поддерживали Крис вместе со всеми ее жизненными выборами. Во всем, даже в употреблении наркотиков, ведь это личное решение человека, не надо его демонизировать. Оно ведь никак не влияет на личность.
В прошлом году я писала, что исходя даже из обсуждения этих двух историй можно сделать несколько выводов.
Участницы закрытой фем группы предпочитают примерять на себя позиции и жизненные выборы деклассированных несчастненьких Оксаны и Крис. Им не близки интересы и задачи ни мамы Кристины, вырастившей без какой-либо поддержки тяжелобольного ребенка, ни Анастасии Макеевой, чья цель максимально эффективно "оживить трупик", выдать удочку деклассированной маме или быстро пристроить новорожденного ребенка, чтобы потом не искать его с матерью по кустам и притонам (и не хоронить). То есть имея выбор между "представить себя на месте человека, создающего проблемы окружающим" и "представить себя на месте человека, эти проблемы решающего на регулярной основе и за счет своих личных сил и времени" эти женщины однозначно выбирают первое и поддерживают тех волонтеров и благотворительные проекты, которые в достаточной степени декларируют уважение к праву подопечных сидеть в той заднице, куда они по своей воле залезли. Любая критика жизненных выборов этих людей оказывается в их глазах обвинением жертвы, по определению несправедливым и отвратительным.
В итоге фем дискурс оказывается таким же дискурсом насилия, меняется только объект осуждения и выражения негативных эмоций, своеобразный козел отпущения, виноватый во всех бедах. И Макеева, и мать Кристины в этом дискурсе оказываются постоянно должны: не выгорать, поддерживать любую херь, которую вытворяют подопечные, входить в положение и думать о высоких целях. Общество тоже оказывается должно: например, не обсуждать, почему люди оказались в столь бедственном положении, и ни в коем случае не разбирать их ошибки и жизненные выборы, ведь это "обвинение жертвы". А Кристины и Оксаны не должны ничего. Ни как-то самостоятельно управляться своей жизнью так, чтобы не оказываться в подопечных у гадкой Макеевой, ни заботиться о своих детях или хотя бы предохраняться, если оные дети им не нужны. То есть этот дискурс по сути не предполагает выхода из цикла насилия, он, как и патриархат, дает возможность сменить флаги, уютно устроится в углу и продолжать поиск виноватых ближних, паразитируя на достаточно дальних.
Правда, и требования, выдвигаемые к "правильной жертве" в этом дискурсе оказываются ничуть не менее жесткими, чем в патриархате.