А еще как-то мне приснился сон. Все из нас хотя бы раз в жизни видели сон и летали во сне. С годами полеты во сне удаются всё реже, не то что в детстве, когда почти каждую ночь мне
снились то макушки дачного леса (состоял он почему-то из яблонь, но был именно лесом), то крыши домов в Измайлово ( они были самые-самые разные: и пятиэтажек, и девятиэтажек, и скольки-хочешь-этажек; были крыши и двускатные в жестью, крашеной медвежьего цвета суриком, и просто плоские, причем обязательно на крышах были разные антенны и сидели голуби), то почему-то футбольное поле с игроками, здоровающимися перед началом матча…
Так вот, в этом сне я качался на самой большой тарзанке, которая только может быть: её канат (странно что не пожарный шланг) уходил в небо, синее настолько, насколько оно бывает синим в разгар лета. Раскачался я на той тарзанке неслабо: витая над городом, я видел по очереди все его округа, земля и всё те же крыши проносились подо мной, как асфальт проносится внизу под окном автобуса, но на скорости совершенно невероятной.
Вскоре я начал замечать, что канат, уходящий в небо, начинает не то что бы убавлять свой ход, но наоборот, снижаясь, укорачиваться, хотя точку крепления этого исполинского маятника видеть я так и не мог. Дома, улицы, прохожие, машины, трамваи по-прежнему проносились внизу, я уже едва не задевал их пальцами босых ног. В один миг канат начал падать, но тут же зацепился за висящие в воздухе натянутые между домами провода и я стал, замедляясь, спускаться к земле. «Самое главное, - думал я, - не задеть какой-нибудь дом.» Что и произошло. Канат сполз на крышу пятиэтажки и я, отчаянно впиваясь пальцами в белые волокна, полетел в последний полупериод раскачивания на сем странном снаряде…
Я проснулся. Надеюсь, кусты хоть как-то смягчили моё приземление…