"Птица и меч" Эми Хармон
С гордостью представляю роман, над которым работала зимой. :) По жанру это феминистическое романтическое фэнтези в средневековом антураже - причем в означенном уравнении важны все переменные. Рекомендую тем, кто хочет прочесть цельную (а не растянутую на миллион томов) историю с сильной героиней, не ждущей у моря погоды, харизматичным героем, у которого есть не только мускулы, но и мозги, правдоподобным развитием отношений и действительно классным языком, который я искренне постаралась воспроизвести в переводе. Совсем скоро выходит companion novel, вторая книга в том же сеттинге, но "Птица и меч" абсолютно самостоятельна, так что можете читать без опаски нарваться на клифхэнгер.
"Есть старая легенда: когда-то давно Создатель подарил людям четыре слова, четыре волшебных дара - так появились Пряхи, Перевертыши, Целители и Рассказчики. Но когда в одном мире живут Одаренные и те, кому магия неподвластна, - неравенство и зависть неизбежны.
Однажды могущественный король запретил Одаренным колдовать, дабы оградить их от искушения возвыситься над простыми людьми. И хоть в королевстве Джеру веками искореняли магию, все равно рождались те, кто способен творить заклинания.
У Ларк есть особый дар: ее слова наделены невероятной силой. Но дар сулит лишь смерть - именно из-за него жестокий король Золтев убил ее мать. Перед смертью Мешара, чтобы защитить дочь, приказала ей навек замолчать. Но как сложно жить в мире, когда он полон слов, а ты не в силах произнесли вслух ни одного!
Опасаясь дара Ларк, отец пытается оградить ее от мира, но напрасно - однажды девушку берет в плен молодой король Тирас, сын Золтева. Она снова заперта, но ей нечего бояться: у Тираса доброе сердце. Впрочем, он хранит один секрет: каждую ночь король исчезает и возвращается лишь поутру. С каким чудовищем он борется и почему раз за разом проигрывает? Ларк предстоит разгадать эту загадку и помочь королю... исцелиться. Но услышит ли король ее слова?"
Эми Хармон
Птица и меч
Во имя слова, что быстрее стрелы
И острее обоюдоострого меча,
Раскалывающего извечное единство
Души и духа,
Кости и плоти,
Мыслей и устремлений сердца
Пролог
Она была такой крохой. Глаза - вот и все, что было в ней большого: серьезные и серые, словно туман, клубящийся на болотах, они, казалось, занимали ее лицо целиком. В пять весен она выглядела от силы трехлетней, а хрупкость ее вызывала у меня неподдельную тревогу. Впрочем, в ее миниатюрности не было и следа нездоровья. По правде говоря, с самого рождения она не болела ни разу. Телосложением она скорее походила на птичку - легкую, как ветер, и такую же изящную. Тонкие кости, мелкие черты, заостренный подбородок и эльфийские ушки. Что же до ее светло-каштановых волос, их тяжелый мягкий водопад не раз напоминал мне птичье оперение, когда я заключала дочь в порывистые объятья.
Ларк, «жаворонок» на местном наречии. Имя вспыхнуло у меня в сознании, едва я ее увидела - и я приняла его как подарок, со спокойной душой доверившись Отцу Всех Слов.
- Что ты тут делаешь? - Я постаралась придать голосу строгость, но дочь ничуть не испугалась - хоть я и застала ее в неположенном месте. Я боялась, что она исколет пальцы о веретено прялки или вывалится из просторных окон, выходящих во двор. Эта комнатка была моим заповедным местом, и за минувшие годы мы с дочерью провели здесь немало прекрасных минут. Но ей запрещалось подниматься сюда без меня.
- Я делаю кукол, - ответила она глубоким звучным голосом, который составлял комический контраст с обликом хозяйки. Между изогнутых губ показался розовый язычок - свидетельство крайнего сосредоточения. Ларк перетягивала шнурком набитую чем-то тряпку: по-видимому, той предстояло превратиться в голову, хоть и не слишком симметричную. Рядом лежали заготовки для рук и ног и три почти готовые куклы.
- Ларк, я же говорила тебе не ходить сюда одной, - нахмурилась я. - Для маленькой девочки здесь небезопасно. И тебе нельзя использовать слова в мое отсутствие.
- Но тебя не было так долго! - возразила дочь, поднимая на меня полные скорби глаза.
- Не смотри на меня так. Это не оправдание непослушанию.
Она опустила голову, плечи поникли.
- Прости, мамочка.
- Обещай, что запомнишь и будешь слушаться.
- Обещаю, что запомню… и буду слушаться.
Я выждала мгновение, позволяя клятве пропитать воздух и связать нас обеих невидимой нитью.
- Что ж... Расскажи мне о своих куклах.
- О! Эта любит танцевать, - и Ларк указала на комковатую фигурку слева от себя. - Эта любит высоту...
- Совсем как одна моя знакомая девочка, - перебила я с мягкой усмешкой.
- Да. Прямо как я. А это любит прыгать!
- А эта? - Я указала на марионетку, которая только что обрела голову и конечности.
- А это принц.
- Принц?
- Ага. Принц Кукол. Он умеет летать.
- Без крыльев?
- Чтобы летать, не нужны крылья, - рассмеялась Ларк, повторяя услышанную от меня же премудрость.
- А что нужно? - спросила я, испытывая дочь.
Огромные серые глаза вспыхнули.
- Слова.
- Покажи мне, - прошептала я.
Она подняла ближайшую куклу и прижалась губами к ее груди - в том месте, где у человека было бы сердце.
- Танцуй, - выдохнула Ларк со всей возможной верой. Затем поставила фигурку на пол, и мы обе замерли в ожидании. Не прошло и пары секунд, как маленький лоскутный человечек начал извиваться и, уморительно вскидывая руки и ноги, засеменил по комнате. Я тихо рассмеялась. Ларк взяла вторую куклу.
- Скачи, - велела она, впечатав слово в тряпичную грудь. Марионетка тут же ожила, выскользнула у нее из рук и бесшумными прыжками понеслась догонять собрата-танцора.
Затем Ларк подарила по слову оставшимся куклам. Мы с восторгом наблюдали, как третья фигурка принялась карабкаться по занавеске, а Принц взмыл в воздух, раскинув мешковатые руки наподобие крыльев. Он то взлетал ввысь, то снова нырял к полу, будто счастливая птица.
Ларк рассмеялась, захлопала в ладоши и пустилась в пляс вместе со своими новыми друзьями. Я с удовольствием присоединилась к их танцу. Игра так нас увлекла, что я с трудом расслышала шаги в коридоре, прежде чем стало слишком поздно. Какая наивность! Обычно я бывала куда осмотрительней.
- Ларк, забери слова! - крикнула я, спеша запереть дверь.
Дочь схватила куклу-танцора и забрала оживившее ее слово способом, которому я ее научила: произнеся недавний приказ задом наперед.
- Йуцнат!
Марионетка безвольно обмякла. Ларк поймала фигурку, которая продолжала скакать у ее ног, и точно так же вернула подаренное ей слово, прошептав:
- Ичакс!
В дверь уже колотили. С той стороны донесся напряженный голос моего слуги Буджуни:
- Леди Мешара! Король здесь. Лорд Корвин хочет видеть вас сейчас же.
Я поймала куклу-скалолаза, которая карабкалась по каменной стене рядом с массивной дверью, перебросила ее Ларк, и вскоре та затихла в руках дочери, как и остальные.
- Где летун? - прошипела я, лихорадочно оглядывая высокие балки и темные своды комнаты. На краю зрения что-то мелькнуло, и я, рывком обернувшись, наконец его приметила. Пока мы ловили других кукол, Принц выскользнул в открытое окно и теперь трепетал на ветру, словно подхваченный ветром платок. Вот только ветра не было.
- Леди Мешара! - Буджуни был в такой же панике, как и мы - правда, по другой причине.
- Идем, Ларк. Все будет в порядке. Он высоко, никто его не заметит. Держись позади меня, поняла?
Дочь кивнула. Я видела, что мои слова ее напугали. Что ж, причина для страха действительно была. Никого в этом доме не радовал визит короля. Я отперла дверь и сухо поприветствовала Буджуни. Он развернулся и поспешил прочь, зная, что я последую за ним.
Во дворе уже ждали два десятка всадников, перед которыми мой муж льстиво гнул спину. Когда я спустилась с крыльца - Ларк семенила позади, цепляясь за мои юбки, - он как раз целовал мысок королевского сапога: чересчур проворно для человека, который еще недавно осыпал короля самой отборной бранью. Что ж, страх всех нас делает слабаками.
- Леди Мешара! - пророкотал король, и мой супруг поспешил вскочить на ноги. На его лице читалось видимое облегчение. Я присела в глубоком реверансе, как того требовали приличия, и Ларк старательно повторила мой жест. Это не укрылось от глаз короля. - Кто это тут у нас? Твоя дочь, Мешара?
Я коротко кивнула, но не стала ее представлять. В именах заключена сила, а мне не хотелось давать королю ни крохи власти над моей дочерью. Было время, когда я сама искала его внимания. Я была правнучкой лорда Инука, наследницей благородного рода - и что скрывать, питала к статному Золтеву Дейнскому определенную симпатию. Впрочем, это было до того, как он на моих глазах отрубил руки старухе, пойманной на превращении пшеничных колосьев в золотые ленты. Я принялась умолять отца выдать меня замуж за лорда Корвина. Корвин был слабым человеком, но по натуре своей не злобным. Впрочем, с годами я начала задумываться, не таится ли в слабости равная опасность - ведь именно с ее попустительства так часто расцветает зло.
- Ни одного сына, Корвин? - спокойно спросил король Дейна.
Мой муж смущенно покачал головой, будто стыдясь этого факта, и я почувствовала, как меня охватывает ярость.
- А я, как видишь, показываю сыну его королевство. Однажды он унаследует все это, - и Золтев широким жестом обвел донжон, горы и людей, преклонивших перед ним колени, будто ему принадлежало даже небо над нашими головами и воздух, которым мы дышим.
- Принц Тирас! Позволь своему народу взглянуть на тебя, - король развернулся в седле и сделал приглашающий знак рукой.
Королевская стража расступилась, освобождая проход для мальчика на огромном черном жеребце. Он иноходью приблизился к отцу и остановился рядом с ним. Паренек был тощим и угловатым - сплошь локти, плечи, ступни и коленки: настоящая жертва подросткового скачка роста. Волосы и глаза мальчика были темными, почти черными, как шкура сопящего под ним скакуна, а вот кожа светилась теплотой, будто золото Пряхи. Его мать, покойная королева, происходила родом не из Джеру, а из южного королевства, жители которого славились смуглостью и умением обращаться с мечом. Принц держался в седле вполне уверенно, но стража все равно окружала его свободным кольцом, готовая в любую минуту кинуться на защиту наследника трона. Я не заметила у него на груди королевского креста, да и зеленая попона его жеребца ничем не отличалась от тех, что украшали лошади конвоя; вероятно, это было сделано для его безопасности. Сын непопулярного в народе короля - или популярного, здесь разница небольшая, - можно ли придумать лучшую мишень для похищения и мести?
Я снова присела в глубоком реверансе. На этот раз Ларк не последовала моему примеру, а бросилась к черному коню и протянула пальчики к его гриве - бесстрашная, как и всегда. Рядом с огромным жеребцом она казалась детенышем фэйри. Принц соскользнул со своей живой горы и протянул Ларк раскрытую в приветствии ладонь. Та тихонько засмеялась от радости, вложив свою миниатюрную ручку в его, и мальчик тоже улыбнулся, когда она мельком поцеловала костяшки его пальцев. Я услышала, как дочь при этом что-то шепнула, - и торопливо шагнула к ней, охваченная внезапным страхом. Неужто она решила вручить принцу один из своих невинных даров? Но никто не смотрел ни на нее, ни на Тираса.
Судорожный вздох вырвался из двух десятков ртов. Я подняла глаза: над нашими головами плясала белая марионетка. В течение одного удара сердца во дворе стояла полная тишина - и люди, и животные молча глазели на куклу, которая трепыхалась в воздухе, будто косоватый голубь. Точно ребенок, ищущий материнского тепла, лоскутный человечек вернулся к своей создательнице.
- Отец, смотри! - послышался звонкий голос Тираса. Он тоже был зачарован порхающей игрушкой. - Волшебство!
- Принц Кукол полетел за нами, мамочка, - растерянно зашептала Ларк, пытаясь схватить фигурку, которую оживила единственным словом. Лети. Так безобидно. Так невинно. Так смертоносно.
Я поймала куклу и сунула ее за спину, где теперь спряталась и Ларк. Я чувствовала, как она отчаянно цепляется за мою юбку, но предпочла не привлекать к дочери излишнего внимания.
- Магия! - прошипели солдаты короля, и хрупкое равновесие момента было нарушено. Лошади заржали, клинки со звоном покинули ножны. Принц в ужасе пытался успокоить своего скакуна, который еще секунду назад был совершенно невозмутим.
- Ведьма, - выдохнул король. - Ведьма! - заорал он уже в полный голос, вскидывая меч к облакам и словно призывая на свою защиту силы совсем другого рода. Его глаза сверкали, жеребец беспокойно поводил мордой и всхрапывал.
- Покайся, леди Мешара, - прорычал Золтев. - Преклони колени и покайся. Тогда я подарю тебе быструю смерть.
- Если убьешь меня, потеряешь душу, а твоего сына отнимут небеса, - я метнула взгляд в принца, который испуганно встретился со мной глазами.
- На колени! - снова заорал Золтев. Воздух почти звенел от его праведного гнева.
- Ты чудовище, и Джеру еще увидит твое истинное лицо. Я не опущусь на колени перед мясником и не буду каяться перед тем, кто возомнил себя Богом.
Ларк всхлипнула и прижалась губами к куколке.
- Ител, - услышала я ее шепот, и дергающаяся у меня в руке марионетка затихла - в ту же секунду, когда король занес меч для решающего удара.
Кто-то закричал. Крик длился и длился, будто король рассек пополам самое небо, и теперь из него лился чистый ужас. Я рухнула на землю, по-прежнему прикрывая свою маленькую девочку и сжимая в кулаке обездвиженную куклу.
Боли не было. Только тяжесть. Тяжесть и непомерная скорбь. Моя дочь останется одна со своим огромным даром. Я больше не смогу ее защищать. Ларк с рыданиями цеплялась за меня, не замечая, что уже вся выпачкалась в крови. Я из последних сил притянула ее к себе, прижалась губами к ее уху и призвала на помощь слова, которые обладали властью над любым живым существом.
- Скрой свои слова, родная, будь отныне, как немая. Не карай и не спасай, часа правды ожидай. Дар твой будет запечатан, за семью замками спрятан. Не ищи к нему ключи - выживай, учись, молчи.
Кто-то кричал, умоляя о милосердии. Я туманящимся сознанием поняла, что это Буджуни, который бросился ко мне и теперь пытался прикрыть от второго удара. Но его уже не потребовалось бы.
Корвин опустился передо мной на колени, причитая от ужаса. Я поймала взгляд его потрясенных серых глаз. Нужно придать ему сил... наделить верой - хотя бы для его собственного выживания. Я, как могла, сосредоточилась на следующих словах. Моя сила иссякала, как и кровь, медленно заливающая булыжники двора.
- Спрячь ее слова, Корвин. Если она умрет... хотя бы поранится, тебя ждет та же самая участь.
Я успела увидеть, как расширились его глаза, прежде чем мои окончательно сомкнулись, и мир со всеми его словами погрузился в тишину.
Глава 1
В начале было Слово, и Слово был с Богом, и Слово было Богом.
Я не могу говорить. Не могу произнести ни звука. Все, что у меня есть, - это мысли и чувства, краски и образы.
Они теснятся во мне, не в силах выплеснуться в слова.
Но я, лишенная своих, могу слышать чужие.
Мир полнится словами. Животные, птицы, деревья, даже трава - каждый наделен речью.
- Жизнь, - ликуют они.
- Воздух, - выдыхают они.
- Жар, - жужжат они.
Птицы взмывают в небо с пронзительным «Летать!», а листья машут им вслед и, разворачиваясь из почек, еле слышно шепчут: «Расти, расти».
Я люблю эти слова. Они просты, в них нет ни обмана, ни вторых смыслов - лишь чистая радость. И птицы, и деревья лучатся восторгом от того, что они ЕСТЬ. В глубине каждого живого существа пульсирует собственное слово, и я слышу их все до единого.
Но сама не могу говорить.
Мама однажды рассказала мне, что Господь сотворил мир при помощи слов. Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, - а затем, замыслив двоих сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь.
Каждому из детей он подарил по одному могущественному слову, чудесной способности, которые должны были облегчить их путь в новорожденном мире. Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она при помощи своей волшебной прялки. Ее брат получил слово «меняться» - и способность оборачиваться любой лесной тварью или небесной птицей. Другой сын унаследовал слово «лечить», наделившее его даром исцелять чужие болезни и раны. Что же до последней сестры, ей выпало слово «говорить», в котором было заключено знание будущего. Ходили слухи, что она даже могла предопределять его силой своих слов.
Пряха, Перевертыш, Целитель и Рассказчица прожили долгие годы и обзавелись многочисленным потомством. Однако новый мир оставался опасным даже для тех, кто был наделен божественными словами и удивительными способностями. Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, превосходили в жестокости животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь оказалась совершенно бессмысленна без любви.
Целитель мог излечить своих собратьев, если их настигал недуг, но не мог спасти их от самих себя. Ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Перевертыш проводит все больше времени в зверином обличье, окруженный лесными тварями, - пока тот не уподобился им окончательно и не забыл свою истинную суть. Пряха, любившая Перевертыша, обезумела от горя; она пряла и пряла, пока не оплела себя золотом с головы до ног, превратившись в драгоценную статую скорби. Рассказчица, осознав, что предвидела все это, поклялась никогда больше не произносить ни слова. А оставшийся в одиночестве Целитель погиб от разбитого сердца, которое не в силах был излечить.
Шло время; годы сливались в десятилетия, те - в века. Дети первых людей расселились по земле. Многие из них унаследовали дары своих предков, но это были уже не чистые способности к преображению или исцелению. Смешиваясь между собой, таланты видоизменялись и рассеивались, порождали новые или исчезали бесследно. Некоторые начали использоваться во вред.
Дальний потомок Перевертыша - король, который обладал даром превращения в дракона, - стал опустошать непокорные земли, убивая тех, кто не желал ему подчиниться, и сжигая их дома. Могущественный воин, который сам мечтал занять трон, лишил его жизни и тем заслужил благодарность запуганного народа. Став королем, он провозгласил, что все люди от рождения равны, и тем, кто умеет преображать себя или вещи, исцелять или предсказывать будущее, отныне запрещено использовать свои способности, дабы избежать искушения возвыситься над прочими. Те, кого обуревали зависть и страх, согласились с ним, но некоторые воспротивились. Женщина, чей сын оправился от болезни только благодаря Целителю, возразила, что их таланты идут на пользу всем. Крестьянин, которому Рассказчик предсказал бурю и посоветовал собрать урожай раньше обычного, согласился с ее словами.
Но голоса страха и невежества всегда звучат громче - и Одаренные пали один за другим. Рассказчиков сжигали на кострах. Пряхам отрубали руки. На Перевертышей охотились, словно на диких животных, а Целителей до смерти забивали камнями на площадях, - пока благословленные небом люди не начали бояться собственных талантов и скрывать их даже друг от друга.
Воин, ставший королем, передал трон сыну, а тот - своему сыну. Поколение за поколением они очищали землю от Одаренных, убежденные, что равенство возможно лишь тогда, когда никто не выделяется из толпы. Среди прочих был искоренен и дар слова.
Моя мать была Рассказчицей: она говорила, и ее слова претворялись в жизнь. Реальность. Правду. Отец знал о ее даре и страшился его. Слова могут быть ужасны, когда истина нежеланна.
Мама была осторожна со своими словами - так осторожна, что, умирая, запечатала их вечной тишиной. Теперь они молчаливо вились вокруг меня - крохотные стражи, только и ожидающие спасителя, который вдохнет в них звук и жизнь.
Но лесу, по которому я шла, не было нужды молчать.
Ночь окутывала меня слоями слов, звуков, мыслей. Под ногами мягко пружинила земля, огромная луна лила с небес тихий молочный свет, и лишь одна синица, запрокинув к ней головку, восклицала с детским восторгом: «Пью, пью!». Я шла, чувствуя бесконечное единение со всеми существами, чьи дремотные вздохи пронизывали лес. Мы были похожи: жили, но оставались для окружающих невидимками. Я провела кончиками пальцев по шершавой коре и тут же ощутила ответное приветствие - скорее эмоцию, чем мысль. Мир спал. Лес тоже, хотя и не так глубоко. В его недрах уже зрело предчувствие рассвета, нового дня и новой радости. Я прильнула к дереву, которое всем своим существом источало покой и умиротворение, - будто обняла старого друга.
Внезапно тишину вспорол крик. Он пронесся по лесу, всколыхнул листья и заставил душу дерева испуганно затаиться. Окружавшие меня слова немедленно смолкли. Осталось лишь одно: опасность. Опасность, опасность, тревожно зашептались кроны; но вместо того, чтобы броситься наутек, я повернулась прямо к источнику шума.
Кого-то мучила ужасная боль.
Не знаю, зачем я к нему побежала. Ноги сами понесли меня вперед - навстречу крику, от которого волоски на руках вставали дыбом. Ненадолго стихнув, он вскоре возобновился снова; теперь не было никаких сомнений, что это предсмертный вопль.
Я вылетела на поляну и замерла от удивления. Там, в озере лунного света, лежала самая большая птица, которую я только видела в своей жизни. Из груди у нее торчала стрела. Каждый рваный, натужный вздох заставлял перья мелко дрожать. Я осторожно приблизилась, делая один мягкий шаг за раз и стараясь не совершать резких движений.
Я не могла успокоить беднягу так, как утешает ребенка мать: звуки человеческого голоса редко приятны животному - если только это не любимый питомец или верный конь. Птица, с которой свела меня судьба, несомненно была дикой. Завидев чужака, она вскинула блестящую белую голову и вперила в меня отчаянный взгляд черных глаз. Крылья затрепетали, но у нее не хватило бы сил даже приподняться, не то что взлететь.
Это был орел - великолепное творение природы, которое люди видят только издали, если видят вообще. Я невольно залюбовалась его царственной белой головой и гладкими черными перьями, обагренными на самых концах, - однако не посмела их тронуть. Из страха не за себя - за него. Мое прикосновение наверняка вспугнуло бы орла и побудило его к бесполезному побегу, лишь причинив новую боль. Поэтому я присела на корточки и принялась рассматривать свою находку, раздумывая, как могу облегчить его страдания.
Медленно, очень медленно я протянула руку и коснулась кончиков ближайшего крыла. Затем, закрыв глаза, подтолкнула к орлу слово - беззвучный сгусток энергии, заключенный в мысль. Именно так животные делились со мной своей сутью, и теперь я попробовала сделать то же самое, но в обратную сторону.
Безопасно, безмолвно сказала я орлу. Безопасно.
Крыло у меня под пальцами перестало дрожать. Я открыла глаза и смерила птицу благодарным взглядом. Безопасно, пообещала я снова. Орел больше не пытался улететь, но взгляд черных глаз оставался прикованным к моему лицу, а вздохи становились все мельче.
Он умирал.
Стрела вошла в грудь слишком глубоко: если я попытаюсь ее вытащить, то просто убью его на месте. Сейчас меня больше волновала боль, которая явно сводила орла с ума, и то, что ночные хищники могут поужинать им еще заживо.
К тому же меня беспокоила стрела. Куда исчез охотник?
Я напрягла все чувства и что было сил вслушалась в ночь - в шелест деревьев, в шорох ветра, в перешептывание лесных существ. Я не ощущала ни страха, ни опасности, и, как ни старалась, не могла почуять погони или приближения человеческой мысли. Возможно, прежде чем упасть на поляну, орел пролетел какое-то расстояние, спасаясь от стрелка?
Свет. Я почувствовала, как над птицей воспарило невесомое слово. Свет. Я задумалась, тоскует ли он по свету дня, обвиняя в своей гибели ночь, - или же видит недоступное мне сияние, которое манит его в другие, вечные небеса?
Свет.
Что ж, это я могу ему дать. Побыть здесь до рассвета - если он проживет так долго, - и защитить от хищников, пока его душа не расстанется с телом. Я передвинула ладонь на шелковистую грудь орла, вложив в это легчайшее касание самое мощное намерение, на которое только была способна.
Облегчение, сказала я ему. Покой. Мир. Отдых. Конечно, слова не могли его излечить - лишь немного утешить боль; в конце концов, я не обладала даром Целителя. Однако я со всей возможной страстью пожелала ему выздоровления. Это существо было так прекрасно, и мне меньше всего хотелось стать свидетелем его смерти.
Разумеется, Буджуни будет меня искать. Ворчать, стонать и хныкать по поводу своих стертых ног и шишковатых коленок, - но все равно придет, потому что любит меня и будет волноваться, если я вскоре не вернусь. В детстве отец привязывал меня к нему - в прямом смысле, как шкодливую собаку. Дома за меня так боялись, что ни на минуту не оставляли без охраны. В этом и заключалась работа Буджуни - следить, чтобы со мной ничего не случилось. В то время мы были примерно одного роста и казались со стороны двумя детьми, наказанными за непослушание. Буджуни ненавидел свою роль конвоира даже больше меня. Но ему, по крайней мере, платили за неудобства и унижения. Мое унижение никого не интересовало.
Буджуни был троллем и напоминал скорее обезьяну, чем взрослого человека: широкий плоский нос, кустистая борода, густые кудри, которые начинались чуть ли не над глазами, а затем спускались на спину. Росту в нем был какой-то метр с четвертью, однако он носил обычную одежду, ходил на двух ногах и был так же разумен, как и любой человек - хоть и не желал иметь с людьми ничего общего.
Я давно переросла поводок и самого Буджуни, но он по-прежнему оставался моим защитником. Меня нельзя было удержать в клетке - несмотря на все старания отца. Пожалуй, если бы его опека проистекала из любви, мне было бы легче с ней смириться. Но ее корни таились в чувстве самосохранения и страха. С тех пор, как умерла мама, наша взаимная неприязнь становилась лишь глубже.
Я еле слышно вздохнула, и орел тут же вскинул на меня глаза.
Свет, снова раздалось у меня в мыслях. Жадно. Вопросительно.
Скоро, пообещала я, невесомыми движениями оглаживая перья на изящной голове. Конечно, я лгала. Он не увидит света. От зари нас отделяли долгие часы. Но я все равно останусь, и пусть Буджуни ворчит, сколько ему вздумается. Нос у него был не хуже, чем у отцовских гончих. Он без труда отыщет меня, если захочет.
Я устроилась поудобнее, плотнее подоткнула юбку, чтобы идущий от земли холод не забрался под ткань, и закуталась в плащ. К счастью, весна была в самом разгаре, и снег давно сошел. Деревья стояли, окутанные зеленой дымкой, под ногами пружинила густая трава. Я свернулась полумесяцем вокруг орла и подложила одну руку под голову, другой оглаживая шелковые перья и посылая ему самые целительные мысли.
Защитника из меня не получилось.
Я так увлеклась концентрацией на благих пожеланиях, так самозабвенно передавала бедной птице ощущения покоя и мира, - что и сама не заметила, как уснула, убаюканная этими образами.
Купить: в Озоне, в Лабиринте, в Читай-городе
"Есть старая легенда: когда-то давно Создатель подарил людям четыре слова, четыре волшебных дара - так появились Пряхи, Перевертыши, Целители и Рассказчики. Но когда в одном мире живут Одаренные и те, кому магия неподвластна, - неравенство и зависть неизбежны.
Однажды могущественный король запретил Одаренным колдовать, дабы оградить их от искушения возвыситься над простыми людьми. И хоть в королевстве Джеру веками искореняли магию, все равно рождались те, кто способен творить заклинания.
У Ларк есть особый дар: ее слова наделены невероятной силой. Но дар сулит лишь смерть - именно из-за него жестокий король Золтев убил ее мать. Перед смертью Мешара, чтобы защитить дочь, приказала ей навек замолчать. Но как сложно жить в мире, когда он полон слов, а ты не в силах произнесли вслух ни одного!
Опасаясь дара Ларк, отец пытается оградить ее от мира, но напрасно - однажды девушку берет в плен молодой король Тирас, сын Золтева. Она снова заперта, но ей нечего бояться: у Тираса доброе сердце. Впрочем, он хранит один секрет: каждую ночь король исчезает и возвращается лишь поутру. С каким чудовищем он борется и почему раз за разом проигрывает? Ларк предстоит разгадать эту загадку и помочь королю... исцелиться. Но услышит ли король ее слова?"
Эми Хармон
Птица и меч
Во имя слова, что быстрее стрелы
И острее обоюдоострого меча,
Раскалывающего извечное единство
Души и духа,
Кости и плоти,
Мыслей и устремлений сердца
Пролог
Она была такой крохой. Глаза - вот и все, что было в ней большого: серьезные и серые, словно туман, клубящийся на болотах, они, казалось, занимали ее лицо целиком. В пять весен она выглядела от силы трехлетней, а хрупкость ее вызывала у меня неподдельную тревогу. Впрочем, в ее миниатюрности не было и следа нездоровья. По правде говоря, с самого рождения она не болела ни разу. Телосложением она скорее походила на птичку - легкую, как ветер, и такую же изящную. Тонкие кости, мелкие черты, заостренный подбородок и эльфийские ушки. Что же до ее светло-каштановых волос, их тяжелый мягкий водопад не раз напоминал мне птичье оперение, когда я заключала дочь в порывистые объятья.
Ларк, «жаворонок» на местном наречии. Имя вспыхнуло у меня в сознании, едва я ее увидела - и я приняла его как подарок, со спокойной душой доверившись Отцу Всех Слов.
- Что ты тут делаешь? - Я постаралась придать голосу строгость, но дочь ничуть не испугалась - хоть я и застала ее в неположенном месте. Я боялась, что она исколет пальцы о веретено прялки или вывалится из просторных окон, выходящих во двор. Эта комнатка была моим заповедным местом, и за минувшие годы мы с дочерью провели здесь немало прекрасных минут. Но ей запрещалось подниматься сюда без меня.
- Я делаю кукол, - ответила она глубоким звучным голосом, который составлял комический контраст с обликом хозяйки. Между изогнутых губ показался розовый язычок - свидетельство крайнего сосредоточения. Ларк перетягивала шнурком набитую чем-то тряпку: по-видимому, той предстояло превратиться в голову, хоть и не слишком симметричную. Рядом лежали заготовки для рук и ног и три почти готовые куклы.
- Ларк, я же говорила тебе не ходить сюда одной, - нахмурилась я. - Для маленькой девочки здесь небезопасно. И тебе нельзя использовать слова в мое отсутствие.
- Но тебя не было так долго! - возразила дочь, поднимая на меня полные скорби глаза.
- Не смотри на меня так. Это не оправдание непослушанию.
Она опустила голову, плечи поникли.
- Прости, мамочка.
- Обещай, что запомнишь и будешь слушаться.
- Обещаю, что запомню… и буду слушаться.
Я выждала мгновение, позволяя клятве пропитать воздух и связать нас обеих невидимой нитью.
- Что ж... Расскажи мне о своих куклах.
- О! Эта любит танцевать, - и Ларк указала на комковатую фигурку слева от себя. - Эта любит высоту...
- Совсем как одна моя знакомая девочка, - перебила я с мягкой усмешкой.
- Да. Прямо как я. А это любит прыгать!
- А эта? - Я указала на марионетку, которая только что обрела голову и конечности.
- А это принц.
- Принц?
- Ага. Принц Кукол. Он умеет летать.
- Без крыльев?
- Чтобы летать, не нужны крылья, - рассмеялась Ларк, повторяя услышанную от меня же премудрость.
- А что нужно? - спросила я, испытывая дочь.
Огромные серые глаза вспыхнули.
- Слова.
- Покажи мне, - прошептала я.
Она подняла ближайшую куклу и прижалась губами к ее груди - в том месте, где у человека было бы сердце.
- Танцуй, - выдохнула Ларк со всей возможной верой. Затем поставила фигурку на пол, и мы обе замерли в ожидании. Не прошло и пары секунд, как маленький лоскутный человечек начал извиваться и, уморительно вскидывая руки и ноги, засеменил по комнате. Я тихо рассмеялась. Ларк взяла вторую куклу.
- Скачи, - велела она, впечатав слово в тряпичную грудь. Марионетка тут же ожила, выскользнула у нее из рук и бесшумными прыжками понеслась догонять собрата-танцора.
Затем Ларк подарила по слову оставшимся куклам. Мы с восторгом наблюдали, как третья фигурка принялась карабкаться по занавеске, а Принц взмыл в воздух, раскинув мешковатые руки наподобие крыльев. Он то взлетал ввысь, то снова нырял к полу, будто счастливая птица.
Ларк рассмеялась, захлопала в ладоши и пустилась в пляс вместе со своими новыми друзьями. Я с удовольствием присоединилась к их танцу. Игра так нас увлекла, что я с трудом расслышала шаги в коридоре, прежде чем стало слишком поздно. Какая наивность! Обычно я бывала куда осмотрительней.
- Ларк, забери слова! - крикнула я, спеша запереть дверь.
Дочь схватила куклу-танцора и забрала оживившее ее слово способом, которому я ее научила: произнеся недавний приказ задом наперед.
- Йуцнат!
Марионетка безвольно обмякла. Ларк поймала фигурку, которая продолжала скакать у ее ног, и точно так же вернула подаренное ей слово, прошептав:
- Ичакс!
В дверь уже колотили. С той стороны донесся напряженный голос моего слуги Буджуни:
- Леди Мешара! Король здесь. Лорд Корвин хочет видеть вас сейчас же.
Я поймала куклу-скалолаза, которая карабкалась по каменной стене рядом с массивной дверью, перебросила ее Ларк, и вскоре та затихла в руках дочери, как и остальные.
- Где летун? - прошипела я, лихорадочно оглядывая высокие балки и темные своды комнаты. На краю зрения что-то мелькнуло, и я, рывком обернувшись, наконец его приметила. Пока мы ловили других кукол, Принц выскользнул в открытое окно и теперь трепетал на ветру, словно подхваченный ветром платок. Вот только ветра не было.
- Леди Мешара! - Буджуни был в такой же панике, как и мы - правда, по другой причине.
- Идем, Ларк. Все будет в порядке. Он высоко, никто его не заметит. Держись позади меня, поняла?
Дочь кивнула. Я видела, что мои слова ее напугали. Что ж, причина для страха действительно была. Никого в этом доме не радовал визит короля. Я отперла дверь и сухо поприветствовала Буджуни. Он развернулся и поспешил прочь, зная, что я последую за ним.
Во дворе уже ждали два десятка всадников, перед которыми мой муж льстиво гнул спину. Когда я спустилась с крыльца - Ларк семенила позади, цепляясь за мои юбки, - он как раз целовал мысок королевского сапога: чересчур проворно для человека, который еще недавно осыпал короля самой отборной бранью. Что ж, страх всех нас делает слабаками.
- Леди Мешара! - пророкотал король, и мой супруг поспешил вскочить на ноги. На его лице читалось видимое облегчение. Я присела в глубоком реверансе, как того требовали приличия, и Ларк старательно повторила мой жест. Это не укрылось от глаз короля. - Кто это тут у нас? Твоя дочь, Мешара?
Я коротко кивнула, но не стала ее представлять. В именах заключена сила, а мне не хотелось давать королю ни крохи власти над моей дочерью. Было время, когда я сама искала его внимания. Я была правнучкой лорда Инука, наследницей благородного рода - и что скрывать, питала к статному Золтеву Дейнскому определенную симпатию. Впрочем, это было до того, как он на моих глазах отрубил руки старухе, пойманной на превращении пшеничных колосьев в золотые ленты. Я принялась умолять отца выдать меня замуж за лорда Корвина. Корвин был слабым человеком, но по натуре своей не злобным. Впрочем, с годами я начала задумываться, не таится ли в слабости равная опасность - ведь именно с ее попустительства так часто расцветает зло.
- Ни одного сына, Корвин? - спокойно спросил король Дейна.
Мой муж смущенно покачал головой, будто стыдясь этого факта, и я почувствовала, как меня охватывает ярость.
- А я, как видишь, показываю сыну его королевство. Однажды он унаследует все это, - и Золтев широким жестом обвел донжон, горы и людей, преклонивших перед ним колени, будто ему принадлежало даже небо над нашими головами и воздух, которым мы дышим.
- Принц Тирас! Позволь своему народу взглянуть на тебя, - король развернулся в седле и сделал приглашающий знак рукой.
Королевская стража расступилась, освобождая проход для мальчика на огромном черном жеребце. Он иноходью приблизился к отцу и остановился рядом с ним. Паренек был тощим и угловатым - сплошь локти, плечи, ступни и коленки: настоящая жертва подросткового скачка роста. Волосы и глаза мальчика были темными, почти черными, как шкура сопящего под ним скакуна, а вот кожа светилась теплотой, будто золото Пряхи. Его мать, покойная королева, происходила родом не из Джеру, а из южного королевства, жители которого славились смуглостью и умением обращаться с мечом. Принц держался в седле вполне уверенно, но стража все равно окружала его свободным кольцом, готовая в любую минуту кинуться на защиту наследника трона. Я не заметила у него на груди королевского креста, да и зеленая попона его жеребца ничем не отличалась от тех, что украшали лошади конвоя; вероятно, это было сделано для его безопасности. Сын непопулярного в народе короля - или популярного, здесь разница небольшая, - можно ли придумать лучшую мишень для похищения и мести?
Я снова присела в глубоком реверансе. На этот раз Ларк не последовала моему примеру, а бросилась к черному коню и протянула пальчики к его гриве - бесстрашная, как и всегда. Рядом с огромным жеребцом она казалась детенышем фэйри. Принц соскользнул со своей живой горы и протянул Ларк раскрытую в приветствии ладонь. Та тихонько засмеялась от радости, вложив свою миниатюрную ручку в его, и мальчик тоже улыбнулся, когда она мельком поцеловала костяшки его пальцев. Я услышала, как дочь при этом что-то шепнула, - и торопливо шагнула к ней, охваченная внезапным страхом. Неужто она решила вручить принцу один из своих невинных даров? Но никто не смотрел ни на нее, ни на Тираса.
Судорожный вздох вырвался из двух десятков ртов. Я подняла глаза: над нашими головами плясала белая марионетка. В течение одного удара сердца во дворе стояла полная тишина - и люди, и животные молча глазели на куклу, которая трепыхалась в воздухе, будто косоватый голубь. Точно ребенок, ищущий материнского тепла, лоскутный человечек вернулся к своей создательнице.
- Отец, смотри! - послышался звонкий голос Тираса. Он тоже был зачарован порхающей игрушкой. - Волшебство!
- Принц Кукол полетел за нами, мамочка, - растерянно зашептала Ларк, пытаясь схватить фигурку, которую оживила единственным словом. Лети. Так безобидно. Так невинно. Так смертоносно.
Я поймала куклу и сунула ее за спину, где теперь спряталась и Ларк. Я чувствовала, как она отчаянно цепляется за мою юбку, но предпочла не привлекать к дочери излишнего внимания.
- Магия! - прошипели солдаты короля, и хрупкое равновесие момента было нарушено. Лошади заржали, клинки со звоном покинули ножны. Принц в ужасе пытался успокоить своего скакуна, который еще секунду назад был совершенно невозмутим.
- Ведьма, - выдохнул король. - Ведьма! - заорал он уже в полный голос, вскидывая меч к облакам и словно призывая на свою защиту силы совсем другого рода. Его глаза сверкали, жеребец беспокойно поводил мордой и всхрапывал.
- Покайся, леди Мешара, - прорычал Золтев. - Преклони колени и покайся. Тогда я подарю тебе быструю смерть.
- Если убьешь меня, потеряешь душу, а твоего сына отнимут небеса, - я метнула взгляд в принца, который испуганно встретился со мной глазами.
- На колени! - снова заорал Золтев. Воздух почти звенел от его праведного гнева.
- Ты чудовище, и Джеру еще увидит твое истинное лицо. Я не опущусь на колени перед мясником и не буду каяться перед тем, кто возомнил себя Богом.
Ларк всхлипнула и прижалась губами к куколке.
- Ител, - услышала я ее шепот, и дергающаяся у меня в руке марионетка затихла - в ту же секунду, когда король занес меч для решающего удара.
Кто-то закричал. Крик длился и длился, будто король рассек пополам самое небо, и теперь из него лился чистый ужас. Я рухнула на землю, по-прежнему прикрывая свою маленькую девочку и сжимая в кулаке обездвиженную куклу.
Боли не было. Только тяжесть. Тяжесть и непомерная скорбь. Моя дочь останется одна со своим огромным даром. Я больше не смогу ее защищать. Ларк с рыданиями цеплялась за меня, не замечая, что уже вся выпачкалась в крови. Я из последних сил притянула ее к себе, прижалась губами к ее уху и призвала на помощь слова, которые обладали властью над любым живым существом.
- Скрой свои слова, родная, будь отныне, как немая. Не карай и не спасай, часа правды ожидай. Дар твой будет запечатан, за семью замками спрятан. Не ищи к нему ключи - выживай, учись, молчи.
Кто-то кричал, умоляя о милосердии. Я туманящимся сознанием поняла, что это Буджуни, который бросился ко мне и теперь пытался прикрыть от второго удара. Но его уже не потребовалось бы.
Корвин опустился передо мной на колени, причитая от ужаса. Я поймала взгляд его потрясенных серых глаз. Нужно придать ему сил... наделить верой - хотя бы для его собственного выживания. Я, как могла, сосредоточилась на следующих словах. Моя сила иссякала, как и кровь, медленно заливающая булыжники двора.
- Спрячь ее слова, Корвин. Если она умрет... хотя бы поранится, тебя ждет та же самая участь.
Я успела увидеть, как расширились его глаза, прежде чем мои окончательно сомкнулись, и мир со всеми его словами погрузился в тишину.
Глава 1
В начале было Слово, и Слово был с Богом, и Слово было Богом.
Я не могу говорить. Не могу произнести ни звука. Все, что у меня есть, - это мысли и чувства, краски и образы.
Они теснятся во мне, не в силах выплеснуться в слова.
Но я, лишенная своих, могу слышать чужие.
Мир полнится словами. Животные, птицы, деревья, даже трава - каждый наделен речью.
- Жизнь, - ликуют они.
- Воздух, - выдыхают они.
- Жар, - жужжат они.
Птицы взмывают в небо с пронзительным «Летать!», а листья машут им вслед и, разворачиваясь из почек, еле слышно шепчут: «Расти, расти».
Я люблю эти слова. Они просты, в них нет ни обмана, ни вторых смыслов - лишь чистая радость. И птицы, и деревья лучатся восторгом от того, что они ЕСТЬ. В глубине каждого живого существа пульсирует собственное слово, и я слышу их все до единого.
Но сама не могу говорить.
Мама однажды рассказала мне, что Господь сотворил мир при помощи слов. Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, - а затем, замыслив двоих сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь.
Каждому из детей он подарил по одному могущественному слову, чудесной способности, которые должны были облегчить их путь в новорожденном мире. Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она при помощи своей волшебной прялки. Ее брат получил слово «меняться» - и способность оборачиваться любой лесной тварью или небесной птицей. Другой сын унаследовал слово «лечить», наделившее его даром исцелять чужие болезни и раны. Что же до последней сестры, ей выпало слово «говорить», в котором было заключено знание будущего. Ходили слухи, что она даже могла предопределять его силой своих слов.
Пряха, Перевертыш, Целитель и Рассказчица прожили долгие годы и обзавелись многочисленным потомством. Однако новый мир оставался опасным даже для тех, кто был наделен божественными словами и удивительными способностями. Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, превосходили в жестокости животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь оказалась совершенно бессмысленна без любви.
Целитель мог излечить своих собратьев, если их настигал недуг, но не мог спасти их от самих себя. Ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Перевертыш проводит все больше времени в зверином обличье, окруженный лесными тварями, - пока тот не уподобился им окончательно и не забыл свою истинную суть. Пряха, любившая Перевертыша, обезумела от горя; она пряла и пряла, пока не оплела себя золотом с головы до ног, превратившись в драгоценную статую скорби. Рассказчица, осознав, что предвидела все это, поклялась никогда больше не произносить ни слова. А оставшийся в одиночестве Целитель погиб от разбитого сердца, которое не в силах был излечить.
Шло время; годы сливались в десятилетия, те - в века. Дети первых людей расселились по земле. Многие из них унаследовали дары своих предков, но это были уже не чистые способности к преображению или исцелению. Смешиваясь между собой, таланты видоизменялись и рассеивались, порождали новые или исчезали бесследно. Некоторые начали использоваться во вред.
Дальний потомок Перевертыша - король, который обладал даром превращения в дракона, - стал опустошать непокорные земли, убивая тех, кто не желал ему подчиниться, и сжигая их дома. Могущественный воин, который сам мечтал занять трон, лишил его жизни и тем заслужил благодарность запуганного народа. Став королем, он провозгласил, что все люди от рождения равны, и тем, кто умеет преображать себя или вещи, исцелять или предсказывать будущее, отныне запрещено использовать свои способности, дабы избежать искушения возвыситься над прочими. Те, кого обуревали зависть и страх, согласились с ним, но некоторые воспротивились. Женщина, чей сын оправился от болезни только благодаря Целителю, возразила, что их таланты идут на пользу всем. Крестьянин, которому Рассказчик предсказал бурю и посоветовал собрать урожай раньше обычного, согласился с ее словами.
Но голоса страха и невежества всегда звучат громче - и Одаренные пали один за другим. Рассказчиков сжигали на кострах. Пряхам отрубали руки. На Перевертышей охотились, словно на диких животных, а Целителей до смерти забивали камнями на площадях, - пока благословленные небом люди не начали бояться собственных талантов и скрывать их даже друг от друга.
Воин, ставший королем, передал трон сыну, а тот - своему сыну. Поколение за поколением они очищали землю от Одаренных, убежденные, что равенство возможно лишь тогда, когда никто не выделяется из толпы. Среди прочих был искоренен и дар слова.
Моя мать была Рассказчицей: она говорила, и ее слова претворялись в жизнь. Реальность. Правду. Отец знал о ее даре и страшился его. Слова могут быть ужасны, когда истина нежеланна.
Мама была осторожна со своими словами - так осторожна, что, умирая, запечатала их вечной тишиной. Теперь они молчаливо вились вокруг меня - крохотные стражи, только и ожидающие спасителя, который вдохнет в них звук и жизнь.
Но лесу, по которому я шла, не было нужды молчать.
Ночь окутывала меня слоями слов, звуков, мыслей. Под ногами мягко пружинила земля, огромная луна лила с небес тихий молочный свет, и лишь одна синица, запрокинув к ней головку, восклицала с детским восторгом: «Пью, пью!». Я шла, чувствуя бесконечное единение со всеми существами, чьи дремотные вздохи пронизывали лес. Мы были похожи: жили, но оставались для окружающих невидимками. Я провела кончиками пальцев по шершавой коре и тут же ощутила ответное приветствие - скорее эмоцию, чем мысль. Мир спал. Лес тоже, хотя и не так глубоко. В его недрах уже зрело предчувствие рассвета, нового дня и новой радости. Я прильнула к дереву, которое всем своим существом источало покой и умиротворение, - будто обняла старого друга.
Внезапно тишину вспорол крик. Он пронесся по лесу, всколыхнул листья и заставил душу дерева испуганно затаиться. Окружавшие меня слова немедленно смолкли. Осталось лишь одно: опасность. Опасность, опасность, тревожно зашептались кроны; но вместо того, чтобы броситься наутек, я повернулась прямо к источнику шума.
Кого-то мучила ужасная боль.
Не знаю, зачем я к нему побежала. Ноги сами понесли меня вперед - навстречу крику, от которого волоски на руках вставали дыбом. Ненадолго стихнув, он вскоре возобновился снова; теперь не было никаких сомнений, что это предсмертный вопль.
Я вылетела на поляну и замерла от удивления. Там, в озере лунного света, лежала самая большая птица, которую я только видела в своей жизни. Из груди у нее торчала стрела. Каждый рваный, натужный вздох заставлял перья мелко дрожать. Я осторожно приблизилась, делая один мягкий шаг за раз и стараясь не совершать резких движений.
Я не могла успокоить беднягу так, как утешает ребенка мать: звуки человеческого голоса редко приятны животному - если только это не любимый питомец или верный конь. Птица, с которой свела меня судьба, несомненно была дикой. Завидев чужака, она вскинула блестящую белую голову и вперила в меня отчаянный взгляд черных глаз. Крылья затрепетали, но у нее не хватило бы сил даже приподняться, не то что взлететь.
Это был орел - великолепное творение природы, которое люди видят только издали, если видят вообще. Я невольно залюбовалась его царственной белой головой и гладкими черными перьями, обагренными на самых концах, - однако не посмела их тронуть. Из страха не за себя - за него. Мое прикосновение наверняка вспугнуло бы орла и побудило его к бесполезному побегу, лишь причинив новую боль. Поэтому я присела на корточки и принялась рассматривать свою находку, раздумывая, как могу облегчить его страдания.
Медленно, очень медленно я протянула руку и коснулась кончиков ближайшего крыла. Затем, закрыв глаза, подтолкнула к орлу слово - беззвучный сгусток энергии, заключенный в мысль. Именно так животные делились со мной своей сутью, и теперь я попробовала сделать то же самое, но в обратную сторону.
Безопасно, безмолвно сказала я орлу. Безопасно.
Крыло у меня под пальцами перестало дрожать. Я открыла глаза и смерила птицу благодарным взглядом. Безопасно, пообещала я снова. Орел больше не пытался улететь, но взгляд черных глаз оставался прикованным к моему лицу, а вздохи становились все мельче.
Он умирал.
Стрела вошла в грудь слишком глубоко: если я попытаюсь ее вытащить, то просто убью его на месте. Сейчас меня больше волновала боль, которая явно сводила орла с ума, и то, что ночные хищники могут поужинать им еще заживо.
К тому же меня беспокоила стрела. Куда исчез охотник?
Я напрягла все чувства и что было сил вслушалась в ночь - в шелест деревьев, в шорох ветра, в перешептывание лесных существ. Я не ощущала ни страха, ни опасности, и, как ни старалась, не могла почуять погони или приближения человеческой мысли. Возможно, прежде чем упасть на поляну, орел пролетел какое-то расстояние, спасаясь от стрелка?
Свет. Я почувствовала, как над птицей воспарило невесомое слово. Свет. Я задумалась, тоскует ли он по свету дня, обвиняя в своей гибели ночь, - или же видит недоступное мне сияние, которое манит его в другие, вечные небеса?
Свет.
Что ж, это я могу ему дать. Побыть здесь до рассвета - если он проживет так долго, - и защитить от хищников, пока его душа не расстанется с телом. Я передвинула ладонь на шелковистую грудь орла, вложив в это легчайшее касание самое мощное намерение, на которое только была способна.
Облегчение, сказала я ему. Покой. Мир. Отдых. Конечно, слова не могли его излечить - лишь немного утешить боль; в конце концов, я не обладала даром Целителя. Однако я со всей возможной страстью пожелала ему выздоровления. Это существо было так прекрасно, и мне меньше всего хотелось стать свидетелем его смерти.
Разумеется, Буджуни будет меня искать. Ворчать, стонать и хныкать по поводу своих стертых ног и шишковатых коленок, - но все равно придет, потому что любит меня и будет волноваться, если я вскоре не вернусь. В детстве отец привязывал меня к нему - в прямом смысле, как шкодливую собаку. Дома за меня так боялись, что ни на минуту не оставляли без охраны. В этом и заключалась работа Буджуни - следить, чтобы со мной ничего не случилось. В то время мы были примерно одного роста и казались со стороны двумя детьми, наказанными за непослушание. Буджуни ненавидел свою роль конвоира даже больше меня. Но ему, по крайней мере, платили за неудобства и унижения. Мое унижение никого не интересовало.
Буджуни был троллем и напоминал скорее обезьяну, чем взрослого человека: широкий плоский нос, кустистая борода, густые кудри, которые начинались чуть ли не над глазами, а затем спускались на спину. Росту в нем был какой-то метр с четвертью, однако он носил обычную одежду, ходил на двух ногах и был так же разумен, как и любой человек - хоть и не желал иметь с людьми ничего общего.
Я давно переросла поводок и самого Буджуни, но он по-прежнему оставался моим защитником. Меня нельзя было удержать в клетке - несмотря на все старания отца. Пожалуй, если бы его опека проистекала из любви, мне было бы легче с ней смириться. Но ее корни таились в чувстве самосохранения и страха. С тех пор, как умерла мама, наша взаимная неприязнь становилась лишь глубже.
Я еле слышно вздохнула, и орел тут же вскинул на меня глаза.
Свет, снова раздалось у меня в мыслях. Жадно. Вопросительно.
Скоро, пообещала я, невесомыми движениями оглаживая перья на изящной голове. Конечно, я лгала. Он не увидит света. От зари нас отделяли долгие часы. Но я все равно останусь, и пусть Буджуни ворчит, сколько ему вздумается. Нос у него был не хуже, чем у отцовских гончих. Он без труда отыщет меня, если захочет.
Я устроилась поудобнее, плотнее подоткнула юбку, чтобы идущий от земли холод не забрался под ткань, и закуталась в плащ. К счастью, весна была в самом разгаре, и снег давно сошел. Деревья стояли, окутанные зеленой дымкой, под ногами пружинила густая трава. Я свернулась полумесяцем вокруг орла и подложила одну руку под голову, другой оглаживая шелковые перья и посылая ему самые целительные мысли.
Защитника из меня не получилось.
Я так увлеклась концентрацией на благих пожеланиях, так самозабвенно передавала бедной птице ощущения покоя и мира, - что и сама не заметила, как уснула, убаюканная этими образами.
Купить: в Озоне, в Лабиринте, в Читай-городе