Часть 1. Сказка про Марью-Искусницу
Квента на ПРИ "Быль или Небыль".
Всё, что было дальше на игре, питалось от этой сказки.
Было ли, не было, не ведаю, а что моё - всё правда. В том краю, где мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, где текли реки молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, жил да поживал Никита Кожемяка. Сторонился он царских милостей за ратные подвиги и громкой молвы, обретался скромно. Всё ж что ни день, пылит дорога, идут к нему люди - не кликать на битву со змеем лютым, а кому сапоги справить, кому ухват починить или клинок булатный выковать. Был Никита мастер, каких свет не видывал, руки золотые. Умел делать и мечи-кладенцы волшебные. Женился он на тихой приблуде без роду, без племени, да вскорости схоронил её под яблонькой. Только доченька Марьюшка у него осталась. Стал он учить дочку, что сам делать умел - кожи мять да в кузне стучать. Росла доченька не по дням, а по часам, как пшеничное тесто на опаре киснет. О хозяйстве радела, кушала яблочки с матушкиного деревца и сама вся как яблочко была: того и гляди, укатится за воротца! Где потеха или шумиха, она тут как тут. Дело в руках горело и показы тоже. А жила в ту пору в деревне старуха кривоглазая. Раз увидала она, как Марьюшка кота её впрягает в малую тележку - кукол катать, и крикнула в сердцах: «Чтоб тебя кикиморы взяли!». Кикиморы о тех местах, видать, востроухие были - вызнали про то. Пошла девочка в лес по ягоды, дорога-то змеёй вильнула и пропала. Блуждает она в чаще, а вокруг деревья скрипят, глаза горят, ветки её ловят колючие, звери бродят рыскучие. Как смеркаться стало, вышла она к болотам; там на пенёчке баба какая-то растрёпанная сидит, да веретёнце вокруг неё кружит. Марьюшка испужалась поначалу, а потом осмелела и говорит ей: «Никогда не видывала, чтобы веретёнце само скакало! Научи меня, хозяюшка, век благодарна буду». Забавно это кикиморам показалось - приголубили они девочку. Год миновал, потом другой, а потом годам и счёт потерялся. Живёт Марьюшка у нечисти и горя не знает. Дом метёт, с кикиморами прядёт, с чертями кашу ест, забыла православный крест. Одевается листом, спит под кустом, подпоясывается ясными звездами. Совсем сама на нечисть стала похожа, а про то, как добрые люди живут, позабыла. Только и осталось у неё от родного дома, что яблоневая косточка в ладанке - матушкина памятка. Девочка на яблоневую косточку поглядит и вспомнит, какого роду-племени, а только, видать, некрепко сидит эта память - сквозняком уносит.
Долго ли, коротко ли, расцвела Марья-искусница и стала совсем невестой. В лесу женихов не сыскать, она и не горюет: пляшет с огнём и молотом с утра до ночи. Мудрости набралась у нечисти-то под боком; на утренней заре меч простой куёт, на вечерней заре - волшебный, в семи горнах жаром опаляет, водой из семи ключей закаляет. Да только пришла беда - открывай ворота… Встретила Марьюшка молодца, что в лес повадился за чужим добром, тайну мёртвой воды добывать. Чудным он ей поначалу показался. Стала девица выспрашивать, с чем, мол, пожаловал, да от каких земель прибыл, да как на свете православный люд живёт. Льются слова, будто речка молочная… Вспомнила Марьюшка дом родной и милую яблоньку. Тут-то и попалось сердце девичье куропаткой в силки, опалило не хуже горна. Присмирела кожемякина дочь и научила добра молодца, как лютую тайну добыть, нечисть обмануть и в живых остаться. А сама побежала в кузницу и сковала два посоха чугунных по родительскому завету.
Снарядили за ними погоню. Спешат беглецы, а ветки пред ними сетью сплетаются - махнёт Марьюшка посохом, и пропадёт всё. Дале бегут, а дорога змеёй норовит из-под ног вывернуться - стукнет Марьюшка посохом, и лежит ровнёхонько. Вот уж выбрались почти к самому свету, говорит девица: «Припади к сырой земле, послушай - не идёт ли погоня?». Молодец отвечает: «Не погоню слышу, а вдалеке гром гремит». «То кикморы сами по нашему следу пожаловали!». Сломала Марья-Искусница посох об колено, силушкой-то, видно, в родителя пошла. Кинула в сыру землю яблочную косточку, воткнула посох - и зазеленела стройная яблонька. Укрыло доброе деревце беглецов ветками. Примчались лихие кикиморы, глядит - нету никого. Плюнули и пошли восвояси, несолоно хлебавши.
«Ну, - говорит Марьюшка, - тут конец моим чудесам. Из лесу я тебя вывела, а дальше ты меня веди, коли полюбилась. Думать дам три года сроку. Вот моё колечко: носи его, не снимаючи, а как время минует, колечко вмиг ко мне выведет». Простились и разошлись всякий своей стороной. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: год молодец носил колечко, другой носил, а на третий что приключилось, людям неведомо. А Марья-Искусница укрылась от глаз кикимор лютых, стала жить за темными лесами, под ходячими облаками, под частыми звездами, под красным солнышком. Понапрасну слёзы лила горючие, потом добрые люди присоветовали - пошла со своей бедой к царю: «Рассуди, батюшка, как быть, накажи окаянного, убей смертным боем!». Царь-батюшка отвечал, что не было в его царстве такого молодца спокон века, не там она его ищет, видать. Осерчала Марьюшка, волчицей завыла, притопнула ногой и сгинула. Молот её кузнечный сквозь землю провалился, чтоб никто дознаться и добыть не сумел. Ищут люди тайны мастерства Никиты Кожемяки - куда там! Нет больше на свете Марьи-Искусницы, есть голь кабацкая Паскуда. Сам чёрт ей не брат, а друг наилучший. Что она знает, про то молчит, чем живёт - не ведомо; побежит через мосточек, ухватит осиновый листочек, и тем на год сыта бывает.
Не за былью сказка гоняется, а моё брюхо само не набивается. Говорят вот ещё, живёт на свете Хозяйка Медной горы, звёзды ясные в землю сыплет и вынимает каменьями. Когда досыплет, тогда и дальше скажу, а пока мочи нет.
Всё, что было дальше на игре, питалось от этой сказки.
Было ли, не было, не ведаю, а что моё - всё правда. В том краю, где мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, где текли реки молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, жил да поживал Никита Кожемяка. Сторонился он царских милостей за ратные подвиги и громкой молвы, обретался скромно. Всё ж что ни день, пылит дорога, идут к нему люди - не кликать на битву со змеем лютым, а кому сапоги справить, кому ухват починить или клинок булатный выковать. Был Никита мастер, каких свет не видывал, руки золотые. Умел делать и мечи-кладенцы волшебные. Женился он на тихой приблуде без роду, без племени, да вскорости схоронил её под яблонькой. Только доченька Марьюшка у него осталась. Стал он учить дочку, что сам делать умел - кожи мять да в кузне стучать. Росла доченька не по дням, а по часам, как пшеничное тесто на опаре киснет. О хозяйстве радела, кушала яблочки с матушкиного деревца и сама вся как яблочко была: того и гляди, укатится за воротца! Где потеха или шумиха, она тут как тут. Дело в руках горело и показы тоже. А жила в ту пору в деревне старуха кривоглазая. Раз увидала она, как Марьюшка кота её впрягает в малую тележку - кукол катать, и крикнула в сердцах: «Чтоб тебя кикиморы взяли!». Кикиморы о тех местах, видать, востроухие были - вызнали про то. Пошла девочка в лес по ягоды, дорога-то змеёй вильнула и пропала. Блуждает она в чаще, а вокруг деревья скрипят, глаза горят, ветки её ловят колючие, звери бродят рыскучие. Как смеркаться стало, вышла она к болотам; там на пенёчке баба какая-то растрёпанная сидит, да веретёнце вокруг неё кружит. Марьюшка испужалась поначалу, а потом осмелела и говорит ей: «Никогда не видывала, чтобы веретёнце само скакало! Научи меня, хозяюшка, век благодарна буду». Забавно это кикиморам показалось - приголубили они девочку. Год миновал, потом другой, а потом годам и счёт потерялся. Живёт Марьюшка у нечисти и горя не знает. Дом метёт, с кикиморами прядёт, с чертями кашу ест, забыла православный крест. Одевается листом, спит под кустом, подпоясывается ясными звездами. Совсем сама на нечисть стала похожа, а про то, как добрые люди живут, позабыла. Только и осталось у неё от родного дома, что яблоневая косточка в ладанке - матушкина памятка. Девочка на яблоневую косточку поглядит и вспомнит, какого роду-племени, а только, видать, некрепко сидит эта память - сквозняком уносит.
Долго ли, коротко ли, расцвела Марья-искусница и стала совсем невестой. В лесу женихов не сыскать, она и не горюет: пляшет с огнём и молотом с утра до ночи. Мудрости набралась у нечисти-то под боком; на утренней заре меч простой куёт, на вечерней заре - волшебный, в семи горнах жаром опаляет, водой из семи ключей закаляет. Да только пришла беда - открывай ворота… Встретила Марьюшка молодца, что в лес повадился за чужим добром, тайну мёртвой воды добывать. Чудным он ей поначалу показался. Стала девица выспрашивать, с чем, мол, пожаловал, да от каких земель прибыл, да как на свете православный люд живёт. Льются слова, будто речка молочная… Вспомнила Марьюшка дом родной и милую яблоньку. Тут-то и попалось сердце девичье куропаткой в силки, опалило не хуже горна. Присмирела кожемякина дочь и научила добра молодца, как лютую тайну добыть, нечисть обмануть и в живых остаться. А сама побежала в кузницу и сковала два посоха чугунных по родительскому завету.
Снарядили за ними погоню. Спешат беглецы, а ветки пред ними сетью сплетаются - махнёт Марьюшка посохом, и пропадёт всё. Дале бегут, а дорога змеёй норовит из-под ног вывернуться - стукнет Марьюшка посохом, и лежит ровнёхонько. Вот уж выбрались почти к самому свету, говорит девица: «Припади к сырой земле, послушай - не идёт ли погоня?». Молодец отвечает: «Не погоню слышу, а вдалеке гром гремит». «То кикморы сами по нашему следу пожаловали!». Сломала Марья-Искусница посох об колено, силушкой-то, видно, в родителя пошла. Кинула в сыру землю яблочную косточку, воткнула посох - и зазеленела стройная яблонька. Укрыло доброе деревце беглецов ветками. Примчались лихие кикиморы, глядит - нету никого. Плюнули и пошли восвояси, несолоно хлебавши.
«Ну, - говорит Марьюшка, - тут конец моим чудесам. Из лесу я тебя вывела, а дальше ты меня веди, коли полюбилась. Думать дам три года сроку. Вот моё колечко: носи его, не снимаючи, а как время минует, колечко вмиг ко мне выведет». Простились и разошлись всякий своей стороной. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: год молодец носил колечко, другой носил, а на третий что приключилось, людям неведомо. А Марья-Искусница укрылась от глаз кикимор лютых, стала жить за темными лесами, под ходячими облаками, под частыми звездами, под красным солнышком. Понапрасну слёзы лила горючие, потом добрые люди присоветовали - пошла со своей бедой к царю: «Рассуди, батюшка, как быть, накажи окаянного, убей смертным боем!». Царь-батюшка отвечал, что не было в его царстве такого молодца спокон века, не там она его ищет, видать. Осерчала Марьюшка, волчицей завыла, притопнула ногой и сгинула. Молот её кузнечный сквозь землю провалился, чтоб никто дознаться и добыть не сумел. Ищут люди тайны мастерства Никиты Кожемяки - куда там! Нет больше на свете Марьи-Искусницы, есть голь кабацкая Паскуда. Сам чёрт ей не брат, а друг наилучший. Что она знает, про то молчит, чем живёт - не ведомо; побежит через мосточек, ухватит осиновый листочек, и тем на год сыта бывает.
Не за былью сказка гоняется, а моё брюхо само не набивается. Говорят вот ещё, живёт на свете Хозяйка Медной горы, звёзды ясные в землю сыплет и вынимает каменьями. Когда досыплет, тогда и дальше скажу, а пока мочи нет.