Часть 2. Сказка про голь кабацкую
Первый и второй день игры. Конечно, фокус в пользу голи, события укорочены и стилизованы, потому что здесь это главная героиня, а построение сказки велит в таком случае немножко приукрашивать ;) Но только стилистисчески. Отчёт я бы по-другому писала... Да, "крат сест. тал." по обыкновению не обо мне.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у царя был сад, в саду был пруд, в пруды был рак… Кто слушал - тот дурак.
Коль дослушали, не ругая, вот вам сказка другая.
Под светлым месяцем, под еловым лапником, в тридевятом царстве жила-была голь кабацкая Паскуда. Чем пробавлялася, не ведомо. По ночам луну доила, из берёзового полена кашу варила. Ин, до зореньки ей сытно-пьяно; рыскает душа пропащая и колобродит, только в церковь божию не ходит. Как вина зелена налижется, с чертями перемигиваться горазда - выискала рогатых приятелей по душе. Ленты дорог заплетает в узлы и горя не знает. Слухами земля полнится, а Паскуда сказками кормится: добрые люди стаканчик нальют, кренделёк на байку обменяют. Много помнила голь кабацкая - что от нечисти лесной, что от гуляшего люда по кабакам слыхивала. Отчего Хозяйка Медной горы тоскует, да как чародейные соцветия папоротника добывать, в какой земле распускается цветочек аленький и всякие другие премудрости… Много ведала голь кабацкая, ой да не всё сказывала!
Было ли наяву, не было - кривить не буду, расскажу без утайки про Паскуду.
Голь кабацкая мягко стелет. Богатому за монетку старинной сказкой кошель позолотит, бедному былью рубаху заштопает. Поначалу-то чёрный клёкот за воробьиным щебетом прятала - помнила обиду. Дай только людям голову заморочить, приврать ради красного словца. Одно словечко услышит, другое сердцем почует аль от длинного языка добавит. Придумки её иной раз и былью оборачиваются: брякнет спьяну, мол, волчье племя в Навь самолучшие проводники - недаром; наговаривает чёрное слово на шамахан - ох, не зря наговаривает! По нраву пришлось-то бездельнице умницу корчить. Одну сказку сказывает, а другую солит и в мешок кладёт. Но потом глядит, её и на боярском подворье, и в шатрах из сыромятных кож привечают. За лохмы нечёсаные скалками взашей не гонят. Матушка-царица голи кабацкой стаканчик подносит и спрашивает ласково о том, о сём… Чудна такая честь Паскуде. Сделалась она посмирнее. Своего не упустит, а только правому делу клубочков путеводных горстью насыплет, вести, будто сорока, на хвосте принесёт. Али вот сунула она чумазый нос в табор. Бубликом закусила, послушала сказочки - про то, как добывали цыгане яблоки молодильные, и про ромку-королевичну, и про Короля-Ворона. Своими былями прорехи зашила и убрела прочь. Тяжёленько стало плечам от басенок!
Всего больше полюбилось голи кабацкой сказывать про Марью-Искусницу. Монетку ручонкой гребёт, похихикивает мерзенько. Сама думает: будут добрые люди тайну меча-кладенца искать, глядишь, и колечко моё обручальное сыщется. Выдумаю я тогда обидчику кару лютую! Век кикиморину девку помнить будет, али на том свете.
Вот раз объявилось в тридевятом государстве Лихо одноглазое. Какое дело люди не начнут, увидят его - быть беде! На сто вёрст окрест то же самое деется. У охотников лесных родов, умельцев вострооких, дичь из-под носа уходит. Табор цыганский по дорогам пылит - не может выбраться из круга заколдованного. Хлад недоли спускается с пустынных небес… Беспокоятся мудрые, ищут тайную силу, как им Лихо восвояси прогнать. А оно ходит по дорогам и само горестно плачется: отпустите меня, мол, добрые люди! Стали пуще прежнего гадать-ведовать. Оказалось, приковано Лихо к этой земле, ножом калёным приколото, потому раньше было его понемногу на белом свете, а теперь всё как есть тут осело.
Паскуда-то сама не бежит на подвиги, пяточками сверкая - куда ей поперёк сильных да мудрых? А только не по вкусу ей пуд Лиха. Воюет понемножечку, как умеет: где слово услышит, где бросит его зерном в землю жирную. Бродит от царского двора к берлогам медведей, от цыган к безродным, от простого люда к хитрым лисицам. И повторяет, не ленится: «Вы поодиночке не ищите, не ратоборствуйте - общая это беда, сообща её и решать. Ежели всякий за дело возьмётся, да с другим не поделится, гору с места не сдвинет!». Заодно и о своём больнючем словечко замолвит: выспрашивает, как ей с нечистью миром поладить.
Вот раз пришла Паскуда к городской знахарке Марфе и говорит: «Ой, беда-бедунечка! Хотят мне лютые кикиморы голову оторвать. Ой, плохо живётся без головы, некрасивая буду! Держит моя голова вовнутри нитку, куда уши приколоты - если пропадёт, упадут мои ушки на сыру землю! Только тайна это. Помню я способ, как кикимор прогнать, да хочу жить с ними в чести и дружбе. Ведьмам премудрым про то известно. Ты, Марфушка, с травами говоришь - может, слыхала о ком?». Обещалась добрая знахарка помочь. Встретила потом голь кабацкую и говорит ей: «Обозлились кикиморы на мужика с топором - видно, лесоруба», - «А ежели не лесоруб то, а воин из лесных родов?», - «Думай, девонька, на то и ум дан».
Вот пришла голь кабацкая к роду медведей и видит старую-престарую лису Патрикеевну - скоро мясо с косточек посыплется. Спрашивает у неё: «Научи, бабушка, городскую девку ладом с кикиморами ужиться». А та пастюку оскалила и отвечает: «Хочешь загадку? Угадаешь, дам совет. А коли не угадаешь, будешь должна». Взыграло тут сердце ретивое, пробудилась ото сна Марья-Искусница, глянула ясными очами и молвит тихонько: «Не могу я от уговора отказаться».
Тут налетело вдруг Лихо одноглазое, честной люд в шатёр попрятался. Патрикеевна с шаманками заклятья завывает могучие, весь род голосит, напеву вторя, и Паскуда поскуливает. Совсем ей стало стыдно за жизнь свою паскудную, что дар богов в землю зарыла и позабыла древнюю правду. Плюнуло тут Лихо и убралось восвояси. А лесные люди городских приблуд выгоняют - дорог им час, бегут на капище вершить ночной обряд. Кличут с собою одну Марфу, да та не объявилася в срок. Ушли вот, а голь кабацкая глядит - спешит знахарка. Паскуда ей показывает - туда, мол, беги! Вдруг спицею железной кольнуло: не может сама на месте устоять, когда другие хвалу богам возносят. Боязно идти и оставаться тошно. Увязалась за Марфой следом, думает, может, не погонят её. Прибрели на капище. Там дивь лесная, жуть кромешная деется: появляются во мраке предки- звери огнеглазые, говорят с мудрыми своей крови, мало хвалят, да больше рыкают. Поняла голь кабацкая, что не будет ей здесь божьего ока - ноги бы унести. Стоит, пяточки-то с перепугу к земле приросли.
Говорит древний дух, мол, если Лихо не прогнать, на седьмой день оно крови напьётся и грянет беда неминучая. Речь ведёт про племя безродное, что предка по свету ищет, и о другом всяком, что стародавние хозяева тайной оберегают от пришлых. Голь кабацкая попритихла. Кругом-то лес шумит, по чёрному небу скребёт ветвями-крючьями, и глаза у лесных яхонтами сверкают - светло на капище. Тут вдруг гаркнул старый зверь диким голосом, первородным воем: «Совсем по кривде живёте, забыли заветы прежние! Как посмели вы привести сюда городских? Быть вам наказанными!». Вытолкали люди Марфу вперёд, ответ держать. А голь кабацкая стоит, не шелохнётся - думает, оберегут боги, и не вспомнят про меня, не приметят. Долго ночи над небом властвовать, но и лютой недоле приходит конец. Стали лесные рода разбредаться, и Паскуда потихонечку пошла с глаз долой. Вывела её дорога в кабак - залила страх, сказку Кота-Баюна послушала, выспалась сладко да повеселела.
Вот в потёмках добрела голь кабацкая к безродным. Опять сказку одну сказывает, другую в мешок кладёт, обещает про горесть их в цыганском таборе повыспрашивать. Понесли её ноги беспокойные дальше, видит, идёт рядышком кто-то высоконький - головой ветки щекочет, лунные вёсла задевает. Оглянулась - леший! Голь кабацкая ему в пояс кланяется, угощает пирожком: «Ахти, батюшка леший, не гневайся на Паскудину неумную, дай добрый совет! Разумею я вот, чтобы с кикиморами сладить, надо их в дом позвать. Они ведь хоть и вреднючие, а бедные - хозяйки без дома, плохая у них долюшка!». Кивает леший, молодец, мол, хорошо это придумала. А только ни ему, ни ведьме безродной, ни простому люду, ни волкам, ни медведям, ни цыганам, ни чёртям самим не ведомо, как с матушками названными точнёханько поладить, какое дело доброе для них совершить. Кругом Паскуда околот обошла, только к рыжим лисицам по ночной поре на огонёк не заглянула.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не туман сизый с раздолу подымается, не вороньё бесприютное над пригорком кружит - думы чёрные над Паскудой вьются. Пригорюнилась она пополудни: «Сколько ж мне по белому свету бродить неприкаянной? Полный мешок всяких былей да небылей набрала - трещит по швам, румяный-пузатый, любому гостю по вкусу сыщется. Люба кочевая жизнь, да надобно кольцо обручальное сыскать и с матушками лохматенькими мир устроить. Для первого я зерно посадила, ключевой водой поливала, скоро урожай соберу; а второму ходу нет».
Только подумала - выходит к ней премудрая мать рода лис: «Не слыхала ли ты, голь кабацкая, про девицу, которая брату моему золотой перстень подарила и велела её через год отыскать? Беда приключилась, погиб он на войне за правое дело. Должна я передать эту весточку». Молчит Паскуда, лицо чумазое рукой закрыла, а другую пустой горстью протягивает. Поняла всё Лисица, отдаёт ей кольцо. «Не гневайся, - говорит, - он искал тебя и верен был». Горько сделалось кикиморовой дочке, что недоброе сгоряча подумала, кары страшные пропащему измысливала. Отравилась жгучей желчью да обратилась в пепел жаркая любовь, ан сердце всё не на месте. Лисица дале говорит: «Добыли вы двое секрет мёртвой воды. Тебя за ту вину кикиморы по свету ищут - вырастили, мол, не жалея сил, а поганая от нас сбежала», - «Ох, вина моя змеиная, голову мне названые матушки оторвут и поделом!», - «В том и брата моего вина. Пойдём, не печалься! Лисий род кикимор в кузнице поселил, давно уж тебя дожидаются», - «Не могу я за ласку платить чёрной неблагодарностью!» - «Ведомо мне, как с той бедою быть: хотят кикиморы спицы да ложечку белую. Принесёшь - легко станет у них прощенья просить. А верно люди сказывают, что ты дочь Кожемяки?», - «Верно, да только я обет дала и дар свой в землю зарыла: покуда не искуплю вину, не ковать мне боле мечи-кладенцы», - «Видно, все дорожки у нас в одну сплелись!».
Поблагодарила голь кабацкая Лисицу за добрый совет, лохмы свои, мхами да бурьяном заросшие, гребешком расчесала - стало утро краше тёмной ночи, солнышко ясное из-за туч показалося. Побрела в тридевятое государство искать спицы да ложечку. Не добыла ни того, ни другого, только сказок опять полнёхонек мешок.
Встречает через малое время Лисицу, та и говорит: «Не ищи боле ложечку, а спицы пойдём к Хозяйке Медной горы ковать». Приходят они к условному месту, правильным словом Малахитницу кличут. Та дело выслушала, позвала ученицу свою Рысеньку. Голь кабацкая говорит: «Дозволь мне, Хозяйка, в кузне твоей у горна встать! Я перед кикиморами виновата, мне и держать ответ». Очутилась она в горе: вокруг каменный шёлк переливчатый, будто ночка летняя, и каменья по нему сверкают, что частые ясные звёздочки. Поглядела голь на такую красоту, вспомнила названных матушек и мигом сковала спицы вострые - пусть радуются да зла на неё не держат. Вспомнили руки любимое дело. Говорит Искусница: «Дозволишь ли, Хозяюшка, ученье пройти, возьмёшь ли набираться премудростей? Али ты только по договору лесных привечаешь?», - «Отчего ж не взять? Да боле одного ученика у меня не бывает. Завтра наутро стану выбирать, кто приглянется - приходи и ты».
Вот вышли из горного чертога. «Ну, - говорит Лисица, - дорога наша к кикиморам!», - «Не могу я с вами идти, поначалу надобно избу построить», - «Некогда, пойдём скорее, не то обозлятся и уйдут совсем!», - «Да я мигом управлюсь!». Побежала голь кабацкая по закромам скрести, по сусекам мести, волочёт на плече огромную вязанку брёвен. Выбрали в лесу доброе место - возле кабака на ничейной земле, а лесные рода согласие дали, чтобы ей здесь по правде жить. Солнце полшага не сделало - выросла изба с жаркой кузницей. Голь кабацкая угощенье на порог поставила и семенит смирненько к кикиморам. «Ах ты, негодная девка, - говорят, - чем ты нам за добро отплатила?», - «Не гневайтесь, матушки! Сердце человечье слабое, али приворожили, али само огнём вспыхнуло. Простите вину мою чёрную. Примите спицы кованые да садитесь на веничек - с ветерком прокачу до дому!», - «Что ж, и домовых там не будет, и красного угла? Ну, дело! Ладно, не горюй, девка, позабыты теперича обиды».
Марьюшка улыбается, рада-радёхонька. Умылась, косу заплела, надела рубаху шитую да серьги узорные. Стала вся как ясный день. Родное имя своё вернула, совсем отчуралась от паскудной жизни - может, та и хороша по-своему была, а пропади пропадом. Зажила на свете лучше прежнего, кружит по дорогам юрким веретеном; кормит её сказками-прибаутками пузатый мешок… так оно всё, да не так. Выдумки себе оставила, ан с кривдой простилась.
Вот раз приходит Марья-Искусница к безродным и говорит малую тайну, что у Котеньки на самоцвет выменяла: «Поглядите друг на друга - в одном из вас подсказка скрыта, кто ваш предок был». Навстречу ей лиса Патрикеевна: «Поздорову, Паскуда! С чем пожаловала?», - «А загадку выслушать, - говорит Марьюшка, - Уговор дороже денег», - «Хорошо, вот тебе моя загадка. Даю на то три попытки. Не угадаешь, принесёшь молодильное яблоко... Что лучше добра, но хуже зла? Оно есть у бедных, но нет у богатых? А если съешь - умрёшь».
Думала-думала Марья-Искусница, ничего не придумала и говорит: «Ответ мой неверным будет. Правда лучше добра, но для других хуже зла, по горло ею сыты бывают и травятся. У бедных её много, а у богатых вовсе нет», - «Хорош твой ответ, хоть и не правильный. Слушай за то подсказку: смирение поможет, гордый не угадает». Опять думала-думала Марьюшка, поглядела недобро на старую лису да на безродных, говорит: «Нет у меня ответа. Сколько в лесу жила - всё можно съесть, и гриб, и кору, и ласковое слово. Принесу яблочко по уговору. Да только издалека-то мы все мудрость видим, а под носом у себя разглядеть не можем».
Идёт к цыганам за молодильным яблочком, глаза яростными кострами горят, а сама про загадку думает, бусины слов в голове перебирает. Поняла, что гордо ответила хитрой лисе. Тут ей ответ ясен стал. Сменяла она у цыган яблочко на добрую сказку-совет, какой табору был потребен, и пошла скорёхонько обратно. Говорит: «Ответ на твою загадку - ничего. А вот должок по уговору». Обрадовалась лиса: «Как додумалась? Кто подсказал? Никто эту загадку разгадать не сумел, будет тебе теперь мудрость! Да приходи ещё за моим благословением», - «Коли привечаешь, не утаи, Патрикеевна… верно, что на капище вы не богам поклоняетесь, а одним своим предкам?», - «Ой, верно, потому пришлым туда хода нет - недоброе выйдет».
Вот добрела Марья-Искусница к медведям. Увидала волчьего кузнеца-чарователя, в чьём роду заветные клинки от века ковались, добрым словом с ним перемолвилась. Сговорились мастера волшебную работу вместе делать да от лихих людей оберегать. И достойный ученик им сыскался, чтобы земля тайну меча-кладенца не утратила - наутро встречу условили. По правде заповедованной скроено ладно, а Марьюшка печалится… за кузнецами их род клыки скалит, а за нею только выпи болотные. В чужие руки отчий дар придётся вложить.
А непоодаль, глядь, чешет языком чёртова бабка, да кузнец с чёрной мельницы окликает с ехидцей: «Ну здравствуй, Марья-Искусница! Долго ты по свету бегала, а на мельницу давно ноги не выносили, не знаешь, что мы родная кровь». Упала тут Марьюшка без чувств, опамятовалась да бросилась чертей обнимать-целовать в зелёные пятачки, по харям мохнатым гладить. Стала у неё родни полная заимка. Вместе бы им жить-поживать, пока мельничные колёса не сотрутся, печь под землю не провалится да души бесприютные покой не обретут…
То ли месяц блестит рогатый, то ли чёртова плешка - про голь кабацкую кончается потешка. Прохудился мешок, на дне пыль - дальше будет страшная быль.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у царя был сад, в саду был пруд, в пруды был рак… Кто слушал - тот дурак.
Коль дослушали, не ругая, вот вам сказка другая.
Под светлым месяцем, под еловым лапником, в тридевятом царстве жила-была голь кабацкая Паскуда. Чем пробавлялася, не ведомо. По ночам луну доила, из берёзового полена кашу варила. Ин, до зореньки ей сытно-пьяно; рыскает душа пропащая и колобродит, только в церковь божию не ходит. Как вина зелена налижется, с чертями перемигиваться горазда - выискала рогатых приятелей по душе. Ленты дорог заплетает в узлы и горя не знает. Слухами земля полнится, а Паскуда сказками кормится: добрые люди стаканчик нальют, кренделёк на байку обменяют. Много помнила голь кабацкая - что от нечисти лесной, что от гуляшего люда по кабакам слыхивала. Отчего Хозяйка Медной горы тоскует, да как чародейные соцветия папоротника добывать, в какой земле распускается цветочек аленький и всякие другие премудрости… Много ведала голь кабацкая, ой да не всё сказывала!
Было ли наяву, не было - кривить не буду, расскажу без утайки про Паскуду.
Голь кабацкая мягко стелет. Богатому за монетку старинной сказкой кошель позолотит, бедному былью рубаху заштопает. Поначалу-то чёрный клёкот за воробьиным щебетом прятала - помнила обиду. Дай только людям голову заморочить, приврать ради красного словца. Одно словечко услышит, другое сердцем почует аль от длинного языка добавит. Придумки её иной раз и былью оборачиваются: брякнет спьяну, мол, волчье племя в Навь самолучшие проводники - недаром; наговаривает чёрное слово на шамахан - ох, не зря наговаривает! По нраву пришлось-то бездельнице умницу корчить. Одну сказку сказывает, а другую солит и в мешок кладёт. Но потом глядит, её и на боярском подворье, и в шатрах из сыромятных кож привечают. За лохмы нечёсаные скалками взашей не гонят. Матушка-царица голи кабацкой стаканчик подносит и спрашивает ласково о том, о сём… Чудна такая честь Паскуде. Сделалась она посмирнее. Своего не упустит, а только правому делу клубочков путеводных горстью насыплет, вести, будто сорока, на хвосте принесёт. Али вот сунула она чумазый нос в табор. Бубликом закусила, послушала сказочки - про то, как добывали цыгане яблоки молодильные, и про ромку-королевичну, и про Короля-Ворона. Своими былями прорехи зашила и убрела прочь. Тяжёленько стало плечам от басенок!
Всего больше полюбилось голи кабацкой сказывать про Марью-Искусницу. Монетку ручонкой гребёт, похихикивает мерзенько. Сама думает: будут добрые люди тайну меча-кладенца искать, глядишь, и колечко моё обручальное сыщется. Выдумаю я тогда обидчику кару лютую! Век кикиморину девку помнить будет, али на том свете.
Вот раз объявилось в тридевятом государстве Лихо одноглазое. Какое дело люди не начнут, увидят его - быть беде! На сто вёрст окрест то же самое деется. У охотников лесных родов, умельцев вострооких, дичь из-под носа уходит. Табор цыганский по дорогам пылит - не может выбраться из круга заколдованного. Хлад недоли спускается с пустынных небес… Беспокоятся мудрые, ищут тайную силу, как им Лихо восвояси прогнать. А оно ходит по дорогам и само горестно плачется: отпустите меня, мол, добрые люди! Стали пуще прежнего гадать-ведовать. Оказалось, приковано Лихо к этой земле, ножом калёным приколото, потому раньше было его понемногу на белом свете, а теперь всё как есть тут осело.
Паскуда-то сама не бежит на подвиги, пяточками сверкая - куда ей поперёк сильных да мудрых? А только не по вкусу ей пуд Лиха. Воюет понемножечку, как умеет: где слово услышит, где бросит его зерном в землю жирную. Бродит от царского двора к берлогам медведей, от цыган к безродным, от простого люда к хитрым лисицам. И повторяет, не ленится: «Вы поодиночке не ищите, не ратоборствуйте - общая это беда, сообща её и решать. Ежели всякий за дело возьмётся, да с другим не поделится, гору с места не сдвинет!». Заодно и о своём больнючем словечко замолвит: выспрашивает, как ей с нечистью миром поладить.
Вот раз пришла Паскуда к городской знахарке Марфе и говорит: «Ой, беда-бедунечка! Хотят мне лютые кикиморы голову оторвать. Ой, плохо живётся без головы, некрасивая буду! Держит моя голова вовнутри нитку, куда уши приколоты - если пропадёт, упадут мои ушки на сыру землю! Только тайна это. Помню я способ, как кикимор прогнать, да хочу жить с ними в чести и дружбе. Ведьмам премудрым про то известно. Ты, Марфушка, с травами говоришь - может, слыхала о ком?». Обещалась добрая знахарка помочь. Встретила потом голь кабацкую и говорит ей: «Обозлились кикиморы на мужика с топором - видно, лесоруба», - «А ежели не лесоруб то, а воин из лесных родов?», - «Думай, девонька, на то и ум дан».
Вот пришла голь кабацкая к роду медведей и видит старую-престарую лису Патрикеевну - скоро мясо с косточек посыплется. Спрашивает у неё: «Научи, бабушка, городскую девку ладом с кикиморами ужиться». А та пастюку оскалила и отвечает: «Хочешь загадку? Угадаешь, дам совет. А коли не угадаешь, будешь должна». Взыграло тут сердце ретивое, пробудилась ото сна Марья-Искусница, глянула ясными очами и молвит тихонько: «Не могу я от уговора отказаться».
Тут налетело вдруг Лихо одноглазое, честной люд в шатёр попрятался. Патрикеевна с шаманками заклятья завывает могучие, весь род голосит, напеву вторя, и Паскуда поскуливает. Совсем ей стало стыдно за жизнь свою паскудную, что дар богов в землю зарыла и позабыла древнюю правду. Плюнуло тут Лихо и убралось восвояси. А лесные люди городских приблуд выгоняют - дорог им час, бегут на капище вершить ночной обряд. Кличут с собою одну Марфу, да та не объявилася в срок. Ушли вот, а голь кабацкая глядит - спешит знахарка. Паскуда ей показывает - туда, мол, беги! Вдруг спицею железной кольнуло: не может сама на месте устоять, когда другие хвалу богам возносят. Боязно идти и оставаться тошно. Увязалась за Марфой следом, думает, может, не погонят её. Прибрели на капище. Там дивь лесная, жуть кромешная деется: появляются во мраке предки- звери огнеглазые, говорят с мудрыми своей крови, мало хвалят, да больше рыкают. Поняла голь кабацкая, что не будет ей здесь божьего ока - ноги бы унести. Стоит, пяточки-то с перепугу к земле приросли.
Говорит древний дух, мол, если Лихо не прогнать, на седьмой день оно крови напьётся и грянет беда неминучая. Речь ведёт про племя безродное, что предка по свету ищет, и о другом всяком, что стародавние хозяева тайной оберегают от пришлых. Голь кабацкая попритихла. Кругом-то лес шумит, по чёрному небу скребёт ветвями-крючьями, и глаза у лесных яхонтами сверкают - светло на капище. Тут вдруг гаркнул старый зверь диким голосом, первородным воем: «Совсем по кривде живёте, забыли заветы прежние! Как посмели вы привести сюда городских? Быть вам наказанными!». Вытолкали люди Марфу вперёд, ответ держать. А голь кабацкая стоит, не шелохнётся - думает, оберегут боги, и не вспомнят про меня, не приметят. Долго ночи над небом властвовать, но и лютой недоле приходит конец. Стали лесные рода разбредаться, и Паскуда потихонечку пошла с глаз долой. Вывела её дорога в кабак - залила страх, сказку Кота-Баюна послушала, выспалась сладко да повеселела.
Вот в потёмках добрела голь кабацкая к безродным. Опять сказку одну сказывает, другую в мешок кладёт, обещает про горесть их в цыганском таборе повыспрашивать. Понесли её ноги беспокойные дальше, видит, идёт рядышком кто-то высоконький - головой ветки щекочет, лунные вёсла задевает. Оглянулась - леший! Голь кабацкая ему в пояс кланяется, угощает пирожком: «Ахти, батюшка леший, не гневайся на Паскудину неумную, дай добрый совет! Разумею я вот, чтобы с кикиморами сладить, надо их в дом позвать. Они ведь хоть и вреднючие, а бедные - хозяйки без дома, плохая у них долюшка!». Кивает леший, молодец, мол, хорошо это придумала. А только ни ему, ни ведьме безродной, ни простому люду, ни волкам, ни медведям, ни цыганам, ни чёртям самим не ведомо, как с матушками названными точнёханько поладить, какое дело доброе для них совершить. Кругом Паскуда околот обошла, только к рыжим лисицам по ночной поре на огонёк не заглянула.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не туман сизый с раздолу подымается, не вороньё бесприютное над пригорком кружит - думы чёрные над Паскудой вьются. Пригорюнилась она пополудни: «Сколько ж мне по белому свету бродить неприкаянной? Полный мешок всяких былей да небылей набрала - трещит по швам, румяный-пузатый, любому гостю по вкусу сыщется. Люба кочевая жизнь, да надобно кольцо обручальное сыскать и с матушками лохматенькими мир устроить. Для первого я зерно посадила, ключевой водой поливала, скоро урожай соберу; а второму ходу нет».
Только подумала - выходит к ней премудрая мать рода лис: «Не слыхала ли ты, голь кабацкая, про девицу, которая брату моему золотой перстень подарила и велела её через год отыскать? Беда приключилась, погиб он на войне за правое дело. Должна я передать эту весточку». Молчит Паскуда, лицо чумазое рукой закрыла, а другую пустой горстью протягивает. Поняла всё Лисица, отдаёт ей кольцо. «Не гневайся, - говорит, - он искал тебя и верен был». Горько сделалось кикиморовой дочке, что недоброе сгоряча подумала, кары страшные пропащему измысливала. Отравилась жгучей желчью да обратилась в пепел жаркая любовь, ан сердце всё не на месте. Лисица дале говорит: «Добыли вы двое секрет мёртвой воды. Тебя за ту вину кикиморы по свету ищут - вырастили, мол, не жалея сил, а поганая от нас сбежала», - «Ох, вина моя змеиная, голову мне названые матушки оторвут и поделом!», - «В том и брата моего вина. Пойдём, не печалься! Лисий род кикимор в кузнице поселил, давно уж тебя дожидаются», - «Не могу я за ласку платить чёрной неблагодарностью!» - «Ведомо мне, как с той бедою быть: хотят кикиморы спицы да ложечку белую. Принесёшь - легко станет у них прощенья просить. А верно люди сказывают, что ты дочь Кожемяки?», - «Верно, да только я обет дала и дар свой в землю зарыла: покуда не искуплю вину, не ковать мне боле мечи-кладенцы», - «Видно, все дорожки у нас в одну сплелись!».
Поблагодарила голь кабацкая Лисицу за добрый совет, лохмы свои, мхами да бурьяном заросшие, гребешком расчесала - стало утро краше тёмной ночи, солнышко ясное из-за туч показалося. Побрела в тридевятое государство искать спицы да ложечку. Не добыла ни того, ни другого, только сказок опять полнёхонек мешок.
Встречает через малое время Лисицу, та и говорит: «Не ищи боле ложечку, а спицы пойдём к Хозяйке Медной горы ковать». Приходят они к условному месту, правильным словом Малахитницу кличут. Та дело выслушала, позвала ученицу свою Рысеньку. Голь кабацкая говорит: «Дозволь мне, Хозяйка, в кузне твоей у горна встать! Я перед кикиморами виновата, мне и держать ответ». Очутилась она в горе: вокруг каменный шёлк переливчатый, будто ночка летняя, и каменья по нему сверкают, что частые ясные звёздочки. Поглядела голь на такую красоту, вспомнила названных матушек и мигом сковала спицы вострые - пусть радуются да зла на неё не держат. Вспомнили руки любимое дело. Говорит Искусница: «Дозволишь ли, Хозяюшка, ученье пройти, возьмёшь ли набираться премудростей? Али ты только по договору лесных привечаешь?», - «Отчего ж не взять? Да боле одного ученика у меня не бывает. Завтра наутро стану выбирать, кто приглянется - приходи и ты».
Вот вышли из горного чертога. «Ну, - говорит Лисица, - дорога наша к кикиморам!», - «Не могу я с вами идти, поначалу надобно избу построить», - «Некогда, пойдём скорее, не то обозлятся и уйдут совсем!», - «Да я мигом управлюсь!». Побежала голь кабацкая по закромам скрести, по сусекам мести, волочёт на плече огромную вязанку брёвен. Выбрали в лесу доброе место - возле кабака на ничейной земле, а лесные рода согласие дали, чтобы ей здесь по правде жить. Солнце полшага не сделало - выросла изба с жаркой кузницей. Голь кабацкая угощенье на порог поставила и семенит смирненько к кикиморам. «Ах ты, негодная девка, - говорят, - чем ты нам за добро отплатила?», - «Не гневайтесь, матушки! Сердце человечье слабое, али приворожили, али само огнём вспыхнуло. Простите вину мою чёрную. Примите спицы кованые да садитесь на веничек - с ветерком прокачу до дому!», - «Что ж, и домовых там не будет, и красного угла? Ну, дело! Ладно, не горюй, девка, позабыты теперича обиды».
Марьюшка улыбается, рада-радёхонька. Умылась, косу заплела, надела рубаху шитую да серьги узорные. Стала вся как ясный день. Родное имя своё вернула, совсем отчуралась от паскудной жизни - может, та и хороша по-своему была, а пропади пропадом. Зажила на свете лучше прежнего, кружит по дорогам юрким веретеном; кормит её сказками-прибаутками пузатый мешок… так оно всё, да не так. Выдумки себе оставила, ан с кривдой простилась.
Вот раз приходит Марья-Искусница к безродным и говорит малую тайну, что у Котеньки на самоцвет выменяла: «Поглядите друг на друга - в одном из вас подсказка скрыта, кто ваш предок был». Навстречу ей лиса Патрикеевна: «Поздорову, Паскуда! С чем пожаловала?», - «А загадку выслушать, - говорит Марьюшка, - Уговор дороже денег», - «Хорошо, вот тебе моя загадка. Даю на то три попытки. Не угадаешь, принесёшь молодильное яблоко... Что лучше добра, но хуже зла? Оно есть у бедных, но нет у богатых? А если съешь - умрёшь».
Думала-думала Марья-Искусница, ничего не придумала и говорит: «Ответ мой неверным будет. Правда лучше добра, но для других хуже зла, по горло ею сыты бывают и травятся. У бедных её много, а у богатых вовсе нет», - «Хорош твой ответ, хоть и не правильный. Слушай за то подсказку: смирение поможет, гордый не угадает». Опять думала-думала Марьюшка, поглядела недобро на старую лису да на безродных, говорит: «Нет у меня ответа. Сколько в лесу жила - всё можно съесть, и гриб, и кору, и ласковое слово. Принесу яблочко по уговору. Да только издалека-то мы все мудрость видим, а под носом у себя разглядеть не можем».
Идёт к цыганам за молодильным яблочком, глаза яростными кострами горят, а сама про загадку думает, бусины слов в голове перебирает. Поняла, что гордо ответила хитрой лисе. Тут ей ответ ясен стал. Сменяла она у цыган яблочко на добрую сказку-совет, какой табору был потребен, и пошла скорёхонько обратно. Говорит: «Ответ на твою загадку - ничего. А вот должок по уговору». Обрадовалась лиса: «Как додумалась? Кто подсказал? Никто эту загадку разгадать не сумел, будет тебе теперь мудрость! Да приходи ещё за моим благословением», - «Коли привечаешь, не утаи, Патрикеевна… верно, что на капище вы не богам поклоняетесь, а одним своим предкам?», - «Ой, верно, потому пришлым туда хода нет - недоброе выйдет».
Вот добрела Марья-Искусница к медведям. Увидала волчьего кузнеца-чарователя, в чьём роду заветные клинки от века ковались, добрым словом с ним перемолвилась. Сговорились мастера волшебную работу вместе делать да от лихих людей оберегать. И достойный ученик им сыскался, чтобы земля тайну меча-кладенца не утратила - наутро встречу условили. По правде заповедованной скроено ладно, а Марьюшка печалится… за кузнецами их род клыки скалит, а за нею только выпи болотные. В чужие руки отчий дар придётся вложить.
А непоодаль, глядь, чешет языком чёртова бабка, да кузнец с чёрной мельницы окликает с ехидцей: «Ну здравствуй, Марья-Искусница! Долго ты по свету бегала, а на мельницу давно ноги не выносили, не знаешь, что мы родная кровь». Упала тут Марьюшка без чувств, опамятовалась да бросилась чертей обнимать-целовать в зелёные пятачки, по харям мохнатым гладить. Стала у неё родни полная заимка. Вместе бы им жить-поживать, пока мельничные колёса не сотрутся, печь под землю не провалится да души бесприютные покой не обретут…
То ли месяц блестит рогатый, то ли чёртова плешка - про голь кабацкую кончается потешка. Прохудился мешок, на дне пыль - дальше будет страшная быль.