Жизненная мозаика - 7. - (клочок 1689)
(Окончание)
Спустя годы жизненные дороги Крылова и Клушина после его вынужденного отъезда и возвращения из-за границы вновь пересекутся. Об этом мы узнаем из упоминавшихся уже «Записок» С. П. Жихарева, племянника Рахманинова, в той же записи от 9 февраля 1807 года, где он обращается непосредственно к Крылову:
«"Да, кстати о Клушине: скажите, Иван Андреевич, точно ли Клушин был так остёр и умён, как многие утверждают, судя по вашей дружеской с ним связи?" - "Он точно был умён, - сказал с усмешкою Крылов, - и мы с ним были искренними друзьями до тех пор, покамест не пришло ему в голову сочинить оду на пожалование Андреевской ленты графу Кутайсову..." - "А там поссорились?" - "Нет, не поссорились, но я сделал ему некоторые замечания на счёт цели, с какою эта ода была сочинена, и советовал её не печатать из уважения к самому себе. Он обиделся и не мог простить мне моих замечаний до самой своей смерти, случившейся года три назад"».
Какой логикой руководствовалась Екатерина Великая, сказать трудно, но в 1784 году и она решает прекратить свою журналистскую деятельность. Казалось бы, всего годом ранее она соизволила начать выпускать новый журнал «Собеседник любителей российского слова», стала членом его редакции, публиковала в нём свои «Были и небылицы» и вдруг решает больше их не продолжать. В качестве финальной точки императрица делает поистине царский жест. Она как классик, уходящий на покой, берётся изложить в виде некоего завещания молодым последователям свой взгляд на «искусство писать». Именно эти два слова выносит она в заголовок текста за подписью «Екатерина Великая»:
«Собственное моё имение «Были и Небылицы» отдаю я (имяреку) с тем:
1) Что ему самому, или кому он отдаст, поверит, продаст или заложит, для продолжения оных, не писать шероховато, либо с трудом, аки подымая тягости на блоке.
2) Писав, думать недолго и немного, но иначе не потеть над словами.
3) Краткие и ясные выражения предпочитать длинным и кругловатым.
4) Кто писать будет, тому думать по-русски. Всякая вещь имеет своё название.
5) Иностранные слова заменить русскими, а из иностранных языков не занимать слов, ибо наш язык и без того довольно богат.
6) Красноречия не употреблять нигде, разве само собою на конце пера явится.
7) Слова класть ясные и буде можно самотёки.
8) Скуки не вплетать нигде, не иначе же умничаньем безвременным.
9) Весёлое всего лучше; улыбательное же предпочесть плачевным действиям.
10) За смехом, за умом, за прикрасами не гоняться. (NB. Не запрещается, однако ж, оных употреблять везде тут, аки струи).
11) Ходулей не употреблять, где ноги могут служить, то есть надутых и высокопарных слов не употреблять, где пристойнее, пригожее, приятнее и звучнее обыкновенные будут.
12) Врача, лекаря, аптекаря не употреблять для писания «Былей и небылиц», дабы не получили врачебного запаха.
13) Проповедей не списывать и нарочно оных не сочинять.
14) Где инде коснётся нравоучения, тут оные смешивать не иначе с приятными оборотами, кои бы отвращали скуку, дабы красавицам острокаблучным не причинить истерических припадков безвременно.
15) Глубокомыслие окутать ясностью, а полномыслие - лёгкостью слога, дабы всем сносным учиниться.
16) Пустомыслие и слабомыслие откинуть вовсе, будь можно.
17) На всякие мысли смотреть не с одного конца, но с разных сторон, дабы избирать удобно было вид тот, который рассудку приятнее представится.
18) Стихотворческие изображения и воображения не употреблять, дабы не входить в чужие межи.
19) Желается, чтобы сочинитель скрыл своё бытие и везде бы было его сочинение, а его самого не видно было и нигде не чувствовалось, что он тут действует; и для того советуется ему говорить так, чтобы не он говорил, а без того ум его или глупость равно неспособны будут читателям».
19 пунктов-советов, ничуть не пустопорожних, и впрямь оказались завещанием. В ноябре 1796 года Екатерины Великой не стало.
А уже 5 декабря, в день, когда в Петропавловском соборе были захоронены его родители Пётр III и Екатерина II, взошедший на престол Павел повелел Ивану Владимировичу Лопухину, человеку яркому и неординарному, склонному к философскому мышлению, представителю древнего дворянского рода и виднейшему представителю русского масонства, находившемуся в конце правления Екатерины II на пороге великой опалы, объявить в Сенате «волю его об освобождении всех без изъятия (Таковых обнаружилось 87 человек. - А.Р.) заключённых по Тайной экспедиции, кроме повредившихся в уме».
Возвращены из ссылки в свои поместья Hиколай Никитич Трубецкой (получил звание сенатора), И. П. Тургенев, отец столь известных в литературе и декабристском движении нескольких братьев Тургеневых (получил должность директора Московского университета), А. Н. Радищев, пробыв в сибирской ссылке шесть лет, должен был поселиться без права выезда, под надзором полиции, в небольшом калужском именьице, селе Немцове, выделенном ему отцом в собственность.
Когда летом 1790 года в дом благополучного чиновника Радищева внезапно пришли арестовывать хозяина, он спросил, от кого они. «От Шешковского», - был ответ. Радищев упал в обморок. Одного имени начальника Тайной экспедиции, приводившего всех в трепет, было достаточно для первого революционера. Его судьба оказалась драматичной.
Буквально все пишущие о Радищеве непременно сообщают, что из сохранившихся писем и завещания, написанных им в первые дни ареста, становится ясно: им владел страх и истерическая паника. Удивляться не приходится - он был психологически сломлен. Шешковский своё дело знал. Несколькими месяцами ранее, в декабре 1790 года, ветеран политического сыска допрашивал автора «Вадима Новгородского» Якова Княжнина. В тексте его трагедии было несколько стихов, в которых увиделся жуткий призрак русского бунта: «Самодержавна власть всё ныне пожирает…», «Самодержавие, повсюду бед содетель1, Вредит и самую чистейшу добродетель И, невозбранные пути открыв страстям, Даёт свободу быть тиранами царям». А четырнадцатого января 1791 года драматург впал в жестокую горячку и умер.
1 Содетель - устар., церковнославянское создатель, виновник.
Любопытный штрих пребывания ссыльного революционера в Илимске: местный урядник пытался содрать с Радищева взятку. Он полагал, что начальник столичной таможни попал сюда за злоупотребления по финансовым делам.
Освобождённому Павлом I Радищеву Александр I позволил вернуться в Петербург, издал указ об амнистии, вернул ему дворянство, орден, чин, назначил членом Комиссии по составлению законов. В одном из проектов Александр Николаевич предложил уничтожить крепостное право. Последовала угроза новой ссылки в Сибирь, что стало потрясением для болеющего и морально сломленного писателя. Он счёл, что жизнь нужно оборвать. 12 (24) сентября 1802 года Радищев выпил стакан азотной кислоты. Его пытались спасти, но безуспешно. Уезжая от умирающего, медик Виллие, совсем не знавший Радищева, сказал: «Видно, что этот человек был очень несчастлив».
Первым в списке амнистированных узников шёл Н. И. Новиков, который к тому времени отбыл в Шлиссельбургской крепости четыре с половиной года. Обращает на себя внимание факт, что его освобождение для Павла I становится буквально первоочередным делом при вступлении на престол. Невольно вспоминается пушкинская фраза «Бывают странные сближенья…», взятая из черновых заметок к поэме «Граф Нулин». Николай I в первый же óдень своей официальной коронации тоже затребовал доставить к нему опального Пушкина. Объяснение одно - поэт в России больше чем поэт.
Как и в отношении к Радищеву, Екатерина II «по своему природному милосердию» и Новикову отменила смертную казнь, хотя намеревалась подвергнуть его «тягчайшей и нещадной смерти». Ограничилась приказом запереть его в крепость, откуда он вышел «дряхл, стар, согбен» без разрешения продолжать прежнюю деятельность.
Бóльшую часть конфискованной собственности ему так и не вернули. 20 лет после заточения он прожил в небольшом подмосковном Авдотьеве. Здесь, в границах своего имения он обрёл свободу.
Без преувеличения натура незаурядная, Новиков был человеком кипучей практической деятельности. Судите сами, в XVIII веке на русском языке было издано девять тысяч наименований книг. Из них Новиков напечатал тысячу. Причём ни одной он не издавал только из коммерческих соображений. Хотя как раз коммерсантом он был, что называется от бога.
В отличие от Радищева Новиков и впрямь не был революционером. Он не предполагал, что польза общества требует борьбы с государством. Его утопический девиз - общественная самодеятельность, идущая не за и не против, а мимо государственной машины. Он был сторонником пламенного энтузиазма местного (муниципального) самоуправления, потому что сам был энтузиастом и большим мечтателем. Надо признать, он хотел превратить Россию в прекрасное царство равенства и братства.
Будучи просветителем и, конечно же, распространяя нравственность, желал приучить всех и каждого видеть в другом человеке брата. Но с книгоизданием у него получалось лучше. С равенством и братством было несколько сложнее. Опять же судите сами. Выйдя на свободу, он созвал своих друзей на праздничный обед. Как вспоминал князь П. А. Вяземский, перед обедом Новиков обратился к гостям с просьбой позволить посадить за стол крепостного человека, который добровольно с 16-летнего возраста сидел с ним в Шлиссельбургской крепости. Гости без возражений приняли это предложение. А через некоторое время они узнают, что Новиков продал своего товарища по несчастью. Друзья спрашивают «просветителя»: правда ли это? Да, отвечает Новиков, дела мои расстроились и мне нужны были деньги. Я продал его за 2 000 рублей.
Николай Иванович почитался позднее либеральными демократами XIX века (да и в советские времена) непримиримым противником крепостничества. Ему и сегодня ставят в заслугу, что он был борцом с крепостным правом.
Постоянно болея и испытывая крайнюю нужду, Новиков умер 31 июля 1818 года.
Упрятать и Крылова в каземат или отправить в места отдалённые без суда и следствия проблемы для императрицы не составило бы. Не стала. Может потому, что к бунту, как Радищев, Крылов не призывал. В тесных связях, порочащих его, с тайным масонским орденом, как Новиков, он замечен не был.
Можно сказать, тогда Крылову повезло. Репрессии на него не обрушились. Его не сослали, не посадили в крепость. Его всего лишь лишили возможности заниматься делом, к которому его самобытный ум был предрасположен. Удар на себя принял «Санкт-Петербургский Меркурий». В апреле 1794 года его подписчики получили вежливое извещение о прекращении журнала: «Год “Меркурия” кончился - и за отлучкою издателей продолжаться не будет. <…> Мы слышали иногда критики и злые толки на наши писания, но никогда не были намерены против них защищаться. Если они справедливы - защищение не поможет, если ложны - то исчезнут сами собою. Слабо то сочинение, которое в самом себе не заключает своего оправдания».
«Отлучка» была вынужденной. Официальная версия произошедшего следующая:
«Около половины сего <1793> года Клушин, по желанию его, уволен в чужие края. Императрица Екатерина Великая пожаловала ему на сие путешествие жалованье на пять лет вперёд, по 300 рублей, всего 1500 рублей, и с тех пор он, неизвестно <…> куда уехал, а Крылов также уехал к какому-то помещику в деревню».
Сохранилось свидетельство, будто незадолго до «отлучки» коллег по несчастью не кто иной, как императрица Екатерина II вызвала издателей и, ходили слухи, сделала им то ли серьёзное внушение, то ли материнское увещевание с предложением отправиться за границу «на учёбу».
Перед царской милостью-угрозой Клушин капитулировал. Он получил от Екатерины II деньги на поездку, написал ей благодарственную оду и отбыл за рубеж.
Крылов тоже покинул столицу. Вопрос «почему?» тут не стоит. Он шёл на встречу с Екатериной II молодым человеком, а вышел от императрицы если и не дряхлым стариком, то совершенно очевидно сильно постаревшим - изнутри. Оставшийся один, без друзей, без издательства, без журнала, Крылов бросил всё и уехал из Петербурга на долгие годы. Предложение матушки-царицы оказалось из тех, от которых отказаться было невозможно. Иначе, в лучшем случае, его ждали бы нищета, отчаяние, в худшем - Шлиссельбургская крепость или ссылка по проторенному Радищевым пути.
Однако царских денег Крылов не взял. Коленопреклонённой одой не разразился и вообще после той памятной встречи с Екатериной II лет десять фактически не выступал в печати. Но русской земли не покинул.
Спустя годы жизненные дороги Крылова и Клушина после его вынужденного отъезда и возвращения из-за границы вновь пересекутся. Об этом мы узнаем из упоминавшихся уже «Записок» С. П. Жихарева, племянника Рахманинова, в той же записи от 9 февраля 1807 года, где он обращается непосредственно к Крылову:
«"Да, кстати о Клушине: скажите, Иван Андреевич, точно ли Клушин был так остёр и умён, как многие утверждают, судя по вашей дружеской с ним связи?" - "Он точно был умён, - сказал с усмешкою Крылов, - и мы с ним были искренними друзьями до тех пор, покамест не пришло ему в голову сочинить оду на пожалование Андреевской ленты графу Кутайсову..." - "А там поссорились?" - "Нет, не поссорились, но я сделал ему некоторые замечания на счёт цели, с какою эта ода была сочинена, и советовал её не печатать из уважения к самому себе. Он обиделся и не мог простить мне моих замечаний до самой своей смерти, случившейся года три назад"».
Какой логикой руководствовалась Екатерина Великая, сказать трудно, но в 1784 году и она решает прекратить свою журналистскую деятельность. Казалось бы, всего годом ранее она соизволила начать выпускать новый журнал «Собеседник любителей российского слова», стала членом его редакции, публиковала в нём свои «Были и небылицы» и вдруг решает больше их не продолжать. В качестве финальной точки императрица делает поистине царский жест. Она как классик, уходящий на покой, берётся изложить в виде некоего завещания молодым последователям свой взгляд на «искусство писать». Именно эти два слова выносит она в заголовок текста за подписью «Екатерина Великая»:
«Собственное моё имение «Были и Небылицы» отдаю я (имяреку) с тем:
1) Что ему самому, или кому он отдаст, поверит, продаст или заложит, для продолжения оных, не писать шероховато, либо с трудом, аки подымая тягости на блоке.
2) Писав, думать недолго и немного, но иначе не потеть над словами.
3) Краткие и ясные выражения предпочитать длинным и кругловатым.
4) Кто писать будет, тому думать по-русски. Всякая вещь имеет своё название.
5) Иностранные слова заменить русскими, а из иностранных языков не занимать слов, ибо наш язык и без того довольно богат.
6) Красноречия не употреблять нигде, разве само собою на конце пера явится.
7) Слова класть ясные и буде можно самотёки.
8) Скуки не вплетать нигде, не иначе же умничаньем безвременным.
9) Весёлое всего лучше; улыбательное же предпочесть плачевным действиям.
10) За смехом, за умом, за прикрасами не гоняться. (NB. Не запрещается, однако ж, оных употреблять везде тут, аки струи).
11) Ходулей не употреблять, где ноги могут служить, то есть надутых и высокопарных слов не употреблять, где пристойнее, пригожее, приятнее и звучнее обыкновенные будут.
12) Врача, лекаря, аптекаря не употреблять для писания «Былей и небылиц», дабы не получили врачебного запаха.
13) Проповедей не списывать и нарочно оных не сочинять.
14) Где инде коснётся нравоучения, тут оные смешивать не иначе с приятными оборотами, кои бы отвращали скуку, дабы красавицам острокаблучным не причинить истерических припадков безвременно.
15) Глубокомыслие окутать ясностью, а полномыслие - лёгкостью слога, дабы всем сносным учиниться.
16) Пустомыслие и слабомыслие откинуть вовсе, будь можно.
17) На всякие мысли смотреть не с одного конца, но с разных сторон, дабы избирать удобно было вид тот, который рассудку приятнее представится.
18) Стихотворческие изображения и воображения не употреблять, дабы не входить в чужие межи.
19) Желается, чтобы сочинитель скрыл своё бытие и везде бы было его сочинение, а его самого не видно было и нигде не чувствовалось, что он тут действует; и для того советуется ему говорить так, чтобы не он говорил, а без того ум его или глупость равно неспособны будут читателям».
19 пунктов-советов, ничуть не пустопорожних, и впрямь оказались завещанием. В ноябре 1796 года Екатерины Великой не стало.
А уже 5 декабря, в день, когда в Петропавловском соборе были захоронены его родители Пётр III и Екатерина II, взошедший на престол Павел повелел Ивану Владимировичу Лопухину, человеку яркому и неординарному, склонному к философскому мышлению, представителю древнего дворянского рода и виднейшему представителю русского масонства, находившемуся в конце правления Екатерины II на пороге великой опалы, объявить в Сенате «волю его об освобождении всех без изъятия (Таковых обнаружилось 87 человек. - А.Р.) заключённых по Тайной экспедиции, кроме повредившихся в уме».
Возвращены из ссылки в свои поместья Hиколай Никитич Трубецкой (получил звание сенатора), И. П. Тургенев, отец столь известных в литературе и декабристском движении нескольких братьев Тургеневых (получил должность директора Московского университета), А. Н. Радищев, пробыв в сибирской ссылке шесть лет, должен был поселиться без права выезда, под надзором полиции, в небольшом калужском именьице, селе Немцове, выделенном ему отцом в собственность.
Когда летом 1790 года в дом благополучного чиновника Радищева внезапно пришли арестовывать хозяина, он спросил, от кого они. «От Шешковского», - был ответ. Радищев упал в обморок. Одного имени начальника Тайной экспедиции, приводившего всех в трепет, было достаточно для первого революционера. Его судьба оказалась драматичной.
Буквально все пишущие о Радищеве непременно сообщают, что из сохранившихся писем и завещания, написанных им в первые дни ареста, становится ясно: им владел страх и истерическая паника. Удивляться не приходится - он был психологически сломлен. Шешковский своё дело знал. Несколькими месяцами ранее, в декабре 1790 года, ветеран политического сыска допрашивал автора «Вадима Новгородского» Якова Княжнина. В тексте его трагедии было несколько стихов, в которых увиделся жуткий призрак русского бунта: «Самодержавна власть всё ныне пожирает…», «Самодержавие, повсюду бед содетель1, Вредит и самую чистейшу добродетель И, невозбранные пути открыв страстям, Даёт свободу быть тиранами царям». А четырнадцатого января 1791 года драматург впал в жестокую горячку и умер.
1 Содетель - устар., церковнославянское создатель, виновник.
Любопытный штрих пребывания ссыльного революционера в Илимске: местный урядник пытался содрать с Радищева взятку. Он полагал, что начальник столичной таможни попал сюда за злоупотребления по финансовым делам.
Освобождённому Павлом I Радищеву Александр I позволил вернуться в Петербург, издал указ об амнистии, вернул ему дворянство, орден, чин, назначил членом Комиссии по составлению законов. В одном из проектов Александр Николаевич предложил уничтожить крепостное право. Последовала угроза новой ссылки в Сибирь, что стало потрясением для болеющего и морально сломленного писателя. Он счёл, что жизнь нужно оборвать. 12 (24) сентября 1802 года Радищев выпил стакан азотной кислоты. Его пытались спасти, но безуспешно. Уезжая от умирающего, медик Виллие, совсем не знавший Радищева, сказал: «Видно, что этот человек был очень несчастлив».
Первым в списке амнистированных узников шёл Н. И. Новиков, который к тому времени отбыл в Шлиссельбургской крепости четыре с половиной года. Обращает на себя внимание факт, что его освобождение для Павла I становится буквально первоочередным делом при вступлении на престол. Невольно вспоминается пушкинская фраза «Бывают странные сближенья…», взятая из черновых заметок к поэме «Граф Нулин». Николай I в первый же óдень своей официальной коронации тоже затребовал доставить к нему опального Пушкина. Объяснение одно - поэт в России больше чем поэт.
Как и в отношении к Радищеву, Екатерина II «по своему природному милосердию» и Новикову отменила смертную казнь, хотя намеревалась подвергнуть его «тягчайшей и нещадной смерти». Ограничилась приказом запереть его в крепость, откуда он вышел «дряхл, стар, согбен» без разрешения продолжать прежнюю деятельность.
Бóльшую часть конфискованной собственности ему так и не вернули. 20 лет после заточения он прожил в небольшом подмосковном Авдотьеве. Здесь, в границах своего имения он обрёл свободу.
Без преувеличения натура незаурядная, Новиков был человеком кипучей практической деятельности. Судите сами, в XVIII веке на русском языке было издано девять тысяч наименований книг. Из них Новиков напечатал тысячу. Причём ни одной он не издавал только из коммерческих соображений. Хотя как раз коммерсантом он был, что называется от бога.
В отличие от Радищева Новиков и впрямь не был революционером. Он не предполагал, что польза общества требует борьбы с государством. Его утопический девиз - общественная самодеятельность, идущая не за и не против, а мимо государственной машины. Он был сторонником пламенного энтузиазма местного (муниципального) самоуправления, потому что сам был энтузиастом и большим мечтателем. Надо признать, он хотел превратить Россию в прекрасное царство равенства и братства.
Будучи просветителем и, конечно же, распространяя нравственность, желал приучить всех и каждого видеть в другом человеке брата. Но с книгоизданием у него получалось лучше. С равенством и братством было несколько сложнее. Опять же судите сами. Выйдя на свободу, он созвал своих друзей на праздничный обед. Как вспоминал князь П. А. Вяземский, перед обедом Новиков обратился к гостям с просьбой позволить посадить за стол крепостного человека, который добровольно с 16-летнего возраста сидел с ним в Шлиссельбургской крепости. Гости без возражений приняли это предложение. А через некоторое время они узнают, что Новиков продал своего товарища по несчастью. Друзья спрашивают «просветителя»: правда ли это? Да, отвечает Новиков, дела мои расстроились и мне нужны были деньги. Я продал его за 2 000 рублей.
Николай Иванович почитался позднее либеральными демократами XIX века (да и в советские времена) непримиримым противником крепостничества. Ему и сегодня ставят в заслугу, что он был борцом с крепостным правом.
Постоянно болея и испытывая крайнюю нужду, Новиков умер 31 июля 1818 года.
Упрятать и Крылова в каземат или отправить в места отдалённые без суда и следствия проблемы для императрицы не составило бы. Не стала. Может потому, что к бунту, как Радищев, Крылов не призывал. В тесных связях, порочащих его, с тайным масонским орденом, как Новиков, он замечен не был.
Можно сказать, тогда Крылову повезло. Репрессии на него не обрушились. Его не сослали, не посадили в крепость. Его всего лишь лишили возможности заниматься делом, к которому его самобытный ум был предрасположен. Удар на себя принял «Санкт-Петербургский Меркурий». В апреле 1794 года его подписчики получили вежливое извещение о прекращении журнала: «Год “Меркурия” кончился - и за отлучкою издателей продолжаться не будет. <…> Мы слышали иногда критики и злые толки на наши писания, но никогда не были намерены против них защищаться. Если они справедливы - защищение не поможет, если ложны - то исчезнут сами собою. Слабо то сочинение, которое в самом себе не заключает своего оправдания».
«Отлучка» была вынужденной. Официальная версия произошедшего следующая:
«Около половины сего <1793> года Клушин, по желанию его, уволен в чужие края. Императрица Екатерина Великая пожаловала ему на сие путешествие жалованье на пять лет вперёд, по 300 рублей, всего 1500 рублей, и с тех пор он, неизвестно <…> куда уехал, а Крылов также уехал к какому-то помещику в деревню».
Сохранилось свидетельство, будто незадолго до «отлучки» коллег по несчастью не кто иной, как императрица Екатерина II вызвала издателей и, ходили слухи, сделала им то ли серьёзное внушение, то ли материнское увещевание с предложением отправиться за границу «на учёбу».
Перед царской милостью-угрозой Клушин капитулировал. Он получил от Екатерины II деньги на поездку, написал ей благодарственную оду и отбыл за рубеж.
Крылов тоже покинул столицу. Вопрос «почему?» тут не стоит. Он шёл на встречу с Екатериной II молодым человеком, а вышел от императрицы если и не дряхлым стариком, то совершенно очевидно сильно постаревшим - изнутри. Оставшийся один, без друзей, без издательства, без журнала, Крылов бросил всё и уехал из Петербурга на долгие годы. Предложение матушки-царицы оказалось из тех, от которых отказаться было невозможно. Иначе, в лучшем случае, его ждали бы нищета, отчаяние, в худшем - Шлиссельбургская крепость или ссылка по проторенному Радищевым пути.
Однако царских денег Крылов не взял. Коленопреклонённой одой не разразился и вообще после той памятной встречи с Екатериной II лет десять фактически не выступал в печати. Но русской земли не покинул.