Три смерти
- Доброе утро. Извините, как я могу к Вам обращаться?.. Виктория Владимировна, меня зовут Коля, я с ополчения. Меня интересует судьба вашего сына. Только прошу Вас одно, не бросайте трубку, хорошо?.. В данный момент Ваш сын находится в армии?.. У него… Я с ополчения. Да, да… У него есть татуировка на левой стороне груди?… Или на… Да, да, да, да, да, да… Слушайте… Слушайте меня внимательно… Последнее время, когда вы с ним связывались, он находился в Шахтерске? Ага………… Он погиб. Это точно. Он умер на… - у Кравы заметно дрожит голос, он собирается с мыслями и продолжает, - на операционном столе… Ну как вы думаете, если у нас уже есть ваш номэр (Крава чудно произносит некоторые слова, необычно заменяя гласные звуки)… Конечно вы можете приехать и спокойно его забрать. Город Шахтерск. В морге он лежит. Хоть мы и террористы, вот как украинская власть на нас говорит, что мы террористы… Мы сделали все, - Крава вновь смолкает и на лице его отпечатывается вся трагическая палитра переживаний матери украинского солдата, находящейся по другую сторону этого неприятного разговора.
- Ну, успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста… Если… Если они вам будут говорить, что он жив и с ним все нормально, это неправда. Они много матерей обманули, - давясь невозможностью подобрать нужные слова, с трудом вытягивает из себя командир взвода.
- Дело в том, что выложили фотографии и отозвался один его друг, который дал Ваш номэр… Из Кривого Рога… Да, да, да… Пусть вас обеспечат транспортом и материальными средствами… Нет… Нет… Я вам скажу больше, они его бросили раненого… Мы его забрали, отвезли в больницу и сделали все, чтобы спасти ему жизнь, но… Не было… Не было… Документов не было.. Опознали его по наколке. Да, да… Вот туда и обращайтесь… Сохраняйте. Сохраняйте, да, наберете на этот номэр. Да… Да… Нет… Нет… Извините, еще один вопрос, он служил в Днепровской двадцать пятой бригаде? Да. Пусть звонят, ради бога, мы не против. Пусть звонят нам. Ну, такие мы злые террористы, находим, сообщаем, коль украинская власть не может сказать вам правду… Извините… Спасибо… До свидания, - так говорил взводный Крава с матерью погибшего украинского солдата.
Несколькими днями ранее покойный, будучи тяжело раненым, сам вышел к ополченцам. Пока ему оказывали первую помощь, он рассказал, что артиллерист, что сослуживцы бросили его раненого, поспешно отступая. Он плакал и умолял спасти, говорил, что хочет увидеть, как растет его ребенок. Оказав первую помощь, Крава отвез его в больницу. Спустя пару часов мне рассказали об этом, и я попросил свезти туда и меня, чтоб сделать репортаж…
Когда мы приехали, шла операция. Пришлось ждать около часа. Я настраивал камеру и впервые за три месяца на Донбассе, достал свой хлипкий штатив. Честно говоря, мысли мои были самыми позитивными, я представлял интервью с врачом, а после и с самим прооперированным. Но тут из операционной появился врач. Не глядя в нашу сторону, он быстро прошел мимо по коридору. Крава пошел за ним и через минуту вернулся.
- Умэр, - сказал он, словно извиняясь, и давая понять, что репортажа не получится.
- А врач? - спросил я, в надежде получить хоть какой-то комментарий.
- Сказал, что не хочет ни с кем говорить, - в это время раскрылась дверь операционной и оттуда появилась женщина в белом халате, а следом за ней, подталкиваемая другой женщиной, каталка с усопшим. Я поспешил сделать несколько снимков. Смерть, казалось, не успела еще полностью вступить в свои права, глаза его были плотно закрыты, лицо расслаблено, а обнаженное тело теплилось здоровым молодым цветом и лишь слегка приоткрытые губы лишились своего естественного цвета. На левой половине груди умершего, в верхней ее части, красовалась татуировка в древнеегипетском стиле - Анубис с мечом, а на шее, на короткой тесемке был деревянный крестик с металлическим Иисусом и еще какая-то маленькая металлическая иконка.
Я рассказал про эту историю в сети, выложил фото, а спустя несколько дней мне написал кто-то из знакомых погибшего, оставили телефон матери, итогом чего и стал сегодняшний телефонный разговор Кравы.
К этому времени из самого Шахтерска части украинской армии, неся серьезные потери, отступили, дорога в Торез была пробита, их план отрезать молодые мятежные республики друг от друга потерпел крах, но артиллерия все еще оставалась в опасной близости и город продолжали утюжить со всем безумным ожесточением, питаемым жаждой крови и возмездия. По всей территории города, то там, то там, то и дело, слышались разрывы. Большинство мирных жителей бежало, а те, что остались, практически не появлялись на улицах.
Когда я прошел в приемный покой, чтоб узнать, не отправили ли тело солдата в Донецк, оказалось, что медицинский персонал в полном составе бросил больницу. Несколько толстостенных корпусов старой советской постройки были абсолютно пусты. Нигде и никогда на этой войне я больше не сталкивался с подобным, но в Шахтерске было именно так. Наш ротный санинструктор, Док - ополченец с двумя курсами мединститута взвалил на себя всю работу по транспортировке раненых и убитых, как военных, так и мирного населения. Ему в подчинение выделили нескольких бойцов, и днем, и ночью, носился он по пустынным улицам расстреливаемого Шахтерска на наладом дышавшей «газели», в старой металлической каске и карабином Симонова наперевес. А в самой больнице, без сна, покоя и отдыха, колдовали врач и фельдшер, приехавшие уже после бегства местных, из Донецка.
Я не видел Дока уже несколько дней, и за это время, он значительно преобразился. Стал важным и очень занятым. Пока я, подробно, объяснял ему цель своего визита, он успевал раздавать какие-то указания вверенным ему бойцам и, казалось, совсем меня не слушал.
- Вот человек, тоже ждет. Если тело и здесь, то оно в морге, а если нет, я не знаю, где его искать. У меня времени заниматься этим, нет. Врачи сбежали. Весь город на мне, - небрежно выплевывая слова, ответил мне Док. - Сейчас подойдет боец с ключом от морга, пойдешь с ним, - добавил он и ушел.
Только теперь я обратил внимание на стоящего тут же, в темном коридоре, пожилого мужчину в цветастой рубашке, с потерянным взглядом пустых уставших глаз. Вскоре к нам спустились пару бойцов, в одном из которых я узнал Чибу - молодого добровольца из России, тоже из нашей роты, второго я не знал. С Чибой мы тоже не виделись уже несколько дней, а для войны это целая вечность, мы тепло обнялись и пошли в морг. По дороге я, вкратце, рассказал и ему цель своего визита, а он, в ответ, шепотом, рассказал мне историю спешащего впереди нас, на ватных ногах мужчины. Несколько дней назад его сын ушел из дома и с тех пор не появлялся.
Я включил камеру. До отдельно стоящего здания морга было около трехсот метров, мужчина шел впереди, изредка оборачиваясь и как бы говоря взглядом: «Ну, давайте быстрее…» Он остановился лишь перед самым входом, пропустив к дверям Чибу. Пока тот снимал замок и раскрывал тяжелые двустворчатые железные двери, мужчина суетился, его встревоженный взгляд бегал по нашим лицам, словно взгляд потерявшейся собачонки в поисках хозяина. Он будто искал за кого бы зацепиться, он искал того, кто скажет: «Не переживай отец, там точно не твой сын…» Но все молчали, а громко рычащий мотор холодильника морга создавал впечатление обыденной жизненной рутины. Как только двери раскрылись, мужчина первым прошел внутрь, и в его поведении вновь промелькнули повадки потерявшейся собачонки. Помещение было завалено окровавленными каталками, и в нем было три двери. Справа запертая железная дверь холодильника, прямо двустворчатые, закрытые навесным замком деревянные двери и в дальнем левом углу, распахнутая деревянная дверь из которой весь этот «предбанник» немного наполнялся дневным светом. Мужчина, окинув все глазами, сразу же, направился туда, где открыто.
- Стой, стой! - скомандовал Чиба.
Мужчина остановился и замялся на месте в нетерпении, его глаза продолжали судорожно бегать по сторонам. Я скользнул камерой по залитому кровью полу, боясь, что он заметит, как я его снимаю.
- А где там мой помощник? - недоуменно спросил Чиба. Помощник, очевидно, решил не заходить внутрь. - Пойдем, поможешь вынести, не туда же его заводить, там темно, - выглянул на улицу Чиба. Они прошли в открытую деревянную дверь, и, спустя мгновение, вышли с марлевыми масками на лицах, одну Чиба протянул и мне.
- Там воняет, возьми, - предложил он, я не отказался.
Железная дверь лязгнула и Чиба с помощником скрылись в темноте мертвенно-холодной глубины громко урчащего холодильника. Мужчина подошел вплотную к проходу, вглядываясь в темноту, его руки при этом согнулись в локтях, словно в ожидании того, что ему должны передать из темноты что-то очень ценное, тяжелое и хрупкое. Простояв в таком положении мгновение, различив движение в темноте, он отошел далеко назад, как бы спрятавшись за мою спину. Из холодильника, в жидкий полумрак помещения Чиба и его помощник, на шерстяном, сине-белом больничном одеяле вытащили тело. Они положили его на залитый кровью кафельный пол, и отошли в сторону. Возраста погибшего определить было нельзя, передняя часть его головы, вместе с лицом отсутствовали, их срезало крупным осколком артиллерийского снаряда. Мужчина подошел к телу, склонился над ним и задрал хрустящую от запекшейся крови футболку, потрогал безжизненное тело, затем, почему-то, потянул за резинку на его спортивных штанах.
- Это он, - как-то очень спокойно, перебил урчащий холодильник мужчина и выпрямился.
- Ну, это, отец, война, сам понимаешь, - сказал Чиба сквозь маску на своем лице.
Следующие несколько слов мужчины я не разобрал, или из-за рычания мотора, или потому что они были произнесены на одном выдохе, как-то из глубины груди, словно, произнося их, мужчина пытался подавить в себе крик отчаяния и боль.
- Батя, держись! Держись! - положил на его плечо свою руку помощник Чибы.
- Как мне теперь быть? Хоронить ведь надо, - кажется, окончательно переборов себя спросил мужчина.
- Пусть он пока у нас побудет, пока не определитесь, хорошо? - с насколько можно большим состраданием в голосе, для человека, смерть для которого давно уже стала обыденностью, сказал Чиба. - К начальнику нашему сходите, там выделят транспорт, хорошо?
Когда мужчина ушел, я прошел в холодильник, тело украинского военного лежало там, на полу среди нескольких других тел. Чтоб уже быть уверенным наверняка, я сделал фото со вспышкой. За эти несколько дней он ничуть не изменился, лежал, словно живой, правда, лицо его было обмотано какой-то тряпкой…
Уже вечером я сидел в полумраке общаги города Шахтерска, куда заселили ополченцев. Наша рота въехала на третий и четвертый этажи, на первом и втором была другая. Где-то, совсем рядом, гулко «гупали» прилетающие в город украинские мины. Лелик, один из ополченцев нашей роты, с мастерством человека, по ушам которого пробежался табун медведей, жутко фальшиво, завывал «Воинов света» и чистил свой автомат. А в моей голове настойчиво крутилась мысль о том, что этот самый погибший артиллерист мог выстрелить по городу тем самым злополучным снарядом, убившим юношу, а теперь они оба лежат там, на залитом спекшейся кровью кафельном полу, в холодной темноте урчащего холодильника. Лежат и никуда им больше уже не надо, и ничего они уже не захотят. И тут, где-то на нижнем этаже раздался одиночный автоматный выстрел. Я соскочил и стал прислушиваться. Оторвался и перестал завывать и Лелик. Прошло несколько секунд.
- Патрон в патроннике кто-то оставил, - улыбаясь, со снисхождением махнул рукой Лекик и вновь уселся за свой автомат. - Воины свееета, - успел пропеть он, когда снизу донеслись встревоженные крики. - Завалили кого-то! - отрезал Лелик, и мы побежали вниз.
В одной из комнат второго этажа, на кровати, на высоко сбитой подушке, с автоматом на груди, с запачканной позади стеной и дырой в голове лежал молодой мужчина, а рядом с ним, в истерике бился его друг.
- Я эту суку завалю! Я клянусь, обещаю тебе! Я ее завалю.
Оказалось, что перед тем как застрелиться покойный долго разговаривал по телефону со своей женой…