О Сергее Тохтасьеве
Его смерть приводит меня в отчаяние…
Я не могу сказать, что был с ним знаком тысячу лет. Совсем не тысячу, но, так или иначе, с ним я был знаком с того момента, как заинтересовался в студенческие годы греческой эпиграфикой. Сперва, конечно, по его работам, которые меня восхищали и потрясали до глубины души, пробуждая в ней начатки основ любой настоящей научной добросовестности и желание делать самому хоть что-то отдаленно похожее на эти работы. Тохтасьева недолюбливают те, по трудам и мнениям которых тот прошелся в своим прямолинейным, пусть иногда и грубым, безапелляционным языком. Я тоже был из таких, хотя буквально в январе этого года он написал мне в личном письме: «Уж Вас-то я мудаком никогда не называл». Но я знаю по его сочинениям, что уж к себе он относился в тысячу, в миллион раз жестче, чем к критикуемым им коллегам, некоторые из которых даже посвящали целые статьи о «хамстве Тохтасьева» и печатали их в академических журналах… Сам он себя проверял и перепроверял, не ленился, как это часто бывает в эпиграфике, полгода просидеть за чтением и размышлением, чтобы написать одно предложение или краткое примечание. Кто знает, тот поймет…
Статьи Тохтасьева отличает еще одно «странное» качество кроме истинной акривии. Это целые сокровищницы крупных и мелких мыслей, ценнейших мелких наблюдений, на достижение которых нам смертным приходится тратить полжизни ежедневного сидения над надписями, текстами, рукописями, вопросами билингвизма и мултилингвизма и проч. и проч. Для Тохтасьева было совершенно очевидным, что нет отдельно никакой истории, филологии, лингвистики, палеографиии, папирологии, когда речь идет о klassische Altertumswissenschaft. Ему и в голову не приходило, чтобы при публикации надписи, нужно отбросить «то что интересно филологам» или еще каким-нибудь «второсортным» на нынешних истфаках специалистам, а издавать как должен якобы историк. Нужно все! Поэтому для меня труды Тохтасьева - это Школа, живым воплощением он был, а теперь умер… К сожалению, даже не всем коллегам эпиграфистам сочинения Тохтасьева доступны для чтения, хотя большинство их написано на русском языке. Один маститый эпиграфист мне как-то заявил: «Тохтасьев же не эпиграфист, он - лингвист!». Ага. Вот всей нашей эпиграфике этого века и капздец.
Я еще аспирантом собрал 90 процентов публикаций Тохтасьева и отсканировал. Для себя, в первую очередь. Потом он сам их у меня просил для размещения на Академии. Знал старик, что это нужно, скорее, не для него, а для молодежи и западных коллег. В России классическое историко-филологическое образование убито. На обоих факультетах. И будущего нет.
Познакомился я со «страшным Тохтасьевым», кажется, ещё в 2007 г. на Боспорском феномене, но тогда я еще в эпиграфику толком не влез, и настоящее знакомство случилось уже в 2010 на Тронских чтениях. Я читал доклад в секции по Причерноморью (удивительно, но факт! Такая тогда случилась там). Я уже тогда работал на трех работах, ученость культивировал как и сейчас «в метро на коленке» и ужасно волновался, так как прямо передо мной сидел Тохтасьев с хмурым весьма видом. Когда я дрожащим голосом закончил, он заметил в тексте моего сообщения глупейшие ошибки и опечатки видные и мне самому и спросил: «Ну как же так, Алексей Владислаович?» - «Ну понимаете, слишком много преподавательской работы и не было времени все перепроверить…» - «Первый раз слышу такое оправдание… Но я проверил все Ваши ссылки и источники и ни у кого не нашел Вашей мысли. Так что, считаю, что Вам удалось совершить открытие». Стоит ли говорить, что я почти рухнул в обморок от таких его слов, а челюсть с пола поднимал потом с помощью башенного крана. Я много слышал прежде, да и потом кстати, что обычно Тохтасьев просил докладчика забыть его тему, больше никогда не заниматься наукой и вообще забыть адреса всех академических журналов. Вот такая история знакомства.
Уже потом мы стали много переписываться, а узнав, что я принялся за корпус понтийских заклятий он постоянно присылал книги, статьи, указывал на интересные публикации. Осенью 2010 он договорился с некоторыми сотрудниками Эрмитажа, чтобы мне дали посмотреть коллекцию ольвийских и березанских граффити, а заодно мы общими усилиями отсняли у него в коммуналке ольвийские граффити, попавшие к нему от покойного Ю.Г. Виноградова… Он так поступал, в смысле делился всем, что у него было, со всеми, с кем так или иначе общался: он помнил их научные интересы и постоянно что-то да присылал. Для меня было невероятно важно, чтобы он прочитал мою рукопись ольвийских заклятий, которую я вчерне закончил к 2015 г. И он ее прочитал, и сделал важные пометки и предложения. Так что если эта книжка выйдет, то будет посвящена ему.
Помню в 2011 году мы с моим другом Г. провели у Тохтасьева дома полночи, а потом бежали как угорелые к мосту, чтобы успеть перебраться на Васильевский остров. Он рассказывал много о своей молодости, пути в науку, друзьях покойных и здравствующих. Вот с кем нужно было брать видео(или невидео)интервью по истории классики в Питере 70-80 х гг.! Рассказчик он был удивительный. Правда, просил никому не рассказывать того, что он нам тогда рассказал. Удивительно было то, что он даже к малознакомым людям (а моего друга Г. он вообще тогда видел впервые) проникался искренней симпатией, если чувствовал настоящий, некарьеристский интерес к науке. Мне кажется, ему была вообще чужда неприветливость по отношению к людям, с которыми он чувствовал кроме общности интересов любовь к настоящей науке. Пусть ему было херово, плохо, были вечные неприятности с соседями, но он всегда улыбался при встрече и стремился пожать руку. Понятное дело, его многое и многие раздражали. Тому была масса причин, но все они, эти причины, уверен, проистекали не из того, что Тохтасьев «такой интриган», а, скорее, от того, что он ждал от иных такого же честного отношения к науке, какое было у него, а также такого же почтения к Учителям и проч. На поверку пресловутая «злость» Тохтасьева была злостью честной.
До самых последних его дней я получал от него письма того или иного содержания с неизменным обращением «дорогой друг» или «дорогой Алексей Владиславович». Я был в курсе его мучений с подготовкой книги о языке Константина, желал здоровья и сил… Но, видимо, нужно было что-то большее. Мы его потеряли, а не он ушел от нас. Он давно грозился это сделать, а мы думали, что это стариковские прибаутки…
Я знаю точно, что у него не опубликован ряд подготовленных статей по эпиграфике, которые, наверняка, находятся в его архиве и их нужно срочно издавать. Его статьи «Из ономастики Северного Причерноморья» вместе со статьями на темы языка северопонтийских надписей и работу о скифском языке было бы полезнее всего издать вообще отдельной книгой. Ох, нашлась бы вообще его книга по ономастике Боспора… Нужен Фонд научного наследия С.Р. Тохтасьева, который занялся бы без промедления разбором его архива и изданием его сочинений. Настоящая школа классической филологии (а он еще кстати, на мой взгляд, был самым выдающимся специалистом по исторической грамматике греческого языка со времен Бехтеля), настоящая школа греческой эпиграфики остались в его трудах. Если у нас и был свой Робер, то это был Тохтасьев.
Пусть Вам будет пухом земля, дорогой мой друг и Учитель Сергей Ремирович…
Я не могу сказать, что был с ним знаком тысячу лет. Совсем не тысячу, но, так или иначе, с ним я был знаком с того момента, как заинтересовался в студенческие годы греческой эпиграфикой. Сперва, конечно, по его работам, которые меня восхищали и потрясали до глубины души, пробуждая в ней начатки основ любой настоящей научной добросовестности и желание делать самому хоть что-то отдаленно похожее на эти работы. Тохтасьева недолюбливают те, по трудам и мнениям которых тот прошелся в своим прямолинейным, пусть иногда и грубым, безапелляционным языком. Я тоже был из таких, хотя буквально в январе этого года он написал мне в личном письме: «Уж Вас-то я мудаком никогда не называл». Но я знаю по его сочинениям, что уж к себе он относился в тысячу, в миллион раз жестче, чем к критикуемым им коллегам, некоторые из которых даже посвящали целые статьи о «хамстве Тохтасьева» и печатали их в академических журналах… Сам он себя проверял и перепроверял, не ленился, как это часто бывает в эпиграфике, полгода просидеть за чтением и размышлением, чтобы написать одно предложение или краткое примечание. Кто знает, тот поймет…
Статьи Тохтасьева отличает еще одно «странное» качество кроме истинной акривии. Это целые сокровищницы крупных и мелких мыслей, ценнейших мелких наблюдений, на достижение которых нам смертным приходится тратить полжизни ежедневного сидения над надписями, текстами, рукописями, вопросами билингвизма и мултилингвизма и проч. и проч. Для Тохтасьева было совершенно очевидным, что нет отдельно никакой истории, филологии, лингвистики, палеографиии, папирологии, когда речь идет о klassische Altertumswissenschaft. Ему и в голову не приходило, чтобы при публикации надписи, нужно отбросить «то что интересно филологам» или еще каким-нибудь «второсортным» на нынешних истфаках специалистам, а издавать как должен якобы историк. Нужно все! Поэтому для меня труды Тохтасьева - это Школа, живым воплощением он был, а теперь умер… К сожалению, даже не всем коллегам эпиграфистам сочинения Тохтасьева доступны для чтения, хотя большинство их написано на русском языке. Один маститый эпиграфист мне как-то заявил: «Тохтасьев же не эпиграфист, он - лингвист!». Ага. Вот всей нашей эпиграфике этого века и капздец.
Я еще аспирантом собрал 90 процентов публикаций Тохтасьева и отсканировал. Для себя, в первую очередь. Потом он сам их у меня просил для размещения на Академии. Знал старик, что это нужно, скорее, не для него, а для молодежи и западных коллег. В России классическое историко-филологическое образование убито. На обоих факультетах. И будущего нет.
Познакомился я со «страшным Тохтасьевым», кажется, ещё в 2007 г. на Боспорском феномене, но тогда я еще в эпиграфику толком не влез, и настоящее знакомство случилось уже в 2010 на Тронских чтениях. Я читал доклад в секции по Причерноморью (удивительно, но факт! Такая тогда случилась там). Я уже тогда работал на трех работах, ученость культивировал как и сейчас «в метро на коленке» и ужасно волновался, так как прямо передо мной сидел Тохтасьев с хмурым весьма видом. Когда я дрожащим голосом закончил, он заметил в тексте моего сообщения глупейшие ошибки и опечатки видные и мне самому и спросил: «Ну как же так, Алексей Владислаович?» - «Ну понимаете, слишком много преподавательской работы и не было времени все перепроверить…» - «Первый раз слышу такое оправдание… Но я проверил все Ваши ссылки и источники и ни у кого не нашел Вашей мысли. Так что, считаю, что Вам удалось совершить открытие». Стоит ли говорить, что я почти рухнул в обморок от таких его слов, а челюсть с пола поднимал потом с помощью башенного крана. Я много слышал прежде, да и потом кстати, что обычно Тохтасьев просил докладчика забыть его тему, больше никогда не заниматься наукой и вообще забыть адреса всех академических журналов. Вот такая история знакомства.
Уже потом мы стали много переписываться, а узнав, что я принялся за корпус понтийских заклятий он постоянно присылал книги, статьи, указывал на интересные публикации. Осенью 2010 он договорился с некоторыми сотрудниками Эрмитажа, чтобы мне дали посмотреть коллекцию ольвийских и березанских граффити, а заодно мы общими усилиями отсняли у него в коммуналке ольвийские граффити, попавшие к нему от покойного Ю.Г. Виноградова… Он так поступал, в смысле делился всем, что у него было, со всеми, с кем так или иначе общался: он помнил их научные интересы и постоянно что-то да присылал. Для меня было невероятно важно, чтобы он прочитал мою рукопись ольвийских заклятий, которую я вчерне закончил к 2015 г. И он ее прочитал, и сделал важные пометки и предложения. Так что если эта книжка выйдет, то будет посвящена ему.
Помню в 2011 году мы с моим другом Г. провели у Тохтасьева дома полночи, а потом бежали как угорелые к мосту, чтобы успеть перебраться на Васильевский остров. Он рассказывал много о своей молодости, пути в науку, друзьях покойных и здравствующих. Вот с кем нужно было брать видео(или невидео)интервью по истории классики в Питере 70-80 х гг.! Рассказчик он был удивительный. Правда, просил никому не рассказывать того, что он нам тогда рассказал. Удивительно было то, что он даже к малознакомым людям (а моего друга Г. он вообще тогда видел впервые) проникался искренней симпатией, если чувствовал настоящий, некарьеристский интерес к науке. Мне кажется, ему была вообще чужда неприветливость по отношению к людям, с которыми он чувствовал кроме общности интересов любовь к настоящей науке. Пусть ему было херово, плохо, были вечные неприятности с соседями, но он всегда улыбался при встрече и стремился пожать руку. Понятное дело, его многое и многие раздражали. Тому была масса причин, но все они, эти причины, уверен, проистекали не из того, что Тохтасьев «такой интриган», а, скорее, от того, что он ждал от иных такого же честного отношения к науке, какое было у него, а также такого же почтения к Учителям и проч. На поверку пресловутая «злость» Тохтасьева была злостью честной.
До самых последних его дней я получал от него письма того или иного содержания с неизменным обращением «дорогой друг» или «дорогой Алексей Владиславович». Я был в курсе его мучений с подготовкой книги о языке Константина, желал здоровья и сил… Но, видимо, нужно было что-то большее. Мы его потеряли, а не он ушел от нас. Он давно грозился это сделать, а мы думали, что это стариковские прибаутки…
Я знаю точно, что у него не опубликован ряд подготовленных статей по эпиграфике, которые, наверняка, находятся в его архиве и их нужно срочно издавать. Его статьи «Из ономастики Северного Причерноморья» вместе со статьями на темы языка северопонтийских надписей и работу о скифском языке было бы полезнее всего издать вообще отдельной книгой. Ох, нашлась бы вообще его книга по ономастике Боспора… Нужен Фонд научного наследия С.Р. Тохтасьева, который занялся бы без промедления разбором его архива и изданием его сочинений. Настоящая школа классической филологии (а он еще кстати, на мой взгляд, был самым выдающимся специалистом по исторической грамматике греческого языка со времен Бехтеля), настоящая школа греческой эпиграфики остались в его трудах. Если у нас и был свой Робер, то это был Тохтасьев.
Пусть Вам будет пухом земля, дорогой мой друг и Учитель Сергей Ремирович…