Эксперты и мотивы
При рассмотрении дела "Пусси Райот" неподготовленные люди часто совершают одну и ту же ошибку.
Они отыскивают где-нибудь какую-то законодательную норму, статью в юридическом журнале или методичку, которая, по их мнению, доказывает незаконность приговора, и начинают ею размахивать, страшно собою довольные.
При этом они, как правило, не в состоянии понять, о чем там идет речь, и как это соотносится с другими требованиями законодательства.
В частности, один из примеров неправильного прочтения части 4 статьи 271 УПК РФ рассмотрен в этой ветке.
КТО ОПРЕДЕЛЯЕТ МОТИВ, СУД ИЛИ ЭКСПЕРТ?
Недавно появилась новая разоблачительная информация - цитата из статьи Сафуанова Ф.С. "Ошибки при назначении комплексной судебной психолого-психиатрической и судебно-психологической экспертизы".
Рассмотрим эту цитату:
"1. Ошибки, связанные с неправильной формулировкой вопросов к экспертам (экспертного задания)
1.1. Наиболее часто такие ошибки связаны с выходом сформулированных в постановлении или определении вопросов за пределы компетенции эксперта-психолога. В уголовном процессе в отношении совершеннолетних обвиняемых это обычно вопросы о мотивах преступления...
...
Как видно из приведенных примеров, их отличает одна особенность: эксперту-психологу поручают ответить на вопросы, решение которых находится всецело в компетенции судебно-следственных органов..."
Действительно, наличие либо отсутствие мотива должен определить суд.
Особенно это важно, когда речь идет о статье 213 УК РФ, в которой мотивы вражды или ненависти являются квалифицирующим признаком.
Получается странная ситуация.
Для установления мотива по словам и поступкам нужны специальные знания в области психологии или лингвистики, которых ни у судьи, ни у следователя нет.
С другой стороны - психолог и лингвист принять решение о наличии мотива не имеют права: такие вещи должен решать суд.
На самом деле никакого противоречия в данном случае не наблюдается.
Эксперт должен использовать только свои профессиональные знания, он не принимает решения о том, совершил ли обвиняемый преступление.
Например, эксперт может сделать вывод о том, что у обвиняемого на руках есть следы пороха, что на пистолете, при помощи которого было совершено убийство, есть его отпечатки пальцев, что отпечатки пальцев есть не только на рукоятке, но и на обойме.
Но признать обвиняемого виновным он не может.
Аналогичная ситуация имеет место и в случае комплексной психолого-лингвистической экспертизы.
Те из моих читателей, кто когда-либо знакомился с текстом подобных экспертиз, наверное, обратили внимание на несколько размытую формулировку вопросов.
Они выглядят примерно так - "могут ли быть слова или поступки оценены, как совершенные по мотивам вражды или ненависти к...?".
Не "действовал ли обвиняемый по мотивам вражды или ненависти?", а "есть ли в его действиях признаки, указывающие на мотивы вражды или ненависти?".
То есть, следствие и суд не перекладывают на плечи эксперта окончательное решение о наличии мотива.
Они просят эксперта посмотреть, есть в действиях или словах обвиняемого строго специальные - психологические или лингвистические - признаки той самой вражды, и если да, то какие именно.
Далее экспертное заключение поступает в суд вместе с материалами дела.
Согласно ст. 17 УПК РФ, никакие доказательства не имеют заранее установленной силы.
Это означает, что суд может найти какие-то недостатки в экспертизе и не использовать её для обоснования приговора.
Или же суд может решить, что экспертиза вполне может быть одним из доказательств.
То есть мнение эксперта - это весьма веское доказательство.
Но оно не подменяет собой решение суда.
ВПЕРЕД В ПРОШЛОЕ
Кроме того, некоторые сложности с пониманием вызвало следующее утверждение из вышеупомянутой статьи:
"1.3. Еще одним недостатком вопросов к судебному эксперту-психологу является их формулировка в виде суждения о возможности того или иного психологического явления при необходимости ретроспективной оценки психического (эмоционального) состояния подэкспертного лица. Например, встречаются вопросы типа: "Могли ли действия потерпевшего вызвать у обвиняемого состояние аффекта?"..."
Ключевое слово в вопросе - "могли".
Проще говоря, от экспертов не требуют установить, было ли у обвиняемого состояние аффекта.
У них хотят узнать, могло ли оно быть.
Действительно, оценить, могли ли чьи-то действия вызвать какое-то эмоциональное состояние, экспертам зачастую не под силу.
Из-за этого некоторые не слишком разбирающееся граждане делают вывод, что прошлое состояние подэспертного вообще никак нельзя распознать.
Ни в каком случае.
Это ошибка, связанная, в первую очередь, с небрежным прочтением той самой статьи, о которой идет речь.
В указанной статье приводится пример того, что психологи и психиатры вполне в состоянии установить некоторые особенности психики ретроспективно.
В частности, в качестве правильного вопроса, задаваемого экспертам, в статье приводится следующий: "Мог ли подэкспертный в момент совершения[nb!] сделки понимать значение своих действий или руководить ими?"
Да, действительно, этот вопрос вполне имеет смысл.
Зная, допустим, некоторые особенности заболевания, которым страдает подэкспертный, можно уверенно говорить, что в момент сделки он значения своих действий не понимал.
Проще говоря, да, иногда мы можем делать выводы относительно прошлого состояния людей, например, если это состояние носит устойчивый характер.
Но, как вероятно уже догадались мои читатели, процитированный отрывок не имеет отношения к экспертизе по делу ПР.
Причина в том, что эксперты делали свои выводы, не пытаясь определить гипотетическое прошлое.
Они не разглядывали обвиняемых в надежде угадать, могли ли те испытать вражду.
Они искали признаки вражды и ненависти, изучая видеозапись, текст песни и восстанавливая происшедшее по показаниям свидетелей.
А это экспертам вполне по силам.
Чтобы понять разницу, приведу простой пример (подчеркну, что это абстрактный пример, не имеющий юридического применения).
Допустим, вам показывают человека и спрашивают, мог ли он испытывать в прошлом некое эмоциональное состояние.
Например, ярость.
На этот вопрос ответить трудно или даже невозможно.
Теоретически - мог.
А мог и не испытывать.
Вторая ситуация: вам показывают видеозапись, на которой человек крушит мебель, бросается на стены, громко кричит.
Видеозапись дополняют показания свидетелей, которые описывают его действия именно так.
Тут эксперт уже может сделать вполне обоснованные выводы, касающиеся наличия признаков ярости.
Именно это и имело место в случае с экспертизой по делу ПР: эксперты восстановили действия обвиняемых и по действиям определили признаки вражды.
Апдейт
О включении/отключении комментариев - посмотрите объявление.
Они отыскивают где-нибудь какую-то законодательную норму, статью в юридическом журнале или методичку, которая, по их мнению, доказывает незаконность приговора, и начинают ею размахивать, страшно собою довольные.
При этом они, как правило, не в состоянии понять, о чем там идет речь, и как это соотносится с другими требованиями законодательства.
В частности, один из примеров неправильного прочтения части 4 статьи 271 УПК РФ рассмотрен в этой ветке.
КТО ОПРЕДЕЛЯЕТ МОТИВ, СУД ИЛИ ЭКСПЕРТ?
Недавно появилась новая разоблачительная информация - цитата из статьи Сафуанова Ф.С. "Ошибки при назначении комплексной судебной психолого-психиатрической и судебно-психологической экспертизы".
Рассмотрим эту цитату:
"1. Ошибки, связанные с неправильной формулировкой вопросов к экспертам (экспертного задания)
1.1. Наиболее часто такие ошибки связаны с выходом сформулированных в постановлении или определении вопросов за пределы компетенции эксперта-психолога. В уголовном процессе в отношении совершеннолетних обвиняемых это обычно вопросы о мотивах преступления...
...
Как видно из приведенных примеров, их отличает одна особенность: эксперту-психологу поручают ответить на вопросы, решение которых находится всецело в компетенции судебно-следственных органов..."
Действительно, наличие либо отсутствие мотива должен определить суд.
Особенно это важно, когда речь идет о статье 213 УК РФ, в которой мотивы вражды или ненависти являются квалифицирующим признаком.
Получается странная ситуация.
Для установления мотива по словам и поступкам нужны специальные знания в области психологии или лингвистики, которых ни у судьи, ни у следователя нет.
С другой стороны - психолог и лингвист принять решение о наличии мотива не имеют права: такие вещи должен решать суд.
На самом деле никакого противоречия в данном случае не наблюдается.
Эксперт должен использовать только свои профессиональные знания, он не принимает решения о том, совершил ли обвиняемый преступление.
Например, эксперт может сделать вывод о том, что у обвиняемого на руках есть следы пороха, что на пистолете, при помощи которого было совершено убийство, есть его отпечатки пальцев, что отпечатки пальцев есть не только на рукоятке, но и на обойме.
Но признать обвиняемого виновным он не может.
Аналогичная ситуация имеет место и в случае комплексной психолого-лингвистической экспертизы.
Те из моих читателей, кто когда-либо знакомился с текстом подобных экспертиз, наверное, обратили внимание на несколько размытую формулировку вопросов.
Они выглядят примерно так - "могут ли быть слова или поступки оценены, как совершенные по мотивам вражды или ненависти к...?".
Не "действовал ли обвиняемый по мотивам вражды или ненависти?", а "есть ли в его действиях признаки, указывающие на мотивы вражды или ненависти?".
То есть, следствие и суд не перекладывают на плечи эксперта окончательное решение о наличии мотива.
Они просят эксперта посмотреть, есть в действиях или словах обвиняемого строго специальные - психологические или лингвистические - признаки той самой вражды, и если да, то какие именно.
Далее экспертное заключение поступает в суд вместе с материалами дела.
Согласно ст. 17 УПК РФ, никакие доказательства не имеют заранее установленной силы.
Это означает, что суд может найти какие-то недостатки в экспертизе и не использовать её для обоснования приговора.
Или же суд может решить, что экспертиза вполне может быть одним из доказательств.
То есть мнение эксперта - это весьма веское доказательство.
Но оно не подменяет собой решение суда.
ВПЕРЕД В ПРОШЛОЕ
Кроме того, некоторые сложности с пониманием вызвало следующее утверждение из вышеупомянутой статьи:
"1.3. Еще одним недостатком вопросов к судебному эксперту-психологу является их формулировка в виде суждения о возможности того или иного психологического явления при необходимости ретроспективной оценки психического (эмоционального) состояния подэкспертного лица. Например, встречаются вопросы типа: "Могли ли действия потерпевшего вызвать у обвиняемого состояние аффекта?"..."
Ключевое слово в вопросе - "могли".
Проще говоря, от экспертов не требуют установить, было ли у обвиняемого состояние аффекта.
У них хотят узнать, могло ли оно быть.
Действительно, оценить, могли ли чьи-то действия вызвать какое-то эмоциональное состояние, экспертам зачастую не под силу.
Из-за этого некоторые не слишком разбирающееся граждане делают вывод, что прошлое состояние подэспертного вообще никак нельзя распознать.
Ни в каком случае.
Это ошибка, связанная, в первую очередь, с небрежным прочтением той самой статьи, о которой идет речь.
В указанной статье приводится пример того, что психологи и психиатры вполне в состоянии установить некоторые особенности психики ретроспективно.
В частности, в качестве правильного вопроса, задаваемого экспертам, в статье приводится следующий: "Мог ли подэкспертный в момент совершения[nb!] сделки понимать значение своих действий или руководить ими?"
Да, действительно, этот вопрос вполне имеет смысл.
Зная, допустим, некоторые особенности заболевания, которым страдает подэкспертный, можно уверенно говорить, что в момент сделки он значения своих действий не понимал.
Проще говоря, да, иногда мы можем делать выводы относительно прошлого состояния людей, например, если это состояние носит устойчивый характер.
Но, как вероятно уже догадались мои читатели, процитированный отрывок не имеет отношения к экспертизе по делу ПР.
Причина в том, что эксперты делали свои выводы, не пытаясь определить гипотетическое прошлое.
Они не разглядывали обвиняемых в надежде угадать, могли ли те испытать вражду.
Они искали признаки вражды и ненависти, изучая видеозапись, текст песни и восстанавливая происшедшее по показаниям свидетелей.
А это экспертам вполне по силам.
Чтобы понять разницу, приведу простой пример (подчеркну, что это абстрактный пример, не имеющий юридического применения).
Допустим, вам показывают человека и спрашивают, мог ли он испытывать в прошлом некое эмоциональное состояние.
Например, ярость.
На этот вопрос ответить трудно или даже невозможно.
Теоретически - мог.
А мог и не испытывать.
Вторая ситуация: вам показывают видеозапись, на которой человек крушит мебель, бросается на стены, громко кричит.
Видеозапись дополняют показания свидетелей, которые описывают его действия именно так.
Тут эксперт уже может сделать вполне обоснованные выводы, касающиеся наличия признаков ярости.
Именно это и имело место в случае с экспертизой по делу ПР: эксперты восстановили действия обвиняемых и по действиям определили признаки вражды.
Апдейт
О включении/отключении комментариев - посмотрите объявление.