На хоре поем абсолютно великолепного Рахманинова - "В молитвах неусыпающую богородицу", она колышется где-то внизу живота и яростными колоколами взлетает выше макушки и шире грудной клетки. От нее в глазах слезы, потому что она теперь раз и навсегда для меня, да, думаю, и для всех нас - о Саше.
Репетиция не начиналась и не начиналась, мы болтали, ходили, я вышла куда-то, за нотами, наверное, вернулась, а Сережа остервенело выпихивает рояль на середину. Заговорил по-русски, а как по-английски, тут и по-русски-то не выговоришь такое. Мы встали и стали петь на живую нитку разобранный, едва начатый, трепещущий рахманиновский концерт, а сами плачем, но боимся всхлипнуть, чтобы не испортить, чтобы не вспугнуть чистую и живую музыку. Весь вечер дирижер мучил инструмент, стучал по нему бешено, потом запихнул обратно в угол и бросил: "Это что же, Саша больше не войдет сюда, не сядет за этот рояль?!!"
В небольшую церковь Воскресения Словущего набилась куча народу, наших тоже было очень много, пришли все, кто смог в пятницу днем прийти, плакали, уже не сдерживаясь, обнимались. Сергей держался обособленно и пел всю службу, а я все стеснялась подойти, обнять, взять за руку, потом поняла, встала рядом и тоже стала петь, голоса стали плечами, которые мы подставили другу другу. И многие еще запели. И мы будем петь и будем вместе, потому что как еще мы можем почтить память друга и музыканта? мы - хор и это чуть больше, чем вместе.
Раньше Саша Куликов был нашим земным ангелом, добрым гением - парил и царил над роялем, помогал распеваться, позравлял после каждого концерта, обнимал и улыбался своей безащитной улыбкой. Теперь он получил более широкие полномочия, чтобы опекать нас. Но нам так не хватает его здесь. Его обязательности, мудрости, чуткости, его улыбки, его рассказов, его фигуры высокой и худой, пытающейся быть незаметной, его взгляда внимательного и доброго, его музыки, которая поддерживала нас, как огромное плечо, и возносила на крыльях куда-то вверх и еще выше.
Click to view