А проблема осталась
Два высказывания: одно о погибшем священнике о. Павле Адельгейме, другое принадлежит ему самому.
Впечатления от личности:
«…говорил, что когда встречает человека впервые, обаяние, исходящее от человека настолько сильно, что он забывает имена. Мы спросили: "А если от человека не исходит обаяние?" Он ответил: "Ну как же? Ведь каждый человек это образ Божий?" Самый ревнивый из нас: "Но ведь есть подонки, нелюди?". Отец Павел подумав немного: "Вы знаете, я не встречал таких". - "Ну а в лагере, где вы сидели и где вас хотели убить, где вы лишились из-за этого ноги?". Снова подумав: "Нет, нет, там тоже не встречал. Это просто несчастные люди. У меня от лагеря остались очень светлые воспоминания. Вот начальник лагеря (назвал его по имени-отчеству!). Он иногда становился агрессивным и ругался, но мы часто с ним сидели и говорили о вере, иной раз до трёх часов ночи. Он тоже искал»...
О «женщинах в храме»:
«ошибочно рассматривать этот поступок, как частный случай, вне связи с церковной и общественной жизнью. Реакция была естественной и возникла не на пустом месте. Она выразила общественную оценку симфонии, повторившей историческое заблуждение, приведшее к катастрофе 1917 года. Молебен заявил протест против смычки несовместимых начал: государственного механизма с церковным организмом, свободы с насилием, любви с корыстью. В-третьих, ответ спровоцирован государством, презревшим общественное мнение, и РПЦ, отвергнувшей народ Божий. Если правоохранительные органы нарушают права и свободы граждан, жаловаться некому. Легитимные средства защиты не работают. Государство толкает граждан на «несимметричный ответ», а потом расправляется с ними "по закону". В Российском государстве протестные акции социалистов вылились в терроризм - покушения на царя и сановников. Революция вылила накопившуюся ненависть на духовенство. Не следовало расстреливать крестные ходы из пулемета, не следовало "огнем и мечом" загонять в православие, требовать справки о ежегодном причащении. Заявление - "неадекватная акция" не подходит, если адекватный ответ не допускается. Сорвавшись с катушек, делают, что могут и как умеют. Современный терроризм тоже вырос на почве произвола и насилия. Насилие не породт любовь. Оно воспитает страх и ненависть поколений».
Как видим, о. Павел был склонен оправдывать «этих женщин» и не только их, но даже и красных погромщиков прошлого века, абсолютно так же, как оправдывал и прощал любого - частного - человека, с которым общался, невзирая на зло, которое, возможно, претерпел от него. Каждого он стремился понять и простить, вывести из-под морального удара. Однако о. Павел судил совершенно иначе в отношении институтов. К институтам (церковь, государство) он применял презумпцию виновности. В их конфликте с индивидуумами последние оказывались правы по умолчанию. Личность и институты - в разных категориях. Между ними пропасть.
Заметим, что церковь фактически признает это правильным и придерживается аналогичного подхода. В частной жизни прощение - это добродетель, а страдание, вплоть до мученичества, украшает христианина. Но церковь в целом по возможности воздерживается от подобных украшений, стремится не давать себя в обиду, достаточно охотно отвечает ударом на удар. Это восприниматся как само собой очевидная модель поведения. Как будто это реальность, которой заведомо чужды христианские моральные нормы и критерии ценности. Тем самым разрыв между личностью и институтами подтверждён и с другой стороны конфликта. Можно сказать, мы наблюдаем некое всеобщее правило. Всеобщее по крайней мере для России.
Из этого не вытекает ничего хорошего для судьбы институтов, которые по факту у нас, как известно, почти всюду являют собой колоссов на глиняных ногах. Модель внешней твердости, за которой скрывается внутренняя сакральная слабость и пустота, восходит к этому, только что отмеченному дуализму. Институты десакрализированы, оторваны от ценностного источника. Они не воспринимаются в народном сознании как нечто вполне серьезное, несмотря на всю суету, которую они разводят вокруг себя. И если это так, то в основе этой слабости противоречие, изроморфное только что описанному выше.
Простого объяснения ему с отсылкой к христианской индивидуалистической интенции, к тому, что у институтов нет бессмертной души, а у личности она есть, на мой взгляд, недостаточно. Институт - это тоже личность и личности: человеческая воля, которая его воздвигает и оформляет. Институт - состояние сознания. Нет никаких внятных причин во взаимодействии двух уровней личностного выдавать одному индульгенцию на все случаи жизни, а другой распинать и третировать при любой возможности. Разве что это ещё один догмат, о котором известно лишь посвященным. Если тем не менее перекос, о котором речь, наблюдается всюду, в том числе в деятельности о. Павла, то это лишь свидетельствует о глубине проблемы.
Впечатления от личности:
«…говорил, что когда встречает человека впервые, обаяние, исходящее от человека настолько сильно, что он забывает имена. Мы спросили: "А если от человека не исходит обаяние?" Он ответил: "Ну как же? Ведь каждый человек это образ Божий?" Самый ревнивый из нас: "Но ведь есть подонки, нелюди?". Отец Павел подумав немного: "Вы знаете, я не встречал таких". - "Ну а в лагере, где вы сидели и где вас хотели убить, где вы лишились из-за этого ноги?". Снова подумав: "Нет, нет, там тоже не встречал. Это просто несчастные люди. У меня от лагеря остались очень светлые воспоминания. Вот начальник лагеря (назвал его по имени-отчеству!). Он иногда становился агрессивным и ругался, но мы часто с ним сидели и говорили о вере, иной раз до трёх часов ночи. Он тоже искал»...
О «женщинах в храме»:
«ошибочно рассматривать этот поступок, как частный случай, вне связи с церковной и общественной жизнью. Реакция была естественной и возникла не на пустом месте. Она выразила общественную оценку симфонии, повторившей историческое заблуждение, приведшее к катастрофе 1917 года. Молебен заявил протест против смычки несовместимых начал: государственного механизма с церковным организмом, свободы с насилием, любви с корыстью. В-третьих, ответ спровоцирован государством, презревшим общественное мнение, и РПЦ, отвергнувшей народ Божий. Если правоохранительные органы нарушают права и свободы граждан, жаловаться некому. Легитимные средства защиты не работают. Государство толкает граждан на «несимметричный ответ», а потом расправляется с ними "по закону". В Российском государстве протестные акции социалистов вылились в терроризм - покушения на царя и сановников. Революция вылила накопившуюся ненависть на духовенство. Не следовало расстреливать крестные ходы из пулемета, не следовало "огнем и мечом" загонять в православие, требовать справки о ежегодном причащении. Заявление - "неадекватная акция" не подходит, если адекватный ответ не допускается. Сорвавшись с катушек, делают, что могут и как умеют. Современный терроризм тоже вырос на почве произвола и насилия. Насилие не породт любовь. Оно воспитает страх и ненависть поколений».
Как видим, о. Павел был склонен оправдывать «этих женщин» и не только их, но даже и красных погромщиков прошлого века, абсолютно так же, как оправдывал и прощал любого - частного - человека, с которым общался, невзирая на зло, которое, возможно, претерпел от него. Каждого он стремился понять и простить, вывести из-под морального удара. Однако о. Павел судил совершенно иначе в отношении институтов. К институтам (церковь, государство) он применял презумпцию виновности. В их конфликте с индивидуумами последние оказывались правы по умолчанию. Личность и институты - в разных категориях. Между ними пропасть.
Заметим, что церковь фактически признает это правильным и придерживается аналогичного подхода. В частной жизни прощение - это добродетель, а страдание, вплоть до мученичества, украшает христианина. Но церковь в целом по возможности воздерживается от подобных украшений, стремится не давать себя в обиду, достаточно охотно отвечает ударом на удар. Это восприниматся как само собой очевидная модель поведения. Как будто это реальность, которой заведомо чужды христианские моральные нормы и критерии ценности. Тем самым разрыв между личностью и институтами подтверждён и с другой стороны конфликта. Можно сказать, мы наблюдаем некое всеобщее правило. Всеобщее по крайней мере для России.
Из этого не вытекает ничего хорошего для судьбы институтов, которые по факту у нас, как известно, почти всюду являют собой колоссов на глиняных ногах. Модель внешней твердости, за которой скрывается внутренняя сакральная слабость и пустота, восходит к этому, только что отмеченному дуализму. Институты десакрализированы, оторваны от ценностного источника. Они не воспринимаются в народном сознании как нечто вполне серьезное, несмотря на всю суету, которую они разводят вокруг себя. И если это так, то в основе этой слабости противоречие, изроморфное только что описанному выше.
Простого объяснения ему с отсылкой к христианской индивидуалистической интенции, к тому, что у институтов нет бессмертной души, а у личности она есть, на мой взгляд, недостаточно. Институт - это тоже личность и личности: человеческая воля, которая его воздвигает и оформляет. Институт - состояние сознания. Нет никаких внятных причин во взаимодействии двух уровней личностного выдавать одному индульгенцию на все случаи жизни, а другой распинать и третировать при любой возможности. Разве что это ещё один догмат, о котором известно лишь посвященным. Если тем не менее перекос, о котором речь, наблюдается всюду, в том числе в деятельности о. Павла, то это лишь свидетельствует о глубине проблемы.