Какую цепочку выбирать. Или как я люблю холодное молоко.
В моей жизни был такой период, когда я непрерывно рассказывала историю жизни врачам. Они пытались выяснить, что со мною не так, и я привычно начинала историю нетаковости. В конце концов я попала в такое место, где этих врачей учили - повышали их квалификацию, рассказывали о новейших достижениях. И даже не рядовых врачей, а заведующих отделениями в клиниках. Доктор там никуда не спешил. Историю болезни он потребовал рассказывать с самого начала. То есть буквально с начала - "я родилась мертвая и не кричала..." Дальше он дотошно прошел по всем годам, останавливая в разных местах и заставляя описывать подробнее. И выслушав все, сказал - Ну что же вы, милая, хотите? Все в вашей жизни сложилось так последовательно неудачно, что привело вас именно к этому результату.
И он рассказал мне мою жизнь обратно как цепь этих удивительно неуместных неприятностей и неудачных совпадений. Я была поражена. До этого я вполне была уверена, что моя жизнь сложилась очень удачно, мне везло, и вообще я была молодец.
В ближайшие недели мне пришлось рассказывать снова и снова вслух почтитрагичный вариант, потому что я была учебным пособием для других врачей. Некоторое время я ходила и ворочала эту идею внутри с изумлением - я могла рассказать свою жизнь как цепочку неприятностей, практически трагедий, а могла - как цепочку удач и светлых событий себе на радость. И все это было бы правдой.
Но обдумав все, я поняла, что совершенно не хочу в качестве "свой жизни" рисовать цепочку неудачных и грустных событий. Я представляла, что кому-то это могло быть очень приятным - упиваться жалостью к себе, скорбно требовать сочувствия, трогательно и мужественно нести свой печальный крест. Но мне быть человеком, у которого жизнь - вот с таким рисунком - совершенно не хотелось. Врачи-врачами, но в реальности я вернулась к своей прежней версии - мне везло, и жизнь моя складывалась удивительно удачно.
Возможность такого выбора меня радовала всю жизнь. Когда детка огорчалась, потому что не хотела походить на родственников, на которых походила, я сказала ей - у тебя куча родственников, удваивающихся на каждом поколении назад. И все они так или иначе твои предки, ты их часть и продолжение. Кто тебе мешает выбрать тех, кто тебе нравится - и именно их считать своим родом, от них проводить линию к себе, по ним выстраивать свою цепочку.
Отчего я это вдруг стала вспоминать?
У меня в детстве есть кусок жизни, которым мне одновременно вспоминается и очень несчастным и полным одних из самых приятных и счастливых мгновений. Меня несколько раз летом отдавали в загородный санаторный детский сад. Мама болела, у меня была опасная наследственность, так что за мною следили с легкой тревожностью. В садике этом я была ужасно несчастна. Оторванная в один миг от дома, круглосуточно целый месяц в окружении чужих, незнакомых, равнодушных людей. Все время на людях - есть, спать, гулять. Посторонние дети, глупые, равнодушные воспиталки - я их воспринимала как бочонки, обтянутые белыми халатами, где-то там над головой. Они угрожали наказаниями, а дети угрожали нажаловаться, когда я рыдала в первые дни от тоски по дому, своему месту, привычным родителям. Я еще многое что могу припомнить.
Но с другой стороны - это было мое "дворянское" детство - в старой усадьбе, среди леса, сосен, дикой малины. Это не пионерский лагерь, к нам никто не приставал ни с какими мероприятиями - мы ели, гуляли и спали - и были в общем предоставлены сами себе. И я могла читать часами ( книги у нас были, но вслух нам никто не читал), или медитативно вытягивать нити из листов подорожника, или следить за дятлом с красной головой, или рассматривать картины на стенах. Тенистые заросшие участки с беседками или солнечные сосновые поляны в лесу, запах флоксов, белая статую кудрявого мальчика. Совсем хорошо было, когда я пару раз болела или была на карантине и попадала в изолятор - тогда вообще никто ко мне не приставал, я ела и гуляла одна и спала, когда вздумается.
В четыре у нас был полдник. Отчего-то нас не сажали за столы в столовой, а приводили в рекреацию на первом этаже. На столе у стены стояли подносы со стаканами и лежали рядами кучки по два печенья. Есть это было мучительно. Полстакана кефира, в котором мне было противно все - его ни туда-ни сюда фактура и густота, его кислость, становившаяся нудной и неглотаемой через пару глотков. Все кисло-молочное я не могу через всю жизнь употреблять. И рада была бы - но не кефиры, ни простокваша, ни модные йогурты не лезут в меня после первого глотка. К полуполному стакану кефира выдавали два печенья таких советских-советских. Квадратные, белесые, с нечетким отпечатком какого-то узора, они были ватно-сладковатые, где-то нахватавшиеся влажности и оттого вялые, как рыхлый картон. Вроде и рассыпаются от укуса - но не охотно. Эта рыхло-картонная сладость с невкусной пронзительной кислотой вяло текущего по стеклянным стенкам кефира были моим ежедневным мучением.
Мы слонялись со стаканами в руках по светлому залу с окнами во всю стену, надо было обязательно доесть и допить, и я давилась не шутя, дышала глубоко, чтобы меня не вырвало. Я ходила и глазела на картины на стенах. По всем традициям санаториев у нас, как и у взрослых по стенам висели настоящие картины маслом - честнейшего советского реализма, я думаю, еще пятидесятых годов. Там были непременно залитые солнцем пригорки со светлыми березками или желтеющие просторные поля - и по ним туда и сюда ходили какие-то толпы светло и весело одетых людей. Если на поле - то в компании трактора. Если компания взбиралась в гору - то непременно с гармонистом впереди. Картины висели высоко, как у взрослых, и мне нужно было задирать голову, чтобы рассмотреть. Под одной из них, с пригорком, стоял наш столик у стены с безжалостными рядами полустаканов кефира. С полями висела на соседней стене. Про "Опять двойку", висевшую снаружи дома над входом я уже писала в прошлом ностальгическом посте про эту усадьбу.
И вот эта картина полдников с противным кефиром и волглым печеньем, в месте, где я была, в общем-то в ссылке, в заточении - не хотела у меня удерживаться. Не нравилось мне это вспоминать. И как в истории с врачами - я могла выбрать совершенно другое. А другое было вот какое.
Мне очень нравится идея полдника. Это какая-то вольная незаконная еда. Никуда к порядочной еде не относится, не из чего обязательного не состоит, в отличие от всех других ед может быть сладкой - сразу, а не после выкупа супов и каш. И я все время люблю эту идею незаконной жульнической еды. И мужу и детке на работу клала к обычной еде еду для полдника. И сама картинка солнечной комнаты, состояния после дневного сна - блаженно влажной ложбинки на шее сзади, взмокших вихров на висках, медленных движений, ясных глаз - и еды на ходу, гуляя, или даже стоя у стола, смотрение во двор на птиц на кустах, дятла на стволе дерева или на картины на стенах - это все удивительно приятное.
И главное! Я же могу взять то, что люблю! А люблю я молоко. И люблю я холодное молоко из холодильника. Особенно летом. И вместо этого толстого советского стакана я могу налить его в маленькую кружечку из магазина восточной посуды - тонкого, лаково-гладкого фарфора цвета слоновой кости с синим прихотливым рисунком. И взять любимое печенье - два овала очень сухого, воздушного, вспененного сахарного теста, склеенные темным шоколадом - хрупкое, рассыпающееся от укуса, очень вкусное. И есть его маленькими кусочками, запивая маленькими глотками холодного-холодного молока. И выстраивать такую цепочку - я с детства так люблю идею полдников! И до сих пор она меня дивно радует!
Вот нашла эту кружечку на старом фото, когда снимала печенье пандами. Панды тоже пойдут:) У меня еще где-то оставался небольшой запас и их.
И он рассказал мне мою жизнь обратно как цепь этих удивительно неуместных неприятностей и неудачных совпадений. Я была поражена. До этого я вполне была уверена, что моя жизнь сложилась очень удачно, мне везло, и вообще я была молодец.
В ближайшие недели мне пришлось рассказывать снова и снова вслух почтитрагичный вариант, потому что я была учебным пособием для других врачей. Некоторое время я ходила и ворочала эту идею внутри с изумлением - я могла рассказать свою жизнь как цепочку неприятностей, практически трагедий, а могла - как цепочку удач и светлых событий себе на радость. И все это было бы правдой.
Но обдумав все, я поняла, что совершенно не хочу в качестве "свой жизни" рисовать цепочку неудачных и грустных событий. Я представляла, что кому-то это могло быть очень приятным - упиваться жалостью к себе, скорбно требовать сочувствия, трогательно и мужественно нести свой печальный крест. Но мне быть человеком, у которого жизнь - вот с таким рисунком - совершенно не хотелось. Врачи-врачами, но в реальности я вернулась к своей прежней версии - мне везло, и жизнь моя складывалась удивительно удачно.
Возможность такого выбора меня радовала всю жизнь. Когда детка огорчалась, потому что не хотела походить на родственников, на которых походила, я сказала ей - у тебя куча родственников, удваивающихся на каждом поколении назад. И все они так или иначе твои предки, ты их часть и продолжение. Кто тебе мешает выбрать тех, кто тебе нравится - и именно их считать своим родом, от них проводить линию к себе, по ним выстраивать свою цепочку.
Отчего я это вдруг стала вспоминать?
У меня в детстве есть кусок жизни, которым мне одновременно вспоминается и очень несчастным и полным одних из самых приятных и счастливых мгновений. Меня несколько раз летом отдавали в загородный санаторный детский сад. Мама болела, у меня была опасная наследственность, так что за мною следили с легкой тревожностью. В садике этом я была ужасно несчастна. Оторванная в один миг от дома, круглосуточно целый месяц в окружении чужих, незнакомых, равнодушных людей. Все время на людях - есть, спать, гулять. Посторонние дети, глупые, равнодушные воспиталки - я их воспринимала как бочонки, обтянутые белыми халатами, где-то там над головой. Они угрожали наказаниями, а дети угрожали нажаловаться, когда я рыдала в первые дни от тоски по дому, своему месту, привычным родителям. Я еще многое что могу припомнить.
Но с другой стороны - это было мое "дворянское" детство - в старой усадьбе, среди леса, сосен, дикой малины. Это не пионерский лагерь, к нам никто не приставал ни с какими мероприятиями - мы ели, гуляли и спали - и были в общем предоставлены сами себе. И я могла читать часами ( книги у нас были, но вслух нам никто не читал), или медитативно вытягивать нити из листов подорожника, или следить за дятлом с красной головой, или рассматривать картины на стенах. Тенистые заросшие участки с беседками или солнечные сосновые поляны в лесу, запах флоксов, белая статую кудрявого мальчика. Совсем хорошо было, когда я пару раз болела или была на карантине и попадала в изолятор - тогда вообще никто ко мне не приставал, я ела и гуляла одна и спала, когда вздумается.
В четыре у нас был полдник. Отчего-то нас не сажали за столы в столовой, а приводили в рекреацию на первом этаже. На столе у стены стояли подносы со стаканами и лежали рядами кучки по два печенья. Есть это было мучительно. Полстакана кефира, в котором мне было противно все - его ни туда-ни сюда фактура и густота, его кислость, становившаяся нудной и неглотаемой через пару глотков. Все кисло-молочное я не могу через всю жизнь употреблять. И рада была бы - но не кефиры, ни простокваша, ни модные йогурты не лезут в меня после первого глотка. К полуполному стакану кефира выдавали два печенья таких советских-советских. Квадратные, белесые, с нечетким отпечатком какого-то узора, они были ватно-сладковатые, где-то нахватавшиеся влажности и оттого вялые, как рыхлый картон. Вроде и рассыпаются от укуса - но не охотно. Эта рыхло-картонная сладость с невкусной пронзительной кислотой вяло текущего по стеклянным стенкам кефира были моим ежедневным мучением.
Мы слонялись со стаканами в руках по светлому залу с окнами во всю стену, надо было обязательно доесть и допить, и я давилась не шутя, дышала глубоко, чтобы меня не вырвало. Я ходила и глазела на картины на стенах. По всем традициям санаториев у нас, как и у взрослых по стенам висели настоящие картины маслом - честнейшего советского реализма, я думаю, еще пятидесятых годов. Там были непременно залитые солнцем пригорки со светлыми березками или желтеющие просторные поля - и по ним туда и сюда ходили какие-то толпы светло и весело одетых людей. Если на поле - то в компании трактора. Если компания взбиралась в гору - то непременно с гармонистом впереди. Картины висели высоко, как у взрослых, и мне нужно было задирать голову, чтобы рассмотреть. Под одной из них, с пригорком, стоял наш столик у стены с безжалостными рядами полустаканов кефира. С полями висела на соседней стене. Про "Опять двойку", висевшую снаружи дома над входом я уже писала в прошлом ностальгическом посте про эту усадьбу.
И вот эта картина полдников с противным кефиром и волглым печеньем, в месте, где я была, в общем-то в ссылке, в заточении - не хотела у меня удерживаться. Не нравилось мне это вспоминать. И как в истории с врачами - я могла выбрать совершенно другое. А другое было вот какое.
Мне очень нравится идея полдника. Это какая-то вольная незаконная еда. Никуда к порядочной еде не относится, не из чего обязательного не состоит, в отличие от всех других ед может быть сладкой - сразу, а не после выкупа супов и каш. И я все время люблю эту идею незаконной жульнической еды. И мужу и детке на работу клала к обычной еде еду для полдника. И сама картинка солнечной комнаты, состояния после дневного сна - блаженно влажной ложбинки на шее сзади, взмокших вихров на висках, медленных движений, ясных глаз - и еды на ходу, гуляя, или даже стоя у стола, смотрение во двор на птиц на кустах, дятла на стволе дерева или на картины на стенах - это все удивительно приятное.
И главное! Я же могу взять то, что люблю! А люблю я молоко. И люблю я холодное молоко из холодильника. Особенно летом. И вместо этого толстого советского стакана я могу налить его в маленькую кружечку из магазина восточной посуды - тонкого, лаково-гладкого фарфора цвета слоновой кости с синим прихотливым рисунком. И взять любимое печенье - два овала очень сухого, воздушного, вспененного сахарного теста, склеенные темным шоколадом - хрупкое, рассыпающееся от укуса, очень вкусное. И есть его маленькими кусочками, запивая маленькими глотками холодного-холодного молока. И выстраивать такую цепочку - я с детства так люблю идею полдников! И до сих пор она меня дивно радует!
Вот нашла эту кружечку на старом фото, когда снимала печенье пандами. Панды тоже пойдут:) У меня еще где-то оставался небольшой запас и их.