без названия, но с мысленным посвящением
Когда я была маленькая, у нас в коридоре стоял дубовый шкаф. Этот шкаф был целый мир. Я и дубовую обшивку очень люблю с тех пор. И шкафы вот тоже. И деревянные точеные ручки. У шкафа было двойное отделение для висящих вещей и одинарное для полок. В большом отделении можно было прятаться и сидеть тихо, между хорошо пахнувшими мамиными шерстяными платьями. На полках были тоже какие-то бесконечные стопки интересных вещей. Но лучше всего, замечательнее всего были ящики внизу! Под каждой третью свой ящик.
Самый левый был местом каких-то тряпок, там же лежала старая папина шапка, меховая ушанка, которую он уже не носил. Мало того, что она сама по себе была как живая - пятнами и переходами темного и охристого, и шкура ее была как у настоящих зверей - пушистый мягкий подшерсток - и длинные блестящие волосы поверх ( к тому времени изрядно пооблысевшые) - так эта шапка была еще и колыбелью для всех наших котов и кошек. В ней они спали малышами, в ней отсиживались тонкие и жалкие после купания, в ней болели.
Самый правый был ящиком с игрушками. Там лежала моя красная рыбка с выпуклой чешуей и двумя дырочками в спине. Мама мне показала во время купания, как управлять водой, налитой рыбе в пузо, если закрывать и открывать одну дырочку пальцем, и я не подозревая о законах физики сразу почла рыбу волшебной и особенной. Там были остатки маленькой мебели от большой квартирки. И там жил мой пупс. Плотной восковидной пластмассы, с отлитым заодно с головой туловищем, но отдельно вставленными и вертящимися ручками. Пупсом однажды сбивали застрявший воланчик с дерева, и одна рука его была безвозвратно утеряна. Поэтому у пупса было много одежек с одним рукавом, которые я самозабвенно вязала и шила. Я даже сама дошла до идеи втачного рукава и кривыми поверхностными стежками вшивала узкий цилиндрик в круглую вырезанную дырку в ткани. До сих пор при воспоминании о пупсе в голове моей всплывает имя Веллингтона. Вероятно , он тоже был однорук.
Средний ящик был моим любимейшим, пещерой сокровищ. Для маленькой меня ящики и были пещерами. Они так далеко уходили в глубину, что мне уже было не разглядеть, что лежит у дальнего борта. Нужно было, далеко просовывая короткие ручки, выгребать сокровища поближе и уже тут, на полу, рассматривать их на пересечении светов, падавщих из коридора, ванной и кухни.
В среднем ящике лежали папины инструменты. Инструменты я обожала. И молоток, у которого с тыльной стороны торчат косицы гвоздодера, иногда слетавший со своей ручки и укреплявшийся деревянными тонкими клинышками. И отвертки. И стамески. И восхитительные наждачные трехгранные рашпили. И маленький ловкий рубанок, которым снимались прекрасные полупрозрачные стружки локонами, а лезвие нагревалось, непонятно отчего. И любовь моя словесная и деловая - пассатижи. Слово нравилось мне чрезвычайно, хотя плоскогубцы было тоже неплохо. Папины пассатижи перешли ко мне, и прошлой весной, я круша свой оставляемый дом, с трудом с ними рассталась. Отдала в хорошие руки и рассказывала , как с ними обращаться, будто щенка передавала. Пассатижи были несравнимы ни с чем. Они были сложны и многозадачны - тут прямые щечки, там с зигзагами, здесь держать что-то круглое, а сбоку! сбоку вставляешь в разъем щели гвоздь или проволоку - хысь! - и сдвигаемые ручки тянут плоскости и все откусывается на нужном месте.
Но сокровищем из сокровищ, центральным сундуком был для меня бывший посылочный ящик, стоявщий посередине хранилища.. Очень изящный и прочный, с квадратными в сечении рейками и прибитыми к ним плоскостями фанерок, потемневший от времени и металлических прикосновений. Рыться в нем я могла бесконечно. Каждый раз там находились сокровища, еще не встреченные или уже позабытые. Там были гвозди и шурупы, гаечки и резиновые прокладки, маленькие диски... Из больших гвоздей я не оставляла надежду сделать кинжал - положив гвоздь на трамвайный рельс, расплющив а потом заточив. Маленькие гвозди были редкостью и нужностью, поэтому каждый раз, натыкаясь на них, я откладывала их в отдельную кучку. ( Позже папа, зная мою любовь к маленьким вещам, подарил мне маленький легкий молоток, миниатюрные, но тяжелые тиски с наковаленкой - и главное! разные маленькие гвозди! Латунные, желтые, чтобы не ржавели, черненые, совсем крохотные, видимо сапожные и тоже нержавеющие и обычные серебристые "железные".) Среди гвоздей были еще диковинные, с тонким и острым туловом и большой грибообразной шляпкой. Желтоватая шляпка была исчерчена радиальными складочками - как мелкосоставленный зонтик или шляпка тонкой поганки. Я забыла, как объяснял папа их назначение, но казались они мне совершенно чудесными и нездешними.. Лежали там и точильные камни и мелкие куски пемзы и металлические колечки и обрывки цепочек. Рыться в нем можно было часами.
Две самых больших драгоценности в ящике были старые ключи и слюда. Ключей там было несметное количество, но охотиться за ними было нужно зорко, они так и норовили ускользнуть, завалиться. Мне кажется никогда не попадались одинаковые наборы, и я особенно долго охотилась за маленькими фигурными ключиками. Ключей от английских замков там почти не было, разве что пара-тройка латунных, непонятно от чего, все с разными профилями, с разными графиками подъемов и провалов, ступенечек и зубцов. Остальные ключи были настоящими - с круглыми стержнями, выпуклыми как флаги на ветру бородками и красивыми головками. Большие и маленькие, узорчатые и плоские, темно-благородные, как замковые или фольгово-блестящие - с лопухастой плоской головкой, заводящие будильники. Большие и тяжелые от замков в дверях, маленькие и изящные, непонятно от чего. До сих пор я очень люблю ключи, до сих пор сердце мое замирает, когда перед Алисой неизвестно откуда возникает неизвестный ключ. И до сих пор мне кажется, что не было ключей таинственнее и лучше, чем рассыпанные по дну папиного ящика.
А слюда была вообще непонятным, не из этого мира предметом. если повезет, можно было наткнуться на слоистый обломок, темный и блестящий. Если не дыша подцепить ногтем, если расслоить и оторвать тончайший слой, то в руках оказывалась пластина твердая, но хрупкая, темноватая, но прозрачная, со странным блеском по поверхности. Мне не приходило в голову практическое применение этих пластин, это была такая самодостаточная и прекрасно-загадочная вещь. Я, кстати, так и не знаю, зачем папе нужны были эти куски.
А были еще и янтарные, темные куски спекшейся канифоли, для паяния. Кто-то сказал мне, что ею музыканты натирают смычки, и у меня странно связались в голове паяльник и контрабас. (И паяльник в ящике тоже лежал и шнур у него был не пластмассовый, а обмотанный нитками.)
И еще там были чудесные мотки изоленты. Синей, тянущейся, смутно мне казалось, что из нее можно лепить, как из пластилина, и я бы при каждом удобном случае резала ее и выкладывала узоры, но папа не давал. А была еще странная изолента - черная с сединой и резко пахнущая чем-то противным, будто ленту ткани пропитали составом для кирзовых сапог.
И я думаю, часы, проведенные в раскрытой пасти секретера, где на полках стояли деревянные штучки моей игрушечной квартиры не сравнятся по удовольствию с часами на полу, крашенном коричневой, каменно откалывающейся краской, с замиранием сердца - новый ключик! я такого еще не видела, и самый большой гвоздь ( я насмелюсь, насмелюсь! спущусь в овраг и там уже не под трамвай, а под тяжелый поезд положу на рельсы свой будущий кинжальчик), и пластинки металлически взблескивающей слюды на ладони ( ведь из этого же делаются крылья стрекоз?), и пассатижи, ах, тяжелое слово для черного инструмента!
Папа, папа, пусть тебе будет хорошо там, где ты сейчас!
Самый левый был местом каких-то тряпок, там же лежала старая папина шапка, меховая ушанка, которую он уже не носил. Мало того, что она сама по себе была как живая - пятнами и переходами темного и охристого, и шкура ее была как у настоящих зверей - пушистый мягкий подшерсток - и длинные блестящие волосы поверх ( к тому времени изрядно пооблысевшые) - так эта шапка была еще и колыбелью для всех наших котов и кошек. В ней они спали малышами, в ней отсиживались тонкие и жалкие после купания, в ней болели.
Самый правый был ящиком с игрушками. Там лежала моя красная рыбка с выпуклой чешуей и двумя дырочками в спине. Мама мне показала во время купания, как управлять водой, налитой рыбе в пузо, если закрывать и открывать одну дырочку пальцем, и я не подозревая о законах физики сразу почла рыбу волшебной и особенной. Там были остатки маленькой мебели от большой квартирки. И там жил мой пупс. Плотной восковидной пластмассы, с отлитым заодно с головой туловищем, но отдельно вставленными и вертящимися ручками. Пупсом однажды сбивали застрявший воланчик с дерева, и одна рука его была безвозвратно утеряна. Поэтому у пупса было много одежек с одним рукавом, которые я самозабвенно вязала и шила. Я даже сама дошла до идеи втачного рукава и кривыми поверхностными стежками вшивала узкий цилиндрик в круглую вырезанную дырку в ткани. До сих пор при воспоминании о пупсе в голове моей всплывает имя Веллингтона. Вероятно , он тоже был однорук.
Средний ящик был моим любимейшим, пещерой сокровищ. Для маленькой меня ящики и были пещерами. Они так далеко уходили в глубину, что мне уже было не разглядеть, что лежит у дальнего борта. Нужно было, далеко просовывая короткие ручки, выгребать сокровища поближе и уже тут, на полу, рассматривать их на пересечении светов, падавщих из коридора, ванной и кухни.
В среднем ящике лежали папины инструменты. Инструменты я обожала. И молоток, у которого с тыльной стороны торчат косицы гвоздодера, иногда слетавший со своей ручки и укреплявшийся деревянными тонкими клинышками. И отвертки. И стамески. И восхитительные наждачные трехгранные рашпили. И маленький ловкий рубанок, которым снимались прекрасные полупрозрачные стружки локонами, а лезвие нагревалось, непонятно отчего. И любовь моя словесная и деловая - пассатижи. Слово нравилось мне чрезвычайно, хотя плоскогубцы было тоже неплохо. Папины пассатижи перешли ко мне, и прошлой весной, я круша свой оставляемый дом, с трудом с ними рассталась. Отдала в хорошие руки и рассказывала , как с ними обращаться, будто щенка передавала. Пассатижи были несравнимы ни с чем. Они были сложны и многозадачны - тут прямые щечки, там с зигзагами, здесь держать что-то круглое, а сбоку! сбоку вставляешь в разъем щели гвоздь или проволоку - хысь! - и сдвигаемые ручки тянут плоскости и все откусывается на нужном месте.
Но сокровищем из сокровищ, центральным сундуком был для меня бывший посылочный ящик, стоявщий посередине хранилища.. Очень изящный и прочный, с квадратными в сечении рейками и прибитыми к ним плоскостями фанерок, потемневший от времени и металлических прикосновений. Рыться в нем я могла бесконечно. Каждый раз там находились сокровища, еще не встреченные или уже позабытые. Там были гвозди и шурупы, гаечки и резиновые прокладки, маленькие диски... Из больших гвоздей я не оставляла надежду сделать кинжал - положив гвоздь на трамвайный рельс, расплющив а потом заточив. Маленькие гвозди были редкостью и нужностью, поэтому каждый раз, натыкаясь на них, я откладывала их в отдельную кучку. ( Позже папа, зная мою любовь к маленьким вещам, подарил мне маленький легкий молоток, миниатюрные, но тяжелые тиски с наковаленкой - и главное! разные маленькие гвозди! Латунные, желтые, чтобы не ржавели, черненые, совсем крохотные, видимо сапожные и тоже нержавеющие и обычные серебристые "железные".) Среди гвоздей были еще диковинные, с тонким и острым туловом и большой грибообразной шляпкой. Желтоватая шляпка была исчерчена радиальными складочками - как мелкосоставленный зонтик или шляпка тонкой поганки. Я забыла, как объяснял папа их назначение, но казались они мне совершенно чудесными и нездешними.. Лежали там и точильные камни и мелкие куски пемзы и металлические колечки и обрывки цепочек. Рыться в нем можно было часами.
Две самых больших драгоценности в ящике были старые ключи и слюда. Ключей там было несметное количество, но охотиться за ними было нужно зорко, они так и норовили ускользнуть, завалиться. Мне кажется никогда не попадались одинаковые наборы, и я особенно долго охотилась за маленькими фигурными ключиками. Ключей от английских замков там почти не было, разве что пара-тройка латунных, непонятно от чего, все с разными профилями, с разными графиками подъемов и провалов, ступенечек и зубцов. Остальные ключи были настоящими - с круглыми стержнями, выпуклыми как флаги на ветру бородками и красивыми головками. Большие и маленькие, узорчатые и плоские, темно-благородные, как замковые или фольгово-блестящие - с лопухастой плоской головкой, заводящие будильники. Большие и тяжелые от замков в дверях, маленькие и изящные, непонятно от чего. До сих пор я очень люблю ключи, до сих пор сердце мое замирает, когда перед Алисой неизвестно откуда возникает неизвестный ключ. И до сих пор мне кажется, что не было ключей таинственнее и лучше, чем рассыпанные по дну папиного ящика.
А слюда была вообще непонятным, не из этого мира предметом. если повезет, можно было наткнуться на слоистый обломок, темный и блестящий. Если не дыша подцепить ногтем, если расслоить и оторвать тончайший слой, то в руках оказывалась пластина твердая, но хрупкая, темноватая, но прозрачная, со странным блеском по поверхности. Мне не приходило в голову практическое применение этих пластин, это была такая самодостаточная и прекрасно-загадочная вещь. Я, кстати, так и не знаю, зачем папе нужны были эти куски.
А были еще и янтарные, темные куски спекшейся канифоли, для паяния. Кто-то сказал мне, что ею музыканты натирают смычки, и у меня странно связались в голове паяльник и контрабас. (И паяльник в ящике тоже лежал и шнур у него был не пластмассовый, а обмотанный нитками.)
И еще там были чудесные мотки изоленты. Синей, тянущейся, смутно мне казалось, что из нее можно лепить, как из пластилина, и я бы при каждом удобном случае резала ее и выкладывала узоры, но папа не давал. А была еще странная изолента - черная с сединой и резко пахнущая чем-то противным, будто ленту ткани пропитали составом для кирзовых сапог.
И я думаю, часы, проведенные в раскрытой пасти секретера, где на полках стояли деревянные штучки моей игрушечной квартиры не сравнятся по удовольствию с часами на полу, крашенном коричневой, каменно откалывающейся краской, с замиранием сердца - новый ключик! я такого еще не видела, и самый большой гвоздь ( я насмелюсь, насмелюсь! спущусь в овраг и там уже не под трамвай, а под тяжелый поезд положу на рельсы свой будущий кинжальчик), и пластинки металлически взблескивающей слюды на ладони ( ведь из этого же делаются крылья стрекоз?), и пассатижи, ах, тяжелое слово для черного инструмента!
Папа, папа, пусть тебе будет хорошо там, где ты сейчас!