Дегрелль-6
Глава шестая
Вместе с немцами
Последние месяцы 1940 г. и начало 1941 г. не принесли ничего нового для большинства европейских стран, включая Бельгию. С голландцами всё было ясно. Они, безусловно, должны были стать частью Великой Германии. То же самое со всей очевидностью относилось к великому герцогству Люксембург. Что касается французов, то они докатились до того, что под насмешливым взглядом захватчиков, грызлись между собой с таким ожесточением, которое, несомненно, принесло бы им гораздо больше пользы, если бы они проявили бы его, сопротивляясь немцам в июне 1940 г.
Маршал Петен, решившийся пойти на сотрудничество с Гитлером, не слишком высоко ставил своего премьер-министра Пьера Лаваля, которого немцы недолюбливали, и чей внешний вид - грязные ногти, пожелтевшие зубы, иссиня-чёрные волосы - вызывал неприязнь у Гитлера, хотя посол Абетц, бывший тогда в милости в Берхтесгадене, ценил его за свойственные ему ловкость, добродушие, чисто овернское умение торговаться и приспосабливаться. Саркастичный Лаваль, с неизменной сигаретой под подпаленными усами, отвечал Петену тем же, и обращался с маршалом как со старым солдатским мундиром, выброшенным на свалку.
Короче говоря, это был полный бардак. Он длился до последнего дня пребывания вишистского правительства во Франции и даже за пределами Франции, когда они, оказавшись в изгнании, бродили по мрачным коридорам замка Зигмаринген, единственными обитателями которого были огромные и зловещие рыцарские статуи, закованные в тяжёлые доспехи.
Оставались мы, бельгийцы, и наше положение было самым сложным. Я восстановил связь с королём Леопольдом, который был взят под стражу Гитлером, но вскоре освобождён… Его секретарь, барон Капель, стал нашим посыльным. Он передал мне настоятельный совет короля - я сразу позаботился о том, чтобы зафиксировать его предложения в письменном виде - предпринять шаги для налаживания контактов с победителем.
Посол Абетц, мой колоритный друг, в гостях у которого на юге Германии я провёл неделю отдыха в 1936 г., чья жена, как и моя, была воспитанницей французского пансиона Сакре-Кёр, был крайне курьёзным типом. Особенно ему нравились нонконформисты. После завершения моей тюремной одиссеи, он неоднократно приглашал меня на завтрак или обед в немецкое посольство в Париже, расположенное в очаровательном дворце Королевы Ортанс (Hortense) на улице Лилль.
Мы восседали за обеденным столом, а внизу, в саду духовой оркестр Вермахта в полном составе оглашал своей музыкой левый берег Сены, ради услаждения слуха двух молодых людей. Вдвоём мы изучили все варианты возможного будущего Бельгии. Он отправился в Берхтесгаден, чтобы обсудить эту проблему с Фюрером. Он рассказал ему о нашей встрече, состоявшейся в 1936 г., и о том впечатлении, которая она произвела на него. Он посоветовал Гитлеру пригласить меня. Он предупредил меня о том, что в Брюссель за мною со дня на день должна прибыть машина, попросив меня быть готовым в любой момент отправиться в Берхтесгаден.
Я ждал.
Мне пришлось ждать три года, прежде чем я наконец встретился с Гитлером. Четырежды раненный в семнадцати боях, вырвавшийся накануне из окружения под Черкасском на Украине, я оказался ночью с сумрачном еловом литовском лесу, где меня пригласили в личный самолёт Гитлера, и тот собственноручно надел мне на шею ленту с «Рыцарским Крестом». Но три года были потеряны безвозвратно. Как я узнал позднее, всё рухнуло в октябре 1940 г., поскольку фламандские руководители, подстрекаемые немецкой службой безопасности, мечтавшей о разделе Бельгии на две части, заявили, что договор Гитлера с валлонцем, толкнет фламандскую часть Бельгии в оппозицию. Это было абсолютной глупостью и полностью противоречило истине. На выборах в 1936 г. я получил почти равное количество голосов как во Фландрии, так и в Валлонии. Более того, в 1937 г. мы достигли согласия с вождями фламандских националистов относительно наших политических программ и планов по дальнейшим действиям. Но поскольку немецкие разведслужбы утверждали, что договоренность со мной приведёт к вспышке вражды между двумя разноязычными группами в зоне боевых действий, служившей главной базой для воздушной войны Германии против Англии, Гитлер решил перенести переговоры на более позднее время. Мы оказались в тупике.
После отмены запланированной встречи со мной, король Леопольд, вопреки уговорам, попытался сам встретиться с Гитлером. Его сестра, наследная принцесса Италии, жена Умберто, бывшего в то время привилегированным союзником Райха, молодая, длинноногая, светлоглазая женщина, с твердым взглядом, стала преследовать Фюрера в Берхтесгадене с той настойчивостью, которую умеют проявлять женщины; иногда крайне некстати. Гитлер наконец принял Леопольда III, но принял холодно. Ничего конкретного он ему не сказал. Он предложил ему чашку чая. Встреча ограничилась переливанием из пустого в порожнее, не более продуктивным, чем гадание на кофейной гуще. Это был полный провал. Всё, сделанное нами за зиму 1940-1941 гг., чтобы растопить немецкий айсберг, прочно осевший на наших берегах, закончилось ничем. Наши предложения - особенно сделанные мною во время крупного митинга, состоявшегося в «Дворце Спорта» после Нового года - не принесли никаких результатов, кроме нескольких строчек банального отчёта в «Фёлькише Беобахтер».
А в сущности, знал ли сам Гитлер, чего он хотел ? Как говорил генерал де Голль в мае 1968 г., во время революции студентов Сорбонны, требовавших его отставки, «ситуация была непредсказуемой». Продолжалась бы война против Англии? Или, как верил и говорил о том генерал Вейган: «Великобритания в любой момент могла пасть на колени, раздавленная сталью и огнём»?
А Советы? Проныра Молотов, с бегающим взглядом из-под очков, одетый как мелкий торговец, в мешковатых штанах, пузырящихся на коленях, в октябре 1940 г. прибыл в Берлин, привезя Гитлеру перечень обильных блюд, которые в ближайшее время Сталин желал видеть на своём столе. Армии Третьего Райха едва начали занимать половину Европы, как Советы вознамерились получить без затрат и без риска другую половину континента ! Сталин, этот ненасытный обжора, уже извлекший выгоду из польской компании 1939 г., в один присест заглотал три балтийские страны. Ситуация повторилась в июне 1940 г., когда он сожрал Бесарабию. Теперь он требовал ни больше, ни меньше, как полного контроля над Балканами.
Гитлер был врагом номер один для Советов. Крайне неохотно, чтобы избежать с самого начала войны на два фронта, в августе 1939 г. он объявил передышку в своей борьбе против коммунизма. Но уж, конечно, он не собиралась дать Советам возможность закрепиться даже на краю континента, который он только начал объединять.
Угроза была очевидной. Опасность была серьёзной и совершенно прозрачной. Гитлер не мог допустить скопления русских армий на границах Райха, рискуя однажды получить удар в спину с Востока. Необходимо было быть готовыми опередить этот подлый удар, в возможности которого не оставляли ни малейшего сомнения угрозы, сыпавшиеся из зловонной пасти Молотова, этого грязного хорька. Чтобы выиграть время, Гитлер втайне начал подготовку операции «Барбаросса», разработка которой была доверена генералу Паулюсу, позднее потерпевшему сокрушительное поражение под Сталинградом. Тем временем в Европе ситуация оставалась по-прежнему неопределённой. Внутренние разногласия между французами и стремительный отказ от политики сближения с Петеном, показали Гитлеру, что необходимо выждать некоторое время, чтобы утрясти дела на Западе. Мораль различных западных народов исчезала. Их подтачивали расовые, языковые, племенные различия, и не было никакого великого дела или хотя бы великой надежды, которые могли бы заставить их воспрянуть духом.
Но для меня было очевидно - ещё два-три года подобного застоя и Бельгия созреет для исчезновения, фламандцы более-менее очевидным образом растворятся в объединённой Германии, а валлонцы, эти бесполые европейцы, ни французы, ни немцы, будут просто вычеркнуты из истории; и тихое устранение короля Леопольда, практически ставшего невидимкой, изолированного от своего народа, слоняющегося между своей пустой библиотекой и чуть более оживлённой детской, тем не менее, с политической точки зрения не могло изменить ситуацию.
Что мне оставалось делать? Надеяться на новую встречу с Гитлером? Но о ней больше не было речи. Договариваться с мелкими сошками в Брюсселе? Но они ничего не решали. Помимо прочего, они пыжились от самодовольства, присущего победителям в войне, свысока смотрящими на побежденных штафирок. Мы испытывали обоюдную неприязнь. Нужно было добиться того, чтобы в один день на равных говорить с Гитлером и победоносным Райхом. Но как это сделать? На тёмном политическом горизонте не виднелось ни малейших проблесков.
Именно в это время внезапно 22 июня 1941 г. началась превентивная война против Советов, сопровождаемая призывом Гитлера к добровольцам всей Европы принять участие в битве, которая должна была стать уже войной не только немцев, но войной, общей для всех европейских солдат. Впервые с 1940 г. возник общеевропейский план.
Отправиться на Восточный фронт?
Несомненно, скромный бельгийский контингент, который мы сумели собрать вначале, не мог бы заставить обратиться в бегство Сталина! Среди миллионов сражающихся, мы были лишь горсткой
Но наше мужество могло компенсировать нашу малочисленность. Никто не мешал нам сражаться, подобно львам, проявляя исключительное мужество, что доказало бы нашим вчерашним врагам силу их теперешних боевых товарищей, а, тем самым, и то, что народ, к которому они принадлежат, заслуживает уважения и достоин того, чтобы однажды стать признанным народом в Новой Европе.
Наконец, другого решения просто не было.
Конечно могли победить и союзники.
Но, скажем честно, сколько европейцев верили в эту победу осенью 1940 г. и в начале 1941 г. ? Пять, десять процентов ? Были ли эти пять процентов более проницательны, чем мы ? Сложно сказать. Американцы, без участия которых поражение Третьего Райха в 1941 г. казалось немыслимым, продолжали придерживаться политики, выраженной в пословице: «и волки сыты, и овцы целы». В своём большинстве они явно желали остаться в стороне. Это подтверждали многократные опросы общественного мнения в США. Что до Советов, кто в 1941 г. мог представить себе, что их сопротивление окажется столь упорным. Сам Черчилль в близком кругу говорил о том, что поражение России - это дело нескольких недель.
Для европейца 1941 г. победа Гитлера была почти несомненной, почти все были уверены в том, что он действительно станет « господином Европы на тысячу лет», как заявил нам Спаак. Но тогда не в Брюсселе, Париже или Виши, увязших в мутном болоте политики выжидания, не сулящей никаких результатов, надо было искать заслуг, которые позволили бы побежденным в 1940 г. принять участие в строительстве будущей Европы, заняв положение, соответствующее в Истории достоинствам и возможностям их родного отчества.
Необходимо было показать пример. Мне даже не приходило в голову, отправить своих сторонников воевать где-то между Мурманском и Одессой без меня, не разделив с ними страдания и опасности битвы! И хотя я был отцом пяти детей, я отправился с ними как простой солдат, чтобы даже самые недоверчивые из наших товарищей увидели мою готовность разделить с ними все горести и неудачи. Я даже не предупредил немцев о своём решении.
Спустя два дня после того, я публично заявил о своём решении отправиться добровольцем на Восточный фронт, Гитлер прислал телеграмму о моём назначении офицером. Я сразу отказался. Я отправлялся в Россию, чтобы завоевать права, которые позволили бы мне однажды с честью и на равных обсудить условия будущего моей страны, а не для того, чтобы ещё до первого крещения огнём, заработать опереточные погоны.
Впоследствии - за четыре года изнурительных боёв - я стал сначала ефрейтором, потом сержантом, затем офицером, старшим офицером, и каждое новое звание я получал «за отвагу, проявленную в бою», приняв участие в семидесяти пяти сражениях, обмыв свои погоны кровью семи полученных ранений. «Я не увижусь с Гитлером до тех пор - заявил я своим близким перед отправкой на фронт - пока он не наденет мне на шею ленту с Рыцарским Крестом». Именно это и произошло, спустя три года. Многократно раненный, неоднократно награждённый, вырвавшийся из окружения, прорвав линию фронта, где было сосредоточено одиннадцать дивизий, я отныне считал себя вправе говорить с ним откровенно. Я намеревался добиться от Гитлера - это подтверждено документально - такого статуса для моей страны в новой Европе, который обеспечивал бы ей территорию и возможности, превышающие все существовавшие ранее, даже в самые славные годы нашей истории, времён герцогов бургундских и Карла Пятого. Никто не может оспорить существование этих соглашений. Французский посол Франсуа-Понсэн, не питавший ко мне никаких тёплых чувств, опубликовал их в «Фигаро», приведя в подтверждение карту будущей Бельгии.
Гитлер потерпел поражение. Поэтому наш договор, заработанный ценою стольких страданий и крови, для заключения которого потребовалось преодолеть множество помех, потерял силу. Но всё могло сложиться иначе. Эйзенхауэр пишет в своих воспоминаниях, что даже в начале 1945 г. у Гитлера оставались шансы на победу. На войне, до тех пор, пока не сложена последняя винтовка, всё остаётся возможным. Впрочем, мы не возражали и против того, чтобы другие бельгийцы, верившие в силу Лондона, также жертвовали собой ради того, чтобы в случае победы другого «блока», обеспечить обновление и возрождение нашей страны.
Безусловно, им, также вынужденным лавировать среди всевозможных интриг и подводных камней, приходилось ненамного легче нашего. Достаточно вспомнить де Голля, который подвергался тайной слежке со стороны англичан и, главным образом, американцев; ему также приходилось терпеть те же унижения и неприятности, которые нам постоянно доставляли немцы, прежде чем мы сумели добиться гарантий и успеха нашего дела.
Как нам, так и тем, кто оказался в Лондоне, было необходимо сохранять стойкость, не позволить запугать себя, постоянно отстаивать интересы своего народа. Несмотря на определённый риск, было полезно, и даже необходимо, чтобы националисты с обеих сторон попытали своего счастья, чтобы, независимо от того, как кончится война, спасти свою страну.
И, тем более, это не оправдывает поведения тех, кто оказавшись на стороне победителей в 1945 г., бросился перерезать глотки другим.
Самые разные мысли и цели воодушевляли наши умы и сердца, когда, забросив за спину вещевой мешок, мы отправлялись на Восточный фронт. Нашей первой, официальной целью была борьба с коммунизмом. Но эта война могла легко обойтись и без нас. Нашей второй и главной целью была не просто война на стороне немцев, нашей целью было заставить возгордившихся немцев, опьяненных многочисленными победами, перестать третировать нас, жителей оккупированных стран. Некоторые из них не упускали случая, чтобы выразить нам своё презрение, и это продолжающееся лицемерие, естественно, не могло не оскорблять нас. Но после совместных боёв на русском фронте, они уже не смогли бы позволить себе пренебрежительно относится к представителям тем народов, которые отважно сражались вместе с ними; эта битве сплотила всех нас. Именно это и было основной причиной принятого нами решения - переломить судьбу, заставить немцев-победителей нас уважать, приняв участие в строительстве единой Европы, здание которой было сцементировано также нашей кровью.
Мы пережили в России ужасные годы, пройдя через неслыханные физические и моральные испытания. Человеческая история не знала столь жестокой войны, в бескрайних снегах, в бесконечной грязи. Часто голодные, никогда не знавшие отдыха, израненные, раздавленные всевозможными бедами и страданиями, мы закончили катастрофой, поглотившей нашу юность и уничтожившей наши жизни… Но в чем состоит смысл жизни? Новый мир рождается только благодаря жертвоприношению. Да, мы пожертвовали собой, но жертва, даже кажущаяся бессмысленной, никогда не является таковой полностью. Однажды, она обязательно обретёт смысл. Чудовищное мученичество миллионов солдат, долгий, предсмертный хрип молодежи, пожертвовавшей собой на русском фронте, дало Европе духовную компенсацию, незаменимую для её обновления.
Европы лавочников было недостаточно. Нужна была также Европа героев. И именно она, в первую очередь, была создана за четыре года ужасающих битв.
Вместе с немцами
Последние месяцы 1940 г. и начало 1941 г. не принесли ничего нового для большинства европейских стран, включая Бельгию. С голландцами всё было ясно. Они, безусловно, должны были стать частью Великой Германии. То же самое со всей очевидностью относилось к великому герцогству Люксембург. Что касается французов, то они докатились до того, что под насмешливым взглядом захватчиков, грызлись между собой с таким ожесточением, которое, несомненно, принесло бы им гораздо больше пользы, если бы они проявили бы его, сопротивляясь немцам в июне 1940 г.
Маршал Петен, решившийся пойти на сотрудничество с Гитлером, не слишком высоко ставил своего премьер-министра Пьера Лаваля, которого немцы недолюбливали, и чей внешний вид - грязные ногти, пожелтевшие зубы, иссиня-чёрные волосы - вызывал неприязнь у Гитлера, хотя посол Абетц, бывший тогда в милости в Берхтесгадене, ценил его за свойственные ему ловкость, добродушие, чисто овернское умение торговаться и приспосабливаться. Саркастичный Лаваль, с неизменной сигаретой под подпаленными усами, отвечал Петену тем же, и обращался с маршалом как со старым солдатским мундиром, выброшенным на свалку.
Короче говоря, это был полный бардак. Он длился до последнего дня пребывания вишистского правительства во Франции и даже за пределами Франции, когда они, оказавшись в изгнании, бродили по мрачным коридорам замка Зигмаринген, единственными обитателями которого были огромные и зловещие рыцарские статуи, закованные в тяжёлые доспехи.
Оставались мы, бельгийцы, и наше положение было самым сложным. Я восстановил связь с королём Леопольдом, который был взят под стражу Гитлером, но вскоре освобождён… Его секретарь, барон Капель, стал нашим посыльным. Он передал мне настоятельный совет короля - я сразу позаботился о том, чтобы зафиксировать его предложения в письменном виде - предпринять шаги для налаживания контактов с победителем.
Посол Абетц, мой колоритный друг, в гостях у которого на юге Германии я провёл неделю отдыха в 1936 г., чья жена, как и моя, была воспитанницей французского пансиона Сакре-Кёр, был крайне курьёзным типом. Особенно ему нравились нонконформисты. После завершения моей тюремной одиссеи, он неоднократно приглашал меня на завтрак или обед в немецкое посольство в Париже, расположенное в очаровательном дворце Королевы Ортанс (Hortense) на улице Лилль.
Мы восседали за обеденным столом, а внизу, в саду духовой оркестр Вермахта в полном составе оглашал своей музыкой левый берег Сены, ради услаждения слуха двух молодых людей. Вдвоём мы изучили все варианты возможного будущего Бельгии. Он отправился в Берхтесгаден, чтобы обсудить эту проблему с Фюрером. Он рассказал ему о нашей встрече, состоявшейся в 1936 г., и о том впечатлении, которая она произвела на него. Он посоветовал Гитлеру пригласить меня. Он предупредил меня о том, что в Брюссель за мною со дня на день должна прибыть машина, попросив меня быть готовым в любой момент отправиться в Берхтесгаден.
Я ждал.
Мне пришлось ждать три года, прежде чем я наконец встретился с Гитлером. Четырежды раненный в семнадцати боях, вырвавшийся накануне из окружения под Черкасском на Украине, я оказался ночью с сумрачном еловом литовском лесу, где меня пригласили в личный самолёт Гитлера, и тот собственноручно надел мне на шею ленту с «Рыцарским Крестом». Но три года были потеряны безвозвратно. Как я узнал позднее, всё рухнуло в октябре 1940 г., поскольку фламандские руководители, подстрекаемые немецкой службой безопасности, мечтавшей о разделе Бельгии на две части, заявили, что договор Гитлера с валлонцем, толкнет фламандскую часть Бельгии в оппозицию. Это было абсолютной глупостью и полностью противоречило истине. На выборах в 1936 г. я получил почти равное количество голосов как во Фландрии, так и в Валлонии. Более того, в 1937 г. мы достигли согласия с вождями фламандских националистов относительно наших политических программ и планов по дальнейшим действиям. Но поскольку немецкие разведслужбы утверждали, что договоренность со мной приведёт к вспышке вражды между двумя разноязычными группами в зоне боевых действий, служившей главной базой для воздушной войны Германии против Англии, Гитлер решил перенести переговоры на более позднее время. Мы оказались в тупике.
После отмены запланированной встречи со мной, король Леопольд, вопреки уговорам, попытался сам встретиться с Гитлером. Его сестра, наследная принцесса Италии, жена Умберто, бывшего в то время привилегированным союзником Райха, молодая, длинноногая, светлоглазая женщина, с твердым взглядом, стала преследовать Фюрера в Берхтесгадене с той настойчивостью, которую умеют проявлять женщины; иногда крайне некстати. Гитлер наконец принял Леопольда III, но принял холодно. Ничего конкретного он ему не сказал. Он предложил ему чашку чая. Встреча ограничилась переливанием из пустого в порожнее, не более продуктивным, чем гадание на кофейной гуще. Это был полный провал. Всё, сделанное нами за зиму 1940-1941 гг., чтобы растопить немецкий айсберг, прочно осевший на наших берегах, закончилось ничем. Наши предложения - особенно сделанные мною во время крупного митинга, состоявшегося в «Дворце Спорта» после Нового года - не принесли никаких результатов, кроме нескольких строчек банального отчёта в «Фёлькише Беобахтер».
А в сущности, знал ли сам Гитлер, чего он хотел ? Как говорил генерал де Голль в мае 1968 г., во время революции студентов Сорбонны, требовавших его отставки, «ситуация была непредсказуемой». Продолжалась бы война против Англии? Или, как верил и говорил о том генерал Вейган: «Великобритания в любой момент могла пасть на колени, раздавленная сталью и огнём»?
А Советы? Проныра Молотов, с бегающим взглядом из-под очков, одетый как мелкий торговец, в мешковатых штанах, пузырящихся на коленях, в октябре 1940 г. прибыл в Берлин, привезя Гитлеру перечень обильных блюд, которые в ближайшее время Сталин желал видеть на своём столе. Армии Третьего Райха едва начали занимать половину Европы, как Советы вознамерились получить без затрат и без риска другую половину континента ! Сталин, этот ненасытный обжора, уже извлекший выгоду из польской компании 1939 г., в один присест заглотал три балтийские страны. Ситуация повторилась в июне 1940 г., когда он сожрал Бесарабию. Теперь он требовал ни больше, ни меньше, как полного контроля над Балканами.
Гитлер был врагом номер один для Советов. Крайне неохотно, чтобы избежать с самого начала войны на два фронта, в августе 1939 г. он объявил передышку в своей борьбе против коммунизма. Но уж, конечно, он не собиралась дать Советам возможность закрепиться даже на краю континента, который он только начал объединять.
Угроза была очевидной. Опасность была серьёзной и совершенно прозрачной. Гитлер не мог допустить скопления русских армий на границах Райха, рискуя однажды получить удар в спину с Востока. Необходимо было быть готовыми опередить этот подлый удар, в возможности которого не оставляли ни малейшего сомнения угрозы, сыпавшиеся из зловонной пасти Молотова, этого грязного хорька. Чтобы выиграть время, Гитлер втайне начал подготовку операции «Барбаросса», разработка которой была доверена генералу Паулюсу, позднее потерпевшему сокрушительное поражение под Сталинградом. Тем временем в Европе ситуация оставалась по-прежнему неопределённой. Внутренние разногласия между французами и стремительный отказ от политики сближения с Петеном, показали Гитлеру, что необходимо выждать некоторое время, чтобы утрясти дела на Западе. Мораль различных западных народов исчезала. Их подтачивали расовые, языковые, племенные различия, и не было никакого великого дела или хотя бы великой надежды, которые могли бы заставить их воспрянуть духом.
Но для меня было очевидно - ещё два-три года подобного застоя и Бельгия созреет для исчезновения, фламандцы более-менее очевидным образом растворятся в объединённой Германии, а валлонцы, эти бесполые европейцы, ни французы, ни немцы, будут просто вычеркнуты из истории; и тихое устранение короля Леопольда, практически ставшего невидимкой, изолированного от своего народа, слоняющегося между своей пустой библиотекой и чуть более оживлённой детской, тем не менее, с политической точки зрения не могло изменить ситуацию.
Что мне оставалось делать? Надеяться на новую встречу с Гитлером? Но о ней больше не было речи. Договариваться с мелкими сошками в Брюсселе? Но они ничего не решали. Помимо прочего, они пыжились от самодовольства, присущего победителям в войне, свысока смотрящими на побежденных штафирок. Мы испытывали обоюдную неприязнь. Нужно было добиться того, чтобы в один день на равных говорить с Гитлером и победоносным Райхом. Но как это сделать? На тёмном политическом горизонте не виднелось ни малейших проблесков.
Именно в это время внезапно 22 июня 1941 г. началась превентивная война против Советов, сопровождаемая призывом Гитлера к добровольцам всей Европы принять участие в битве, которая должна была стать уже войной не только немцев, но войной, общей для всех европейских солдат. Впервые с 1940 г. возник общеевропейский план.
Отправиться на Восточный фронт?
Несомненно, скромный бельгийский контингент, который мы сумели собрать вначале, не мог бы заставить обратиться в бегство Сталина! Среди миллионов сражающихся, мы были лишь горсткой
Но наше мужество могло компенсировать нашу малочисленность. Никто не мешал нам сражаться, подобно львам, проявляя исключительное мужество, что доказало бы нашим вчерашним врагам силу их теперешних боевых товарищей, а, тем самым, и то, что народ, к которому они принадлежат, заслуживает уважения и достоин того, чтобы однажды стать признанным народом в Новой Европе.
Наконец, другого решения просто не было.
Конечно могли победить и союзники.
Но, скажем честно, сколько европейцев верили в эту победу осенью 1940 г. и в начале 1941 г. ? Пять, десять процентов ? Были ли эти пять процентов более проницательны, чем мы ? Сложно сказать. Американцы, без участия которых поражение Третьего Райха в 1941 г. казалось немыслимым, продолжали придерживаться политики, выраженной в пословице: «и волки сыты, и овцы целы». В своём большинстве они явно желали остаться в стороне. Это подтверждали многократные опросы общественного мнения в США. Что до Советов, кто в 1941 г. мог представить себе, что их сопротивление окажется столь упорным. Сам Черчилль в близком кругу говорил о том, что поражение России - это дело нескольких недель.
Для европейца 1941 г. победа Гитлера была почти несомненной, почти все были уверены в том, что он действительно станет « господином Европы на тысячу лет», как заявил нам Спаак. Но тогда не в Брюсселе, Париже или Виши, увязших в мутном болоте политики выжидания, не сулящей никаких результатов, надо было искать заслуг, которые позволили бы побежденным в 1940 г. принять участие в строительстве будущей Европы, заняв положение, соответствующее в Истории достоинствам и возможностям их родного отчества.
Необходимо было показать пример. Мне даже не приходило в голову, отправить своих сторонников воевать где-то между Мурманском и Одессой без меня, не разделив с ними страдания и опасности битвы! И хотя я был отцом пяти детей, я отправился с ними как простой солдат, чтобы даже самые недоверчивые из наших товарищей увидели мою готовность разделить с ними все горести и неудачи. Я даже не предупредил немцев о своём решении.
Спустя два дня после того, я публично заявил о своём решении отправиться добровольцем на Восточный фронт, Гитлер прислал телеграмму о моём назначении офицером. Я сразу отказался. Я отправлялся в Россию, чтобы завоевать права, которые позволили бы мне однажды с честью и на равных обсудить условия будущего моей страны, а не для того, чтобы ещё до первого крещения огнём, заработать опереточные погоны.
Впоследствии - за четыре года изнурительных боёв - я стал сначала ефрейтором, потом сержантом, затем офицером, старшим офицером, и каждое новое звание я получал «за отвагу, проявленную в бою», приняв участие в семидесяти пяти сражениях, обмыв свои погоны кровью семи полученных ранений. «Я не увижусь с Гитлером до тех пор - заявил я своим близким перед отправкой на фронт - пока он не наденет мне на шею ленту с Рыцарским Крестом». Именно это и произошло, спустя три года. Многократно раненный, неоднократно награждённый, вырвавшийся из окружения, прорвав линию фронта, где было сосредоточено одиннадцать дивизий, я отныне считал себя вправе говорить с ним откровенно. Я намеревался добиться от Гитлера - это подтверждено документально - такого статуса для моей страны в новой Европе, который обеспечивал бы ей территорию и возможности, превышающие все существовавшие ранее, даже в самые славные годы нашей истории, времён герцогов бургундских и Карла Пятого. Никто не может оспорить существование этих соглашений. Французский посол Франсуа-Понсэн, не питавший ко мне никаких тёплых чувств, опубликовал их в «Фигаро», приведя в подтверждение карту будущей Бельгии.
Гитлер потерпел поражение. Поэтому наш договор, заработанный ценою стольких страданий и крови, для заключения которого потребовалось преодолеть множество помех, потерял силу. Но всё могло сложиться иначе. Эйзенхауэр пишет в своих воспоминаниях, что даже в начале 1945 г. у Гитлера оставались шансы на победу. На войне, до тех пор, пока не сложена последняя винтовка, всё остаётся возможным. Впрочем, мы не возражали и против того, чтобы другие бельгийцы, верившие в силу Лондона, также жертвовали собой ради того, чтобы в случае победы другого «блока», обеспечить обновление и возрождение нашей страны.
Безусловно, им, также вынужденным лавировать среди всевозможных интриг и подводных камней, приходилось ненамного легче нашего. Достаточно вспомнить де Голля, который подвергался тайной слежке со стороны англичан и, главным образом, американцев; ему также приходилось терпеть те же унижения и неприятности, которые нам постоянно доставляли немцы, прежде чем мы сумели добиться гарантий и успеха нашего дела.
Как нам, так и тем, кто оказался в Лондоне, было необходимо сохранять стойкость, не позволить запугать себя, постоянно отстаивать интересы своего народа. Несмотря на определённый риск, было полезно, и даже необходимо, чтобы националисты с обеих сторон попытали своего счастья, чтобы, независимо от того, как кончится война, спасти свою страну.
И, тем более, это не оправдывает поведения тех, кто оказавшись на стороне победителей в 1945 г., бросился перерезать глотки другим.
Самые разные мысли и цели воодушевляли наши умы и сердца, когда, забросив за спину вещевой мешок, мы отправлялись на Восточный фронт. Нашей первой, официальной целью была борьба с коммунизмом. Но эта война могла легко обойтись и без нас. Нашей второй и главной целью была не просто война на стороне немцев, нашей целью было заставить возгордившихся немцев, опьяненных многочисленными победами, перестать третировать нас, жителей оккупированных стран. Некоторые из них не упускали случая, чтобы выразить нам своё презрение, и это продолжающееся лицемерие, естественно, не могло не оскорблять нас. Но после совместных боёв на русском фронте, они уже не смогли бы позволить себе пренебрежительно относится к представителям тем народов, которые отважно сражались вместе с ними; эта битве сплотила всех нас. Именно это и было основной причиной принятого нами решения - переломить судьбу, заставить немцев-победителей нас уважать, приняв участие в строительстве единой Европы, здание которой было сцементировано также нашей кровью.
Мы пережили в России ужасные годы, пройдя через неслыханные физические и моральные испытания. Человеческая история не знала столь жестокой войны, в бескрайних снегах, в бесконечной грязи. Часто голодные, никогда не знавшие отдыха, израненные, раздавленные всевозможными бедами и страданиями, мы закончили катастрофой, поглотившей нашу юность и уничтожившей наши жизни… Но в чем состоит смысл жизни? Новый мир рождается только благодаря жертвоприношению. Да, мы пожертвовали собой, но жертва, даже кажущаяся бессмысленной, никогда не является таковой полностью. Однажды, она обязательно обретёт смысл. Чудовищное мученичество миллионов солдат, долгий, предсмертный хрип молодежи, пожертвовавшей собой на русском фронте, дало Европе духовную компенсацию, незаменимую для её обновления.
Европы лавочников было недостаточно. Нужна была также Европа героев. И именно она, в первую очередь, была создана за четыре года ужасающих битв.