КРАСОТЫ СЕЙ ХИТРЕЦ
«Бог не художник».
Ж.-П.Сартр
Подобно великому немецкому поэту, который на склоне лет влюбился в молоденькую девушку, дряхлеющий Иммануил Кант решил «отвоевать у своей усиливающейся старости» сущность прекрасного, взявшись за выяснение основ эстетики в «Критике способности суждения».
Кант нашел, что предмет прекрасен, когда он целесообразен; способность судить об этом он определил как вкус.
Принцип целесообразности стал одной из главных идей философии искусства кенигсбергского мудреца. «Это было новым словом в эстетике. Открытие Канта поразило умы современников»1, оно привело в восторг Гете, проглядевшего за обличием Фауста лик Христа.
Между тем Господь наш Иисус Христос задолго до «коперниканского переворота» в философии, произведенного автором «Критик», применял принцип целесообразности, не делая из него эстетического фетиша. В Евангелии от Луки Ходатай Нового Завета говорит, что человек, желая соорудить башню, должен прежде вычислить издержки, взвесить, имеет ли он внутри и вне себя все необходимое, дабы, когда заложит фундамент и не сможет совершить постройку, над ним не принялись смеяться видящие его неудачу.
Не намекал ли здесь Христос прикровенно на Домостроительство Божие?
Сын Человеческий вместе с учениками рассматривал многие здания Иерусалимского храма, гробницы пророков, памятники праведникам. Он называл Свое тело храмом.
Что делает дом красивым, что превращает его в храм?
«Красотой вообще / все равно будет ли она красотой в природе или красотой в искусстве/ можно назвать выражение эстетических идей», - писал Кант.
Если мысленно отделить камни, крышу, двери, сооруженное здание есть не что иное как внутренняя идея, раздробленная внешней материальной массой.
Красота здания - не телесный свет творческого духа. Этот свет - тот очаг, который как бы согревает не только архитектурное произведение, но и всякое жилище, придавая завершенность каждой детали дома, словно просвещая ее и всякого человека, приходящего в мир как в Дом Господень.
Свет идеи высекает из тьмы неподатливо грубой материи новую форму, извлекая ее, по выражению поэта, «из дрожи тел и хаоса зачатий». При созидании архитектурного шедевра, как и любого художественного произведения, идет борьба между материей и духом, рабством и свободой, без чего немыслимо Домостроительство Божие.
Здание / ничто не мешает предположить, что в Евангелии от Луки Господь говорит именно о таком здании/ - это единство художественного многообразия. «Непостижимое для нас, но тем не менее… закономерное единство при связывании… многообразного содержания» делает для человека возможным эстетический опыт, - считает Кант. В здании находятся главные и подсобные помещения; потолок парит над фундаментом, а над ними, если есть, купол. Организованность в распределении структурных частей дома - как бы зеркало «священного мирообъемлющего порядка, …образ богоначальной красоты»2.
«Вы от нижних, Я от вышних»: «много званных, но мало избранных», «не вы Меня избрали, а Я вас», - наставлял иерархичности божественного Домостроя Испытующий сердца и утробы. Только куча строительного мусора может быть лишена иерархии, - откликался ему Николай Бердяев, много размышлявший, как и Кант, над проблемами свободы, рабства, красоты.
«Рабство есть наивысшее зло в человеческой природе», - сетовал родоначальник классической европейской философии, вскормившей, по мнению Энгельса, марксизм.
Христа по сей день упрекают в том, что Он не упразднил рабства.
Но ведь «только рабство… создало условия для расцвета культуры древнего мира; без него «не было бы современной Европы»3.
Если для марксизм античное рабство - прогресс и для самих рабов, то для раба в эпоху Христа или примкнувшего к христианству позже уже тогда открывалась перспектива выхода из рабства, освобождения не столь социального, сколь духовного. Первыми гвардейцами новой религии, идущей на смену распадающемуся язычеству, стали рабы и угнетенные.
Раб, учил Спаситель, не больше господина. Невольник превращается в друга Божия, слыша глаголы вечной жизни, которые Сын Божий воспринял от Бога Отца.
Это не значит, что став своим Богу, homo Dei должен настолько ронять себя как человека, чтобы бесстыдно отбросив всякие приличия, ломая все иерархические границы, врываться прямо с улицы в царские чертоги; он потеряет в данном случае больше, чем царь. Человек в христианстве преобразуется в личность / личность, по Канту, - свобода и независимость от механизма всей природы/ не потому, что «избавлен от мук, горя и парадокса, но именно благодаря горю, мукам и парадоксу»4, посылаемым ему, как всем великим, для подъема ввысь.
«В любой критике вкуса, - чеканил Кант, - в высшей степени важно решить вопрос: действительно ли красота растворима в понятии совершенства?»
Совершенство, к которому призывал Мессия, достигается в суверенитете от того, что отбрасывает тварь от Творца. Чрезмерный акцент на трудолюбии отвлекает потомка Адама от Бога, вытравливает религиозные инстинкты /что хорошо известно теперешним атеистам/. Подлинная религиозность, проницательно подметил Ницше, нуждается в некоторой праздности.
Христос указывал ученикам на полевые лилии: они не сеют, не прядут и не собирают в житницы, а одеваются так, как не облачался царь Соломон во всей своей красе.
Канту нравились цветы. Философ находил, что цветы - это проявление свободы и красоты в природе. Воспринимая, например, тюльпан, как некую целесообразность, мы в своем суждении о ней не соотносим ее ни с какой эмпирической целью / типа забот о пропитании/. Более того: белый цвет лилий располагает нас не только к идее невинности, но и к идее возвышенного, смелости, прямодушию, приветливости, скромности, непоколебимости, нежности.
Евангельская беспечность полевых лилий напоминает нам слова Христа о том, что душа человека не определятся размером его имения. Жизнь во Христе, согласно патристике, это, по преимуществу, не занятие ремеслом, а художество из художеств, где «все волнует нежный ум»: и высокие идеи, и простые растения / «сестры-замарашки»/, которые «в качестве убранства природы стали прообразом всех украшений» искусства5, в частности, коринфского ордена.
Для достижения прекрасного необходимо отказаться от царства и власти над землей, покинув и презрев их в порыве к Богу. Господь отринул искушение дьявола, сулившего Ему тотальное владычество над миром. Он удивлялся тому, как люди, имеющие глаза, не видят в сиюминутности западни для вечного. «Надо отбросить все здешнее и не смотреть на него, но, закрыв глаза, изменить телесное зрение на новое и пробудить это новое зрение, которое хотя и имеют все, но которым пользуются немногие», - восклицал в трактате «О прекрасном» корифей неоплатонизма Плотин, будучи сам слепым к христианству.
В «Критике способности суждения» «наш философский праотец» уверял: «каждый должен согласиться, что суждение о красоте, к которому примешивается малейший интерес, очень пристрастно и не есть чистое суждение вкуса». Разумеется, приятное удовольствие от прекрасного связано с интересом, но сей интерес за горами за долами от удовольствия, получаемого от эмпирического удовлетворения предметом.
Прекрасное на страницах Евангелия мчится вскачь от голого утилитаризма.
Когда Христос возлежал в доме Симона, грешница возлила Ему на голову драгоценное миро из алавастрового сосуда, озадачив апостолов, соображающих, как подороже продать миро и вырученные деньги раздать нищим.
«Как будто их, расчетлив и жесток, Железом пеленал корыстной Пользы бог»6
«Их высокомерная тенденция помогать бедным, их продуманное решение, разумность, внимание и добродетель в сочетании с рассудочностью не что иное, как душевная грубость. Они не только не сумели воспринять красоту ситуации, но и оскорбили излияние любящей души»7.
Христос остановил апостолов, укоряющих Марию, благословив тем самым красоту, как высшее наслаждение вне практицизма.
Гегель настаивал, что поступок Марии - единственное прекрасное место в Новом Завете. Но разве менее прекрасен призыв к творчеству - притча о талантах8, о которой в среде художественной интеллигенции осведомлены лучше, чем о «выходке» грешницы, и где до сих пор ломают копья над тем, что такое красота в человеке?9
Неужели менее прекрасна молитва «Отче наш», не уступающая лучшим псалмам Давида?
Кант не верил в силу молитвы, отрицал, что молитва в состоянии отклонить неизбежное зло. Молитва для рационалиста до мозга костей - варварство, колдовство. Если она и может быть чем-то оправдана , так только привнесением в нее моральной настроенности, хотя сама «мораль отнюдь не нуждается в религии». Христианство вообще, потеряв моральные ценности, вызовет к себе антипатию и отвращение.
Сидя за ширмой морали и пытаясь переодеть религию в то, чем она не является, «кенигсбергский китаец», понимал, что церковные празднества, исповедание веры, все формы таинств и обрядов «в основе своей… морально-безразличные действия». Он «путался», с одной стороны рекламируя автономность морали, независимость ее от веры в Абсолют, а с другой тут же утверждая, что моральные императивы без Бога и загробной жизни лишь химеры. И на Христа Кант смотрел не как на Сына Божия, а как на Человека, Который покорил соплеменников великой нравственностию.
Но Церкви, по словам о.П.Флоренского, «вообще в высочайшей степени чужда мораль»10. «Иисус Христос был проповедником нравственности - да; был филантроп - да; был духовный наставник - да; был общественный деятель - да. Но… все это» - не главное, поскольку Христос останется Христом, если все перечисленное исчезнет. Оно, несомненно, важно, однако не относится «непосредственно к миссии Спасителя»11. Молитва - это не выклянчивание моральных подачек у дальнего богатого родича, а искусство сохранять в пекле житейских тягот созерцание высшей Красоты.
Только враг эстетической неряшливости мог опрокинуть столы меновщиков денег и бичом изгнать их вместе с продавцами голубей из храма. Ревность по Дому Божию снедала Христа. Храм предназначен для молитв. Торгаши превращают святилище в окрашенный снаружи гроб, который кажется красивым, но внутри полон гнили и костей.
В этот Дом надо приходить в брачной одежде.
Если же в него нельзя проникнуть по какой-либо причине, например, из-за скопления людей, жаждущих встречи с Прекрасным, попускается даже разобрать крышу, как бы прорваться сквозь тенеты материи и дерзновенно припасть к запыленным стопам божественной Красоты, Которая исцеляет расслабленную душу, поднимает ее так, как в очерке одного русского писателя прошлого века Она духовно «выпрямляет» заскорузлого, придавленного обывателя, увидевшего в музее беломраморную Венеру.
Кому паче всех открыт доступ в Дом Божий? Детям.
«Дети… в целом красивее взрослых: в них частные особенности еще дремлют, как в нераскрытом зародыше, ограниченные страсти еще не волновали их и ни один из многообразных человеческих интересов, сопровождаемый выражением их нужд, еще не запечатлелся прочно в изменчивых чертах их лиц»12.
Христос слушал исполняемые детворой на свирелях незамысловатые грустные мелодии, приглядывался к играм малышей на улицах. В играх детей действует творческое сознание, конгруэнтное эстетическому.
Иисус запрещал препятствовать детям приходить к Нему. Сколько раз Он обнимал их, с радостью благословляя, собирая вокруг Себя сорванцов, как птица птенцов под своими крыльями!
Византийские отцы Церкви, В.Соловьев, К.Леонтьев, П.Флоренский, С.Булгаков, Н.Бердяев, Вяч.Иванов, А.Блок вплотную приблизились к пониманию актуальности красоты в богопознании, но «в гранитных венах сумрачных церквей» все еще по старинке пробавляются в основном этическими нормами Евангелия13. Не исключая моральные императивы из аксиологической шкалы, можно ли, впрочем, исчерпать ими Благовестие?
Люди, слабо ориентирующиеся в возникновении эстетических ценностей, склонны оспаривать или преуменьшать причастность Христа к тому, что составляет ядро Красоты и искусства.
Кант, рефлектируя над сущностью прекрасного, алкал единства двух взаимообособленных миров / эмпирического и идеального, необходимости и свободы/. Профессору и в голову не приходило, что искомый им синтез антиномий, теории и практики заложен в глубине христианства, поскольку во Христе наличествуют две природы: божественная и человеческая.
Прекрасное - богочеловечно!
Иным оно быть не может.
Прекрасное - идеально и реально, чувственно и интеллигибельно, априорно и апостериорно. Воплощаясь в гигантском разнообразии форм, прекрасное, будучи материальным, в тот же миг не является материальным до конца, ибо знаменует собою нечто высшее, чем материя, из которой оно соткано и с которой дух борется, как ангел с Иаковом. Дух как бы дематерилизует, превращает в ирреальность материал искусства. Прекрасное - синергийно, и в этой синергийности оно свободно.
Христос - не абстракция, а живой во плоти Бог. Но если бы можно было принять Христа за принцип, мы бы обнаружили этот конститутивный принцип в качестве единства формы и содержания в любом способе бытия и структуре эстетического предмета, в любом искусстве, будь то музыка, архитектура, живопись, литература, балет, джаз14. Как ни парадоксально, указанный
принцип имплицитно существовал еще до появления самого христианства. «Прежде нежели был Авраам, Я был». Сочетание двух борющихся начал / Апполон - Дионис / - стержень, как считает Ницше, древнегреческого искусства, стремящегося к единству Бога и человека. Борьба этих начал порождает трагедию.
Принцип богочеловечности прекрасного опоясывает не только чресла муз, но и стан природы.
Партитура мироздания написана Богом, поэтому космос прекрасен.
В архитектонике вселенной, как в архитектурном и музыкальном произведениях, звучит не индивидуальная судьба и перипетии земного бытия, а душа человека, склоненного над бездной полной звезд, которая даже у такого сухаря, как Кант, вызывала восхищение.
Во всех учебниках по эстетике присутствует, точно гормон, контролирующий уровень сахара в крови, уподобление архитектуры музыке. В отрыве от этого проскальзывает информация о древней теории музыки небесных сфер.
И хотя в роду Христа были музыканты / Давид/, и Сам Он пророчествовал, что о Его Втором Пришествии возвестит Архангел громогласной трубой, некоторые отцы Церкви находили музыку небесных сфер галиматьей.
Издают ли вращающиеся светила мелодические звуки, нечто похожее на программную симфонию? Так думали до Шеллинга, пробуя разобраться в гипотезе Пифагора, и так думают чересчур натуралистично нередко и сейчас.
Никто, вероятно, более Сына Божия не мог бы согласиться с наличием музыки в космосе. Не в стиле рококо или свинга, а в качестве музыкальной по своей сути идеи, пронизывающей здание вселенной / адекватно движению небесных тел/. «Музыка есть… ритм… самого Универсума»15.
По Канту, из понятия природы как предмета опыта и в общем, и в особенном не следует, что должны существовать объективные цели природы, т.е. вещи, которые возможны только как цели природы. Этими целями их наделяет субъект, владеющий трансцендентальными отвесами.
Красота - не свойство объекта, рассматриваемого самого по себе. Если бы красота сама по себе таилась в природе, мы должны были бы подчинить суждение вкуса не духовным, а эмпирическим канонам.
В природе / коли омочить перст в изысканной фразеологии немецкого идеализма/ дремлет в-себе-сущий дух. Мы открываем прекрасное в окаменелом интеллекте природы, когда сонную субстанциональность материи пробивает искра нашего духа. И тогда весь ландшафт вдруг оживает, озаряемый как бы молнией, с которой в Евангелии сравнивается Парусия. «Внешняя природа становится каждый раз иной, преломляясь во внтренней, и отсюда, это пресуществление хлеба в божественную плоть есть духовный поэтический материал»16.
«То, что в представлении об объекте чисто субъективно, т.е. составляет отношение представления к субъекту, а не к предмету, есть эстетическое свойство этого представления». - подчеркивал автор «Критик».
Царство Божие как эстетический предмет не идентично никакому реальному объекту. Лингвистика Благовестия многослойна. Иисус выражает свои идеи не в форме понятий, а как истинный Художник - с помощью образов, ярко и остро17.
Царство Божие на устах Христа онотологически полифонично освещается с различных сторон, то с дальнего, то с меньшего расстояния… Оно и рыбацкая сеть, и жемчужина, зарытая в поле… Сначала Оно преподносится на почве чувственного наблюдения. Но по-настоящему Оно не здесь и не там, а всегда - только внутри человека! От чувственного созерцания, как от иконы к Первообразу, мы совершаем эмоциональный скачок к подлинно эстетическому предмету!
Из двух взаимосвязанных и в то же время взаимоисключающих страт: матери и духа вырастает как их универсальный синтез - третье, интенциональный объект, обусловливающий эстетическую реальность, само эстетическое произведение, которое возникает, как сотворчество, конгениальность того, кто созерцает предложенное ему в качестве произведения, но становящимся таковым лишь в процессе его освоения на новой ступени, именно» сотворчества, бросающего реципиента в кипень блаженства созидающего духа и радости, которую, по словам Христа, никто не отымет!
«Триипостасное» конструирование эстетического предмета аналогично антропологической трихотомии святоотеческого богословия: человек - это тело, душа, дух18. Без Троицы никакой дом не строится.
«Духом, - писал Кант, - в эстетическом значении называется оживляющий принцип в душе».
Отдаться очарованию красоты сформированного эстетического предмета, который вроде бы не имеет отношения к нашей повседневности и вместе с тем кардинально обогащают ее, можно лишь тогда, когда «механический апельсин» в состоянии выпрячь себя из наслаждения практической ценностью содержания объекта, когда он будет любоваться жемчужиной Царства Божия, не примешивая к этому меркантильные планы и одновременно сумеет отмежеваться от упоения ценностью своих собственных переживаний, умерев и возродившись в Абсолюте.
«Ничто так не характерно для эстетической ценности, как то, что она подается нам, как небесный дар19, как благодать. «Даром получили, даром давайте». Отсутствие этого дара, осознание творческой импотенции пропорционально ощущению тотальной безысходности, абсурдности существования, соскальзыванию в ничто, смерть. Нет личности без творчества. Творчество оправдано лишь как связь с Богом20. Алфавит, письмо у иных народов изобретены не с целью стадной коммуникабельности, а ради контакта с Творцом и претворения Его воли в дольнем.
Бог и есть Любовь: такова древняя ось искусства. Любят только прекрасное. Но, как в живописи цвет грязи может быть не менее прекрасен, чем цвет неба, так и в человеке, уродливом внутренне и внешне, любят не чувственную оболочку, не духовную похоть, а то неуловимое, интуитивно высветляемое душой любящего, что ведет к становлению нового облика, нового бытия в прежнем, известном, отныне вызывающим восторг, удивление, горение сердца.
Эстетическое осмысление бытия утончает культуру внутренних ощущений, очищает, освобождает душу от скверны плоти и духа. Грех с художественной точки зрения - просто безвкусица.
Грех наряду с прекрасным зарождается в недрах бессознательного.
Похваливая Фрейда, Юнга, Фромма за внимание к неосознаваемым процессам в области психического, подымающие пяту на Христа не желают замечать, что ранее перечисленных умов замолвил словечко о бессознательном именно Христос, дав в не менее общем, чем у Платона, виде аксиому бессознательного: «дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит».
Бессознательное как глубинный источник творчества обрамляет, точно брабантские кружева, одежды романтизма, снимающего мерку для своих костюмов с апостольских риз.
«Гений, - констатировал Кант, - сам не может списать или научно показать, как он создает свое произведение;… автор… сам не знает, каким образом у него осуществляются идеи…» «Рассудок больше всего действует в темноте», - так мог бы прокомментировать философ слова Христа о том, что Царство Божие подобно семени, брошенному в землю: человек спит, встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает: когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва… Так порой долго, мучительно вынашивается, толкается, бьется в душе художника новая идея, новый замысел21.
Наряду с прекрасным в эстетике Канта важная роль отведена возвышенному. «Виртуоз вкуса» дает несколько дефиниций возвышенного, которое «не может содержаться ни в какой чувственной форме, а касается только идей разума». Возвышенное выступает в «Критике способности суждения» как математическая, динамическая и, конечно, нравственная величина.
Возвышенное как трагедия, как воплощение бесконечного в конечном для Канта - terra incognita. Он слеп к возвышенному, которое в Лице Богочеловека идет через Голгофу столетий.
Возвышенному, мужественному присуща любовь к изящному, грациозному. Любовь к Богу предполагает любовь к полевым лилиям. Изящное в возвышенному - это две лепты бедной вдовы положенные в сокровищницу храма…
Кант почти не затрагивал в своих аналитиках категорию комического.
Была ли Христу также чужда эта эстетически-онтологическая ценность?
Ведь еще Платон провозгласил, что возвышенно-трагическое не безразлично к комическому.
Заповеди блаженств обещают «плачущим ныне» возможность «воссмеяться».
У Христа человек вылеплен без прикрас, часто не без иронии и юмора, что легко прочитывается между евангельских строк. Иисус «при необходимости прибегал к резкой аргументации, к сознательному гротеску…, но всегда при этом четко, конкретно»22 / «лисица, «дерево, не приносящее плода»…/
Ничтожное в людях - антипод возвышенного, закрома комического.
Бог и в ангелах усматривает недостатки. Видел ущербность в своих учениках и Спаситель23. Зависть, хитрость, тупоумие кишели вокруг Назарянина. Внутренний смех вызывала у Него бессмыслица поползновений устроиться на земле подальше от Бога, на гадаринский манер…
Какой эстетической категории ни коснуться, она сверкает драгоценным камнем в поэтике Евангелия24, нацеленной на поиск Правды вкупе с мудростью, краткостью и простотой, любимой, по Метерлинку, служанкой Бога. И это не удивительно, поскольку «религиозные ценности», выраженные вульгарно с художественной стороны, приводят к безнадежной халтуре различных ханжей»25.
Диалектика художественного творчества в «Критике» Канта лишь добросовестно твердит азы Нового Завета, двигаясь и терминологически, и теоретически в пределах Откровения, хотя не так явственно, как скажем, в книгах Ницше. Автор «Заратустры» красовался на бешеном коне, Кант предпочел въехать в историю философии на манежной лошади…
Подлинно художественное произведение возвышается над своей эпохой и надолго переживает ее. Гений почти постоянно «не ко двору» при любом режиме.
Христос - это трагедия Красоты, опаленный Хлеб нашей жизни.
Бог не художник. Он выше. Но то, чем до краев насыщена трудная жизнь истинного художника, в Нем с избытком, и, если писать об этом пространнее, «самому миру не вместить написанных книг»26.
Епископ Мартин, Истринский и Южно-Российский
1 Философия Канта и современность, М.,1974.
2 Св.Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии, цит.по: Антология мировой философии, в 4-х томах, т.1,ч.2,М.,1969.
3 К.Маркс, Ф.Энгельс. соч.,т.20.
5 Ф.Шлегель. Эстетика…, в2 томах, т.2, М., 1983.
6 Ш.Бодлер. Об искусстве. М., 1986.
7 Гегель. Философия религии, в 2 томах, т.1, М., 1975.
8 «А что такое притчи Спасителя в Евангелиях, как не речь отчужденная от своего смысла, или… иносказание, обычно именуемое аллегорией? Но из этого рода речи сплетена вся Поэзия!» - Франческо Петрарка. Эстетические фрагменты, М.,1982.
9 «И пусть черты ее нехороши,
И нечем ей прельстить воображенье -
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движеньи.
А если это так, то что есть красота,
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?»
- Н.Заболоцкий. Некрасивая девочка. Избранное, М., 1972.
10 П.Флоренский. Иконостас. Богословские труды, №9,М.,1972.
11 П.Флоренский. Эмпирея и эмпирия. Богословские труды, №27, М., 1986. Флоренский, тщательно изучавший Канта, в одной из своих работ пришел к выводу, что сочинения Канта написаны… на сигарах. Это едко остроумное замечание носит характер общей оценки всего творчества философа. В «Антропологии» Кант писал: «табак / особенно курительный/ заменяет до некоторой степени общество и возбуждает все новые ощущения и даже мысли, хотя в данном случае они бывают очень неопределенными». Любопытно, что сам Флоренский был заядлым курильщиком.
12 Гегель. Эстетика, в 4 томах, т.1, М., 1968. - Сравни: «Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в его безыскусственной правде?» - К.Маркс,Ф.Энгельс, соч.,т.12.
13 «Нравственные ценности действуют отягащающе…, они ставят задачи, требуют ответственности, они должны всегда что-то «желать, требовать, навязывать». Эстетические ценности в этом отношении являются полной противоположностью им: они ничего не навязывают, ничего не требуют, не желают, т.к. они дают человеку возможность «воспринимать чистую радость». - Н.Гартман. Эстетика,М.,1958.
14 Спиричуэлс - религиозно-вокальный жанр искусства негров - один из истоков джаза. - Д.Л.Коллиер. Становление джаза,М.,1984.
15 Шеллинг, Философия искусства. М.,1966.
16 Жан Поль. Приготовительная школа эстетики. М.,1978.
17 «В Евангелиях… речь идет не об историческом, но о драматическом изображении истории, которое обладает своими собственными стилистическими средствами и может достичь своей цели более эффектно, чем абстрактные идеи и тезисы…» - Г.Кюнг, «Быть христианином».
18 «Эта существенная роль духа в трехчленном отношении во всем том, что претендует быть «прекрасным» составляет характерную черту духовной ценности в прекрасном». - Н.Гартман, указ.работа.
19 Н.Гартман. Там же.
20 «Красота всего личного с библейской точки зрения… вовсе не в телесности, но в ее сотворенности Абсолютной личностью, в том, что она ни с чем не сравнима, а потому и нет ничего такого, из чего она могла причинно-генетически происходить». - А.Ф.Лосев. История античной эстетики,т.6,М.,1980.
21 Бессознательное получило в трудах Шопенгауэра, считавшего, что его философия является до конца додуманной философией Канта, солидный вес.
22 Г.Кюнг, указ.работа.
23 «и даже после значительно более длительного общения с Иисусом в них еще очень часто проглядывала мелкая или во всяком случае неочистившаяся душа, лишь в немногие сферы которой проникло божественное». - Гегель.Философия религии, в 2 томаз,т.1,М.,1975.
24 Краткий анализ библейской эстетики дан в книге В.Татаркевича о средневековой эстетике, опубликованной во Вроцлаве на польском языке в 1962г. Особенностям литературного языка Евангелия / и тем самым языка Христа/ посвящена статья «Евангелие» в «Литературной энциклопедии», т.4,М.,1930
25 Р.Ингарден. Исследования по эстетике. М.,1962. Сравни: «религиозная жизнь более всего другого нуждается в выражении при помощи искусства»… - Н.Гартман, указ.соч.
26 «с возникновением христианства начинается новая эпоха в истории эстетики»; «апологеты не были людьми равнодушными к эстетической сфере». - В.В.Бычков. Эстетика поздней античности. М., 1981. См. в дополнение к данной теме другую работу этого же автора: Византийская эстетика, М.,1977, а также исследование С.С.Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы», М., 1977