(no subject)
Ну ладно.
Это была попытка принудить себя к работе. Поскольку она в целом удалась, продолжать этот тяжелый для разговорчивого человека мораторий я не буду, а лучше поведаю вам о пережитом.
В воскресенье у нас были выборы куда-то. Я на них не пошел. В утомленной позе я распластался на кровати, перелистывая «Средневековую философию» Коплстона, и уже подумывал перейти от нее к Башоргу - но солипсизм просвещенного человека не всеми одобряется, и вот часов в одиннадцать утра мне позвонили соседи сверху. По домофону. Это такой вид внутриподъездной связи: когда соседям мочи нет как хочется меня, они спускаются на улицу мимо моей квартиры и набирают мой номер, переминаясь аппетитно похрустывающими в мартовских снегах ступнями.
Но я-то не знал, что это они. Путник, думаю, запоздалый в окошко постучал. Кто, спрашиваю, там. И напористый женский голос, неистребимо ассоциирующийся с массовыми проводами зимы в центральном парке, врывается в мою жизнь и говорит в неё:
- Вы ходили на выборы?
- Нет, - говорю. Потому что меня мама приучила говорить правду. И потому что я не успел сообразить, что обсуждаю с домофоном политические вопросы.
- Сходите! Я из такой-то квартиры, - уточняет она, наконец понимая, что до сих пор была лишь политическим сексом по телефону и что настало время открыть лицо и подсесть к клиенту за столик. - Надо проголосовать за Иванова (фамилия заменена на лучшую. - Р.Ш.), он там самый верхний. Галочку надо поставить около него, - объясняет она мне, понимая, что имеет дело с заведомым идиотом. - Он нам вторую дверь обещал поставить. Роман… как вас… Львович! сходите!
Оказывается, что к одиннадцати часам все уже отдали свой голос Иванову, конфиденциально обещавшему нашему гнезду дополнительную защиту, и только я своими показателями тяну подъезд назад, в мрачную эпоху одной двери. Тут я представил чрезвычайно живо, как дебютирующая политическая проститутка отдается чужому мужчине в обмен на дверь, чтобы иметь возможность перед последующими появляться с эффектной внезапностью. Даже в этой сфере, казалось бы крайне традиционалистской, возможны новации - Мопассан ни о чем подобном не сообщает.
Я, разумеется, никуда не пошел. Ни Иванов этот - я его не знаю, но прохиндей, видимо, - ни тётка из такой-то квартиры не вышибут меня из постели. И допрежде них были витии, но никому это так вот, с кондачка, не удавалось. Я вернулся к Коплстону, который кстати сообщил мне определение народа, сделанное блаж. Августином: он есть «собрание разумных существ, объединенное дружным согласием в отношении предметов любви» (populus est coetus multitudinis rationalis rerum quas diligit concordi communione sociatus). Будь на моем месте человек с развитым геополитическим мышлением, он бы надолго задумался над этой фразой, скорбно качая головой, внутри которой переливались бы безрадостные применения (allusions). Но поскольку на моем месте нахожусь я, а не он, я лишь хочу заметить, что мы с моим подъездом - не народ. Они авансом любят вторую дверь, связывая с ней эпоху невинного процветания, молока в реках и меда в дуплах, а я к ней постыдно равнодушен. Да и мёд я не люблю, в общем-то.
Тётка, кстати, перезванивала через пару часов. Опять в домофон. Но я не подошел, а накрыл себя и Коплстона одеялом и сделал вид, что нас нет.
Возможно, впрочем, что на сей раз это был путник запоздалый.