Про октябрьскую панику в Москве в 1941м году.
Тут вот Михаил напечатал рекострукцию и эмоционально высказался - http://onepamop.livejournal.com/691967.html - по мне, если убрать некоторые уж совсем косячные фото(бутылки пластиковые, стеклопакеты пластиковые, и т.д.) и неправильно расшитые петлицы вкупе с раскормленными чересчур лицами - было бы приятно.
От своей семьи имею добавить следующее:
Моя семья по отцу на тот момент состояла из 3х человек - мой дед (Степан Михайлович), бывший тогда уже на фронте под Питером (призван в конце июня 1941го комиссаром сапёрной роты (ему, банковскому служащему, бывшему стрелку охраны Ленина в 22м-23м, тогда было уже 39 лет, ушёл на фронт 29 июня)), моя бабушка, старший педиатр московской больницы где-то в районе Никитских ворот, да моей тётки Лены, возрастом 7 лет. Жили они в огромной коммунальной квартире тогда, Ермолаевский переулок, рядом с Патриками. Потом это была улица Жолтовского, сейчас вроде опять Ермолаевский (а мож нет). Мой отец родится только в 1944м, в один день со мной, 16го апреля.
Кроме них в квартире проживали:
1. Собственно сам бывший хозяин этой квартиры. Господин Лубович, с супругой. Бывший царский ювелир, держатель бывший бывшей лавки ювелирной. Занимал 2 комнаты из 16-ти. По рождению еврей, "выкрест". Как выкрест - был истово-православным, блюл все посты и обряды истово. На Пасху, с топором, откушав водочки и разговевшись, гонял Чехоновцов по квартире с криком: "Зарублю жидов!". Про Чехоновцов ниже.
2. Семья моего деда - в перечисленном выше составе, кроме того, с 1937 до 1939 года была ещё средняя дочь - Ира. Она умерла в возрасте 1 года 8 месяцев от пневмонии. Даже моя бабушка - педиатр не могла ничего сделать - пенициллина тогда не было, Иру похоронили на ваганьковском. Занимали мои тогда 1 комнату большую и 1 комнатушку маленькую, где жила домработница, Ганя.
3. Чехоновцы - Большая семья правоверных евреев-торговцев скобяным товаром в лавке на Тишинском рынке. Знаменита тем, что в семье было: папа, мамо, трое сыновей и приплод с невесткой от старшего сына. Нормальные, правоверные евреи (не хасиды). Постоянно ругались с Лубовичем. Их драки по любому поводу (особенно по религиозным праздникам с любой стороны ) разнимал мой дед, который по умолчанию считался "старшим по квартире" - хотя его это тяготило и лезть в какие-то дрязги он не хотел - но так как был большим совслужащим - к нему шли за решением проблем. Занимали Чехоновцы 2 комнаты. Когда в 36м лавку на Тишинке накрыли за нарушения учёта и левые доходы - на семейном совете ночью у них приняли решение, что чтоб не сел отец, лямку пойдёт тянуть Миша, младший сын. Тогда остальные вздохнут свободно и Мише всё будет на выходе - жена, деньги, хата и т.п.. Вот так Миша с фактически школьной скамьи пошёл по экономической статье. Потом вернулся, нормально, не беспокойтесь.
3. Семья Рябчиковых - помню лично я про них плохо, из рассказов бабушки выходило так: были они откуда-то с Курска или Орла, приехали в Москву около 27-28 года с концом НЭПа, причём приехала та часть семьи, что не была репрессирована - у них главу семьи и старшего сына признали кулаками году в 32м, те поехали в гулаг, а эту часть семьи не тронули. 2е сыновей, один из которых "сидел" на момент осени 1941го за разбой. Мать семейства была сильно в годах, но бодрая; они занимали залу, разделённую перегородками на комнату и ещё 2 спальных отсека.
Остальные не в счёт, часто менялись и никаких следов в памяти моих бабушки и деда не оставили.
Так вот. Про панику октября 1941го.
В конце сентября моя бабушка получила первую "похоронку" на деда - "пропал без вести под Лугой" (потом была ещё одна похоронка, в 43м). Исправно ходила на работу, каждый день. Как потом говорила - утром, приходя на работу, сразу выгоняла из приёмной известных ей морфинистов, которые сидели в приёмной каждый день, надеясь получить дозу. После войны эта очередь из 2-3 людей в сутки стала больше на 10-12 человек (за счёт тяжелоранных, присевших на морфин в госпиталях). Она всегда потом вспоминала глаза этих людей - как она говорила - "смотрели, как побитые собаки и молили". Иногда она "списывала" пару ампул, если видела, что уже совсем невмочь.
16го октября моя бабушка пошла, как всегда, в свою смену в поликлинику. По району мотало ветром огромное количество бумажного пепла - учреждения жгли архивы. Видела, как около Никитских грабили булочную среди бела дня. Пришла на работу - окна в поликлинике выбиты, ни души внутри, ветер мотает в коридоре бланки талонов, больничных и прочего. Сторожа на месте уже не было. Бабушка в панике кинулась домой - была около 11 дня дома. Ганя с ребёнком (моей тётей Леной) была уже в панике - Чехоновцы ушли уже пешком, Лубович был мобилизован в ДНО ещё в сентябре (он не вернулся с войны), жена Лубовича съехала, оставив дверь открытой в свою комнату. Мать Рябчиковых встретила в коридоре мою бабушку словами: "Что, коммунисты, кончилась ваша власть? Вон, видишь, под окнами фонарь? Там будешь со своим выблядком висеть. "
Бабушка испугалась не на шутку. Всю ночь она в детской ванночке, открыв окно на кухне и подперев дверь кухни, жгла мандаты, пропуска и документы, а также книги моего деда. Чтоб не осталось ни одного свидетельства того, кем был мой дед. Сохранилась только одна книга "На смерть Ленина" - альбом художественный большого формата А3 (рисунки многих авангардистов и художников) выпущенный в 1924м году, в феврале (ну это уже библиографическая редкость, там 2000 экз тираж, сейчас уже купить только через аукционы). Там же, в альбоме, чудом остались 2 справки деда, про его службу в охране кремля.
Далее было 2 недели ужаса. Бабушка бегала с Леной в убежище, во дворе дома расстреляли мародёра, который вскрыл и вынес 2 квартиры на первом этаже дома и был пойман с поличным. Младшему брату деда, дяде Васе, который жил с семьёй на первом этаже этого же дома во время обеда в результате падения бомбы во двор на стол прилетел огромный кусок асфальта. Дядя Вася выжил тогда, но потом, в Будапеште в 44м, получил ранение, которое его в 52м отправило на кладбище.
В начале ноября из вяземского котла приехал бабушкин родной брат, рядовой. Вырвался он оттуда чудом, на пойманной голосованием полуторке с какой-то просёлочной дороги (шофёр вёз его под брезентом в кузове, предупредив, что если поймают, то он не знает как Николай там оказался). Двое суток она его кормила, он спал и отъедался. Потом пошёл в военкомат. Перед уходом поцеловал её, сказал: "Аня! Командиры людей не берегут, мы как мясо на забой..." Ушёл навсегда. Лежит где-то под Москвой.
Потом была зима, немца уже не было рядом. Бабушка в эвакуацию не попала, зимовала почти в пустой квартире, дед в феврале 1942го был ранен под Питером тяжело, попал в эвакогоспиталь, потом опять фронт до 1945го лета. Бабушка жгла мебель в буржуйке, книги Лубовичей, остатки угля из подвала. Старшая Рябчикова лебезила с ней до 49го вроде года, когда рябчиковы съехали. Бабушка говорила, что ей было противно с ней жить, но и доносить на неё она не стала. Но по её виду было видно, как она ненавидела Рябчикову - это помню даже я, её внук.
Сложное, страшное было время.
От своей семьи имею добавить следующее:
Моя семья по отцу на тот момент состояла из 3х человек - мой дед (Степан Михайлович), бывший тогда уже на фронте под Питером (призван в конце июня 1941го комиссаром сапёрной роты (ему, банковскому служащему, бывшему стрелку охраны Ленина в 22м-23м, тогда было уже 39 лет, ушёл на фронт 29 июня)), моя бабушка, старший педиатр московской больницы где-то в районе Никитских ворот, да моей тётки Лены, возрастом 7 лет. Жили они в огромной коммунальной квартире тогда, Ермолаевский переулок, рядом с Патриками. Потом это была улица Жолтовского, сейчас вроде опять Ермолаевский (а мож нет). Мой отец родится только в 1944м, в один день со мной, 16го апреля.
Кроме них в квартире проживали:
1. Собственно сам бывший хозяин этой квартиры. Господин Лубович, с супругой. Бывший царский ювелир, держатель бывший бывшей лавки ювелирной. Занимал 2 комнаты из 16-ти. По рождению еврей, "выкрест". Как выкрест - был истово-православным, блюл все посты и обряды истово. На Пасху, с топором, откушав водочки и разговевшись, гонял Чехоновцов по квартире с криком: "Зарублю жидов!". Про Чехоновцов ниже.
2. Семья моего деда - в перечисленном выше составе, кроме того, с 1937 до 1939 года была ещё средняя дочь - Ира. Она умерла в возрасте 1 года 8 месяцев от пневмонии. Даже моя бабушка - педиатр не могла ничего сделать - пенициллина тогда не было, Иру похоронили на ваганьковском. Занимали мои тогда 1 комнату большую и 1 комнатушку маленькую, где жила домработница, Ганя.
3. Чехоновцы - Большая семья правоверных евреев-торговцев скобяным товаром в лавке на Тишинском рынке. Знаменита тем, что в семье было: папа, мамо, трое сыновей и приплод с невесткой от старшего сына. Нормальные, правоверные евреи (не хасиды). Постоянно ругались с Лубовичем. Их драки по любому поводу (особенно по религиозным праздникам с любой стороны ) разнимал мой дед, который по умолчанию считался "старшим по квартире" - хотя его это тяготило и лезть в какие-то дрязги он не хотел - но так как был большим совслужащим - к нему шли за решением проблем. Занимали Чехоновцы 2 комнаты. Когда в 36м лавку на Тишинке накрыли за нарушения учёта и левые доходы - на семейном совете ночью у них приняли решение, что чтоб не сел отец, лямку пойдёт тянуть Миша, младший сын. Тогда остальные вздохнут свободно и Мише всё будет на выходе - жена, деньги, хата и т.п.. Вот так Миша с фактически школьной скамьи пошёл по экономической статье. Потом вернулся, нормально, не беспокойтесь.
3. Семья Рябчиковых - помню лично я про них плохо, из рассказов бабушки выходило так: были они откуда-то с Курска или Орла, приехали в Москву около 27-28 года с концом НЭПа, причём приехала та часть семьи, что не была репрессирована - у них главу семьи и старшего сына признали кулаками году в 32м, те поехали в гулаг, а эту часть семьи не тронули. 2е сыновей, один из которых "сидел" на момент осени 1941го за разбой. Мать семейства была сильно в годах, но бодрая; они занимали залу, разделённую перегородками на комнату и ещё 2 спальных отсека.
Остальные не в счёт, часто менялись и никаких следов в памяти моих бабушки и деда не оставили.
Так вот. Про панику октября 1941го.
В конце сентября моя бабушка получила первую "похоронку" на деда - "пропал без вести под Лугой" (потом была ещё одна похоронка, в 43м). Исправно ходила на работу, каждый день. Как потом говорила - утром, приходя на работу, сразу выгоняла из приёмной известных ей морфинистов, которые сидели в приёмной каждый день, надеясь получить дозу. После войны эта очередь из 2-3 людей в сутки стала больше на 10-12 человек (за счёт тяжелоранных, присевших на морфин в госпиталях). Она всегда потом вспоминала глаза этих людей - как она говорила - "смотрели, как побитые собаки и молили". Иногда она "списывала" пару ампул, если видела, что уже совсем невмочь.
16го октября моя бабушка пошла, как всегда, в свою смену в поликлинику. По району мотало ветром огромное количество бумажного пепла - учреждения жгли архивы. Видела, как около Никитских грабили булочную среди бела дня. Пришла на работу - окна в поликлинике выбиты, ни души внутри, ветер мотает в коридоре бланки талонов, больничных и прочего. Сторожа на месте уже не было. Бабушка в панике кинулась домой - была около 11 дня дома. Ганя с ребёнком (моей тётей Леной) была уже в панике - Чехоновцы ушли уже пешком, Лубович был мобилизован в ДНО ещё в сентябре (он не вернулся с войны), жена Лубовича съехала, оставив дверь открытой в свою комнату. Мать Рябчиковых встретила в коридоре мою бабушку словами: "Что, коммунисты, кончилась ваша власть? Вон, видишь, под окнами фонарь? Там будешь со своим выблядком висеть. "
Бабушка испугалась не на шутку. Всю ночь она в детской ванночке, открыв окно на кухне и подперев дверь кухни, жгла мандаты, пропуска и документы, а также книги моего деда. Чтоб не осталось ни одного свидетельства того, кем был мой дед. Сохранилась только одна книга "На смерть Ленина" - альбом художественный большого формата А3 (рисунки многих авангардистов и художников) выпущенный в 1924м году, в феврале (ну это уже библиографическая редкость, там 2000 экз тираж, сейчас уже купить только через аукционы). Там же, в альбоме, чудом остались 2 справки деда, про его службу в охране кремля.
Далее было 2 недели ужаса. Бабушка бегала с Леной в убежище, во дворе дома расстреляли мародёра, который вскрыл и вынес 2 квартиры на первом этаже дома и был пойман с поличным. Младшему брату деда, дяде Васе, который жил с семьёй на первом этаже этого же дома во время обеда в результате падения бомбы во двор на стол прилетел огромный кусок асфальта. Дядя Вася выжил тогда, но потом, в Будапеште в 44м, получил ранение, которое его в 52м отправило на кладбище.
В начале ноября из вяземского котла приехал бабушкин родной брат, рядовой. Вырвался он оттуда чудом, на пойманной голосованием полуторке с какой-то просёлочной дороги (шофёр вёз его под брезентом в кузове, предупредив, что если поймают, то он не знает как Николай там оказался). Двое суток она его кормила, он спал и отъедался. Потом пошёл в военкомат. Перед уходом поцеловал её, сказал: "Аня! Командиры людей не берегут, мы как мясо на забой..." Ушёл навсегда. Лежит где-то под Москвой.
Потом была зима, немца уже не было рядом. Бабушка в эвакуацию не попала, зимовала почти в пустой квартире, дед в феврале 1942го был ранен под Питером тяжело, попал в эвакогоспиталь, потом опять фронт до 1945го лета. Бабушка жгла мебель в буржуйке, книги Лубовичей, остатки угля из подвала. Старшая Рябчикова лебезила с ней до 49го вроде года, когда рябчиковы съехали. Бабушка говорила, что ей было противно с ней жить, но и доносить на неё она не стала. Но по её виду было видно, как она ненавидела Рябчикову - это помню даже я, её внук.
Сложное, страшное было время.