Никто не уйдет живым...
Никто не уйдет живым...
Джерри ХОПКИНС и Дэнни САДЖЕРМЕН
По воскресеньям закулисные помещения нью-йоркского «Театра Эда Салливана» (отсюда шли прямые телетрансляции. Пер.) более всего
походили на сумасшедший дом: распевались певцы, разогревались танцовщики, репетировали жонглеры, музыканты настраивали инструменты. В этой толпе безумцев- сновали деловитые клерки, ассистенты режиссеров и телеоператоров, разносчики «кока-колы», и лишь охранники оставались невозмутимыми. В уборную к «Дорз» явился режиссер шоу.
- У нас есть маленькая проблемка,- заявил он.- Ничего такого важного, но все же... Музыканты переглянулись.
- Это насчет вашей песни «Зажги мой огонь», которую лично я считаю замечательной.
Музыканты молчали.
Видите ли, на Си-би-эс есть некоторые предрассудки по поводу некоторых понятий, например, «улететь», если по контексту ясно, что речь идет о наркотиках. Я понимаю, это глупо,- режиссер пожал плечами,- но вам придется изменить одну строчку.- Он вынул из кармана листочек с текстом.- Вот здесь: «Детка, мы не могли бы улететь еще выше...»
Ни Джим, ни остальные не удивились: фирма грамзаписи тоже вырезала эти слова из их первого альбома, «потому что по контексту понятно, о чем речь...» Было также известно, что Си-би-эс цензурировала выступления и Пита Сигера, и Боба Дилана.
- Ладно,- ответил Джим.- Мы придумаем другую строчку.
Режиссер возликовал:
- Чудненько, мальчики! Кстати, вам надо почаще улыбаться, вы как-то мрачновато выглядите.
- А мы вообще мрачная группа!
Они сговорились спеть на репетиции другую строчку, а во время выступления настоящую. Режиссер в бессилии мотался возле мониторов, грозил кулаками, но сделать уже ничего не мог: передача шла в «живом эфире».
В ту же неделю в дорогом винном погребке «Дельмо-нико» на Парк-авеню состоялась пышная вечеринка - «Дорз» принимали в круг славных. Здесь были журналисты и редакторы крупнейших изданий, радиоведущие и владельцы концертных залов, богатенькие «групи» (дамы, жаждущие от рок-музыкантов внимания и ласк.- Пер.) и даже сам Энди Уорхол. Джим, естественно, напился и швырял в присутствующих кубики льда. Энди Уорхол подарил ему французский телефон из золота и слоновой кости. После вечеринки Джим на глазах у Уор-хола выкинул телефон в помойку.
В издательском бизнесе существует так называемый «список А» - список самых престижных изданий, в которых жаждут печататься журналисты и на страницах которых жаждут быть пропечатанными все к славе стремящиеся. Это «Тайм», «Ньюсуик», «Нью-Йорк тайме», в 1967-м в этот список входили также «Сатердей ивнинг пост», «Лайф» и «Лук». «Список А» для «Дорз» был гораздо шире, чем для многих других групп, поскольку их аудитория тоже была шире - он простирался от «Тайма» до «подпольной» прессы и от журнала для дорогих дам «Вог» до журнала для девчонок-подростков «16».
«Писать о Джиме было одно удовольствие,- говорит Дэнни Филдз, занимавшийся в «Электре» рекламой.-Он был умницей. Он потрясающе отвечал на самые дурацкие вопросы и цитировал древних авторов. В этом-то и весь секрет он делал за журналистов всю их работу, поэтому они никогда не поднимали его на смех. Они относились к нему очень серьезно».
А Джим и его друзья и хотели, чтобы их принимали всерьез, поэтому интервью с ними выглядели как стенограммы университетских диспутов. Примером может быть интервью, которое Джим дал корреспонденту «Ньюсуика»:
«Наша музыка,- говорил Джим,- это поиск. Как будто мы открываем одну дверь за другой, при этом у нас нет постоянных философских или политических убеждений: сейчас нас привлекает чувственность и образы зла, но на следующем этапе мы можем отбросить все это, как , змея, сбрасывающая кожу. Наша работа, наши выступле- ^ ния - это постоянное стремление к метаморфозам. Сейчас меня больше привлекает темная сторона жизни, зло, обратная сторона Луны, ночь. Но через музыку я пытаюсь прорваться к чему-то чистому, свободному... Это как ритуал очищения у алхимиков. Сначала вы проходите сквозь период беспорядка, хаоса и возвращаетесь к первоматерии. Из нее вы выделяете стихии и находите семя новой жизни, то семя, что изменяет всю жизнь, всю материю, всю вашу личность, и в результате вы вбираете в себя, вы полностью осознаете двойственность бытия. Это становится частью вас, и вы уже не можете говорить о добре или о зле, потому что эти противоположности сливаются в вас и становятся чем-то единым и чистым. Наша музыка и мы сами находимся еще только на первом этапе процесса - • на этапе беспорядка и хаоса, но мы надеемся, что уже возникают и видны островки чистоты».
И после этого он исторг свою самую цитируемую фразу:
«Считайте нас эротическими политиками».
Корреспонденту «Тайма» Джим с удовольствием толковал о концепции рок-театра, «объединяющего музыку с поэтической драматургией». О Лос-Анджелесе он сказал: «Этот город жаждет ритуала, в котором слились бы все его разорванные части. «Дорз» также ищут такой ритуал • нечто вроде «химической свадьбы». И далее: «Мы прячемся за нашей музыкой, чтобы обнажить себя».
Джим всегда прекрасно осознавал важность создаваемого прессой имиджа. Перед каждым концертом он спрашивал, кто из журналистов присутствует в зале, внимательно читал все публикации. Он также очень тщательно работал с фотографами. Во время сентябрьского пребывания «Дорз» в Нью-Йорке их трижды снимали в студиях. Перед этим Джим обратился к Джею Себрингу, ведущему голливудскому парикмахеру.
- Как вы хотите выглядеть? - спросил его Джей.
- Вот так,- и Джим показал ему вырванный из учебника истории листочек, на котором была изображена статуя Александра Македонского.
В октябре «Дорз» выступали перед тридцатипятитысячной толпой противников войны во Вьетнаме, предпринявших марш на Пентагон. Тогда же стало известно, что в результате ошибочной бомбардировки от американских же бомб погибли пятеро морских пехотинцев и тридцать были ранены. Джон Уэйн начал снимать фильм, воспевающий «зеленые береты», в Сан-Франциско прошел парад под лозунгом «Смерть хиппи!», Джоан Баэз арестовали у ворот призывного пункта в Окленде, в хит-парады прорвались антивоенные песни. Тогда же была выпущена еще одна пластинка - некий ре-кламньш агент по имени Виктор Лундберг читал под «Боевой гимн Республики» «Открытое письмо моему сыну»:
«И если ты не испытываешь благодарности к стране, которая дала твоему отцу возможность зарабатывать на жизнь для семьи и дать тебе все то, что ты имеешь, если ты не испытываешь гордости за нее, тогда я обвиняю тебя в том, что ты так и не сумел постичь истинную ценность прав, полученных тобою при рождении. Я хотел бы напомнить тебе, что мать все равно будет любить тебя, несмотря ни на что, потому что она женщина. И я люблю тебя, сын, но я также люблю и свою страну и ее идеалы. И если ты решишь сжечь свою призывную карточку, тогда можешь сжечь и свое свидетельство о рождении: с этой минуты у меня не будет сына».
Настроение в обществе определилось четко - «Мы против Них». В этом же октябре Джим начал писать новые песни.
Первая называлась «Неизвестный солдат» - как самый чтимый национальный монумент:
Подожди, пока война окончится, И мы станем чуточку старше, Неизвестный солдат.
В песне появлялся издевательский маршевый ритм:
По утрам детям телевидения Скармливают
новости.
Живущим нерожденными, живым, мертвым.
Пули чиркают по каскам.
И все кончено для неизвестного солдата,
Все кончено для неизвестного солдата.
Следующую «боевую» песню, написанную в этот период, публика без дополнительного объяснения не поняла:
Пять к одному, детка,
Один из пяти
Отсюда никто не уйдет живым
Ты обретешь свое, детка,
Я обрету свое У нас все получится, детка, Если мы попытаемся Старики стареют Молодые становятся крепче Это может занять неделю А может и дольше У них есть винтовки Но нас больше Мы победим, да, Мы захватим Давай!
Песня называлась «Пять к одному», и Джим позже говорил: «Пять к одному - это приблизительное соотношение между белыми и черными в населении США, и, насколько я помню, один к пяти - соотношение между наркоманами и ненаркоманами в Лос-Анджелесе». Но на все расспросы Джим отвечал, что не считает эту песню политической.
И мало кто удосуживался внимательно выслушать заключительный куплет, а он превращал песню в пародию на наивную революционную оолтовню конца шестидесятых. В этом заключительном куплете Джим напрямую обращался к тем, кто составлял основу его аудитории, к «детям цветов», толпившимся возле концертных залов: Твои веселые деньки закончились, детка, Все ближе ночь
Вечерние тени наползают на годы Ты идешь по бальному залу с цветочком в руке И все пытаешься сказать мне, что тебя никто не понимает Ты продал свое время за горстку медяков
Это не значит, что Джим полностью отвернулся от «поколения любви», в недрах которого и вызрела группа. «Мы все верили в это,- говорит Рэй.- Когда мы играли в «Виски Эй Гоу-Гоу», мы ве-рили в то, что мы завладеваем этой страной, мы переворачиваем ее вверх дном, мы создаем совершенное общество».
В 1969-м сам Джим говорил: «Если взглянуть на наше время из исторического далека, то, возможно, оно будет похоже на трубадурский период во Франции. Я уверен, что оттуда, из будущего, мы все станем выглядеть ужасно романтичными. Людям будущего мы будем казаться такими хорошими, добрыми, потому что кругом вершится множество перемен, а у нас есть вкус к переменам». Он считал свое время временем духовного и культурного возрождения, «подобного тому, что царило в конце Великой чумы в Европе, чумы, унесшей половину ее населения. Те, кто выжили, танцевали в ярких одеждах. Это было время невероятной весны».
Но как бы Джим ни воспевал своих юных поклонников, его все же многое от них и отделяло. В отличие от .типичных хиппи, Джим считал астрологию псевдонаукой, отрицал концепцию целостной личности и с отвращением говорил о вегетарианстве - только потому, что в диете они видели чуть ли не религиозный смысл. Все это, говорил он, догмы, а любые догмы были ему омерзительны. Отличали его от поклонников и его образование, природный ум и воспитание. Он не был недоучкой, он много читал, и вкусы в литературе у него были высокими, он вряд ли походил на «нового дикаря». Нравилось ему это или нет, но он все же оставался тем, кем он был,- выходцем из обеспеченной семьи южан, обаятельных, целеустремленных и в политических взглядах во многом консервативных. Например, он с презрением относился к тем, кто жил на различного рода пособия.
Отличался он от своей публики и еще одним: со временем он все большее предпочтение отдавал не наркотикам, а алкоголю. И пьянки его стали приобретать прямо-таки мифический размах.
Джим снял комнату в мотеле «Альта Синига», безликом двухэтажном здании в нескольких шагах от бульвара Сансет. На ближайшие несколько лет этот мотель стал центром его вселенной - оттуда всюду можно было добраться пешком, что для Лос-Анджелеса необычно. А Джиму это было очень важно: то у него не было машины, то отбирали права за езду в пьяном виде. Джим валялся на постели, покрытой унылым зеленым покрывалом. Возле маленького телевизора стояла девушка лет восемнадцати -. он подобрал ее накануне, после концерта. Она изложила ему историю своей жизни, потом они занимались любовью, а теперь ему было просто скучно.
Джим швырнул пустую пивную банку в мусорную корзину, промахнулся и застучал по полу лежавшей под рукой книгой «Происхождение и история сознания».
- Эй, поди сюда! - позвал он девушку.- Покажи мне руки.
Девушка протянула вперед руки, Джим взял правую и начал стаскивать с пальцев кольца. Кольца слезали с трудом, девушка вскрикнула от боли.
- Давай вторую руку! • скомандовал он. Девушка пыталась увернуться, но Джим грубо схватил
ее и принялся, царапая кожу, стаскивать кольца с левой руки. Потом он ее отпустил и, зажав кольца в кулаке, потянулся за следующей банкой пива. Раздался стук в дверь.
Ну? • раздраженно спросил Джим.- Кто там?
Секрет, • произнес кокетливый женский голосок.
- Приди попозже. Я не одет!
- Джим, я всю дорогу шла пешком, а ты даже впустить меня не хочешь! - взмолилась Памела.
Пэм, дорогая, я занят.
- Я знаю, у тебя там кто-то есть! Ты опять таскаешь к себе девок?!
Джим молчал.
- Джим, я запекла баранью ногу на ужин... Джим прервал ее:
- Слушай, Пэм, у меня тут в постели лежит голая девица, а я прям и не знаю, что с ней делать!
- Ты подлец, Джим, я ухожу!
Но, Пэм, дорогая, это же твоя сестра Джуди! Ты не должна сердиться.
Джим повернулся к девушке и извинился, что из номера нет второго выхода: «С балкона не спрыгнешь второй этаж. Закройся в душе».
Памела вопила под дверью:
- Впусти меня, я хочу ее видеть!
Девушка шмыгнула в ванную, Джим натянул рубашку и брюки и вышел. Обнял Памелу за плечи:
Пэм, дорогая, я тебя дразнил. Нет здесь никакой Джуди, конечно же,- тут он протянул к ней ладонь, на которой лежали кольца: Смотри, это тебе. Это мне
подарил один поклонник.
Памела выбрала одно колечко, надела на палец, остальные сунула ъ карман. И они, обнявшись, вышли на улицу.
Типичная сцена. Джим мог быть одновременно и нежным, и жестоким. Одним он напоминал плюшевого мишку, излучавшего доброту и тепло. Другие, в том числе и Памела, сомневались, способен ли он на любовь вообще.
Чтобы подольститься, Джим сообщил Памеле, что собирается взять ее с собой в Лас-Вегас они поедут вместе с Бобом Говером и его девушкой. Говер был писателем, автором романа «Ошибка в 100 долларов»,-забавной истории любви между наивным белым студентом и шикарной чернокожей проституткой. «Нью-Йорк тайме мэгэзин» поручил ему написать о Джиме как о «марионетке, которой управляют хитроумные голливудские кукловоды». Когда Говер познакомился с Джимом и сообщил редактору, что Моррисон ничье, кроме самого Мор-рисона, не творение, редактор поручил написать эту статью другому автору. Но Говер с Джимом уже стали приятелями: их объединяла любовь к литературе, женщинам и выпивке. Говер когда-то жил в Лас-Вегасе и вознамерился продемонстрировать Джиму изнанку города, которая туристам не видна. Как и следовало ожидать, на-
кануне поездки Джим с Памелой поссорились, и он отправился без нее.
Говер, Джим и несколько их приятелей выползли из машины в сухую жаркую ночь. Перед ними сверкала вывеска клуба «Киска». Джим захохотал и, шатаясь, побрел ко входу • пил он с самого утра.
У входа в клуб стоял здоровущий охранник. Джим подошел к нему и спросил: Марихуанки хошь?
Охранник аж подпрыгнул от возмущения и стремительным движением вынул дубинку.
- Эй, погоди, - кинулся вперед один из спутников Джима, но охранник уже ничего не слушал: по лицу Джима заструилась кровь.
Вскоре прибыла полиция. Арестовали из всей компании только Джима и Говера - как самых длинноволосых.
В полицейском участке их сначала собирались раздеть, «чтобы выяснить, какого пола эти кудрявые». Потом запихнули в камеру-закуток, огороженную толстой решеткой до потолка. Джим тут же по-обезьяньи вскарабкался наверх и принялся хихикать над полицейскими. Один из них пообещал крепенько поговорить с Джимом в полночь...
Спасло его только появление говеровского приятеля, который выкупил их под залог.
Тоже типичная история: с началом 68-го года Джим настолько увеличил количество потребляемого алкоголя, что это даже стало беспокоить остальных членов «Дорз» -Пьяница-Мистик превращался в бытового пьяницу.
Он несколько раз напивался вместе с Дженис Джоплин, и в конце дело обычно доходило у них до драк. Как-то группа отправлялась на гастроли, и по аэропорту Джима пришлось везти в инвалидной коляске - идти он не мог. В конце концов он из коляски все же вывалился и заснул под скамейкой, а роуд-менеджер тактично укрыл его от посторонних глаз чемоданами и футлярами с музыкальными инструментами.
Джим воспринимал успех в лучших рок-н-ролльных традициях: при помощи толп девушек и безудержных трат, но не на автомобили или дома, а на ресторанные счета и дорогу-щую одежду • так, он приобрел куртку из ящеричной кожи и костюмчик за две с половиной тысячи долларов, сшитый из шкурок нерожденных пони. За ним таскалась куча прихлебателей, они возили Джима, куда он прикажет, наперебой подносили зажигалки, если ему вдруг хотелось закурить - а курил он мало, бегали в винную лавку.
Сопровождали его и вдумчивые пьяницы • • актер Том Бейкер, тогда еще никому не известный певец Элис Купер и музыкант из команды Элиса Глен Бакстон. Джим проводил все дни в барах, в студию он без бутылки не являлся.
Алкоголь стал для Джима лекарством, магическим зельем, решавшим все его проблемы. Да и американская традиция поощряла пьянство.
Начиналась работа над третьим альбомом, но Джим был совсем не в форме. Однажды он уснул посреди репетиции прямо на полу, и Джон Денсмор не выдержал -швырнул барабанные палочки с криком: «Я больше не могу! Я ухожу!»
Рэй и Робби переглянулись, потом посмотрели на бесчувственное тело Джима. Рэй пожал плечами: «Что-то надо делать...»
Джон, Робби и Рэй начали приискивать «няньку». Кто-то посоветовал им обратиться к Бобби Ньюриту, который работал роуд-менеджером у Дилана.
Ньюрит знал в шоу-бизнесе всех и вся, поговаривали, что именно он подарил Дилану идею его знаменитой песни «Как перекати-поле». К тому же он обладал спокойным, ровным характером и, как надеялись остальные, способен был перехитрить Джима - занять его чем-нибудь, заставить больше двигаться, меньше пить и спать и вовремя появляться на концертах.
Короче, Ньюрит подходил по всем_статьям, тем более что он уже встречался с Джимом в Нью-Йорке. План был разработан такой: Бобби якобы нанимают для съемок короткометражного фильма о группе, вроде тех, что уже были сделаны для рекламы синглов «Прорвись на другую сторону» и «Неизвестный солдат».
Конечно же, Джим сразу понял, в чем дело. «Нельзя сказать, чтобы «Дорз» сговорились со мной за спиной у Джима, - вспоминает Ньюрит. • За его спиной просто ничего невозможно было сделать, он был по-кошачьи хитер и, хоть и пил, рассудка-то не утратил. Предполагалось, что я снимаю фильм, но у меня никакого режиссерского опыта не было, и он это сразу просек. Но не показал и виду». Между ними установились вполне приемлемые отношения: поначалу Ньюрит принялся учить Джима играть на гитаре, но Джим отказался, заявив, что это слишком долгое дело. Тогда Ньюрит занялся тем, что умел лучше всего: болтаться без дела.
Это было совсем не трудно. К тому же я сам любил попить пивка... Да и текилы. Кончилось все так, как и должно было кончиться: Джим пить меньше не стал. Зато я начал кочегарить».
Для сотен тысяч своих слушателей Джим был бунтарем, Королем Ящеров, романтическим безумцем. Для средней Америки он был хулиганом, гадким и грязным.
В общении со своими близкими друзьями он был скорее застенчив, мягок. Но он сам говорил, что его привлекают крайности: «Я думаю, что самое важное • это познать как высшее, так и низшее. Все, что посередине - всего лишь середина. Мне нужна свобода попробовать все хотя бы по разу». Он мог быть чрезвычайно вежливым, тактичнщм, а мог и упрямым, грубым, как он сам называл такое состояние, «примитивным».
Джек Холцмен вспоминает: «Как правило, он старался с людьми не ссориться и не говорить им неприятных вещей. По-моему, он прежде всего пытался найти точки соприкосновения, а не спорить или возражать • в этом он походил на японцев, которые вместо «нет» говорят «да, но...». Поэтому и в интервью на то, что вызывало его возражения, он отвечал: «Я понимаю, что вы имеете в виду, но, возможно...»
Точно так же он относился и к своим поклонникам - он сочувствовал им. В Филадельфии, например, он заметил, что двое парнишек отстали от своих друзей и им негде было переночевать он снял им комнату в гостинице. Как-то он увидел бредущего под дождем мальчишку и отдал ему свою кожаную куртку. В Нью-Йорке он чуть ли не час успокаивал подростка, который во время концерта получил какую-то незначительную травму. В этом сказывалось его воспитание, хотя Джим и старался сделать так, чтобы этого никто не замечал, он ужасно обиделся бы, если бы ему об этом сказали. Когда он хотел, он мог продемонстрировать великолепные манеры, он был прекрасным собеседником тоже, когда хотел.
Однажды приключилась такая история: в офис «Дорз» в Западном Голливуде пробрался один из поклонников. Может быть, потому, что он казался даже младше своих тринадцати лет, на него никто не обратил внимания • так, крутится пацан. Он являлся туда несколько дней, пока его не заметил роуд-менеджер и не попытался выставить. Мальчишка разревелся. Всю эту сцену наблюдал Джим. Он расспросил, как зовут парня • оказалось, Дэнни Салливан, учится в школе, живет с родителями. И Джим дал ему работу: поручил разбирать письма поклонников. За каждое письмо ему платили десять центов, при этом Джим старался следить, чтобы «новый сотрудник» не пропускал уроков.
Однажды он спросил у Дэнни, почему он так коротко стрижется. «Родители не разрешают отращивать волосы», - ответил Дэнни. Джим взорвался: «Не позволяй никому указывать тебе что делать! Отращивай волосы! А я потом объясню тебе, как справиться с предками».
Сам же Джим впадал во все большую депрессию. В волосах у него появилась седина, он начал толстеть, и когда ему сказал об этом кто-то из поклонников, Джим записался в спортивный клуб, но так туда и не ходил. К тому же звукооператор заявил, что Джим начал терять голос: постоянные пьянки не могли остаться безнаказанными. Но Джима это мало волновало - он мыслил себя не вокалистом, а актером.
А группа приобретала все большее признание. В начале 1968 года читатели «Виллидж войс» назвали Моррисона «лучшим вокалистом года» («Дорз» была также названа лучшей новой группой года, Рэй Манзарек получил звание «третьего лучшего музыканта» после Эрика Клэп-тона и Рави Шанкара, а первый альбом группы в списке самых-самых отставал лишь от «Сержанта Пеппера» «Битлз»). Журнал «Лайф» посвятил им семистраничный репортаж, группу включили в ежегодник «Кто есть кто в Америке» честь, которой редко удостаивались их коллеги.
Критик Дайана Триллинг как-то написала в статье о Мерилин Монро, что «рано или поздно звездам приходится платить за свою славу - таков закон отрицательной компенсации». В июне этот закон начал срабатывать и для Джима.
Джим приехал к офису на назначенную регулярную встречу с группой и менеджерами. Медленно поднялся по лестнице на второй этаж, открыл дверь. В комнате стояли несколько обычных столов, была здесь дешевенькая кушетка, проигрыватель, кофеварка, в углу пряталась дверь в крошечную душевую. На стенах висели «золотые» диски «Дорз» теперь их уже насчитывалось четыре. Джим молча прошел к своему столу в дальнем углу, просмотрел письма поклонников, вынул из кармана бумажный пакет с остывшим гамбургером. Откусил, прожевал кусок и спокойно объявил остальным, что уходит из команды.
- Что?! - Я... ну... ухожу.
Поднялся страшный гвалт, все говорили разом. Наконец менеджер спросил:
- Почему?
- Я больше не хочу этим заниматься. Когда-то хотел, а сейчас не хочу.
У «Дорз» была своя политика: если кто-то из группы возражал против концерта, песни чего угодно,- остальные присоединялись: согласие было их правилом. Джим обладал лишь одним голосом из четырех, но с этим голосом считались так же, как и с остальными.
Все вновь наперебой кинулись увещевать его, говорили, как высоко забралась группа, теперь-то уж им никаких пределов нет...
Это не то, что я хочу делать,- повторил Джим, откусил еще кусок гамбургера и принялся снова просматривать письма.
Вперед выступил Рэй и серьезно, очень серьезно произнес:
- Еще полгода, ладно? Дай нам еще полгода.
Перевел с английского С.КАСТАЛЬСКИЙ
Опубликовано в журнале "Ровесник" в 1991 году.
Продолжение следует
Джерри ХОПКИНС и Дэнни САДЖЕРМЕН
По воскресеньям закулисные помещения нью-йоркского «Театра Эда Салливана» (отсюда шли прямые телетрансляции. Пер.) более всего
походили на сумасшедший дом: распевались певцы, разогревались танцовщики, репетировали жонглеры, музыканты настраивали инструменты. В этой толпе безумцев- сновали деловитые клерки, ассистенты режиссеров и телеоператоров, разносчики «кока-колы», и лишь охранники оставались невозмутимыми. В уборную к «Дорз» явился режиссер шоу.
- У нас есть маленькая проблемка,- заявил он.- Ничего такого важного, но все же... Музыканты переглянулись.
- Это насчет вашей песни «Зажги мой огонь», которую лично я считаю замечательной.
Музыканты молчали.
Видите ли, на Си-би-эс есть некоторые предрассудки по поводу некоторых понятий, например, «улететь», если по контексту ясно, что речь идет о наркотиках. Я понимаю, это глупо,- режиссер пожал плечами,- но вам придется изменить одну строчку.- Он вынул из кармана листочек с текстом.- Вот здесь: «Детка, мы не могли бы улететь еще выше...»
Ни Джим, ни остальные не удивились: фирма грамзаписи тоже вырезала эти слова из их первого альбома, «потому что по контексту понятно, о чем речь...» Было также известно, что Си-би-эс цензурировала выступления и Пита Сигера, и Боба Дилана.
- Ладно,- ответил Джим.- Мы придумаем другую строчку.
Режиссер возликовал:
- Чудненько, мальчики! Кстати, вам надо почаще улыбаться, вы как-то мрачновато выглядите.
- А мы вообще мрачная группа!
Они сговорились спеть на репетиции другую строчку, а во время выступления настоящую. Режиссер в бессилии мотался возле мониторов, грозил кулаками, но сделать уже ничего не мог: передача шла в «живом эфире».
В ту же неделю в дорогом винном погребке «Дельмо-нико» на Парк-авеню состоялась пышная вечеринка - «Дорз» принимали в круг славных. Здесь были журналисты и редакторы крупнейших изданий, радиоведущие и владельцы концертных залов, богатенькие «групи» (дамы, жаждущие от рок-музыкантов внимания и ласк.- Пер.) и даже сам Энди Уорхол. Джим, естественно, напился и швырял в присутствующих кубики льда. Энди Уорхол подарил ему французский телефон из золота и слоновой кости. После вечеринки Джим на глазах у Уор-хола выкинул телефон в помойку.
В издательском бизнесе существует так называемый «список А» - список самых престижных изданий, в которых жаждут печататься журналисты и на страницах которых жаждут быть пропечатанными все к славе стремящиеся. Это «Тайм», «Ньюсуик», «Нью-Йорк тайме», в 1967-м в этот список входили также «Сатердей ивнинг пост», «Лайф» и «Лук». «Список А» для «Дорз» был гораздо шире, чем для многих других групп, поскольку их аудитория тоже была шире - он простирался от «Тайма» до «подпольной» прессы и от журнала для дорогих дам «Вог» до журнала для девчонок-подростков «16».
«Писать о Джиме было одно удовольствие,- говорит Дэнни Филдз, занимавшийся в «Электре» рекламой.-Он был умницей. Он потрясающе отвечал на самые дурацкие вопросы и цитировал древних авторов. В этом-то и весь секрет он делал за журналистов всю их работу, поэтому они никогда не поднимали его на смех. Они относились к нему очень серьезно».
А Джим и его друзья и хотели, чтобы их принимали всерьез, поэтому интервью с ними выглядели как стенограммы университетских диспутов. Примером может быть интервью, которое Джим дал корреспонденту «Ньюсуика»:
«Наша музыка,- говорил Джим,- это поиск. Как будто мы открываем одну дверь за другой, при этом у нас нет постоянных философских или политических убеждений: сейчас нас привлекает чувственность и образы зла, но на следующем этапе мы можем отбросить все это, как , змея, сбрасывающая кожу. Наша работа, наши выступле- ^ ния - это постоянное стремление к метаморфозам. Сейчас меня больше привлекает темная сторона жизни, зло, обратная сторона Луны, ночь. Но через музыку я пытаюсь прорваться к чему-то чистому, свободному... Это как ритуал очищения у алхимиков. Сначала вы проходите сквозь период беспорядка, хаоса и возвращаетесь к первоматерии. Из нее вы выделяете стихии и находите семя новой жизни, то семя, что изменяет всю жизнь, всю материю, всю вашу личность, и в результате вы вбираете в себя, вы полностью осознаете двойственность бытия. Это становится частью вас, и вы уже не можете говорить о добре или о зле, потому что эти противоположности сливаются в вас и становятся чем-то единым и чистым. Наша музыка и мы сами находимся еще только на первом этапе процесса - • на этапе беспорядка и хаоса, но мы надеемся, что уже возникают и видны островки чистоты».
И после этого он исторг свою самую цитируемую фразу:
«Считайте нас эротическими политиками».
Корреспонденту «Тайма» Джим с удовольствием толковал о концепции рок-театра, «объединяющего музыку с поэтической драматургией». О Лос-Анджелесе он сказал: «Этот город жаждет ритуала, в котором слились бы все его разорванные части. «Дорз» также ищут такой ритуал • нечто вроде «химической свадьбы». И далее: «Мы прячемся за нашей музыкой, чтобы обнажить себя».
Джим всегда прекрасно осознавал важность создаваемого прессой имиджа. Перед каждым концертом он спрашивал, кто из журналистов присутствует в зале, внимательно читал все публикации. Он также очень тщательно работал с фотографами. Во время сентябрьского пребывания «Дорз» в Нью-Йорке их трижды снимали в студиях. Перед этим Джим обратился к Джею Себрингу, ведущему голливудскому парикмахеру.
- Как вы хотите выглядеть? - спросил его Джей.
- Вот так,- и Джим показал ему вырванный из учебника истории листочек, на котором была изображена статуя Александра Македонского.
В октябре «Дорз» выступали перед тридцатипятитысячной толпой противников войны во Вьетнаме, предпринявших марш на Пентагон. Тогда же стало известно, что в результате ошибочной бомбардировки от американских же бомб погибли пятеро морских пехотинцев и тридцать были ранены. Джон Уэйн начал снимать фильм, воспевающий «зеленые береты», в Сан-Франциско прошел парад под лозунгом «Смерть хиппи!», Джоан Баэз арестовали у ворот призывного пункта в Окленде, в хит-парады прорвались антивоенные песни. Тогда же была выпущена еще одна пластинка - некий ре-кламньш агент по имени Виктор Лундберг читал под «Боевой гимн Республики» «Открытое письмо моему сыну»:
«И если ты не испытываешь благодарности к стране, которая дала твоему отцу возможность зарабатывать на жизнь для семьи и дать тебе все то, что ты имеешь, если ты не испытываешь гордости за нее, тогда я обвиняю тебя в том, что ты так и не сумел постичь истинную ценность прав, полученных тобою при рождении. Я хотел бы напомнить тебе, что мать все равно будет любить тебя, несмотря ни на что, потому что она женщина. И я люблю тебя, сын, но я также люблю и свою страну и ее идеалы. И если ты решишь сжечь свою призывную карточку, тогда можешь сжечь и свое свидетельство о рождении: с этой минуты у меня не будет сына».
Настроение в обществе определилось четко - «Мы против Них». В этом же октябре Джим начал писать новые песни.
Первая называлась «Неизвестный солдат» - как самый чтимый национальный монумент:
Подожди, пока война окончится, И мы станем чуточку старше, Неизвестный солдат.
В песне появлялся издевательский маршевый ритм:
По утрам детям телевидения Скармливают
новости.
Живущим нерожденными, живым, мертвым.
Пули чиркают по каскам.
И все кончено для неизвестного солдата,
Все кончено для неизвестного солдата.
Следующую «боевую» песню, написанную в этот период, публика без дополнительного объяснения не поняла:
Пять к одному, детка,
Один из пяти
Отсюда никто не уйдет живым
Ты обретешь свое, детка,
Я обрету свое У нас все получится, детка, Если мы попытаемся Старики стареют Молодые становятся крепче Это может занять неделю А может и дольше У них есть винтовки Но нас больше Мы победим, да, Мы захватим Давай!
Песня называлась «Пять к одному», и Джим позже говорил: «Пять к одному - это приблизительное соотношение между белыми и черными в населении США, и, насколько я помню, один к пяти - соотношение между наркоманами и ненаркоманами в Лос-Анджелесе». Но на все расспросы Джим отвечал, что не считает эту песню политической.
И мало кто удосуживался внимательно выслушать заключительный куплет, а он превращал песню в пародию на наивную революционную оолтовню конца шестидесятых. В этом заключительном куплете Джим напрямую обращался к тем, кто составлял основу его аудитории, к «детям цветов», толпившимся возле концертных залов: Твои веселые деньки закончились, детка, Все ближе ночь
Вечерние тени наползают на годы Ты идешь по бальному залу с цветочком в руке И все пытаешься сказать мне, что тебя никто не понимает Ты продал свое время за горстку медяков
Это не значит, что Джим полностью отвернулся от «поколения любви», в недрах которого и вызрела группа. «Мы все верили в это,- говорит Рэй.- Когда мы играли в «Виски Эй Гоу-Гоу», мы ве-рили в то, что мы завладеваем этой страной, мы переворачиваем ее вверх дном, мы создаем совершенное общество».
В 1969-м сам Джим говорил: «Если взглянуть на наше время из исторического далека, то, возможно, оно будет похоже на трубадурский период во Франции. Я уверен, что оттуда, из будущего, мы все станем выглядеть ужасно романтичными. Людям будущего мы будем казаться такими хорошими, добрыми, потому что кругом вершится множество перемен, а у нас есть вкус к переменам». Он считал свое время временем духовного и культурного возрождения, «подобного тому, что царило в конце Великой чумы в Европе, чумы, унесшей половину ее населения. Те, кто выжили, танцевали в ярких одеждах. Это было время невероятной весны».
Но как бы Джим ни воспевал своих юных поклонников, его все же многое от них и отделяло. В отличие от .типичных хиппи, Джим считал астрологию псевдонаукой, отрицал концепцию целостной личности и с отвращением говорил о вегетарианстве - только потому, что в диете они видели чуть ли не религиозный смысл. Все это, говорил он, догмы, а любые догмы были ему омерзительны. Отличали его от поклонников и его образование, природный ум и воспитание. Он не был недоучкой, он много читал, и вкусы в литературе у него были высокими, он вряд ли походил на «нового дикаря». Нравилось ему это или нет, но он все же оставался тем, кем он был,- выходцем из обеспеченной семьи южан, обаятельных, целеустремленных и в политических взглядах во многом консервативных. Например, он с презрением относился к тем, кто жил на различного рода пособия.
Отличался он от своей публики и еще одним: со временем он все большее предпочтение отдавал не наркотикам, а алкоголю. И пьянки его стали приобретать прямо-таки мифический размах.
Джим снял комнату в мотеле «Альта Синига», безликом двухэтажном здании в нескольких шагах от бульвара Сансет. На ближайшие несколько лет этот мотель стал центром его вселенной - оттуда всюду можно было добраться пешком, что для Лос-Анджелеса необычно. А Джиму это было очень важно: то у него не было машины, то отбирали права за езду в пьяном виде. Джим валялся на постели, покрытой унылым зеленым покрывалом. Возле маленького телевизора стояла девушка лет восемнадцати -. он подобрал ее накануне, после концерта. Она изложила ему историю своей жизни, потом они занимались любовью, а теперь ему было просто скучно.
Джим швырнул пустую пивную банку в мусорную корзину, промахнулся и застучал по полу лежавшей под рукой книгой «Происхождение и история сознания».
- Эй, поди сюда! - позвал он девушку.- Покажи мне руки.
Девушка протянула вперед руки, Джим взял правую и начал стаскивать с пальцев кольца. Кольца слезали с трудом, девушка вскрикнула от боли.
- Давай вторую руку! • скомандовал он. Девушка пыталась увернуться, но Джим грубо схватил
ее и принялся, царапая кожу, стаскивать кольца с левой руки. Потом он ее отпустил и, зажав кольца в кулаке, потянулся за следующей банкой пива. Раздался стук в дверь.
Ну? • раздраженно спросил Джим.- Кто там?
Секрет, • произнес кокетливый женский голосок.
- Приди попозже. Я не одет!
- Джим, я всю дорогу шла пешком, а ты даже впустить меня не хочешь! - взмолилась Памела.
Пэм, дорогая, я занят.
- Я знаю, у тебя там кто-то есть! Ты опять таскаешь к себе девок?!
Джим молчал.
- Джим, я запекла баранью ногу на ужин... Джим прервал ее:
- Слушай, Пэм, у меня тут в постели лежит голая девица, а я прям и не знаю, что с ней делать!
- Ты подлец, Джим, я ухожу!
Но, Пэм, дорогая, это же твоя сестра Джуди! Ты не должна сердиться.
Джим повернулся к девушке и извинился, что из номера нет второго выхода: «С балкона не спрыгнешь второй этаж. Закройся в душе».
Памела вопила под дверью:
- Впусти меня, я хочу ее видеть!
Девушка шмыгнула в ванную, Джим натянул рубашку и брюки и вышел. Обнял Памелу за плечи:
Пэм, дорогая, я тебя дразнил. Нет здесь никакой Джуди, конечно же,- тут он протянул к ней ладонь, на которой лежали кольца: Смотри, это тебе. Это мне
подарил один поклонник.
Памела выбрала одно колечко, надела на палец, остальные сунула ъ карман. И они, обнявшись, вышли на улицу.
Типичная сцена. Джим мог быть одновременно и нежным, и жестоким. Одним он напоминал плюшевого мишку, излучавшего доброту и тепло. Другие, в том числе и Памела, сомневались, способен ли он на любовь вообще.
Чтобы подольститься, Джим сообщил Памеле, что собирается взять ее с собой в Лас-Вегас они поедут вместе с Бобом Говером и его девушкой. Говер был писателем, автором романа «Ошибка в 100 долларов»,-забавной истории любви между наивным белым студентом и шикарной чернокожей проституткой. «Нью-Йорк тайме мэгэзин» поручил ему написать о Джиме как о «марионетке, которой управляют хитроумные голливудские кукловоды». Когда Говер познакомился с Джимом и сообщил редактору, что Моррисон ничье, кроме самого Мор-рисона, не творение, редактор поручил написать эту статью другому автору. Но Говер с Джимом уже стали приятелями: их объединяла любовь к литературе, женщинам и выпивке. Говер когда-то жил в Лас-Вегасе и вознамерился продемонстрировать Джиму изнанку города, которая туристам не видна. Как и следовало ожидать, на-
кануне поездки Джим с Памелой поссорились, и он отправился без нее.
Говер, Джим и несколько их приятелей выползли из машины в сухую жаркую ночь. Перед ними сверкала вывеска клуба «Киска». Джим захохотал и, шатаясь, побрел ко входу • пил он с самого утра.
У входа в клуб стоял здоровущий охранник. Джим подошел к нему и спросил: Марихуанки хошь?
Охранник аж подпрыгнул от возмущения и стремительным движением вынул дубинку.
- Эй, погоди, - кинулся вперед один из спутников Джима, но охранник уже ничего не слушал: по лицу Джима заструилась кровь.
Вскоре прибыла полиция. Арестовали из всей компании только Джима и Говера - как самых длинноволосых.
В полицейском участке их сначала собирались раздеть, «чтобы выяснить, какого пола эти кудрявые». Потом запихнули в камеру-закуток, огороженную толстой решеткой до потолка. Джим тут же по-обезьяньи вскарабкался наверх и принялся хихикать над полицейскими. Один из них пообещал крепенько поговорить с Джимом в полночь...
Спасло его только появление говеровского приятеля, который выкупил их под залог.
Тоже типичная история: с началом 68-го года Джим настолько увеличил количество потребляемого алкоголя, что это даже стало беспокоить остальных членов «Дорз» -Пьяница-Мистик превращался в бытового пьяницу.
Он несколько раз напивался вместе с Дженис Джоплин, и в конце дело обычно доходило у них до драк. Как-то группа отправлялась на гастроли, и по аэропорту Джима пришлось везти в инвалидной коляске - идти он не мог. В конце концов он из коляски все же вывалился и заснул под скамейкой, а роуд-менеджер тактично укрыл его от посторонних глаз чемоданами и футлярами с музыкальными инструментами.
Джим воспринимал успех в лучших рок-н-ролльных традициях: при помощи толп девушек и безудержных трат, но не на автомобили или дома, а на ресторанные счета и дорогу-щую одежду • так, он приобрел куртку из ящеричной кожи и костюмчик за две с половиной тысячи долларов, сшитый из шкурок нерожденных пони. За ним таскалась куча прихлебателей, они возили Джима, куда он прикажет, наперебой подносили зажигалки, если ему вдруг хотелось закурить - а курил он мало, бегали в винную лавку.
Сопровождали его и вдумчивые пьяницы • • актер Том Бейкер, тогда еще никому не известный певец Элис Купер и музыкант из команды Элиса Глен Бакстон. Джим проводил все дни в барах, в студию он без бутылки не являлся.
Алкоголь стал для Джима лекарством, магическим зельем, решавшим все его проблемы. Да и американская традиция поощряла пьянство.
Начиналась работа над третьим альбомом, но Джим был совсем не в форме. Однажды он уснул посреди репетиции прямо на полу, и Джон Денсмор не выдержал -швырнул барабанные палочки с криком: «Я больше не могу! Я ухожу!»
Рэй и Робби переглянулись, потом посмотрели на бесчувственное тело Джима. Рэй пожал плечами: «Что-то надо делать...»
Джон, Робби и Рэй начали приискивать «няньку». Кто-то посоветовал им обратиться к Бобби Ньюриту, который работал роуд-менеджером у Дилана.
Ньюрит знал в шоу-бизнесе всех и вся, поговаривали, что именно он подарил Дилану идею его знаменитой песни «Как перекати-поле». К тому же он обладал спокойным, ровным характером и, как надеялись остальные, способен был перехитрить Джима - занять его чем-нибудь, заставить больше двигаться, меньше пить и спать и вовремя появляться на концертах.
Короче, Ньюрит подходил по всем_статьям, тем более что он уже встречался с Джимом в Нью-Йорке. План был разработан такой: Бобби якобы нанимают для съемок короткометражного фильма о группе, вроде тех, что уже были сделаны для рекламы синглов «Прорвись на другую сторону» и «Неизвестный солдат».
Конечно же, Джим сразу понял, в чем дело. «Нельзя сказать, чтобы «Дорз» сговорились со мной за спиной у Джима, - вспоминает Ньюрит. • За его спиной просто ничего невозможно было сделать, он был по-кошачьи хитер и, хоть и пил, рассудка-то не утратил. Предполагалось, что я снимаю фильм, но у меня никакого режиссерского опыта не было, и он это сразу просек. Но не показал и виду». Между ними установились вполне приемлемые отношения: поначалу Ньюрит принялся учить Джима играть на гитаре, но Джим отказался, заявив, что это слишком долгое дело. Тогда Ньюрит занялся тем, что умел лучше всего: болтаться без дела.
Это было совсем не трудно. К тому же я сам любил попить пивка... Да и текилы. Кончилось все так, как и должно было кончиться: Джим пить меньше не стал. Зато я начал кочегарить».
Для сотен тысяч своих слушателей Джим был бунтарем, Королем Ящеров, романтическим безумцем. Для средней Америки он был хулиганом, гадким и грязным.
В общении со своими близкими друзьями он был скорее застенчив, мягок. Но он сам говорил, что его привлекают крайности: «Я думаю, что самое важное • это познать как высшее, так и низшее. Все, что посередине - всего лишь середина. Мне нужна свобода попробовать все хотя бы по разу». Он мог быть чрезвычайно вежливым, тактичнщм, а мог и упрямым, грубым, как он сам называл такое состояние, «примитивным».
Джек Холцмен вспоминает: «Как правило, он старался с людьми не ссориться и не говорить им неприятных вещей. По-моему, он прежде всего пытался найти точки соприкосновения, а не спорить или возражать • в этом он походил на японцев, которые вместо «нет» говорят «да, но...». Поэтому и в интервью на то, что вызывало его возражения, он отвечал: «Я понимаю, что вы имеете в виду, но, возможно...»
Точно так же он относился и к своим поклонникам - он сочувствовал им. В Филадельфии, например, он заметил, что двое парнишек отстали от своих друзей и им негде было переночевать он снял им комнату в гостинице. Как-то он увидел бредущего под дождем мальчишку и отдал ему свою кожаную куртку. В Нью-Йорке он чуть ли не час успокаивал подростка, который во время концерта получил какую-то незначительную травму. В этом сказывалось его воспитание, хотя Джим и старался сделать так, чтобы этого никто не замечал, он ужасно обиделся бы, если бы ему об этом сказали. Когда он хотел, он мог продемонстрировать великолепные манеры, он был прекрасным собеседником тоже, когда хотел.
Однажды приключилась такая история: в офис «Дорз» в Западном Голливуде пробрался один из поклонников. Может быть, потому, что он казался даже младше своих тринадцати лет, на него никто не обратил внимания • так, крутится пацан. Он являлся туда несколько дней, пока его не заметил роуд-менеджер и не попытался выставить. Мальчишка разревелся. Всю эту сцену наблюдал Джим. Он расспросил, как зовут парня • оказалось, Дэнни Салливан, учится в школе, живет с родителями. И Джим дал ему работу: поручил разбирать письма поклонников. За каждое письмо ему платили десять центов, при этом Джим старался следить, чтобы «новый сотрудник» не пропускал уроков.
Однажды он спросил у Дэнни, почему он так коротко стрижется. «Родители не разрешают отращивать волосы», - ответил Дэнни. Джим взорвался: «Не позволяй никому указывать тебе что делать! Отращивай волосы! А я потом объясню тебе, как справиться с предками».
Сам же Джим впадал во все большую депрессию. В волосах у него появилась седина, он начал толстеть, и когда ему сказал об этом кто-то из поклонников, Джим записался в спортивный клуб, но так туда и не ходил. К тому же звукооператор заявил, что Джим начал терять голос: постоянные пьянки не могли остаться безнаказанными. Но Джима это мало волновало - он мыслил себя не вокалистом, а актером.
А группа приобретала все большее признание. В начале 1968 года читатели «Виллидж войс» назвали Моррисона «лучшим вокалистом года» («Дорз» была также названа лучшей новой группой года, Рэй Манзарек получил звание «третьего лучшего музыканта» после Эрика Клэп-тона и Рави Шанкара, а первый альбом группы в списке самых-самых отставал лишь от «Сержанта Пеппера» «Битлз»). Журнал «Лайф» посвятил им семистраничный репортаж, группу включили в ежегодник «Кто есть кто в Америке» честь, которой редко удостаивались их коллеги.
Критик Дайана Триллинг как-то написала в статье о Мерилин Монро, что «рано или поздно звездам приходится платить за свою славу - таков закон отрицательной компенсации». В июне этот закон начал срабатывать и для Джима.
Джим приехал к офису на назначенную регулярную встречу с группой и менеджерами. Медленно поднялся по лестнице на второй этаж, открыл дверь. В комнате стояли несколько обычных столов, была здесь дешевенькая кушетка, проигрыватель, кофеварка, в углу пряталась дверь в крошечную душевую. На стенах висели «золотые» диски «Дорз» теперь их уже насчитывалось четыре. Джим молча прошел к своему столу в дальнем углу, просмотрел письма поклонников, вынул из кармана бумажный пакет с остывшим гамбургером. Откусил, прожевал кусок и спокойно объявил остальным, что уходит из команды.
- Что?! - Я... ну... ухожу.
Поднялся страшный гвалт, все говорили разом. Наконец менеджер спросил:
- Почему?
- Я больше не хочу этим заниматься. Когда-то хотел, а сейчас не хочу.
У «Дорз» была своя политика: если кто-то из группы возражал против концерта, песни чего угодно,- остальные присоединялись: согласие было их правилом. Джим обладал лишь одним голосом из четырех, но с этим голосом считались так же, как и с остальными.
Все вновь наперебой кинулись увещевать его, говорили, как высоко забралась группа, теперь-то уж им никаких пределов нет...
Это не то, что я хочу делать,- повторил Джим, откусил еще кусок гамбургера и принялся снова просматривать письма.
Вперед выступил Рэй и серьезно, очень серьезно произнес:
- Еще полгода, ладно? Дай нам еще полгода.
Перевел с английского С.КАСТАЛЬСКИЙ
Опубликовано в журнале "Ровесник" в 1991 году.
Продолжение следует