Никто не уйдет живым...
Никто не уйдет живым...
Джерри ХОПКИНС и Дэнни САДЖЕРМЕН
Спрыгнуть с идущего на всех парах поезда не так-то просто, и Джиму не удалось выполнить свою угрозу. «Дорз» готовились к самому грандиозному за их предыдущую карьеру концерту в «Голливудской чаше», за ним следовал концерт в Нью-Йорке, потом давно запланированные европейские гастроли, в июле намечался выпуск очередного альбома и нового сингла - «Электра» уже получила полмиллиона предварительных заказов на альбом.
Песня «Хелло, я люблю тебя» стала первым большим хитом «Дорз» в Европе и подготовила почву для трехнедельного турне. В Лондонском аэропорту их встречали сотни поклонников и телерепортеры: Европа созрела для «Дорз», и «Дорз» это знали. В Лондоне они выступали в относительно небольшом, на две с половиной тысячи мест, зале «Раундхауз». Билеты на все четыре концерта были раскуплены заранее, возле зала толпились неудачники, диск-жокей Джон Пил написал в «Мелоди мейкер»: «Англия заключила «Дорз» в свои теплые объятия, подобно тому, как Америка приняла «Битлз».
Теплая и интимная обстановка «Раундхауза» наилучшим образом соответствовала представлениям Джима о рок-театре, и десять тысяч счастливчиков, попавших на концерты, разнесли слухи о замечательном шоу. Спустя неделю «Дорз» стали в городе легендой.
Янки победили Британию. После чего отправились в Копенгаген, Франкфурт и Амстердам.
Во время всего европейского турне Памела оставалась в Лондоне, в снятой ею квартире в роскошном районе Белгрейвия. До того, как Джим уехал в иные страны, они с Памелой исследовали город вместе с американским поэтом Майклом Макклюэ - одним из тех битников, которым в юности поклонялся Джим. В первый же вечер знакомства они тщетно пытались нанять такси, которое увезло бы их в Озерный край - места, где творили английские поэты Вордсворт и Кольридж.
Наутро Майкл проснулся в тяжелом похмелье. На столе валялись листочки со стихами Джима. Он начал их читать - он уже слышал о поэтических упражнениях Джима, но видел их впервые. Он был потрясен.
За завтраком он объявил Джиму, что стихи надо печатать. Но Джим не хотел, чтобы кто-то опубликовал их только потому, что он рок-звезда. Тогда Макклюэ предложил издать их за счет автора: «В этом предложении не было ничего странного. Да, для некоторых публикация книжки за свой счет была способом удовлетворить собственное тщеславие, но у Джима были настоящие стихи.В конце концов за свой счет издавали первые сборники Шелли, Гарсиа Лорка, да и я сам».
Несколько дней они проговорили о поэзии. Джим хотел посвятить свои стихи Памеле: «Она была моим редактором - она вычеркивала все «к такой-то матери» и «дерьмо».
«Жена Марка Твена тоже этим занималась»,- заметил Макклюэ.
Джим и не помнил, как он очутился на сцене,- было начало одиннадцатого, он только что заглотил очередную банку пива. Душная флоридская ночь тоже не способствовала ясности мысли, да и температура в зале поднялась до предела - «Дорз» опоздали на час. Это было их первое выступление в Майами: по результатам студенческого опроса они были признаны лучшей группой. Рэй и Робби с опаской поглядывали на Джима, Джон Денсмор был так зол, что сжимал барабанные палочки изо всех сил, даже костяшки побелели.
Джим наклонился к прятавшемуся за сценой помощнику роуд-менеджера и попросил принести еще пива.
- Может, хватит? - спросил помощник.- Это же наш первый здесь концерт.
Тогда Джим повернулся к залу и спросил, нет ли у кого-нибудь выпить. Из публики ему протянули бутылку дешевого вина. Джим, стоя на краю сцены, разговорился с пареньком, давшим ему бутылку, а в это время группа уже начала вступление к «Прорвемся». Джим не реагировал. Они умолкли, затем снова начали играть. Джим подошел к микрофону.
- Я не говорю о революции! - завопил он.
Публика восприняла его слова как начало песни.
- Я не говорю о революции. Я говорю о том, чтобы славно проводить время. Особенно этим летом. Мы будем лежать на песочке, касаясь океана пальцами ног, и мы будем славно проводить время. Да! Славно проводить время! - с разной интонацией он проорал эту фразу раз пять. Потом выругался.
Группа тут же перешла к песне из первого альбома, но Джим пропел всего четыре строки и вновь заговорил. На этот раз тон его был просительным - казалось, он обращается к Памеле, а не к аудитории:
- Эй, -слушай! - говорил он.- Я одинок. Мне нужна любовь, мне нужна ты. Я хочу славно проводить время. С тобой. Мне нужна любовь, любовь! Ты собираешься меня любить, ты, дрянь?
Публика замерла от удивления.
- Мне ты нужна, ну, люби меня, люби, ты нужна мне, нужна! А если ты не будешь со мной, я найду себе кого-нибудь другого!
Музыканты прекратили играть, слушая мольбы Джима. Потом они все-таки начали «Пять к одному», Джим снова пропел половину первого куплета и обратился к публике с речью:
- Вы -куча идиотов, мать вашу! Стадо ослов! Вы идете за каждым, кто вас позовет, вы позволяете руководить вами, тыкать вас носом в дерьмо! Может, вам нравится, когда вас тычут в дерьмо? Вы - толпа рабов! - орал Джим.-Я не учу вас делать революцию ! Я не призываю вас выходить на улицы! Я не призываю вас устраивать демонстрации! Все, что вам надо,- это обнять соседа и полюбить его. Ну-ка обнимите того, кто рядом, любите его. Занимайтесь любовью, занимайтесь любовью, занимайтесь любовью!
И, чтобы продемонстрировать, как следует заниматься любовью, Джим стащил рубашку и швырнул в публику.
Рэй заиграл «Прикоснись ко мне» в надежде, что Джим отвлечется от своего замысла, но не тут-то было: Джим уже расстегнул ремень и взялся за молнию.
- Вине! Вине! - заорал Рэй помощнику роуд-менеджера. - Останови его!
Последующие поступки Джима были столь же «восхитительны»: он прерывал каждую песню очередным спичем, в речах своих всячески оскорблял жителей Флориды и восхвалял кали-форнийцев, обматерил какую-то юную поклонницу, сорвал с головы стоявшего у сцены полицейского фуражку и швырнул ее в толпу и в заключение предложил толпе влезть на сцену, чтобы «повеселиться вместе».
Результатом был сорванный концерт, разбитая аппаратура, несколько получивших травмы слушателей и - ордер на арест Джима Моррисона, подписанный начальником полиции Майами. Но в это время Джим уже грелся под солнышком Ямайки вместе с Памелой.
Уже через три недели стало ясно, что события в Майами серьезно навредили репутации «Дорз». Ассоциация менеджеров концертных залов распространила служебное письмо, и теперь «Дорз» почти никуда не приглашали.
Сначала отменили их концерт в Джексонвилле, затем в Далласе и Питтсбурге. Провиденс, Сиракуза, Филадельфия, Цинциннати, Кливленд, Детройт... Даже Кентский университет отказался от их выступления. Более того: «Дорз» начали вычеркивать из списков на местных радиостанциях.
Пресса тоже не молчала: впервые за всю историю группы журналисты отвернулись от «Дорз».
В конце марта 1969 года ФБР вынесло вердикт об аресте Джима за незаконный перелет в другой штат - это был странный вердикт, ибо ордер на его арест в Майами был подписан через три дня после того, как Джим покинул город. Джим в сопровождении адвоката явился в калифорнийское отделение ФБР и был отпущен под залог в 5 тысяч долларов.
Теперь «Дорз» надо было искать работу. Новый альбом обошелся в 86 тысяч долларов, устроители концертов требовали денег за несостоявшиеся по вине блюстителей нравственности представления, юристы обходились дорого, даже продажа пластинок упала, потому что радиостанции больше не играли их песни.
Наконец менеджер Билл Сиддонс принес хорошие вести: уже обговорены условия концертов в Чикаго и Миннеаполисе, в Юджине, штат Орегон, 17-го июня - выступление на поп-фестивале в Сиэттле.
- Да? - Джим стоял у холодильника, держа в руке очередную банку пива,- А мне казалось, мы договорились: больше никаких выступлений под открытым небом.
Остальные молча взирали на него.
- Но это твердо обещанные концерты,- возразил Билл.- Нам нужна работа. Со времен Майами прошло три месяца, и за это
время мы ни разу не выступали.
- И как же удалось получить эти четыре концерта? Ты что, побожился, что я не стану снимать штаны на публике?
- Джим, мы получим за каждый концерт по пять тысяч долларов, но только если не будет признаков «непристойного поведения на сцене».
- Интересно...- пробурчал Джим и шлепнулся на диван.- А я-то полагал, что мы играем рок-н-ролл...
Однако Джим все же поостерегся даже от обычных своих выходок: в Миннеаполисе, например, владелец зала на всякий случай запустил за кулисы полицейских: паранойя вокруг «Дорз», толчком к которой послужило выступление в Майами, продолжалась.
Публика же была разочарована столь мирным поведением группы: похоже, люди ждали, что «Дорз» как-нибудь вылезут на сцену голыми.
Новый, пятый по счету альбом «Дорз» на «Электре», был выпущен в начале февраля 1970 года и уже в марте стал «золотым». И хотя ни одна песня с альбома «Моррисон отель» не стала хитом, все вместе они производили необыкновенно сильное впечатление. Голос Джима стал глубже, сильнее, остальные тоже явно выросли как музыканты. Критики снова возлюбили «Дорз» и наперебой восхваляли «первую американскую группу, выпустившую подряд пять «золотых» альбомов».
Но «хвост» событий в Майами усилиями Джима все тянулся и тянулся. Во время одного из перелетов он с приятелями-прихлебателями, которых так ненавидела Памела, вел себя столь вызывающе, что по окончании полета вся компания была арестована. Залог на этот раз составил 10 тысяч долларов, Джиму грозили три года тюрьмы за историю в Майами, теперь же к этому прибавилась угроза в дополнительные десять лет: таким максимальным сроком каралось опасное для жизни других пассажиров хулиганское поведение в воздухе. В его календаре появились новые записи: даты предстоящих встреч с адвокатами.
Помимо всего прочего, Джим близко сошелся с Патрицией Кеннели, нью-йоркской критикессой, написавшей хвалебный отзыв о его сборнике стихов. Патриция была практикующей ведьмой, правда, занимавшейся белой магией. Это очень привлекало Джима, и они решили «обвенчаться» по древнему языческому обычаю.
В ночь на Иванов день, 24 июня 1970 года, в квартире Патриции, больше напоминавшей декорации к фильму ужасов, горело множество свечей. Свадебная церемония началась. Последователи викки, ведьмовского культа,- не сатанисты: они поклоняются древним силам природы, представленным в их религии Тройной Богиней, или Великой Матерью, и Рогатым Богом. Вик-канская свадьба, пояснила Патриция, означает слияние душ в космическом плане и предопределяет будущие воплощения супругов, так что смерти для них как бы не существует. Говорят, Генрих VIII и Анна Болейн также были обвенчаны по этому ритуалу.
Венчали их приятели Патриции, ведьма и колдун. Были вознесены соответствующие молитвы, произнесены заклинания, на руках Джима и Патриции сделали маленькие надрезы и кровь их смешали в кубке с вином, они оба отпили из этого кубка, как положено, переступили через метлу и произнесли клятвы.
Было составлено два документа - один на английском, другой на языке древних рун, все присутствующие подписались, поставили свои подписи кровью и Патриция с Джимом. Они были объявлены мужем и женой, после чего Джим потерял сознание.
6 декабря 1970 года Джим позвонил звукоинженеру студии «Электра» и сказал, что послезавтра его день рождения и что он хочет записать свои стихи. 8 декабря в компании друзей он пришел на студию. Он читал четыре часа, перелистывая, откладывая исписанные его рукой страницы - их была огромная пачка. Вдохновленный этим своим опытом, он дал согласие на серию концертов. Концерт в Далласе 11 декабря был триумфальным: и Джим, и «Дорз» доказали всем тем, кто предсказывал им скорый конец, что они все еще сила, с которой надо считаться. Они отыграли два концерта, после которых их без конца вызывали «на бис», Джим был в прекрасном настроении, за сценой музыканты поздравляли друг друга.
Концерт в Новом Орлеане был трагедией. Если Даллас означал для «Дорз» триумф, Майами - нелепую и уродливую комедию, то Новый Орлеан означал конец. Рэй Манзарек вспоминает: «В этот вечер Джим сломался. Это видели все. В середине концерта, казалось, он потерял все силы, будто из него выпустили воздух». Чтобы доказать себе, что он не окончательно ослабел, Джим схватил стойку микрофона и начал лупить ею по сцене. Послышался треск дерева, полетели щепки. Он швырнул стойку в публику, оцепеневшую от шока, повернулся, сделал несколько шагов и, обессиленный, опустился на платформу ударной установки. Так он и сидел, совершенно неподвижный.
Больше «Дорз» как квартет на публике никогда не появлялись.
Джим вернулся в Лос-Анджелес, Патриция тоже прилетела туда - она была во Франции. Ей льстила мысль о том, что в ее отсутствие Джим чуть ли не спятил, и говорила друзьям, что теперь он относится к ней как нельзя лучше. Однако она поселилась у себя на Нортон-авеню, а Джим оставался в гостинице «Шато» - он говорил, что ему нужно место для деловых встреч. Но Памела знала, что в конце концов он все равно к ней вернется.
За несколько дней до Рождества на столе Джима в офисе «Дорз» появилась записка: «Я в городе. Позвони мне. Патриция». И номер телефона Дианы Гардинер, бывшего пресс-агента Джима. Джим узнал этот номер сразу, потому что квартира Памелы находилась как раз над квартирой Дианы, а поскольку у Памелы не было своего телефона, он звонил ей по этому номеру. Значит, Патриция поселилась у Дианы.
Он позвонил, поговорил с Патрицией, пригласил ее в офис, она отказалась, тогда он сказал, что зайдет - и не пришел.
Четыре дня спустя в квартире Дианы раздался звонок. Патриция сняла трубку: кто-то спрашивал Памелу. Она решила сходить за ней. Патриция тщательно избегала столкновений. Вообще-то они были знакомы - встречались на какой-то вечеринке в Нью-Йорке, но с тех пор ни разу не видели друг друга. После того, как Памела ответила на телефонный звонок, они разговорились. Они выпили вина и проговорили часа три. Между ними не было никакой вражды, никаких дурных чувств. Памела призналась Патриции, что они с Джимом на самом деле не женаты - в этом она редко признавалась: звоня в офис «Дорз», она даже представлялась «миссис Моррисон». Патриция однако не рассказала о том, что они с Джимом обвенчаны по ведьмовскому обряду, зато призналась, что сделала аборт, потому что была беременна от него.
- Ой! - воскликнула Памела.- Было б куда замечательнее, раз ты так любишь Джима, если бы ты оставила его ребенка.
- Я люблю Джима, люблю себя и люблю ребенка настолько, чтобы не иметь его.
Вдруг они услышали, как наверху залаял пес Памелы - к ней пришел Джим. Обе побледнели, Памела вскочила:
- Он меня убьет, если узнает, что я тут с тобой говорила! - и убежала.
Через некоторое время спустился Джим. Он был очень мил и любезен с Патрицией, подливал ей вина, нежно что-то ворковал. Потом пришла Диана с друзьями. На шум явилась и Памела. Кончилось тем, что они втроем сидели на полу и играли в карты. Джим обыграл Памелу и Патрицию двадцать раз подряд. Потом обнял Памелу за плечи и сказал:
- Не волнуйся. Обычная семейная история. Все это и останется в семье.
Как- всегда, преданность и терпение Памелы победили - Джим вернулся к ней. Казалось, для него наступил период домашнего покоя. Всю эту зиму он работал над четырьмя проектами: музыкальным, поэтическим, театральным и кинематографическим. «Электра» должна была выпустить пластинку с записью его стихов, он обсуждал планы съемок в фильме, а в одной из театральных постановок он должен был играть военнопленного, захваченного вьетконговцами. Он также работал над новым альбомом «Дорз».
- Наконец,- сообщал всем Джим,- я делаю настоящий блюзовый альбом.
Джим много гулял по Лос-Анджелесу. На улицах уже привыкли к этому человеку с массивной, тяжелой фигурой, львиной гривой и огромной неухоженной бородой. По вечерам он возвращался в квартиру на Нортон-авеню, читал, Памела рисовала эскизы костюмов для модного магазина, так они и коротали время.
Порой они спускались вниз, к Диане Гардинер, и обсуждали планы поездки во Францию. Они решили отправиться в Париж и прожить там полгода «полными изгнанниками».
Джим, казалось, неизбежно должен был покинуть Лос-Анджелес и так же неизбежно отправиться в Париж. Шестой порядковый альбом «Дорз» был уже завершен, он больше ничего не был
должен ни «Электре», ни группе. Он не испытывал никакого сожаления, но чувствовал, что должен как-то изменить свою жизнь, двинуться в новом направлении. Калифорния затягивала его все глубже и глубже: у Джима не было врагов - он должен был бежать от друзей.
Париж казался такой естественной целью. Джим по-прежнему любил Рембо, Селина и Бодлера, Париж был традиционным убежищем для американских поэтов и влюбленных. «У него было какое-то совершенно нереальное представление об этом городе,- пишет журналистка Сэлли Стивенсон, которая встречалась с ним накануне отъезда,- он думал, что там он станет самим собою, избавится от людей, превращавших его жизнь в цирк, заставлявших его быть не тем, кем он на самом деле был».
Все его проекты могли подождать, к тому же в Париже он надеялся найти новый импульс к творчеству. Он даже обзвонил литературных агентов и спросил, заинтересуется ли кто его автобиографией, написанной в «импрессионистической манере». Агенты были заинтересованы. Короче, он сообщил Памеле, что ей пора заказывать билет: пусть она поедет пораньше и подыщет для них жилье.
- Эй, Джим, ты же не можешь появиться в таком виде в Париже, ты похож на старого горца, который никогда не спускался в долину,- Диана Гардинер показала на его кудлатую бороду.
Памела согласилась с соседкой.
- Нет,- Джим развалился в кресле.- Не хочу стричься. Я так себя лучше чувствую.
- Ну видишь, даже Памеле это не нравится. А если ты не доверяешь ее мнению, чьему же мнению ты можешь доверять?
Так что Джим уселся на кухонный стол, Памела вооружилась ножницами и подстригла ему шевелюру и бороду. Он действительно стал выглядеть намного лучше. 14 февраля Джим отвез Памелу в аэропорт.
Теперь, оставшись один, он вновь начал беззаботную холостяцкую жизнь; прощание с прежними подружками и дружками затянулось на три недели.
Как потом любила рассказывать Памела, их «парижское изгнание» выглядело чуть ли не идиллией. Джим почти что перестал пить, писал огромное количество стихов, работал над книгой о процессе в Майами (или над автобиографией - порою Памела давала иную версию), они посещали оперу, симфонические концерты и вообще вели себя как новобрачные.
Все это Памелины фантазии.
В Париже она сняла для них номер в отеле «Георг V» - Джим говорил, что он похож на шикарный бордель. А потом они поселились в квартире одной знакомой пары: он, американский телепродюсер, возвращался домой; она, манекенщица Элизабет ЗоЗо Ларивьер, тоже вскоре должна была уезжать. Но две недели она наблюдала за этой странной парой: «Памела все время говорила только о Джиме - Джим, Джим, Джим», но порою загуливалась с приятелями, и тогда звонила ЗоЗо и просила передать Джиму, что она-де уехала с друзьями за город и останется там ночевать,- ЗоЗо частенько приходилось прикрывать ее перед Джимом.
Джим же, казалось, не обращал на это внимания. По утрам он готовил завтрак для себя и ЗоЗо, потом садился работать в спальне, а когда после обеда там становилось темновато, переползал со своими записями, дневниками, письмами в столовую.
Порою он начинал утро с прогулки. Он обследовал Париж методично, квартал за кварталом, как делал это в свое время в Лос-Анджелесе. У него были любимые места - особенно часто он ходил в «Отель де Лузон», где когда-то Бодлер встречался с Готье. И, вопреки всему, что потом плела Памела, пил. Он с большим удовольствием предавался этому удовольствию в местах, воспетых Хемингуэем и Фицджеральдом - в маленьких бистро и уличных кафе.
Как-то Джим надирался в мрачном одиночестве в кафе «Астроке» на бульваре Сен-Жермен. В зал вошли несколько молодых людей с гитарами. Джим подождал немного, затем подсел к их столику. (
- Вы американцы?
- Конечно. А вы откуда? - парни его не узнавали.
- Из Калифорнии.
- Я тоже! - воскликнул один из них.- Вы где учились?
- Гм... В UCLA.
- Вот это да! И я! А когда? Джим задумался:
- В 64-м и 65-м.
- И я! А на каком факультете?
- В киношколе.
Молодой американец умолк. А потом, откашлявшись, спросил:
- Вы... вы никогда не пели? С группой? Джим кивнул.
- О, Господи, как же я... Как неловко получилось...
Джим заказал им выпивку, молодой человек представился: Пол Трейнер, отец его работает в американском посольстве, а эти ребята его друзья, у них группа, которая называется «Клиника».
Потом они играли на гитарах и Джим пел песни «Дорз». Он рассказал новым друзьям, что только что закончил новый альбом, который выходит в Америке через неделю. Они говорили о музыке и о славе. Джим сказал, что получил от славы почти все, что хотел, рассказывал о «Дорз», о том, что Робби Кригера всегда недооценивали.
К рассвету Фил и Джим остались одни. Джим курил сигарету за сигаретой, Фил, который тоже был певцом, вспоминает: «Мне казалось, Джим нарочно хочет сделать себе хуже: он курил жадно, глубоко затягиваясь, и кашлял, кашлял, кашлял...»
Потом Джим обнаружил самый модный в те времена парижский клуб «Цирк» - он чем-то напоминал «Виски Эй Гоу-Гоу»: та же музыка, пьяная публика и проч. Как-то раз, дело было в мае, Джим вел себя так гадко, что его вышвырнули на улицу. Французский студент Жиль Епримиан обнаружил Джима у входа, боксирующего с охранником. Джим вопил во всю глотку, потом, видно, устав от криков, принялся ловить такси. Ни один таксист не хотел его брать. Жиль узнал его, подозвал машину, усадил и повез к своим приятелям - Ивонне Фука, художественному редактору французского рок-журнала «Бест», и ее другу, журналисту Эрве. Позвонив в дверь, Жиль сказал:
- Смотрите, кого я вам привез.
Они сразу же признали Моррисона, затащили его в квартиру. Джим хотел есть, в холодильнике у них было пусто, и он пригласил их всех в шикарный ресторан. Накормил и напоил на славу - счет был на семьсот франков. Джим расплатился, и поскольку идти он уже не мог, Ивонна и Эрве увезли его к себе домой. В такси Джим пытался буянить, но, поднявшись к ним, сразу же уснул.
Джим встретился с Эрве и Ивонной еще раз. Теперь он был с Памелой, вел себя прекрасно, подарил им сборник своих стихов и весь вечер они говорили о музыке и литературе. Позже в тот же вечер Джим признался Ивонне:
- Я так от всего устал! Люди хотят видеть во мне звезду рок-н-ролла, а мне это не нужно. Мне все надоело. Как было б хорошо, если бы меня перестали узнавать... Ну кто он такой, этот Джим Моррисон?
После этого Джим и Памела уехали на Корсику. Все десять дней там шел дождь, под конец их поездки Джим позвонил в Калифорнию Джону Денсмору узнать, как расходится их альбом, получил удовлетворительный ответ и сказал, что задумал массу нового материала. С Корсики он вернулся поздоровевшим. Теперь он был чисто выбрит, похудел и с новой силой принялся за работу.
Начало июля было необыкновенно жарким, и на Джима вновь нахлынула депрессия. Он пытался совсем не пить, он пытался писать, но ни то, ни другое ему не удавалось. Памела часто видела его перед зеркалом: он молча изучал свое отражение. Вечером 4 июля он сказал Памеле, что сходит в кино, вернулся поздно и залез в ванну. Утром 5 июля Памела зашла в ванную и обнаружила, что он мертв.
В качестве официальной причины смерти указали «остановку сердца». Но почему-то многие не хотят в это верить. Многие считают, что он жив.
Основания для подобных сомнений посеял сам Джим - например, вначале, когда у группы еще не было ни одного хита, Джим, чтобы привлечь к «Дорз» внимание, предложил распро-
странить слухи о том, что он умер. Он также говаривал, что, когда «уедет навсегда в Африку», он потом позвонит как-нибудь друзьям и назовется «мистером Моджо Ризингом». Авторам этой книги он сам в разное время говорил, что хотел бы исчезнуть, а потом появиться где-нибудь совсем другим, «остепенившимся» человеком: преуспевающим бизнесменом в костюме и галстуке. Помощник Джека Холцмена вспоминает, что Джим спрашивал его: как он думает, в какой степени его, Джима, смерть повлияет на дела группы, что скажет пресса и поверят ли в его кончину.
В ранней юности он был особенно увлечен легендой о том, что любимый им Артюр Рембо написал все свои стихи к девятнадцати годам, а потом уехал в Северную Африку и превратился в торговца рабами.
Все или почти все друзья Джима считают, что сам он эту историю с исчезновением проделать не мог, что, если он и спрятался где-то, ему помогла преданная Памела. Так это или не так, но Памела унесла секрет с собой в могилу: она умерла через три года после Джима.
Прошло уже двадцать лет, но никто пока ничего не слыхал о мистере Моджо Ризинге.
Перевел с английского С.КАСТАЛЬСКИЙ
Опубликовано в журнале "Ровесник" в 1991 году.
Конец
Джерри ХОПКИНС и Дэнни САДЖЕРМЕН
Спрыгнуть с идущего на всех парах поезда не так-то просто, и Джиму не удалось выполнить свою угрозу. «Дорз» готовились к самому грандиозному за их предыдущую карьеру концерту в «Голливудской чаше», за ним следовал концерт в Нью-Йорке, потом давно запланированные европейские гастроли, в июле намечался выпуск очередного альбома и нового сингла - «Электра» уже получила полмиллиона предварительных заказов на альбом.
Песня «Хелло, я люблю тебя» стала первым большим хитом «Дорз» в Европе и подготовила почву для трехнедельного турне. В Лондонском аэропорту их встречали сотни поклонников и телерепортеры: Европа созрела для «Дорз», и «Дорз» это знали. В Лондоне они выступали в относительно небольшом, на две с половиной тысячи мест, зале «Раундхауз». Билеты на все четыре концерта были раскуплены заранее, возле зала толпились неудачники, диск-жокей Джон Пил написал в «Мелоди мейкер»: «Англия заключила «Дорз» в свои теплые объятия, подобно тому, как Америка приняла «Битлз».
Теплая и интимная обстановка «Раундхауза» наилучшим образом соответствовала представлениям Джима о рок-театре, и десять тысяч счастливчиков, попавших на концерты, разнесли слухи о замечательном шоу. Спустя неделю «Дорз» стали в городе легендой.
Янки победили Британию. После чего отправились в Копенгаген, Франкфурт и Амстердам.
Во время всего европейского турне Памела оставалась в Лондоне, в снятой ею квартире в роскошном районе Белгрейвия. До того, как Джим уехал в иные страны, они с Памелой исследовали город вместе с американским поэтом Майклом Макклюэ - одним из тех битников, которым в юности поклонялся Джим. В первый же вечер знакомства они тщетно пытались нанять такси, которое увезло бы их в Озерный край - места, где творили английские поэты Вордсворт и Кольридж.
Наутро Майкл проснулся в тяжелом похмелье. На столе валялись листочки со стихами Джима. Он начал их читать - он уже слышал о поэтических упражнениях Джима, но видел их впервые. Он был потрясен.
За завтраком он объявил Джиму, что стихи надо печатать. Но Джим не хотел, чтобы кто-то опубликовал их только потому, что он рок-звезда. Тогда Макклюэ предложил издать их за счет автора: «В этом предложении не было ничего странного. Да, для некоторых публикация книжки за свой счет была способом удовлетворить собственное тщеславие, но у Джима были настоящие стихи.В конце концов за свой счет издавали первые сборники Шелли, Гарсиа Лорка, да и я сам».
Несколько дней они проговорили о поэзии. Джим хотел посвятить свои стихи Памеле: «Она была моим редактором - она вычеркивала все «к такой-то матери» и «дерьмо».
«Жена Марка Твена тоже этим занималась»,- заметил Макклюэ.
Джим и не помнил, как он очутился на сцене,- было начало одиннадцатого, он только что заглотил очередную банку пива. Душная флоридская ночь тоже не способствовала ясности мысли, да и температура в зале поднялась до предела - «Дорз» опоздали на час. Это было их первое выступление в Майами: по результатам студенческого опроса они были признаны лучшей группой. Рэй и Робби с опаской поглядывали на Джима, Джон Денсмор был так зол, что сжимал барабанные палочки изо всех сил, даже костяшки побелели.
Джим наклонился к прятавшемуся за сценой помощнику роуд-менеджера и попросил принести еще пива.
- Может, хватит? - спросил помощник.- Это же наш первый здесь концерт.
Тогда Джим повернулся к залу и спросил, нет ли у кого-нибудь выпить. Из публики ему протянули бутылку дешевого вина. Джим, стоя на краю сцены, разговорился с пареньком, давшим ему бутылку, а в это время группа уже начала вступление к «Прорвемся». Джим не реагировал. Они умолкли, затем снова начали играть. Джим подошел к микрофону.
- Я не говорю о революции! - завопил он.
Публика восприняла его слова как начало песни.
- Я не говорю о революции. Я говорю о том, чтобы славно проводить время. Особенно этим летом. Мы будем лежать на песочке, касаясь океана пальцами ног, и мы будем славно проводить время. Да! Славно проводить время! - с разной интонацией он проорал эту фразу раз пять. Потом выругался.
Группа тут же перешла к песне из первого альбома, но Джим пропел всего четыре строки и вновь заговорил. На этот раз тон его был просительным - казалось, он обращается к Памеле, а не к аудитории:
- Эй, -слушай! - говорил он.- Я одинок. Мне нужна любовь, мне нужна ты. Я хочу славно проводить время. С тобой. Мне нужна любовь, любовь! Ты собираешься меня любить, ты, дрянь?
Публика замерла от удивления.
- Мне ты нужна, ну, люби меня, люби, ты нужна мне, нужна! А если ты не будешь со мной, я найду себе кого-нибудь другого!
Музыканты прекратили играть, слушая мольбы Джима. Потом они все-таки начали «Пять к одному», Джим снова пропел половину первого куплета и обратился к публике с речью:
- Вы -куча идиотов, мать вашу! Стадо ослов! Вы идете за каждым, кто вас позовет, вы позволяете руководить вами, тыкать вас носом в дерьмо! Может, вам нравится, когда вас тычут в дерьмо? Вы - толпа рабов! - орал Джим.-Я не учу вас делать революцию ! Я не призываю вас выходить на улицы! Я не призываю вас устраивать демонстрации! Все, что вам надо,- это обнять соседа и полюбить его. Ну-ка обнимите того, кто рядом, любите его. Занимайтесь любовью, занимайтесь любовью, занимайтесь любовью!
И, чтобы продемонстрировать, как следует заниматься любовью, Джим стащил рубашку и швырнул в публику.
Рэй заиграл «Прикоснись ко мне» в надежде, что Джим отвлечется от своего замысла, но не тут-то было: Джим уже расстегнул ремень и взялся за молнию.
- Вине! Вине! - заорал Рэй помощнику роуд-менеджера. - Останови его!
Последующие поступки Джима были столь же «восхитительны»: он прерывал каждую песню очередным спичем, в речах своих всячески оскорблял жителей Флориды и восхвалял кали-форнийцев, обматерил какую-то юную поклонницу, сорвал с головы стоявшего у сцены полицейского фуражку и швырнул ее в толпу и в заключение предложил толпе влезть на сцену, чтобы «повеселиться вместе».
Результатом был сорванный концерт, разбитая аппаратура, несколько получивших травмы слушателей и - ордер на арест Джима Моррисона, подписанный начальником полиции Майами. Но в это время Джим уже грелся под солнышком Ямайки вместе с Памелой.
Уже через три недели стало ясно, что события в Майами серьезно навредили репутации «Дорз». Ассоциация менеджеров концертных залов распространила служебное письмо, и теперь «Дорз» почти никуда не приглашали.
Сначала отменили их концерт в Джексонвилле, затем в Далласе и Питтсбурге. Провиденс, Сиракуза, Филадельфия, Цинциннати, Кливленд, Детройт... Даже Кентский университет отказался от их выступления. Более того: «Дорз» начали вычеркивать из списков на местных радиостанциях.
Пресса тоже не молчала: впервые за всю историю группы журналисты отвернулись от «Дорз».
В конце марта 1969 года ФБР вынесло вердикт об аресте Джима за незаконный перелет в другой штат - это был странный вердикт, ибо ордер на его арест в Майами был подписан через три дня после того, как Джим покинул город. Джим в сопровождении адвоката явился в калифорнийское отделение ФБР и был отпущен под залог в 5 тысяч долларов.
Теперь «Дорз» надо было искать работу. Новый альбом обошелся в 86 тысяч долларов, устроители концертов требовали денег за несостоявшиеся по вине блюстителей нравственности представления, юристы обходились дорого, даже продажа пластинок упала, потому что радиостанции больше не играли их песни.
Наконец менеджер Билл Сиддонс принес хорошие вести: уже обговорены условия концертов в Чикаго и Миннеаполисе, в Юджине, штат Орегон, 17-го июня - выступление на поп-фестивале в Сиэттле.
- Да? - Джим стоял у холодильника, держа в руке очередную банку пива,- А мне казалось, мы договорились: больше никаких выступлений под открытым небом.
Остальные молча взирали на него.
- Но это твердо обещанные концерты,- возразил Билл.- Нам нужна работа. Со времен Майами прошло три месяца, и за это
время мы ни разу не выступали.
- И как же удалось получить эти четыре концерта? Ты что, побожился, что я не стану снимать штаны на публике?
- Джим, мы получим за каждый концерт по пять тысяч долларов, но только если не будет признаков «непристойного поведения на сцене».
- Интересно...- пробурчал Джим и шлепнулся на диван.- А я-то полагал, что мы играем рок-н-ролл...
Однако Джим все же поостерегся даже от обычных своих выходок: в Миннеаполисе, например, владелец зала на всякий случай запустил за кулисы полицейских: паранойя вокруг «Дорз», толчком к которой послужило выступление в Майами, продолжалась.
Публика же была разочарована столь мирным поведением группы: похоже, люди ждали, что «Дорз» как-нибудь вылезут на сцену голыми.
Новый, пятый по счету альбом «Дорз» на «Электре», был выпущен в начале февраля 1970 года и уже в марте стал «золотым». И хотя ни одна песня с альбома «Моррисон отель» не стала хитом, все вместе они производили необыкновенно сильное впечатление. Голос Джима стал глубже, сильнее, остальные тоже явно выросли как музыканты. Критики снова возлюбили «Дорз» и наперебой восхваляли «первую американскую группу, выпустившую подряд пять «золотых» альбомов».
Но «хвост» событий в Майами усилиями Джима все тянулся и тянулся. Во время одного из перелетов он с приятелями-прихлебателями, которых так ненавидела Памела, вел себя столь вызывающе, что по окончании полета вся компания была арестована. Залог на этот раз составил 10 тысяч долларов, Джиму грозили три года тюрьмы за историю в Майами, теперь же к этому прибавилась угроза в дополнительные десять лет: таким максимальным сроком каралось опасное для жизни других пассажиров хулиганское поведение в воздухе. В его календаре появились новые записи: даты предстоящих встреч с адвокатами.
Помимо всего прочего, Джим близко сошелся с Патрицией Кеннели, нью-йоркской критикессой, написавшей хвалебный отзыв о его сборнике стихов. Патриция была практикующей ведьмой, правда, занимавшейся белой магией. Это очень привлекало Джима, и они решили «обвенчаться» по древнему языческому обычаю.
В ночь на Иванов день, 24 июня 1970 года, в квартире Патриции, больше напоминавшей декорации к фильму ужасов, горело множество свечей. Свадебная церемония началась. Последователи викки, ведьмовского культа,- не сатанисты: они поклоняются древним силам природы, представленным в их религии Тройной Богиней, или Великой Матерью, и Рогатым Богом. Вик-канская свадьба, пояснила Патриция, означает слияние душ в космическом плане и предопределяет будущие воплощения супругов, так что смерти для них как бы не существует. Говорят, Генрих VIII и Анна Болейн также были обвенчаны по этому ритуалу.
Венчали их приятели Патриции, ведьма и колдун. Были вознесены соответствующие молитвы, произнесены заклинания, на руках Джима и Патриции сделали маленькие надрезы и кровь их смешали в кубке с вином, они оба отпили из этого кубка, как положено, переступили через метлу и произнесли клятвы.
Было составлено два документа - один на английском, другой на языке древних рун, все присутствующие подписались, поставили свои подписи кровью и Патриция с Джимом. Они были объявлены мужем и женой, после чего Джим потерял сознание.
6 декабря 1970 года Джим позвонил звукоинженеру студии «Электра» и сказал, что послезавтра его день рождения и что он хочет записать свои стихи. 8 декабря в компании друзей он пришел на студию. Он читал четыре часа, перелистывая, откладывая исписанные его рукой страницы - их была огромная пачка. Вдохновленный этим своим опытом, он дал согласие на серию концертов. Концерт в Далласе 11 декабря был триумфальным: и Джим, и «Дорз» доказали всем тем, кто предсказывал им скорый конец, что они все еще сила, с которой надо считаться. Они отыграли два концерта, после которых их без конца вызывали «на бис», Джим был в прекрасном настроении, за сценой музыканты поздравляли друг друга.
Концерт в Новом Орлеане был трагедией. Если Даллас означал для «Дорз» триумф, Майами - нелепую и уродливую комедию, то Новый Орлеан означал конец. Рэй Манзарек вспоминает: «В этот вечер Джим сломался. Это видели все. В середине концерта, казалось, он потерял все силы, будто из него выпустили воздух». Чтобы доказать себе, что он не окончательно ослабел, Джим схватил стойку микрофона и начал лупить ею по сцене. Послышался треск дерева, полетели щепки. Он швырнул стойку в публику, оцепеневшую от шока, повернулся, сделал несколько шагов и, обессиленный, опустился на платформу ударной установки. Так он и сидел, совершенно неподвижный.
Больше «Дорз» как квартет на публике никогда не появлялись.
Джим вернулся в Лос-Анджелес, Патриция тоже прилетела туда - она была во Франции. Ей льстила мысль о том, что в ее отсутствие Джим чуть ли не спятил, и говорила друзьям, что теперь он относится к ней как нельзя лучше. Однако она поселилась у себя на Нортон-авеню, а Джим оставался в гостинице «Шато» - он говорил, что ему нужно место для деловых встреч. Но Памела знала, что в конце концов он все равно к ней вернется.
За несколько дней до Рождества на столе Джима в офисе «Дорз» появилась записка: «Я в городе. Позвони мне. Патриция». И номер телефона Дианы Гардинер, бывшего пресс-агента Джима. Джим узнал этот номер сразу, потому что квартира Памелы находилась как раз над квартирой Дианы, а поскольку у Памелы не было своего телефона, он звонил ей по этому номеру. Значит, Патриция поселилась у Дианы.
Он позвонил, поговорил с Патрицией, пригласил ее в офис, она отказалась, тогда он сказал, что зайдет - и не пришел.
Четыре дня спустя в квартире Дианы раздался звонок. Патриция сняла трубку: кто-то спрашивал Памелу. Она решила сходить за ней. Патриция тщательно избегала столкновений. Вообще-то они были знакомы - встречались на какой-то вечеринке в Нью-Йорке, но с тех пор ни разу не видели друг друга. После того, как Памела ответила на телефонный звонок, они разговорились. Они выпили вина и проговорили часа три. Между ними не было никакой вражды, никаких дурных чувств. Памела призналась Патриции, что они с Джимом на самом деле не женаты - в этом она редко признавалась: звоня в офис «Дорз», она даже представлялась «миссис Моррисон». Патриция однако не рассказала о том, что они с Джимом обвенчаны по ведьмовскому обряду, зато призналась, что сделала аборт, потому что была беременна от него.
- Ой! - воскликнула Памела.- Было б куда замечательнее, раз ты так любишь Джима, если бы ты оставила его ребенка.
- Я люблю Джима, люблю себя и люблю ребенка настолько, чтобы не иметь его.
Вдруг они услышали, как наверху залаял пес Памелы - к ней пришел Джим. Обе побледнели, Памела вскочила:
- Он меня убьет, если узнает, что я тут с тобой говорила! - и убежала.
Через некоторое время спустился Джим. Он был очень мил и любезен с Патрицией, подливал ей вина, нежно что-то ворковал. Потом пришла Диана с друзьями. На шум явилась и Памела. Кончилось тем, что они втроем сидели на полу и играли в карты. Джим обыграл Памелу и Патрицию двадцать раз подряд. Потом обнял Памелу за плечи и сказал:
- Не волнуйся. Обычная семейная история. Все это и останется в семье.
Как- всегда, преданность и терпение Памелы победили - Джим вернулся к ней. Казалось, для него наступил период домашнего покоя. Всю эту зиму он работал над четырьмя проектами: музыкальным, поэтическим, театральным и кинематографическим. «Электра» должна была выпустить пластинку с записью его стихов, он обсуждал планы съемок в фильме, а в одной из театральных постановок он должен был играть военнопленного, захваченного вьетконговцами. Он также работал над новым альбомом «Дорз».
- Наконец,- сообщал всем Джим,- я делаю настоящий блюзовый альбом.
Джим много гулял по Лос-Анджелесу. На улицах уже привыкли к этому человеку с массивной, тяжелой фигурой, львиной гривой и огромной неухоженной бородой. По вечерам он возвращался в квартиру на Нортон-авеню, читал, Памела рисовала эскизы костюмов для модного магазина, так они и коротали время.
Порой они спускались вниз, к Диане Гардинер, и обсуждали планы поездки во Францию. Они решили отправиться в Париж и прожить там полгода «полными изгнанниками».
Джим, казалось, неизбежно должен был покинуть Лос-Анджелес и так же неизбежно отправиться в Париж. Шестой порядковый альбом «Дорз» был уже завершен, он больше ничего не был
должен ни «Электре», ни группе. Он не испытывал никакого сожаления, но чувствовал, что должен как-то изменить свою жизнь, двинуться в новом направлении. Калифорния затягивала его все глубже и глубже: у Джима не было врагов - он должен был бежать от друзей.
Париж казался такой естественной целью. Джим по-прежнему любил Рембо, Селина и Бодлера, Париж был традиционным убежищем для американских поэтов и влюбленных. «У него было какое-то совершенно нереальное представление об этом городе,- пишет журналистка Сэлли Стивенсон, которая встречалась с ним накануне отъезда,- он думал, что там он станет самим собою, избавится от людей, превращавших его жизнь в цирк, заставлявших его быть не тем, кем он на самом деле был».
Все его проекты могли подождать, к тому же в Париже он надеялся найти новый импульс к творчеству. Он даже обзвонил литературных агентов и спросил, заинтересуется ли кто его автобиографией, написанной в «импрессионистической манере». Агенты были заинтересованы. Короче, он сообщил Памеле, что ей пора заказывать билет: пусть она поедет пораньше и подыщет для них жилье.
- Эй, Джим, ты же не можешь появиться в таком виде в Париже, ты похож на старого горца, который никогда не спускался в долину,- Диана Гардинер показала на его кудлатую бороду.
Памела согласилась с соседкой.
- Нет,- Джим развалился в кресле.- Не хочу стричься. Я так себя лучше чувствую.
- Ну видишь, даже Памеле это не нравится. А если ты не доверяешь ее мнению, чьему же мнению ты можешь доверять?
Так что Джим уселся на кухонный стол, Памела вооружилась ножницами и подстригла ему шевелюру и бороду. Он действительно стал выглядеть намного лучше. 14 февраля Джим отвез Памелу в аэропорт.
Теперь, оставшись один, он вновь начал беззаботную холостяцкую жизнь; прощание с прежними подружками и дружками затянулось на три недели.
Как потом любила рассказывать Памела, их «парижское изгнание» выглядело чуть ли не идиллией. Джим почти что перестал пить, писал огромное количество стихов, работал над книгой о процессе в Майами (или над автобиографией - порою Памела давала иную версию), они посещали оперу, симфонические концерты и вообще вели себя как новобрачные.
Все это Памелины фантазии.
В Париже она сняла для них номер в отеле «Георг V» - Джим говорил, что он похож на шикарный бордель. А потом они поселились в квартире одной знакомой пары: он, американский телепродюсер, возвращался домой; она, манекенщица Элизабет ЗоЗо Ларивьер, тоже вскоре должна была уезжать. Но две недели она наблюдала за этой странной парой: «Памела все время говорила только о Джиме - Джим, Джим, Джим», но порою загуливалась с приятелями, и тогда звонила ЗоЗо и просила передать Джиму, что она-де уехала с друзьями за город и останется там ночевать,- ЗоЗо частенько приходилось прикрывать ее перед Джимом.
Джим же, казалось, не обращал на это внимания. По утрам он готовил завтрак для себя и ЗоЗо, потом садился работать в спальне, а когда после обеда там становилось темновато, переползал со своими записями, дневниками, письмами в столовую.
Порою он начинал утро с прогулки. Он обследовал Париж методично, квартал за кварталом, как делал это в свое время в Лос-Анджелесе. У него были любимые места - особенно часто он ходил в «Отель де Лузон», где когда-то Бодлер встречался с Готье. И, вопреки всему, что потом плела Памела, пил. Он с большим удовольствием предавался этому удовольствию в местах, воспетых Хемингуэем и Фицджеральдом - в маленьких бистро и уличных кафе.
Как-то Джим надирался в мрачном одиночестве в кафе «Астроке» на бульваре Сен-Жермен. В зал вошли несколько молодых людей с гитарами. Джим подождал немного, затем подсел к их столику. (
- Вы американцы?
- Конечно. А вы откуда? - парни его не узнавали.
- Из Калифорнии.
- Я тоже! - воскликнул один из них.- Вы где учились?
- Гм... В UCLA.
- Вот это да! И я! А когда? Джим задумался:
- В 64-м и 65-м.
- И я! А на каком факультете?
- В киношколе.
Молодой американец умолк. А потом, откашлявшись, спросил:
- Вы... вы никогда не пели? С группой? Джим кивнул.
- О, Господи, как же я... Как неловко получилось...
Джим заказал им выпивку, молодой человек представился: Пол Трейнер, отец его работает в американском посольстве, а эти ребята его друзья, у них группа, которая называется «Клиника».
Потом они играли на гитарах и Джим пел песни «Дорз». Он рассказал новым друзьям, что только что закончил новый альбом, который выходит в Америке через неделю. Они говорили о музыке и о славе. Джим сказал, что получил от славы почти все, что хотел, рассказывал о «Дорз», о том, что Робби Кригера всегда недооценивали.
К рассвету Фил и Джим остались одни. Джим курил сигарету за сигаретой, Фил, который тоже был певцом, вспоминает: «Мне казалось, Джим нарочно хочет сделать себе хуже: он курил жадно, глубоко затягиваясь, и кашлял, кашлял, кашлял...»
Потом Джим обнаружил самый модный в те времена парижский клуб «Цирк» - он чем-то напоминал «Виски Эй Гоу-Гоу»: та же музыка, пьяная публика и проч. Как-то раз, дело было в мае, Джим вел себя так гадко, что его вышвырнули на улицу. Французский студент Жиль Епримиан обнаружил Джима у входа, боксирующего с охранником. Джим вопил во всю глотку, потом, видно, устав от криков, принялся ловить такси. Ни один таксист не хотел его брать. Жиль узнал его, подозвал машину, усадил и повез к своим приятелям - Ивонне Фука, художественному редактору французского рок-журнала «Бест», и ее другу, журналисту Эрве. Позвонив в дверь, Жиль сказал:
- Смотрите, кого я вам привез.
Они сразу же признали Моррисона, затащили его в квартиру. Джим хотел есть, в холодильнике у них было пусто, и он пригласил их всех в шикарный ресторан. Накормил и напоил на славу - счет был на семьсот франков. Джим расплатился, и поскольку идти он уже не мог, Ивонна и Эрве увезли его к себе домой. В такси Джим пытался буянить, но, поднявшись к ним, сразу же уснул.
Джим встретился с Эрве и Ивонной еще раз. Теперь он был с Памелой, вел себя прекрасно, подарил им сборник своих стихов и весь вечер они говорили о музыке и литературе. Позже в тот же вечер Джим признался Ивонне:
- Я так от всего устал! Люди хотят видеть во мне звезду рок-н-ролла, а мне это не нужно. Мне все надоело. Как было б хорошо, если бы меня перестали узнавать... Ну кто он такой, этот Джим Моррисон?
После этого Джим и Памела уехали на Корсику. Все десять дней там шел дождь, под конец их поездки Джим позвонил в Калифорнию Джону Денсмору узнать, как расходится их альбом, получил удовлетворительный ответ и сказал, что задумал массу нового материала. С Корсики он вернулся поздоровевшим. Теперь он был чисто выбрит, похудел и с новой силой принялся за работу.
Начало июля было необыкновенно жарким, и на Джима вновь нахлынула депрессия. Он пытался совсем не пить, он пытался писать, но ни то, ни другое ему не удавалось. Памела часто видела его перед зеркалом: он молча изучал свое отражение. Вечером 4 июля он сказал Памеле, что сходит в кино, вернулся поздно и залез в ванну. Утром 5 июля Памела зашла в ванную и обнаружила, что он мертв.
В качестве официальной причины смерти указали «остановку сердца». Но почему-то многие не хотят в это верить. Многие считают, что он жив.
Основания для подобных сомнений посеял сам Джим - например, вначале, когда у группы еще не было ни одного хита, Джим, чтобы привлечь к «Дорз» внимание, предложил распро-
странить слухи о том, что он умер. Он также говаривал, что, когда «уедет навсегда в Африку», он потом позвонит как-нибудь друзьям и назовется «мистером Моджо Ризингом». Авторам этой книги он сам в разное время говорил, что хотел бы исчезнуть, а потом появиться где-нибудь совсем другим, «остепенившимся» человеком: преуспевающим бизнесменом в костюме и галстуке. Помощник Джека Холцмена вспоминает, что Джим спрашивал его: как он думает, в какой степени его, Джима, смерть повлияет на дела группы, что скажет пресса и поверят ли в его кончину.
В ранней юности он был особенно увлечен легендой о том, что любимый им Артюр Рембо написал все свои стихи к девятнадцати годам, а потом уехал в Северную Африку и превратился в торговца рабами.
Все или почти все друзья Джима считают, что сам он эту историю с исчезновением проделать не мог, что, если он и спрятался где-то, ему помогла преданная Памела. Так это или не так, но Памела унесла секрет с собой в могилу: она умерла через три года после Джима.
Прошло уже двадцать лет, но никто пока ничего не слыхал о мистере Моджо Ризинге.
Перевел с английского С.КАСТАЛЬСКИЙ
Опубликовано в журнале "Ровесник" в 1991 году.
Конец