Дмитрий Быков (живая речь) // "Живая литература", 15 октября 2010 года

[jewsejka]

ДМИТРИЙ БЫКОВ: РОССИЯ ― ОГРОМНАЯ ИНДИЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ МАЛЕНЬКОЙ АНГЛИИ!

Литературный многостаночник-стахановец Дмитрий Быков в сентябре побывал во Владивостоке в составе делегации "Новой газеты" вместе с её главным редактором Дмитрием Муратовым, писателем Захаром Прилепиным, музыкантом Юрием Шевчуком. На тихоокеанском побережье Быков активно встречался со студентами, школьниками и читателями, погружался в море, поедал крабов и молниеносно сочинял стихи, тут же перегоняя их посредством sms в Москву. Ниже ― некоторые устные размышления Дмитрия Быкова на самые разные темы в ходе его владивостокских встреч (в том числе, как будет понятно из контекста, на филфаке ДВГУ).

.
«Много денег вколочено» (о Владивостоке)

― Не буду оскорблять город поверхностным разговором, но видно, что люди хорошие, веселые, храбрые, ездят безбашенно. К тому же два проекта века ― два моста, совершенно ошеломляющий и, может быть, единственный угрожающий остаться от путинской эпохи проект модернизации острова Русский, строительство университета… Сегодня мне уже коллеги из университета рассказали с некоторым ужасом, что им придется всю рабочую неделю жить там, в кампусе, но в целом все это производит впечатление некой грандиозности. В России никогда не было важно ― зачем, а важно ― насколько и как. Видно, что это очень действительно много, очень серьезно. Много денег вколочено, мост гигантский, сам масштаб проекта внушает, конечно, уважение.

«Кому интересно про жизнь?» (о литературе)

― В Питере есть люди замечательные ― Ксения Букша, из более старшего поколения ― Валерий Попов, Александр Житинский. Есть поэты молодые чрезвычайно интересные ― Вера Полозкова, Аля Кудряшова, есть Михаил Щербаков. Гениальны, на мой взгляд, московский поэт Игорь Караулов, великолепный читинский поэт Виктория Измайлова ― это сравнительно близко к вам. Ренессанс переживает фантастика ― Михаил Успенский, Андрей Лазарчук. Много очень хорошего. Во всяком случае, читать есть что, было бы когда.

Что касается последних романов Сорокина и Пелевина, то я надеюсь, что скоро до Владивостока доедут их последние сочинения, уже гораздо более элегические ― грустный роман Пелевина «t» и откровенно трагическая повесть Сорокина «Метель». Они резко погрустнели. И вот эта интонация лирической грусти мне кажется гораздо плодотворней, чем гротеск, потому что смеяться мы все уже научились, а теперь надо искать, как душе в разрушенном мире индивидуально выстраивать себе какое-то будущее. Пытаться независимо от общей ситуации в одиночку искать какой-то свой путь. Этим, по-моему, литература сейчас и должна заниматься, она должна махнуть рукой на любые массы, группы, на время и заниматься спасением индивидуальной души. Как замечательно сказал БэГэ ― нельзя спасти народ, но можно помочь отдельному человеку.

Выражение насчет «инженеров человеческих душ» ― оно совершенно идиотское уже потому, что от инженера зависит оптимизация машины, чтобы машина чувствовала себя как можно лучше и работала бесперебойно. Что до писателя, то он заботится как раз о том, чтобы эту душу как можно сильнее уязвить, выбить ее из колеи.

Я ни к какому направлению, слава тебе, господи, не принадлежу. Пастернак, если вы помните, говорил: классифицировать писателей по направлениям - все равно что классифицировать воздушные шары по тем дыркам в потолке, которые не мешают им взлетать. К сожалению, в современной литературе есть одно серьезное бедствие - это люди, называющие себя новыми реалистами. Они хорошие в общем ребята, но, к сожалению, они думают, что вот этот шаг назад к такой новой серьезности от постмодернизма, от всяких игр… Но при этом это все-таки ― шаг назад. Все на уровне хорошего советского соцреализма, а иногда на уровне плохого соцреализма. Мне кажется, что это плохо. Я реалистов вообще не люблю, как и замечательный красноярский писатель Михаил Успенский, я думаю, что реализм - это такое уродливое литературное море, которое задержалось дольше обычного. На самом деле надо, конечно, выдумывать сказки. Сказки, фантастику. Вот это мне кажется опасностью ― некое возвращение к такой скучной плоской прозе дня и выдавание этого за новую серьезность. Типа мы не играем в игры, а честно пишем про то, как спивается русская деревня. Помилуй бог, кому интересно то, как спивается русская деревня? Это интересно, если про это напишет, например, фантаст Логинов, где это фантастика, где она спивается так, что это действительно фатальное полотно. Если она просто спивается - ну что в этом хорошего, извините. Кому интересно про жизнь, вообще?

Влияние писателя на литературный процесс - это, в общем-то, малая и не особо интересная величина. Хотел бы я знать, что такое литературный процесс… Наверное, в самом общем виде это создание художественных текстов и процесс их обсуждения. Читатель гораздо больше влияет на литературный процесс, чем писатель. Писатель влияет только на одно: он каждое утро встает, потом либо он, как я, идет на работу, чтобы не чувствовать себя полностью бесполезным, либо он пинками загоняет себя к компьютеру, два часа раскладывает пасьянс, потом заставляет себя написать первые три строчки, перечитывает их, ужасается, стирает, напивается, и так каждый день - это литературный процесс. Как вот из этого получается книга, абсолютная загадка даже для самого автора. Влияние на литературный процесс никому не нужно. Важно влиять на читательское восприятие. Чтобы кто-нибудь из читателей, прочитав какую-нибудь из наших книг, вместо того, чтобы, например, подраться ― занялся любовью, вместо того, чтобы напиваться ― вскопал огород, вместо того, чтобы эмигрировать ― поцеловал березку и т. д.

Как я отношусь к литературным сайтам? Ну как я отношусь к людям? Я людей в принципе люблю. Но то, что происходит у них внутри, в голове или в кишечнике, чаще всего ужасно. Это хорошо, что эти сайты есть, но их содержание чаще всего меня удручает и ужасает. Потому что стишки, которые там печатаются,- чудовищные; рецензии, которые появляются нас них,- еще чудовищнее. А форумные тексты, когда идет обсуждение рецензий… В любой подворотне в мое время около винного магазина нравы были мягче и в каком-то смысле гуманнее. Литература вообще такая странная вещь - она почему-то вызывает ужасные страсти. Вот подойди ко мне кто-нибудь и скажи: «Ты дурак» или «Ты толстый», это меня совершенно не заденет, но скажи: «Ты плохо пишешь»… По-моему, абсолютная загадка.

«Дарья Донцова ― гнилая колбаса из мопса» (о графомании)

― Врач, который не умеет резать, но берется, хирург-дилетант - это абсолютное зло или он дает выход народному самородному таланту?

Понимаете, кто такой графоман? Графоман - любой, кто много пишет. Графоман - любой, у кого есть мания писать. А вот плохо пишущий человек называется бездарью, не будем тратить на него хорошее слово «графоман». Я - графоман. Горький - графоман. Дюма. Лев Толстой с его 90 томами. Николай Задорнов - с романом «Амур-батюшка». Но надо же просто понимать четко, что графомания в смысле «бездарность» - плохо. Кто бездарен, мы понимаем: чем он громче орет о своем даровании, тем он более бездарен. В общем, конечно, на пути литературной халтуры должен стоять какой-то заслон. В интернете его чаще всего нет, и человек начинает думать, что он писатель, это опасно. Он не писатель. Помните, у Хармса в замечательной сценке, которая называется «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного»:

Писатель: Я - писатель.
Читатель: А по-моему, ты - говно!

…Понимаете, есть такая вещь, как книгоиздание. Я все-таки считаю, что на пути литературы к читателю должно стоять несколько барьеров, необязательно в лице цензора, но может быть в лице редактора. Или в лице издателя. Издавать все, что человек пишет, нельзя. Не потому, что это может быть идейно неправильно, а потому, что это качественно плохо. На пути колбасы к едоку стоит ОТК, и если колбаса является гнилой, ее разворачивают. Почему-то Дарья Донцова, которая является абсолютно гнилой колбасой, причем из мопса, свободно приходит к читателю. Хотя нормальный ОТК увидел бы - и мы бы не увидели.

«Колбаса не может быть смыслом жизни» (о России, Путине и политике)

― Эффективность не может быть богом, конечно. Более того, эффективность в России не является критерием ничего. Мы не выбрали этот путь, это они выбрали, я вообще против того, чтобы говорить про какое-то «мы». У нас ситуация огромной Индии, которая находится под руководством маленькой Англии. Эта маленькая Англия располагается в Кремле и на Рублевке, она, может быть, и хочет какой-то эффективности, каких-то вертикалей, суверенитета, но пора на это плюнуть, пора дать им иллюзию, что они управляют, а самим делать… свою жизнь делать. Индия сумела же мягко, осторожно, ненасильственно уйти из-под Англии! Некоторое время они устраивали свою Стратегию-31, воевали, были у них сипаи, пушками разрывали, но этот путь оказался неэффективен, поэтому взял Махатма Ганди и сказал: все, мы ненасильственно уходим. Вот нам надо сделать примерно что-то такое же, а они пусть себе городят что хотят. Садится маленький человек в какую-то смешную желтую машину, едет по этой огромной Индии, ему кажется, что он ею обладает, а по краям стоят мужики веселые, снимают это на мобильники и говорят: «Во, поехал, гы-гы!». Вот это правильное к ним отношение: «Гы-гы».

У нас есть прекрасная система откупа от государства, она называется «коррупция». Это очень мощная система, она непобедима, мы всегда можем найти лазейку. Вот сейчас в Москве ввели идиотское требование: не продавать водку после 22-х. Неужели вы думаете, что в Москве нельзя после 22-х купить водку? Везде, абсолютно, есть круглосуточные магазины, и она там продается. Или у вас во Владивостоке, не знаю, кто это придумал ― придумали не продавать солпадеин. А у меня голова заболела ― ну и продали мне солпадеин без рецепта. То ли узнали, то ли такой вид у меня был бедный. Так что нам плевать на них, по большому счету, что они могут сделать? Всех они пересажать не могут, нас очень много, а их гораздо меньше. Они сами не очень уверены в правильности своего существования, надо как-то сочувственно к ним относиться. Им трудно, они ничего не умеют, они по образованию ― один юрист, второй ― специалист по внешней разведке, им очень трудно в этом мире, мир пугает, у них нет никаких навыков. Не нужно думать, будто власть есть абсолютное зло. Это довольно смешные, абсолютно беспомощные люди, говорящие такую ерунду, такую пургу… Ну вспомните, когда Юра Шевчук, например, спрашивает: «А почему нельзя собираться на Триумфальной площади?» - «Ну а вдруг дачники едут с дачи или детки в больницы?». Что это такое? Это прямая деменция. Поэтому я не вижу никакой необходимости в том, чтобы с властью бороться. Зачем с ней бороться? Нужно аккуратно как-то уходить. Они машут где-то там руками - ага, спасибо, очень интересно, продолжайте, пожалуйста, а я пойду немного поработаю. Надо им дать иллюзию, что они распоряжаются чем-то, и жить своей жизнью, и все будет хорошо. Россия ― вообще щелястая такая империя, потом ― она очень большая все-таки. Это у нас в Москве считается 200 километров ― большое расстояние, а у вас и 800 ― небольшое. По масштабам такой страны ― ну какую диктатуру можно сделать? Даже у Сталина не получилось, а у этих ― вообще… При Сталине были щелки, человечность где-то гнездилась. Была очень прочная система горизонтальной взаимопомощи. Россия ― не вертикальная страна, а страна очень мощных горизонтальных связей.

Прибегну к довольно странной аналогии. Вот, скажем, детектив: я давеча как раз школьникам объяснял, почему «Преступление и наказание» ― великий детектив. Детектив ― единственный жанр в литературе, который является не основным продуктом, а побочным. Потому что чтобы сделать его увлекательным, нельзя просто ставить себе задачу: вот я напишу ― и будет увлекательно. Автор же знает, кто убил ― знает, что убил садовник, ему неинтересно. В «Преступлении и наказании» вообще сразу понятно, кто убил. Автору должно быть интересно что-то большее, чтобы было увлекательно: он должен искать бога, как Достоевский или как Честертон, он должен искать правду, как Агата Кристи, он должен искать душу, как Конан-Дойл. То есть для того, чтобы написать увлекательный детектив, надо искать не преступника, а какой-то смысл, больший чем преступник. Тогда будет интересно, потому что автору будет интересно. Так и здесь: чтобы построить великую страну ― построить великую страну с прагматическими сытыми ценностями ― нужно мечтать о ценностях великих и не прагматических. Колбаса не может быть самоцелью, самоцелью может быть полет на Марс, и тогда страна ― побочный эффект ― будет сытая, потому что всем будет работать хорошо и интересно. А когда люди работают ради колбасы ― им неинтересно, скучно, не может быть колбаса смыслом жизни, и в итоге мы получаем страну, в которой нет даже колбасы. Универсальный рецепт очень прост: чтобы прыгнуть на два метра, нужно разбегаться на три, вот и все.

Чтоб люди меньше воровали, больше делали, приносили некую пользу себе и окружающим, они должны чувствовать страну своей. Если не чувствуют ― это ужасно. У хорошего командира солдаты служат нормально, он называется «отец солдатам». Чтобы родина получала сыновние отношения, она должна вести себя как мать, а не как мачеха. Вот если мы почувствуем, что эта страна ― наша, что главная цель начальства ― хоть что-то сделать, а не обязательно любого загнобить, тогда все получится.

Россия страна вообще не идеологическая, она ценит не вектор, а масштаб. И вот по масштабу своему, по размаху событий, по значимости их ― 80-е и 90-е годы были значительно интереснее, чем то, что мы проживаем сейчас. Хотя гораздо дискомфортнее. Я скажу больше: 70-е годы были лучше и 80-х, и 90-х, потому что была замечательно интересная страна ― сложная, напряженная, на доске стояла сложная комбинация, которая потом была в одночасье сметена с доски. В результате мы сейчас страшно, радикально упростились. Свободна не та страна, в которой много политических свобод, а та страна, которая сложно устроена, сложно организована, в которой много разных политических движений, много разных мнений, много подспудных течений. Мы перешли в страшное упрощение, и это худшее, что произошло, Поэтому так, как в 80-е, жить можно. Так, как в 2000-е, мы тоже живем… Но я бы сказал ― так жить тошно!

«Если начнут жарить детей, я пойду на площадь» (об оппозиции)

― Я очень люблю НБП, это прекрасная воспитательная партия, партия, воспитывающая умную молодежь, нонконформистов. Когда-то они кричали: «Сталин, Берия, ГУЛАГ!» - и в этом был нонконформизм, сегодня они устраивают Стратегию-31 - и в этом есть нонконформизм. Это очень хорошая партия. К Стратегии я сам отношусь уважительно-отстраненно. Если человек хочет обязательно получить по голове и думать, что от этого станет свободнее, он может туда пойти. Я чувствую себя свободным без этого. Нет такой вещи, за которую я сейчас пошел бы на площадь. Вот если начнут жарить детей, да, пойду обязательно. То есть я стараюсь как-то ходить по разным путям. Вы знаете, Валерий Попов, замечательный писатель, сказал: «Зачем все время натыкаться на прутья решетки? Можно проходить между ними». Я тоже не считаю занимательным вот так вот ― бум лбом, еще и со злобой. Совершенно дурацкое занятие.

«В России две ценности ― интеллигенция и нефть» (об интеллигенции)

― Все эти разговоры, что интеллигенция не мозг нации, а говно, пошедшие с Ленина, что интеллигенция слаба, что интеллигенция во всем виновата, что она продалась… Ее потому во всем обвиняют, что только она, в общем, и есть. Пролетариата нет, крестьянство ― неизвестно где находится, а интеллигенция ― вот ее видно, она еще собирается. Как дура, подставляется, что-то говорит… Интеллигенция ― это лучшее, что есть в стране, это высшее состояние народа. Интеллигенция ― это не прослойка, как газ ― это не прослойка, а высшее состояние воды, когда она кипит. Интеллигенция ― высшее состояние народа, к которому народ должен стремиться, интеллигенция ― лучшее, что есть в России, это соль земли и, по большому счету, это единственное ценное, что есть в этой стране. Кроме нефти, разумеется. Интеллигенция ― это высший и лучший представители обывателя. Для меня «обыватель» ― слово совершенно не ругательное, это тот, кто здесь обывает, кто здесь пребывает… У нас в 70-е годы была лучшая интеллигенция в мире. Это был огромный процент, у него был свой фольклор ― авторская песня и рок, она думала, ее было много, она была очень влиятельна. Лучшая культура у нас была в 70-е: и Тарковский, и Стругацкие, и Шукшин ― это все тоже советская интеллигенция. Я помню, я среди нее рос, такого у нас сейчас нет и близко, вот сейчас надо этот отряд замечательный возрождать.

«Тычет в гаджет и счастлив» (о молодежи)

― Я читаю в школе литературу и русский, 9-й, 10-й, 11-й классы, и меня удивило, что у них нет никаких оснований для самоуважения, а они страстно в этих основаниях нуждаются. Они страну любят, но они себя с ней не соотносят, они ― уже отдельно, страна очень врет много. «Эта» страна или «наша»? Нет, об этом мы с ними не спорим. Какая разница, можно называть ее «эта наша страна», это будет универсальный термин. Нет, они очень славные ребята, но со страной они себя никак не соотносят. Однако быть умным среди них престижно, я пытаюсь их к этому подтолкнуть.

У меня три 11-х класса. И я поражаюсь тому разбросу, который существует у поколения Y, оно более поляризовано, чем все остальные на моей памяти генерации. Там процентов 10-15 ― люди столь умные, дисциплинированные, мыслящие и вообще во всех отношениях замечательные, каких среди нас не было просто. А процентов 80 - это такая трава, такие растения, каких тоже среди нас не было. Таким уже ничего не интересно. Он сидит, тычет в гаджет и совершенно счастлив. Допустить, что в этот момент в гаджете происходит что-то великое, я не могу при всем желании. Мне поэтому не очень нравится большей частью это поколение, я не вижу в нем убежденности никакой, но вот эта довольно большая среда, большое количество «травы» с такой силой давит на немногочисленных настоящих людей, что из них могут получиться настоящие святые. Действительно интеллектуалы, действительно борцы, может, действительно гении. Вот это у меня в каждом классе: сидит 27 человек, которые не могут ничего, и трое, которые знают больше меня. Мне нравится такой расклад. Вот что я думаю про это поколение. Не обижайтесь, пожалуйста, вас я не знаю. Я допускаю, что во Владивостоке это соотношение совершенно иное, что кипит ваш разум возмущенный и что завтра в ЖЖ я обязательно прочту, что приехал толстый идиот и всем нахамил, а на самом деле мы умные, вежливые и настоящие - в отличие от вас, старых подонков... Я к этому морально готов.

«Лучше, чем водку пить» (о Живом Журнале)

- Знаете, когда Шостаковичу один молодой композитор сыграл свое сочинение, Шостакович долго молчал, никак не реагировал, барабанил в своей манере пальцами. Тот спросил: «Ну как? Это хорошо?» Шостакович ответил: «Голубчик, гораздо лучше, чем водку пить». Конечно, лучше. Насколько это хорошо? Это в одном отношении хорошо, а в одном - плохо. Хорошо в том отношении, что у нас появляются альтернативные книжки, вы можете от блогера получить прямой репортаж о пожаре, узнать то, о чем вам не расскажут в обычных информационных программах; что у людей появилось мощное средство самовыражения, что кто-то действительно вместо того, чтобы заняться пьянкой или мордобоем, напишет. А негативный момент - о нем однажды замечательно сказал Александр Житинский, мой литературный учитель, гениальный совершенно писатель. Вот он сказал замечательно: «Когда я печатал свои первые стихи на машинке, они выглядели совсем как настоящие, это меня и сгубило». Вот когда ты пишешь в Живом Журнале, есть очень большой соблазн почувствовать себя писателем, почувствовать себя СМИ, почувствовать себя истиной в последней инстанции. Это не так. Ты маленький и чаще всего глупый автор, который ничего не знает, который просто со своей колокольни обозревает мир. Вам кажется, что вы пишете, а на самом деле вы не пишете, вы занимаетесь ерундой. Это минус, который есть в ЖЖ. Но, конечно, ЖЖ - это очень хорошая, полезная, правильная вещь, потому что без него мы о многом просто бы не узнали. Не только потому, что кровавая цензура - это само собой, а потому что СМИ не могут знать все.

«Запретные слова ― «Путин» и мат» (о ток-шоу «Картина маслом»)

― Темы я придумываю сам. «Картина маслом» преследует единственную цель: вернуть на телевидение атмосферу более-менее откровенного разговора. Этот разговор не обязательно идет о политике. Он может идти о политике, здесь у меня нет особенных ограничений ни по гостям, ни по тематике. У меня есть твердое требование канала не употреблять двух слов: одно из них - «Путин», а второе - мат, о котором вы можете легко догадаться. Они как-то уравнялись в народном сознании. Вот эти две вещи нельзя, все остальное мне как бы можно. Но мы и Путина упоминаем, скоро, должно быть, расширим степень нашей свободы. Но пока все вот так. Никаких стоп-листов там нет, если я захочу кого-то пригласить - я приглашу. Недавно по недоразумению не пустили Диму Муратова, но это действительно по недоразумению. Остальное все пока свободно. Возможно, даже Лимонов у нас появится, хотя он, по-моему, не очень хочет. А темы вот ближайшие будут, например, я поговорю про экологов, по ситуации с Химкинским лесом. Потому что, честно говоря, я не люблю экологов, мне кажется, что это люди с зашоренным, страшным сектантским сознанием, они дико горды собой - с этим Химкинским лесом, хотя ничего хорошего они не добились, и сейчас, например, из-за их триумфальной деятельности сносят дома в Химках, а дома никто не защищает, потому что это же не так престижно, как защищать зеленого друга. Это вот одна тема. Вчера прошла передача про сексуальную контрреволюцию. Дальше пойдет большая передача про безработицу, потому что сейчас она чудовищная. В общем, весело.

«Она не лучшая, она ― единственная» (о «Новой газете»)

― В разное время у меня были разные концептуальные претензии к «Новой газете», их очень много и сейчас, и вот однажды я их обсуждал, естественно за рюмкой, с редактором отдела культуры «Новой газеты» Олегом Хлебниковым ― одним из лучших российских поэтов. И вот он на весь этот перечень кивал, все мрачнея, а потом сказал: никто не говорит, что «Новая газета» ― лучшая газета России. Ее трагедия в том, что она ― единственная. Это совершенно справедливо, и я счастлив, что я в ней работаю и разделяю все ее достоинства и недостатки.

Я вообще свою профессию не люблю. Я люблю книжки писать и преподавать в школе. Но журналистика для меня ― это единственный способ зарабатывать на жизнь, не теряя при этом совести. У нас страна не очень мотивированных людей, они не очень понимают, для чего они работают. Это касается и Путина, и Медведева, и последнего дворника. Мне кажется, есть в России один коллектив, который понимает зачем ― это «Новая газета». Это чревато, конечно, крайним возрастанием самоуважения, а это очень плохо. Самоуважение мое, например, резко прибывает после каждого нового напечатанного «письма счастья». Я тогда подхожу к зеркалу, долго в него вглядываюсь и понимаю, что не все так хорошо, как мне кажется.

Записал Василий Авченко
.