Простите, это было необходимо
Пушкин
(анахронистический трэш-боевик с элементами фэнтези)
Picture courtesy and © ccuc
«Яр» был полон. Неустанно гомонили веселые повесы, звонкими трелями рассыпался девичий смех, обслуга с невозмутимыми лицами сновала туда-сюда с огромными подносами, едва, кажется, удерживаясь от того, чтоб не уронить их прямо на головы беспечных посетителей. Пущин немного нервно, ибо не чувствовал себя в своей тарелке, огляделся по сторонам, - и глядь! увидел старого друга за одним из дальних столиков. Иван Ивановича охватила радость: где бы ни оказался школьный его товарищ, везде он возвышался (несмотря на малый рост) эдаким незыблемым маяком радости, и потому-то истосковавшиеся камарады стремились к нему вновь и вновь. Пущин торопливо прошел к столику и обнял Александра Сергеевича, мимоходом заметив, что тот опять в широком сюртуке, который надевал всякий раз, когда хотел скрыть, что при нем лепаж. Столик был на двоих, но Пушкин, кажется, никого не ждал: перед ним стояла лишь чашка кофе, да лежал блокнот, в котором что-то было наскоро нацарапано. Пущин с облегчением опустился в кресло; он немного запыхался и был бледен.
- Ванечка! - вскричал Пушкин. - Какими же судьбами, мой милый?
- Ах, да нынче, кажется, совершенно никак не миновать Москвы, куда бы ни ехал, - слабо усмехнулся Пущин.
- И правда! - засмеялся Александр Сергеевич. - Вот так совпадение! Сам я зашел в надежде на добрый расстегай, но аппетит у меня нынче редкий гость: вот и пробавляюсь кофе да сигаретами.
Пущин намеревался было что-то ответить, но внимание его отвлек здоровый купец из новых, который в ресторанной сумятице умудрился незаметно проломить путь к знаменитому поэту и теперь чрезвычайно неучтиво сжимал его плечо.
- Саша! - хрипел купец. Глаза его были налиты кровью, а лицо было все иссечено сеткой мелких кровеносных сосудов фиолетового цвета. - Саша! Я тебя - уважаю! Я тобой - горжусь! Ты, Саша, - Россия, и я, Саша, - Россия! А вместе мы - что?
- Позвольте, любезный, - тут Пушкин без усилия оторвал руку купца от своей, - право же, c’est incroyable: мы с вами даже, кажется, еще не познакомились, а вы уже фамильярничаете.
- Крябль, крябль, - уверенно отвечал купец, который следующим делом, кажется, вознамерился целовать Пушкина в лоб и щеки, - какие могут быть формальности между русскими людьми?
Пушкин легонько толкнул купца в грудь кончиками пальцев, тот отошел и побагровел еще больше, на сей раз от гнева.
- Значит, ты так, абиссинская твоя рожа?! - вскричал он. - Я к тебе с любовью и всем почтением, а ты унижаться?
Пушкин поморщился: такое насилие не над достоинством даже, но над языком было ему противно. Внезапно Пущина охватил холод, и он дико вскрикнул. Пушкин оглянулся; одной секунды ему было достаточно, чтобы понять: другу было Виденье. Он спросил торопливо:
- Что там, Ваня?
- Угроза, - еле слышно отвечал Пущин, - они здесь.
Пушкин окинул зал повелительным взором. И правда, между столами двигались бесшумно и быстро, как языки пламени, грозные фигуры Мастеров Словопорядка. Алескандр Сергеевич подбоченился и, иронически поглядев на них, достал лепаж.
- С ними Цензор, Саша, - прошептал Пущин, готовый уже, кажется, упасть в обморок, - прошу тебя, будь осторожен!
Пушкин неосмотрительно выбрал столик в углу, правда, совсем недалеко от окна, но всё-таки Мастера взяли их с Иваном Ивановичем в кольцо. Обозленный купец куда-то пропал.
- Александр Сергеевич Пушкин, - проговорил один из них размеренно и вязко, - вы обвиняетесь в преступлениях против императорского дома и в оскорблении боговдохновенного достоинства лично его Величества государя императора, Самодержца земли русской.
- Какая же мне за это полагается кара? - высокомерно спросил великий поэт. Конечно, он знал ответ.
- Кара - смерть, - отвечал кто-то из за спин Мастеров. - Приговор приводится в исполнение немедля.
Это был Цензор. Пущин вздрогнул; он слишком хорошо знал этот ровный голос, лишенный сколько-нибудь человеческих инфлексий.
- Не тут-то было, - отвечал Пушкин весело. Он незаметно переместился и теперь загораживал Пущина от Мастеров. - Во имя всемилостивого господа бога нашего, святой церкви и бессмертной моей Родины - снятие печати до третьего уровня ограничения!
Ослепительный свет залил «Яр». Кто-то пронзительно закричал. В разливающемся от Пушкина свечении видны были лишь темные фигуры Мастеров, которые задвигались, чтобы схватить поэта, но перемещались слишком медленно, как будто их сдувало сильнейшим ветром. Пушкин скинул сюртук.
- Судьбе стремительной покорный, - он, не потеряв дыхания, провел ловкую подсечку одному из Мастеров, и тот упал со стоном, - бреду, ужаленный страной, я - и любящий, и упорный, все тот же преданный изгой.
Он подпрыгнул и, развернувшись, нанес в развороте ногой сокрушительный удар прямо по челюсти другого Мастера. Тот повалился, как куль с сеном, на своего поверженного товарища.
- И говорят, - продолжал весело Пушкин, - что ранним утром, едва сверша свой туалет, я изрекаю, словно сутры, цареубийственный куплет. Что будто я, движимый мраком, желаю для своей страны ползти смешным и красным раком в объятья смуты и войны.
Он ловко ушел от удара очередного Мастера и, вывернув тому руку, с хрустом сместил ее в плечевом суставе, одновременно добавив точный удар в челюсть первому атакующему. Цензор смотрел на это с некоторого отдаления. Пушкин, присев, нанес сокрушительный апперкот четвертому Мастеру; тот без звука согнулся. Пушкин развернулся в профиль и, вытянув руку с лепажем, прицелился прямо в лоб своему старому противнику. Теперь с одной стороны у него было окно, а с другой - согбенная фигура Цензора, одетого в черное. Свет все теми же ровными волнами овеивал его статный силуэт.
- Но разве в этом правда жизни? - спросил Пушкин как будто с горечью, поигрывая пистолетом. - И разве должен патриот - пусть трижды венчанный отчизне - смотреть в её беззубый рот? Куда же деть воображенье? Умов полет, сердец движенье? Стремленье правду отыскать куда мне деть, ебёна мать*? Вы, кто дрожащими руками под мной стреножили коня, - вы не получите меня!
Сказав так, Пушкин выстрелил, но, когда утихли крики, стало понятно, что стрелял Александр Сергеевич не в Цензора: окно осыпалось фейерверком осколков. Поэт же, воспользовавшись всеобщим замешательством, сделал изящное сальто и был таков.
--------------
* В первой редакции находим: "Желанье двигаться вперед куда девать, е**ть вас в рот?"
(анахронистический трэш-боевик с элементами фэнтези)
Picture courtesy and © ccuc
Click to view«Яр» был полон. Неустанно гомонили веселые повесы, звонкими трелями рассыпался девичий смех, обслуга с невозмутимыми лицами сновала туда-сюда с огромными подносами, едва, кажется, удерживаясь от того, чтоб не уронить их прямо на головы беспечных посетителей. Пущин немного нервно, ибо не чувствовал себя в своей тарелке, огляделся по сторонам, - и глядь! увидел старого друга за одним из дальних столиков. Иван Ивановича охватила радость: где бы ни оказался школьный его товарищ, везде он возвышался (несмотря на малый рост) эдаким незыблемым маяком радости, и потому-то истосковавшиеся камарады стремились к нему вновь и вновь. Пущин торопливо прошел к столику и обнял Александра Сергеевича, мимоходом заметив, что тот опять в широком сюртуке, который надевал всякий раз, когда хотел скрыть, что при нем лепаж. Столик был на двоих, но Пушкин, кажется, никого не ждал: перед ним стояла лишь чашка кофе, да лежал блокнот, в котором что-то было наскоро нацарапано. Пущин с облегчением опустился в кресло; он немного запыхался и был бледен.
- Ванечка! - вскричал Пушкин. - Какими же судьбами, мой милый?
- Ах, да нынче, кажется, совершенно никак не миновать Москвы, куда бы ни ехал, - слабо усмехнулся Пущин.
- И правда! - засмеялся Александр Сергеевич. - Вот так совпадение! Сам я зашел в надежде на добрый расстегай, но аппетит у меня нынче редкий гость: вот и пробавляюсь кофе да сигаретами.
Пущин намеревался было что-то ответить, но внимание его отвлек здоровый купец из новых, который в ресторанной сумятице умудрился незаметно проломить путь к знаменитому поэту и теперь чрезвычайно неучтиво сжимал его плечо.
- Саша! - хрипел купец. Глаза его были налиты кровью, а лицо было все иссечено сеткой мелких кровеносных сосудов фиолетового цвета. - Саша! Я тебя - уважаю! Я тобой - горжусь! Ты, Саша, - Россия, и я, Саша, - Россия! А вместе мы - что?
- Позвольте, любезный, - тут Пушкин без усилия оторвал руку купца от своей, - право же, c’est incroyable: мы с вами даже, кажется, еще не познакомились, а вы уже фамильярничаете.
- Крябль, крябль, - уверенно отвечал купец, который следующим делом, кажется, вознамерился целовать Пушкина в лоб и щеки, - какие могут быть формальности между русскими людьми?
Пушкин легонько толкнул купца в грудь кончиками пальцев, тот отошел и побагровел еще больше, на сей раз от гнева.
- Значит, ты так, абиссинская твоя рожа?! - вскричал он. - Я к тебе с любовью и всем почтением, а ты унижаться?
Пушкин поморщился: такое насилие не над достоинством даже, но над языком было ему противно. Внезапно Пущина охватил холод, и он дико вскрикнул. Пушкин оглянулся; одной секунды ему было достаточно, чтобы понять: другу было Виденье. Он спросил торопливо:
- Что там, Ваня?
- Угроза, - еле слышно отвечал Пущин, - они здесь.
Пушкин окинул зал повелительным взором. И правда, между столами двигались бесшумно и быстро, как языки пламени, грозные фигуры Мастеров Словопорядка. Алескандр Сергеевич подбоченился и, иронически поглядев на них, достал лепаж.
- С ними Цензор, Саша, - прошептал Пущин, готовый уже, кажется, упасть в обморок, - прошу тебя, будь осторожен!
Пушкин неосмотрительно выбрал столик в углу, правда, совсем недалеко от окна, но всё-таки Мастера взяли их с Иваном Ивановичем в кольцо. Обозленный купец куда-то пропал.
- Александр Сергеевич Пушкин, - проговорил один из них размеренно и вязко, - вы обвиняетесь в преступлениях против императорского дома и в оскорблении боговдохновенного достоинства лично его Величества государя императора, Самодержца земли русской.
- Какая же мне за это полагается кара? - высокомерно спросил великий поэт. Конечно, он знал ответ.
- Кара - смерть, - отвечал кто-то из за спин Мастеров. - Приговор приводится в исполнение немедля.
Это был Цензор. Пущин вздрогнул; он слишком хорошо знал этот ровный голос, лишенный сколько-нибудь человеческих инфлексий.
- Не тут-то было, - отвечал Пушкин весело. Он незаметно переместился и теперь загораживал Пущина от Мастеров. - Во имя всемилостивого господа бога нашего, святой церкви и бессмертной моей Родины - снятие печати до третьего уровня ограничения!
Ослепительный свет залил «Яр». Кто-то пронзительно закричал. В разливающемся от Пушкина свечении видны были лишь темные фигуры Мастеров, которые задвигались, чтобы схватить поэта, но перемещались слишком медленно, как будто их сдувало сильнейшим ветром. Пушкин скинул сюртук.
- Судьбе стремительной покорный, - он, не потеряв дыхания, провел ловкую подсечку одному из Мастеров, и тот упал со стоном, - бреду, ужаленный страной, я - и любящий, и упорный, все тот же преданный изгой.
Он подпрыгнул и, развернувшись, нанес в развороте ногой сокрушительный удар прямо по челюсти другого Мастера. Тот повалился, как куль с сеном, на своего поверженного товарища.
- И говорят, - продолжал весело Пушкин, - что ранним утром, едва сверша свой туалет, я изрекаю, словно сутры, цареубийственный куплет. Что будто я, движимый мраком, желаю для своей страны ползти смешным и красным раком в объятья смуты и войны.
Он ловко ушел от удара очередного Мастера и, вывернув тому руку, с хрустом сместил ее в плечевом суставе, одновременно добавив точный удар в челюсть первому атакующему. Цензор смотрел на это с некоторого отдаления. Пушкин, присев, нанес сокрушительный апперкот четвертому Мастеру; тот без звука согнулся. Пушкин развернулся в профиль и, вытянув руку с лепажем, прицелился прямо в лоб своему старому противнику. Теперь с одной стороны у него было окно, а с другой - согбенная фигура Цензора, одетого в черное. Свет все теми же ровными волнами овеивал его статный силуэт.
- Но разве в этом правда жизни? - спросил Пушкин как будто с горечью, поигрывая пистолетом. - И разве должен патриот - пусть трижды венчанный отчизне - смотреть в её беззубый рот? Куда же деть воображенье? Умов полет, сердец движенье? Стремленье правду отыскать куда мне деть, ебёна мать*? Вы, кто дрожащими руками под мной стреножили коня, - вы не получите меня!
Сказав так, Пушкин выстрелил, но, когда утихли крики, стало понятно, что стрелял Александр Сергеевич не в Цензора: окно осыпалось фейерверком осколков. Поэт же, воспользовавшись всеобщим замешательством, сделал изящное сальто и был таков.
--------------
* В первой редакции находим: "Желанье двигаться вперед куда девать, е**ть вас в рот?"