"Это, *, последнее дело - писать книги!"
"Вы, кажется, хотели себе придумать какой-нибудь другой ад, взамен собственного?"
"Черная обезьяна" Захара Прилепина - о неистребимой жестокости. О нечеловеческой жестокости, заложенной в самой природе человека. О том, что наступить на другого проще, чем заметить.
"- Когда я читаю книгу, - ответил я, - у меня под рукой всё время нет закладки, и я запоминаю страницу <...>
Потом храню эти цифры в голове и не помню их предназначения - 17, 31, 73, 126... Никак не могу забыть. Не знаешь, что делать с этими цифрами?"
"Когда я потерялся - вот что интересно... Бредешь, за собой тянешь нитку, истончаешься сам, кажется, вот-вот станешь меньше иголочного ушка, меньше нитки, просочившейся туда и разъятой на тысячу тонких нитей - тоньше самой тонкой из них, - и вдруг вырвешься за пределы себя, не в сторону небытия, а в противоположную - в сторону недобытия, где всё объяснят.
Потому что едва только очутился здесь - сразу потерялся, запутался в руках родителей; когда еще едва умел ходить, они запускали меня, как косопузый кораблик, на сухой белый свет: иди ко мне! - суровый мужской голос; ну-ка, ну-ка, а теперь иди ко мне! - ласковый женский.
Куда к тебе? Зачем ты меня звал, художник, пахнущий табаком, с порыжелыми от красок руками? Зачем ты звала меня, пахнущая молоком, с руками, побелевшими от стирки? Я пришел - и что теперь? Рисовать, стирать?"
"Или потерялся в большом городе, где смотрел на вывеску магазина, - я тогда уже умел читать и сначала понял смысл букв, а потом вдруг потерял, - и с восхитительной очевидностью мне, еле смышленому ребенку, стало ясно, что слова бессмысленны, они вместе со всеми своими надуманными значениями рассыпаются при первом прикосновении - оттого, что и эти значенья, и сами слова мы придумали сами, и нелепость этой выдумки очевидна. Куда идти, когда всё осыпается, как буквы, которые можно только смести совком и выбросить в раскрытую дверь, в темноту, чтоб единственная звезда поперхнулась от нашей несусветной глупости".
"- Но у вас же специалисты работают, - постарался возмутиться я, по-прежнему дергаясь.
- Специалисты? - спросил профессор, ощерившись в счастливой улыбке. - Вот вы на кого учились?
- Я? Не важно... Ну, допустим... Допустим, на историка.
- Как у вас с историей? Годы правления Ивана III помните?
- ...Нет.
- А Генриха IV? Людовика XVI?
- Нет. То есть только примерно.
- Хорошо, у вас на курсе были действительно умные ребята - обладающие безупречным знанием? Или, быть может, у вас были преподаватели, в речах которых даже вы - лентяй и недоучка - не находили кромешных ошибок?
Я пожал плечами: сокурсники мои в основном были добродушные идиоты, преподаватели сплошь и рядом несли катастрофическую ахинею.
- Вы только подумайте, <...> не страшно ли вам идти лечиться, если лечат нас такие же врачи, каким вы стали историком?"
"...и вот мы уже орём друг на друга, ненавидяще, глаза в глаза.
...где тот зазор, когда страсть вдруг превращается в непреходящее кислое болотное марево, то и дело окатывающее чувством постыдной гадливости...
...и только дети остаются - и ползаешь в этом болоте по тропкам, оставляемым ими... там, где они светлыми пяточками натопотали..."
"Черная обезьяна" Захара Прилепина - о неистребимой жестокости. О нечеловеческой жестокости, заложенной в самой природе человека. О том, что наступить на другого проще, чем заметить.
"- Когда я читаю книгу, - ответил я, - у меня под рукой всё время нет закладки, и я запоминаю страницу <...>
Потом храню эти цифры в голове и не помню их предназначения - 17, 31, 73, 126... Никак не могу забыть. Не знаешь, что делать с этими цифрами?"
"Когда я потерялся - вот что интересно... Бредешь, за собой тянешь нитку, истончаешься сам, кажется, вот-вот станешь меньше иголочного ушка, меньше нитки, просочившейся туда и разъятой на тысячу тонких нитей - тоньше самой тонкой из них, - и вдруг вырвешься за пределы себя, не в сторону небытия, а в противоположную - в сторону недобытия, где всё объяснят.
Потому что едва только очутился здесь - сразу потерялся, запутался в руках родителей; когда еще едва умел ходить, они запускали меня, как косопузый кораблик, на сухой белый свет: иди ко мне! - суровый мужской голос; ну-ка, ну-ка, а теперь иди ко мне! - ласковый женский.
Куда к тебе? Зачем ты меня звал, художник, пахнущий табаком, с порыжелыми от красок руками? Зачем ты звала меня, пахнущая молоком, с руками, побелевшими от стирки? Я пришел - и что теперь? Рисовать, стирать?"
"Или потерялся в большом городе, где смотрел на вывеску магазина, - я тогда уже умел читать и сначала понял смысл букв, а потом вдруг потерял, - и с восхитительной очевидностью мне, еле смышленому ребенку, стало ясно, что слова бессмысленны, они вместе со всеми своими надуманными значениями рассыпаются при первом прикосновении - оттого, что и эти значенья, и сами слова мы придумали сами, и нелепость этой выдумки очевидна. Куда идти, когда всё осыпается, как буквы, которые можно только смести совком и выбросить в раскрытую дверь, в темноту, чтоб единственная звезда поперхнулась от нашей несусветной глупости".
"- Но у вас же специалисты работают, - постарался возмутиться я, по-прежнему дергаясь.
- Специалисты? - спросил профессор, ощерившись в счастливой улыбке. - Вот вы на кого учились?
- Я? Не важно... Ну, допустим... Допустим, на историка.
- Как у вас с историей? Годы правления Ивана III помните?
- ...Нет.
- А Генриха IV? Людовика XVI?
- Нет. То есть только примерно.
- Хорошо, у вас на курсе были действительно умные ребята - обладающие безупречным знанием? Или, быть может, у вас были преподаватели, в речах которых даже вы - лентяй и недоучка - не находили кромешных ошибок?
Я пожал плечами: сокурсники мои в основном были добродушные идиоты, преподаватели сплошь и рядом несли катастрофическую ахинею.
- Вы только подумайте, <...> не страшно ли вам идти лечиться, если лечат нас такие же врачи, каким вы стали историком?"
"...и вот мы уже орём друг на друга, ненавидяще, глаза в глаза.
...где тот зазор, когда страсть вдруг превращается в непреходящее кислое болотное марево, то и дело окатывающее чувством постыдной гадливости...
...и только дети остаются - и ползаешь в этом болоте по тропкам, оставляемым ими... там, где они светлыми пяточками натопотали..."