Богатый купец бай Мирза-Кудлай (2/3)
Н. Н. Каразин. Богатый купец бай Мирза-Кудлай (очерк из народного быта Центральной Азии).
Другие части: [1], [2], [3].
Самарканд. Сарай - склад для оптовой торговли. Начало 1870-х
IV. Сны как у людей, только концы шакальи
К ночи еще переход сделали. Еще засветло пришли на новую стоянку, раскинулись теперь уже лагерем, там и сям палатки поставили, ужин варить принялись из некупленного мяса.
Развели и шакалы себе небольшой огонек в укромном местечке; сели вокруг, руки греют, и никак не могут одолеть тяжелой, неотвязной дремоты.
Вот Кудлай носом клюнул, чуть-чуть не прямо в уголья, назад откинулся и руками за землю ухватился; Сары-Таук в дугу согнулся и сопит так, что за полверсты слышно, Кылыл-Псяк тоже заморгал глазами чаще, чем следует, и его рот беззубый до ушей зевота растягивает.
Спать так спать! - порешили все сообща; ощупали свои пояса, все ли обстоит благополучно, покосились немного друг на друга, не то чтобы совсем ласково, а эдак, как и следует, по-шакальи, еще раз пояса пощупали и прилегли на землю - головами врозь, ногами к потухающему костру, на котором, корчась и извиваясь, потрескивала последняя горсть сухого бурьяна.
Тихо стало кругом, прохладно. Все успокоилось, только на самой вершине высокого старого тополя все еще возилась и похлопывала крыльями какая-то неугомонная большая птица.
Крепко спит усталый шакал Кызыл-Псяк, и сон такой уж очень хороший видит.
Саклю он себе купил новую; строена с деревом, не из одной глины, как у байгушей [Байгуш - бедняк.]. И стоит эта сакля сейчас же подле города, на выезде. Двор при этой сакле огорожен просторный; с одной стороны навес, с другой - насыпь сделана глинобитная повыше, глиною с рубленым саманом ровно смазана, и на ней ковер большой, пестрый, настоящий кызыл-тырнак хивинский разостлан. Над ковром карагач стоит, кудрявый такой, тенистый, и на этом ковре кызыл-тырнаке, в прохладной тени карагача, сам Кызыл-Псяк прохлаждается.
Под навесом четыре ишака стоят, лопухи жуют да репейник. Хорошие такие ишаки, крупные, сытые, самой хорошей породы. На этих четырех ишаках Кызыл-Псяк бурьян из степи возит в город продавать на топливо. Привезет - продаст; опять в степь поедет, нарежет бурьяну этого много-много, благо не сеянный, - и опять привезет, продаст. И столько он денег за этот самый бурьян зарабатывает, что и на дыни хватает, и на виноград, и на чай, и на плов по пятницам, и на обнову к базарному дню для себя и для своей бабы.
А бабу он себе купил в жены славную: жирную такую, краснощекую. И уж что за житье такое Кызыл-Псяку с его новокупленной бабою!
Только вот скверно: коли с четырьмя ишаками столько наработаешь, что же, если прикупить пятого? А где денег взять на него? Мало, мало того, что по дележу на его долю досталось. Вот если бы и те две части - ну, тогда бы другое дело! А то мало, мало! А что, если?..
И рука сонного шакала инстинктивно потянулась к поясу, только уж не затем, зачем прежде, а немного пониже, где висел его нож-тёзка, хотя и тупой, ржавый, поганый ножик, а все еще годный для того, чтобы смаху перехватить горло, кому это понадобится…
Крепко спит Сары-Таук и тоже недурной сон видит.
Купил себе Сары-Таук разом четыре бабы. На четыре калыма денег хватило и на прокорм еще осталось.
Свадьбы все четыре отпраздновал зараз, и теперь лежит себе да прохлаждается, с бабами потешается.
Одна жена ему плов варит с бараниной, с кониной, с верблюжатиной, и еще курицу поймала, ощипала и тоже в котел сует, для сытости и вкуса. Другая жена штаны ему широкие шелками цветными и золотом вышивает, песни поет длинные, голосом таким тонким-распретонким. Третья жена ему кальян высокий из желтой тыквы, с серебряною насечкою и сеткою, раздувает. Табаку настоящего бухарского, по кокану фунт, целую пригоршню засыпала и расписной, камышовый чубук к самому его рылу подносит. Важно! кури себе, знай покуривай… тяни хотя до одышки, пока в горле не заскребут кошки!..
Четвертая жена, самая хорошая, сидит с ним рядом, вплотную прижалась и руками его по бритой голове поскребывает. А пальцы у нее скребут так ласково, щекотно. Ногти на этих пальцах в сурике с охрою окрашены. Кольцы бирюзовые от самых ногтей идут вплоть по корни.
«Вот тут бы с другого бока пятую бабу, - думает во сне Сары-Таук, - да капиталов не хватает на пятый калым. Мало досталось при дележе-то! Вот если бы все три части! Ведь мои они. Я нашел, никто другой - ну, значит, мое счастье, а те отняли, собаки проклятые, ограбили…
Вот разве теперь, пока спят!..»
И у этого шакала сонная рука потянулась куда ей следует.
И шакал Кудлай спит крепко и такой сон видит, что лучшего ему и не требуется.
Купил себе Кудлай четырех вьючных верблюдов, не тех киргизских, двугорбых, а настоящих наров из Андкуи. Верблюды эти высокие, шерстью темные, почти что черные; на головах у них узды индейские, с кистями и амулетами, промеж ушей шишки из шелку с перьями качаются, бубенцы под шеями подвязаны, и гул от них подобран - от тонкого к самому басистому.
Навьючил он этих верблюдов разным товаром: ситцы русские, шали и канаусы бухарские, кисея индейская для чалм, одеяла стеганые цветные, халаты золотом шитые, - много всяких хороших вещей понавьючил. Сам на переднем верблюде едет, два работника сзади пешком идут.
Ведет Кудлай свой караван мимо городов и кишлаков разных. Всяк спрашивает: что за купец такой новый, богатый, должно быть? а работники за него отвечают: сам мирза Кудлай, в дальний город товар везет на продажу и мену.
И всюду почет богатому купцу мирзе Кудлаю, всюду поклон, большой кулдук и за дастарханом первое место.
И вот приводит Кудлай свой караван в дальний город, раскинулся базаром, по людям клич торговый крикнул и пошел торговать, да как! Что купил сам на месте за кокан серебряный - здесь, в дальнем городе, продает за тилля золотое. Живо весь товар распродал и самому хану послал хорошие подарки.
Зовет к себе хан купца богатого мирзу Кудлая. Пришел мирза Кудлай, в пояс согнулся, руки сложил, как следует, почтительно, на брюхе, большой кулдук отвесил, ждет, что хан скажет.
- А отчего ты… - Тут хан сказал очень нехорошее слово. - Отчего ты только четырех верблюдов привел с товаром, а не пять, не шесть, не больше, а? отчего это? ну-ка, говори!
И не знает, как отвечать хану мирза Кудлай. То есть он и знает, да как сказать? соврать - пожалуй, беда будет, а сказать правду, так, мол, и так, - пожалуй, еще хуже.
Молчит стоит мирза Кудлай, и только про себя думает, лезет ему в голову такая дума:
«Отчего? известно, отчего, все от дележа этого проклятого. Вот если б не этот дележ, а все бы сразу одному мне, тогда бы можно и пять верблюдов товаром навьючить, и шесть, и семь, и больше, а то мало… да, мало…»
«А чего я жду, ишак я эдакой? Вот пока эти дрыхнут двое, встать поскорее да обоих…»
И поднялся на локоть Кудлай-шакал, смотрит: и Кызыл-Псяк поднялся, и Сары-Таук тоже, поглядывают друг на друга, и очень хорошо знают, зачем каждый из них, словно по одному знаку, разом приподнялся на локте.
- А-а! - зевнул Кызыл-Псяк первый.
- О-ох! - затянул Сары-Таук.
Глубоко вздохнул Кудлай.
И все трое снова повалились на землю и заснули так, что уже больше никаких снов не видели.
V. Шакал Кудлай всех трех частей обладатель
Таджик Палаут, самый опытный табачный огородник по всему предместью Джюгуд-хане, давно уже привык к русским и нисколько не тревожился, когда их отряды проходили мимо самых его засевок и огородов. У него даже много приятелей-тамыров было между «белыми рубахами», даже между их старшими, чего же ему было бояться?
Вот и теперь он спокойно обошел с вечера свои новые сеянцы, посмотрел, не довольно ли держать воду между грядами, решил, что пусть их еще часа четыре помокнут, и с этим решением пошел спать в себе в саклю, прислушиваясь в дремоте к замирающим отголоскам русских песен.
Спустя часа два по полуночи проснулся таджик Палаут и опять пошел по своим огородам.
- Эге, довольно! - сообразил он, ощупав руками влажную, разрыхленную землю своих на диво вскопанных грядок, взял китмень в руки и несколькими ударами запрудил входную ветвь арыка, потом прошел на другой конец и принялся разрывать входную дыру, чтобы выпустить из огорода застоявшуюся, позеленелую воду.
Минуты через три грязная струя запенилась, забурлила и пошла прокладывать себе дорогу по своему старому, высохшему руслу.
Потекла струя мимо гряд соседа Палаутова, обогнула мечеть старую загородную, перебралась в приземистый виноградник, взбудоражила всех маленьких лягушек, притаившихся у его расползшихся, перепутанных корней, спугнула ящериц, бегавших взапуски под глиняными стенками, и дальше поползла, захватывая на своем пути сухие былинки, павшие листочки, пауков земляных вместе с их паутиною, - одним словом, все то, что было ей под силу.
Таджик Палаут кончил свое дело и снова пошел досыпать в свою саклю. Ему и в голову не могло придти, каких дел могла наделать эта струя, с виду такая невинная, такая невзрачная.
Целый час прошел уже с тех пор, как ее выпустили из Палаутова сада, и в это время струя успела добраться и до того места, где спали наши шакалы.
Здесь струя приостановилась: ее задержали кучи сухого бурьяна, сложенные у самой стенки. Потом вода сладила и с этим препятствием и, ничего не разбирая, потекла прямо под спину мертвым сном спящего шакала Кудлая.
Как ни крепок был шакалий сон, но прикосновение холодной воды, разом промочившей его от пят до затылка, подняло его на ноги.
Не понял сразу шакал, в чем дело, да потом сообразил и принялся стаскивать с себя намокшую одежду.
- Эк ее, хоть выжми! - покачивал он головою. - Ведь вот тем счастье, те на сухом месте остались!
Тут шакал Кудлай пристально посмотрел на Сары-Таука и Кызыл-Псяка, посмотрел и на свою часть дорогого пояса, и перестал раздеваться, не обращая уже более внимания на то неприятное чувство холода, которое ощущал он от воды, забравшейся даже за его кожаные шаровары.
Притих шакал Кудлай, совсем притаился, и его косые глаза забегали то к Сары-Тауку, то к Кызыл-Псяку, то так, по сторонам, словно осматривая, не видать ли где-нибудь постороннего глаза.
Но ничего подозрительного не видели глаза Кудлая, ничего тревожного не слышали его настороженные уши.
И Кызыл-Псяк, и Сары-Таук спали крепко, так крепко, что уже больше и не просыпались.
Ведь посчастливилось же им попасть на сухое место!
VI. Караван-сарай муллы Саид-Басмана
Не доезжая до Намангана версты полторы, у самой торговой большой дороги, стоял громадный караван-сарай муллы Саид-Басмана, притон всех караванов, идущих на Кокан и Кашгар из Ташкента и других мест, занятых в последнее время русскими.
Просторные дворы этого караван-сарая, обнесенные высокими глиняными стенами, могли вмещать одновременно по несколько сот верблюдов. Под навесами могли свободно поместиться как товарные вьюки, так и вся прислуга караванная - лаучи (верблюдовожатые) и караван-баши… В стороне, у самых стен, закопченных черным дымом, устроены были очаги с вмазанными в печи плоскими котлами, в которых проезжие варили свой плов и шурпу. Арык с проточною водою проходил как раз срединою двора, и вырытый посреди небольшой прудик (хауз) сбирал в себе такое значительное количество воды, что все верблюды могли быть напоены вдосталь, не выходя для этого из караван-сарая.
Для того, чтобы попасть в эти дворы, надо было пройти через довольно широкие крытые ворота, на ночь запирающиеся толстыми поперечными жердями с цепным замком, а по бокам этих ворот, с обеих сторон, устроены были помещения для самих хозяев, богатых купцов, а также находилось жилище хозяина караван-сарая, ученого, достопочтенного муллы Саид-Басмана, одного из самых чтимых и известных по всему округу узбеков.
На самом видном месте расположено было чай-хане караван-сарая. Это была просторная, возвышенная площадка, устланная сплошь мягкими циновками и поверх их - коврами. Громадные, развесистые карагачи бросали густую, прохладную тень на эту площадку, и солнечные лучи даже сбоку не могли пробраться туда и потревожить усталых гостей, наслаждающихся кальяном, зеленым чаем, умною беседою муллы Саид-Басмана и веселой болтовнею батчей - бойкоглазых мальчиков в красных халатиках, прислуживавших в чай-хане.
Тут же находилась и небольшая лавочка, где можно было за дешевую цену, немного только дороже, чем в городе, купить все необходимое: рис, баранину, сало, ячмень для лошадей, клевер сушеный, в снопах, саман для верблюдов, а также ремни и веревки для починки пострадавшей в дороге вьючной сбруи.
Все более известные в окрестности купцы знали хорошо муллу Саид-Басмана и никогда не миновали его караван-сарая. Зачем было им находить другие места отдыха, когда здесь они положительно чувствовали себя как дома, и, кроме всего необходимого, вдобавок еще узнавали от словоохотливого хозяина все могущие их более или менее интересовать новости?
А это последнее обстоятельство значило даже более, чем первое: азиаты народ вообще крайне интересующийся всем, что делается кругом, особенно в области политики, и сведущий мулла, зная до тонкости свое дело, ни разу не мог пожаловаться на малочисленность слушателей в своем чайхане, и старался, насколько только можно, удовлетворить любознательность каждого посетителя.
В окрестностях Намангана, особенно близ главной кокандской дороги, были и другие караван-сараи, кроме караван-сарая муллы Саид-Басмана, но большинство путешественников все-таки предпочитали последний всем остальным. Сам же мулла, зная себе цену, весьма равнодушно относился к своим конкурентам - настолько равнодушно, что когда, в прошлом еще году, Мухамед-Гул, купец из Андижана, приобрел себе участок земли как раз напротив него и затеял строить новый караван-сарай, то мулла даже помог ему, незнакомому еще с окрестными жителями, выгодно нанять рабочих, землекопов и плотников для сооружения новых построек.
Мухамед-Гул строил, а мулла Саид посматривал сквозь дым своего кальяна, добродушно улыбался и награждал нового соседа дельными советами.
- Да ведь он тебя, смотри, подорвет… - нашептывали мулле его приятели. - А не подорвет совсем, все-таки большой куш барышей к себе перетянет!
- Значит, такова воля Аллаха! - смиренно пожимал плечами мулла Саид-Басман. - Всякому есть хочется, каждому Бог даль и зубы, и живот, и никто никому хлеб добывать мешать не должен!
- Так-то так, да ведь своя рубашка ближе к телу, - приставали приятели.
- Гм! - не без намека, самым двусмысленным образом ухмылялся мулла Саид-Басман и прекращал всегда подобные разговоры.
Он был уверен в том, что новый конкурент и четырех лун не продержится с своим караван-сараем и ему же самому продаст все свои постройки за полцены, лишь бы выручить хотя половину своего капитала, затраченного на плохо рассчитанное дело.
Расчет муллы Саида был верен - настолько верен, что даже ранее предположенного срока Мухамед-Гул приходил к нему и довольно ясно намекал ему, что он бы, пожалуй, и не прочь бросить свое дело, лишь бы покупатель нашелся подходящий, чтобы уже очень ценою не обидно было.
Да, дела достопочтенного муллы Саид-Басмана были прочны, так прочны, что скоро никакому Мухамед-Гулу не приходила уже в голову мысль пытаться «резать от того куска, за который мулла зубами ухватился».
_________
Дело было к вечеру. Густая пыль на большой дороге, поднятая незадолго проходившим наманганским стадом, мало-помалу улеглась, и далеко-далеко видна была гладкая, широкая дорога, окаймленная тутовыми деревьями и стройными тополями придорожных садов.
Румяный свет вечерней зари все слабел и слабел. Давно уже он боролся с светом костра, разложенного под таганом, и эта борьба заметно склонялась уже на сторону последнего.
Со двора гудели и звякали разнообразные бубенцы верблюдов, согнанных к хаузу для вечернего водопоя, и слышались хриплые крики черномазых лаучей и плескание воды, выливаемой из кожаных черпаков в глинобитные корыта. В дальнем углу двора десятка три длинноухих ишаков дико завывали; это они исполняли свою обычную песню заходящему солнцу. Несколько поджарых жеребцов, оседланных полным вьюком, покрытых вплоть до ушей теплыми попонами, грызлись и лягались под навесом на своих привязях. Большая, совсем одичалая, полосатая кошка неслышно пробиралась по жерди, под самою крышею, добираясь до безмятежно дремлющих там кур и голубей хозяйских.
Мулла Саид-Басман не рассчитывал уже больше на новых гостей и распорядился, чтоб запирали ворота, то есть, попросту, задвинули их толстыми жердями.
Громадный самовар, ведер в пять вместимостью, так вот и лез в глаза своими сверкавшими, медными боками; он сопел, пыхтел, высвистывал и испускал из всех своих отверстий густые клубы белого пара. Мальчики-прислужники бойко шныряли между гостями, разнося чашки и кунганчики с зеленым чаем и бесцеремонно шагая через ноги и даже головы дремлющих под говор и бряцанье сааза посетителей.
Зажгли большой, шестигранный фонарь из белой промасленной бумаги и повесили его на косом шесте, повыше. Этот фонарь осветил группы красных, голубых, зеленых, желтых и полосатых халатов, живописно расположившихся на коврах и циновках просторного чай-хане.
Мулла Саид ровным, солидным голосом объяснял внимательным слушателям, какая хитрая-прехитрая бестия этот Музофар, эмир бухарский, выславший к русским навстречу посольство свое для переговоров, чтобы только позатянуть дело и выиграть время для своих приготовлений к войне, так неожиданно обрушившейся на его лживую голову.
- Так это он все хитри-и-ил?! - удивлялся один из гостей, купец из окрестностей Ташкента, тот, что вез табак и кошмы в Кокан для продажи или же для промена их на шелк-сырец и шали тамошнего производства.
- Ну, понятно, пока русские будут стоять да слушать этого старого говоруна, у него все там сейчас и того… живо дело обработают! Понятное дело, понятное, - затараторил вертлявый караван-баш Насыр, протискиваясь в передние ряды собеседников.
- Э-эх! - крякнул, должно быть, по какому-нибудь сочувствию совсем белый старичок в дорогом кашемировом халате.
- Чаю еще подай, - маленький кунган, вон тот, что стоит с краю.
- Так вот их на этот крюк и поймают, как же! Травленые волки! - решил рыжий купец из Чимкента, аксакал с бронзовою медалью на халате.
- Прежде ловили! - заметил, словно про себя, кто-то из дальних.
- И не один раз! - подтвердил кто-то другой, из того же угла.
- А теперь - шабаш!
- Ничего не шабаш; он…
- Не перебивай! Ну, так наш-то хан теперь что будет делать?
- Худояр-то? - пожал плечом мулла Саид. - Тот, как только получил письмо Музофара, посмотрел, совет собрал и на этом-то совете порешили…
Тут голос рассказчика несколько понизился; слушатели сдвинулись плотнее.
- Тише вы там, у самовара; не брякай посудою, ты, козленок глазастый!
- Тс! подвинься немножко!
- А тебе тесно?
- И решили на этом совете, чтобы печатей с этого письма не снимать и отослать его так как есть обратно, без всякого ответа. «Потому, - говорит хан, - что мне с русскими нет никакого расчета ссориться - значит, и всяких подговорных писем читать не следует, потому что там не добро написано». Так-то вот!
- А что же там написано? - полюбопытствовал купец из Ташкента.
- А я читал? - поднял голову мулла Саид и начал прислушиваться. - Кто-то едет, никак! - произнес он.
- Правда ли это теперь, - начал кто-то из того же темного угла, - правда ли, что когда русские еще за Арыс не переходили, на небе, над самою Бухарою, красные волки бегали?
- А ты от кого это слышал?
- Говорили в ту пору. Мне один из тамошних сказывал!
- Ха-ха-ха!
- Зря народ болтает, по людям много всяких глупых разговоров ходит, много. Вот как и теперь!
- Да мне-то что? Я от других слышал, не свое говорю…
- А кто-то и взаправду едет!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Подать новую на железный товар наложили и танапный сбор на одну седьмую часть прибавили! - вздохнул местный купец, сосед муллы Саида, да так вздохнул, что даже зола разлетелась из-под самовара.
- К нам, сюда! - решил мулла Саид и велел одному из мальчиков отодвинуть запорные жерди.
- Верблюды идут, верблюды… я вижу, - засуетился караван-баш Насыр, - вон чернеют около самой стенки; отсюда вот хорошо видно! раз, два, три, четыре, пять… нет, пятого нет, только четыре.
- А колоколов-то сколько навешено, страсть! - заметил купец из Чимкента; - эко гудят, эко гудят! Идет всего-навсего четыре верблюда, а звону делают, словно целый караван сотенный!
Действительно, маленький караван давал-таки довольно шумно знать о своем приближении. Тут гудели самые разнообразные звонки, подвешенные на шеях и головах верблюдов, их, должно быть, было по нескольку на каждом животном, и это обстоятельство показалось довольно странным для всех, привыкших уже к обыкновению вешать звонки только по одному, и то через четыре верблюда на пятого.
Этот звонкий караванчик приблизился уже настолько, что можно было различить толстую фигуру в необъятной чалме, раскачивающуюся на вершине вьюка переднего верблюда. Можно было также различить и трех человек пеших, бредущих усталою поступью по сторонам маленького каравана.
Проезжие обнаружили явное намерение остановиться на ночлег именно в караван-сарае муллы Саида и свернули с большой дороги, огибая осторожно широкую, топкую лужу черной, вонючей грязи.
- Не знаю! - словно про себя недоумевал мулла Саид. - Мне ли не знать всех купцов ханства, а не узнаю. И кто бы это такой мог быть?
- Аман! будет место для моего каравана? - послышался голос с вершины переднего верблюда.
- Аллах благословил твой путь, благословит и отдых. Входи! - ответил мулла Саид.
- Тохта! (остановись) - решил голос сверху.
Прибывшие верблюды остановились как раз против ворот караван-сарая.
VII. Мирза Кудлай-бай, богатый купец, удивляется, как это его еще никто не знает
Послышался обычный хрипящий звук, каким обыкновенно, с помощью подергивания за повод, кладут на землю верблюдов. Высокое животное мотнуло косматою головою и тяжело опустилось на передние колена. Колыхнулись громадные вьюки, колыхнулась и клюнула носом толстая фигура на их вершине и неловко полезла вниз, еле ворочаясь в своих шести халатах, одетых один на другой.
- Ого, сколько народу! - важно произнес прибывший; - не будет ли для нас тесно? Я ведь люблю, чтобы было просторно! Слышишь, ты, хозяин! Алай, Базарга, Чахлым, люди! проводи караван во двор, раскладывайтесь живо. Фу-ух! А я-таки немного устал!..
- Эка важная птица!
- Покрикивает что твой курбаша.
- Кто такой? Откуда?
Послышались сдержанные замечания и вопросы в толпе гостей муллы Саид-Басмана. Да и сам хозяин немного растерялся от такого шумного начала; он не привык к этому, а главное, его смущало то обстоятельство, что перед ним, перед все и всех знающим, стояло совершенно незнакомое лицо, надменно поглядывающее вокруг из-под своей чалмы таких размеров, что если бы ее разрезать на куски, то ее хватило бы по крайней мере на десять мусульманских голов, и еще с небольшим остатком.
- Крыша моего дома будет над твоею головою, - начал мулла Саид. - А ты скажи мне, кого это судьба привела под мою крышу в такое позднее время?
- А ты посмотри хорошенько! - надменно произнес обладатель гигантской чалмы. - Посмотри-ка, может, и узнаешь!
И прибывший стал в самом центре чай-хане, в том месте, где сходился свет от четырех бумажных фонарей, так что каждый мог вдосталь налюбоватъся его верхним халатом, зеленым с ярко-оранжевыми полосами, лоснящимся и шелестящим при каждом движении своего обладателя.
Тут все заметили, что тучность и сановитость незнакомца были только кажущимися. Вольно же было напялить столько одежды! Заметили, наконец, в тени чалмы и лицо его, немного сморщенное, надменно улыбающееся, щурящееся по сторонам своими покрасневшими от пыли, свиными глазками; заметили и жидкую бородку, какую-то бляху медную под этою бородою: заметили и пояс, на котором чего-то только не было навешано, - и все-таки никто из присутствующих не мог припомнить, где и когда видел он эту смешную фигуру, да и видел ли еще ее хоть когда-нибудь. Новоприбывшее лицо оказалось совершенно незнакомое.
- Не узнаю! - пожал плечами мулла Саид-Басман.
- Ха-ха-ха! - натянуто усмехнулся приезжий. - Так ты и не слыхал обо мне? Не слыхал?
- Да кто ты такой? - повторил вопрос хозяин, которого начинал уже сердить нахальный вид и ломанье маленького человека под огромной чалмой и закутанного в шести халатах.
- Я? кто я? ну слушай же! Я - мирза Кудлай-бай, из самых богатых купцов по всем землям, что отошли под Белого царя в последнее время. Вот кто я!..
И мирза Кудлай-бай начал поглядывать на ковры, где бы ему удобнее опуститься, чтобы и покойно было, и для других заметно, не так вот, как там, у стенок, где впотьмах не видно даже, что за халаты надеты на человеке.
- Не слыхал про такого! - сказал мулла Саид.
- Не слыхали и мы. А ты не слыхал?
- Нет, не довелось…
- Впервой вижу, а слышать тоже не приводилось!
Пошел говор в толпе.
- Ха-ха-ха-ха!.. - раскатился самый богатый купец. - И где только твои глаза были, что меня не видели, где уши твои были, до которых не дошло мое имя? Эй вы, люди! Алай, Базарга, Чахлым! смотрите на этих наманганцев, которые ничего не видят, не слышат, и ни о чем не знают. И в какую только землю мы заехали?! Ну народ…
- Дурак какой-то! - послышалось в толпе.
- Шут полосатый!..
- Дивона (юродивый), - решил как бы про себя, однако довольно громко, мулла Саид-Басман. - Видна птица по полету!
- Слушай, надо его того, порасспросить немного! - шепнул купец из Чимкента Насыру, караван-башу.
- Начнем, погоди, дай угомониться, - подтолкнул его локтем Насыр. - Я теперь припоминаю: кое-что слышал на ташкентском базаре, на прошлой неделе. Эй ты, юркий, тащи сюда еще кунган чаю!
- Кальян! - произнес мирза Кудлай, протянул руку и нетерпеливо зашевелил в воздухе своими крючковатыми, грязными пальцами. - Да, так вот, - выпустил он изо рта клуб дыму. - Так вот, как это пройдешь с караваном ташей десять, так оно и приятно отдохнуть, хотя бы даже и в этом скверном чай-хане. Что у вас тут такой воздух нехороший?..
- А это вот от твоих халатов, должно быть! - заметил кто-то; - до твоего проезда дышать хорошо было!
- Ишак! - лаконически огрызнулся мирза Кудлай.
- Тебе не сродни!
- А кто это там говорит?
- Не надо ссоры, не надо! - предупредил схватку хозяин; - видимое дело - в голове у него угар; что с ним связываться!
Слышал ли или нет это замечание мирза Кудлай, но он, по крайней мере, сделал вид, что хозяйская любезность не коснулась его уха.
- А откуда дорога твоя идет, мирза? - полюбопытствовал караван-баш Насыр.
- Откуда? А-а-а! - зевнул мирза. - А с разных мест; теперь вот из Ташкента, не того поганого Ташкента, что прежде был, а из настоящего, русского Ташкента, из того, что на весь Салар раскинулся. Вот откуда!
- Хорошее место, богатое; я знаю…
- Да ты разве там был? Сдается мне, что тебя туда бы не пустили. Там ведь только особо знаменитые и богатые купцы бывают!
- Нет, случалось и мне!
- Ну, твое счастье!
- Куда же теперь едешь? в Кокан, что ли?
- И в Кокан. А оттуда, может, куда и подальше. Торговать - так торговать как следует, с целым светом; не то что вы, мелкота!
- Где уже нам! - смиренно согласился Насыр, караван-баш.
- Томаша (зрелище, комедия)! - послышался шепот в толпе.
- С каким товаром? - спросил опять Насыр.
- Да уж не такая дрянь, как ваш. Ситцы русские, красные кумачи, сахар, зеркала, румяна, духи разные. Тысяч на двести коканов товару везу. Да, пожалуй что, и побольше!
- Это на четырех-то верблюдах? Должно быть, товар твой легок или уж очень верблюды сильные. Где покупал таких?
- Как на четырех? - смутился немного мирза Кудлай-бай. - Это того… это только передние четыре. Легконосы портальные, а за ними еще пятьдесят голов идет, а потом, через день, еще пятьдесят, а там еще сто, а там…
- Ого! - крикнуло несколько голосов разом.
А люди богатого купца уже убрали своих верблюдов, все трое подошли к чай-хане и слышали, как бахвалился их хозяин.
- Это что же он врет-то? - толкнул локтем Алай Чахлыма.
- Пусть поврет! - толкнул Чахлым Базаргу.
- На свою только голову беду накликает! - шепнул Базарга.
- Да вы не верите, что ли? - вскипятился мирза Кудлай. - Так вот у людей моих спросите. Эй, вы, мои люди, где вы там? Сколько наших верблюдов идет сзади?
- Говори! - толкнул опять Алай Чахлыма.
- Говори сам! - попятился тот.
- Мы что, мы люди темные, - произнес Базарга. - Мы такого и счету не знаем; тебе, хозяину, это лучше знать!
- Ну вот видите; что? - самодовольно потянулся мирза Кудлай, обладатель такого бесконечного каравана. - Эй ты, убери свои ноги: видpишь, я прилечь хочу поудобнее!
- Для всех места хватит! - недовольно огрызнулся тот, к кому относилось это замечание, однако убрал-таки свои ноги и отодвинулся.
- Проходили мы тут одним кишлаком, - рассказывал мирза Кудлай: - вышли ко мне навстречу все старшины, дастархан разложили, кланяются. Только задержали даром! Дал я им по халату - сейчас в ноги. Сказал я им, что русский губернатор ими очень доволен, и дальше поехал!
- А ты видал ли русского губернатора?
- Кто, я? Тамыры с ним. Он у меня в кибитке бывал, я у него. Хороший человек русский губернатор. Я им очень доволен!
- Вот так мягкий язык - во все стороны так и гнется. Ну, послал Аллах человека на нашу потеху! - шепнул седой старик мулле Саиду.
- Что дальше будет, погоди. Что это у тебя на шее повешено? - спросил он у мирзы Кудлая.
- Ты этого не знаешь; это медаль, от самого Белого царя медаль; больше этой медали нет: эта самая из всех важная!
- А ну покажи!
- Гляди, коли есть охота!
И мирза небрежно раздвинул пальцами свою щетинистую бородку и открыл какой-то овальный медный кружок, повешенный на красной тесемке под самым горлом.
- Что же это такое за медаль, я такой еще и не видал ни разу!
- Мало ли чего ты не видал!
- Нет, вот тут есть одна. Эй, приятель, покажи свою! - обратился мулла Саид к купцу из Ташкента.
Тот показал.
- Гм! - несколько смутился Кудлай. - Да ну, это маленькая медаль, эдакую всякий иметь может. У нас и лаучам простым дают такие…
- Есть в русских товарах, - говорил вполголоса купец из Чимкента своему соседу, - такие ящички из жести, и в них, плотно-плотно, маленькие рыбки наложены; маслом они залиты, а чтобы это масло не вытекло, ящички по краям оловом запаяны. И на этих самых ящичках все вот такие точно медали понаклеены!
- Ну! - фыркнул сосед.
Пошли смешки и пофыркивания по всей толпе, вызванные объяснением купца из Чимкента.
- Ишаки безмозглые! - опять выругался мирза Кудлай-бай, ободренный безнаказанностью первой своей выходки.
- А вот мы тебе дадим «ишаки»! Что за шайтан такой, право, злоязычный!..
- Плюнь ему в бороду, да и на его медаль также!
- Ну-ну, ну-ну, - поспешил успокоить гостей мулла Саид. - Что с него взять? оставь уж его, пускай!…
Мальчик-прислужник принес дымящееся блюдо с пловом и поставил его перед сановным, богатым купцом мирзою Кудлаем; тот плеснул из чашки воды себе на руки и вытер их об полы своего халата.
- Кушайте и вы, - благосклонно произнес он и запустил в жирный, горячий рис все свои десять пальцев.
Светлая полоса протянулась на востоке, запели петухи; во всем Намангане там и сям стали подниматься и потягиваться спросонья спавшие на своих плоских крышах горожане. Ночные сторожа собирали свои погремушки и сторожевые бубны и думали уже расходиться по домам; у хлебопеков дымовые дыры задымились и замигало красноватое пламя в их приземистых глинобитных печках; закопошился народ и в караван-сарае муллы Саида.
Верблюдов поили, вьючили и укладывали рядами, чтобы потом поднять всех разом и вереницами вывести их на дорогу. Лошади под навесом фыркали и звучно жевали ячмень в торбах. На все лады храпел и сопел мирза Кудлай-бай, купец богатый, развалившись на целой горе ковров и стеганых одеял, в своей, особо для него отведенной, сакле.
Ярче и ярче разгоралась утренняя заря, уже озолотились вершины тополей и карагачей, вспыхнул зубчатый гребень стены городской цитадели. Золотистыми крестами потянулись в воздухе взлетевшие с своих гнезд длинноногие аисты, а мирза Кудлай-бай, купец богатый, все еще сопел и храпел, только на другой бок повернулся.
Вот мало-помалу стали вытягиваться на дорогу торговые караваны; пошел и Насыр, караван-баш, пошел и седой купец, и чимкентец уже садился верхом на своего пегого аргамака; мулла Саид уже из мечети вернулся. Солнце поднялось из-за садов.
- Буди поди его; что он, в самом деле, до полудня дрыхнуть, что ли, будет? - говорил Алай, вытягивая на веревке кожаное ведро из хауза. - Всегда вот так, после всех людей с ночлега поднимаемся!
- Ну, пожалуй, разбудим! - решили в один голос Базарга и Чахлым и пошли к дверям, откуда слышался храп их хозяина.
ОКОНЧАНИЕ
Другие части: [1], [2], [3].
Самарканд. Сарай - склад для оптовой торговли. Начало 1870-х
IV. Сны как у людей, только концы шакальи
К ночи еще переход сделали. Еще засветло пришли на новую стоянку, раскинулись теперь уже лагерем, там и сям палатки поставили, ужин варить принялись из некупленного мяса.
Развели и шакалы себе небольшой огонек в укромном местечке; сели вокруг, руки греют, и никак не могут одолеть тяжелой, неотвязной дремоты.
Вот Кудлай носом клюнул, чуть-чуть не прямо в уголья, назад откинулся и руками за землю ухватился; Сары-Таук в дугу согнулся и сопит так, что за полверсты слышно, Кылыл-Псяк тоже заморгал глазами чаще, чем следует, и его рот беззубый до ушей зевота растягивает.
Спать так спать! - порешили все сообща; ощупали свои пояса, все ли обстоит благополучно, покосились немного друг на друга, не то чтобы совсем ласково, а эдак, как и следует, по-шакальи, еще раз пояса пощупали и прилегли на землю - головами врозь, ногами к потухающему костру, на котором, корчась и извиваясь, потрескивала последняя горсть сухого бурьяна.
Тихо стало кругом, прохладно. Все успокоилось, только на самой вершине высокого старого тополя все еще возилась и похлопывала крыльями какая-то неугомонная большая птица.
Крепко спит усталый шакал Кызыл-Псяк, и сон такой уж очень хороший видит.
Саклю он себе купил новую; строена с деревом, не из одной глины, как у байгушей [Байгуш - бедняк.]. И стоит эта сакля сейчас же подле города, на выезде. Двор при этой сакле огорожен просторный; с одной стороны навес, с другой - насыпь сделана глинобитная повыше, глиною с рубленым саманом ровно смазана, и на ней ковер большой, пестрый, настоящий кызыл-тырнак хивинский разостлан. Над ковром карагач стоит, кудрявый такой, тенистый, и на этом ковре кызыл-тырнаке, в прохладной тени карагача, сам Кызыл-Псяк прохлаждается.
Под навесом четыре ишака стоят, лопухи жуют да репейник. Хорошие такие ишаки, крупные, сытые, самой хорошей породы. На этих четырех ишаках Кызыл-Псяк бурьян из степи возит в город продавать на топливо. Привезет - продаст; опять в степь поедет, нарежет бурьяну этого много-много, благо не сеянный, - и опять привезет, продаст. И столько он денег за этот самый бурьян зарабатывает, что и на дыни хватает, и на виноград, и на чай, и на плов по пятницам, и на обнову к базарному дню для себя и для своей бабы.
А бабу он себе купил в жены славную: жирную такую, краснощекую. И уж что за житье такое Кызыл-Псяку с его новокупленной бабою!
Только вот скверно: коли с четырьмя ишаками столько наработаешь, что же, если прикупить пятого? А где денег взять на него? Мало, мало того, что по дележу на его долю досталось. Вот если бы и те две части - ну, тогда бы другое дело! А то мало, мало! А что, если?..
И рука сонного шакала инстинктивно потянулась к поясу, только уж не затем, зачем прежде, а немного пониже, где висел его нож-тёзка, хотя и тупой, ржавый, поганый ножик, а все еще годный для того, чтобы смаху перехватить горло, кому это понадобится…
Крепко спит Сары-Таук и тоже недурной сон видит.
Купил себе Сары-Таук разом четыре бабы. На четыре калыма денег хватило и на прокорм еще осталось.
Свадьбы все четыре отпраздновал зараз, и теперь лежит себе да прохлаждается, с бабами потешается.
Одна жена ему плов варит с бараниной, с кониной, с верблюжатиной, и еще курицу поймала, ощипала и тоже в котел сует, для сытости и вкуса. Другая жена штаны ему широкие шелками цветными и золотом вышивает, песни поет длинные, голосом таким тонким-распретонким. Третья жена ему кальян высокий из желтой тыквы, с серебряною насечкою и сеткою, раздувает. Табаку настоящего бухарского, по кокану фунт, целую пригоршню засыпала и расписной, камышовый чубук к самому его рылу подносит. Важно! кури себе, знай покуривай… тяни хотя до одышки, пока в горле не заскребут кошки!..
Четвертая жена, самая хорошая, сидит с ним рядом, вплотную прижалась и руками его по бритой голове поскребывает. А пальцы у нее скребут так ласково, щекотно. Ногти на этих пальцах в сурике с охрою окрашены. Кольцы бирюзовые от самых ногтей идут вплоть по корни.
«Вот тут бы с другого бока пятую бабу, - думает во сне Сары-Таук, - да капиталов не хватает на пятый калым. Мало досталось при дележе-то! Вот если бы все три части! Ведь мои они. Я нашел, никто другой - ну, значит, мое счастье, а те отняли, собаки проклятые, ограбили…
Вот разве теперь, пока спят!..»
И у этого шакала сонная рука потянулась куда ей следует.
И шакал Кудлай спит крепко и такой сон видит, что лучшего ему и не требуется.
Купил себе Кудлай четырех вьючных верблюдов, не тех киргизских, двугорбых, а настоящих наров из Андкуи. Верблюды эти высокие, шерстью темные, почти что черные; на головах у них узды индейские, с кистями и амулетами, промеж ушей шишки из шелку с перьями качаются, бубенцы под шеями подвязаны, и гул от них подобран - от тонкого к самому басистому.
Навьючил он этих верблюдов разным товаром: ситцы русские, шали и канаусы бухарские, кисея индейская для чалм, одеяла стеганые цветные, халаты золотом шитые, - много всяких хороших вещей понавьючил. Сам на переднем верблюде едет, два работника сзади пешком идут.
Ведет Кудлай свой караван мимо городов и кишлаков разных. Всяк спрашивает: что за купец такой новый, богатый, должно быть? а работники за него отвечают: сам мирза Кудлай, в дальний город товар везет на продажу и мену.
И всюду почет богатому купцу мирзе Кудлаю, всюду поклон, большой кулдук и за дастарханом первое место.
И вот приводит Кудлай свой караван в дальний город, раскинулся базаром, по людям клич торговый крикнул и пошел торговать, да как! Что купил сам на месте за кокан серебряный - здесь, в дальнем городе, продает за тилля золотое. Живо весь товар распродал и самому хану послал хорошие подарки.
Зовет к себе хан купца богатого мирзу Кудлая. Пришел мирза Кудлай, в пояс согнулся, руки сложил, как следует, почтительно, на брюхе, большой кулдук отвесил, ждет, что хан скажет.
- А отчего ты… - Тут хан сказал очень нехорошее слово. - Отчего ты только четырех верблюдов привел с товаром, а не пять, не шесть, не больше, а? отчего это? ну-ка, говори!
И не знает, как отвечать хану мирза Кудлай. То есть он и знает, да как сказать? соврать - пожалуй, беда будет, а сказать правду, так, мол, и так, - пожалуй, еще хуже.
Молчит стоит мирза Кудлай, и только про себя думает, лезет ему в голову такая дума:
«Отчего? известно, отчего, все от дележа этого проклятого. Вот если б не этот дележ, а все бы сразу одному мне, тогда бы можно и пять верблюдов товаром навьючить, и шесть, и семь, и больше, а то мало… да, мало…»
«А чего я жду, ишак я эдакой? Вот пока эти дрыхнут двое, встать поскорее да обоих…»
И поднялся на локоть Кудлай-шакал, смотрит: и Кызыл-Псяк поднялся, и Сары-Таук тоже, поглядывают друг на друга, и очень хорошо знают, зачем каждый из них, словно по одному знаку, разом приподнялся на локте.
- А-а! - зевнул Кызыл-Псяк первый.
- О-ох! - затянул Сары-Таук.
Глубоко вздохнул Кудлай.
И все трое снова повалились на землю и заснули так, что уже больше никаких снов не видели.
V. Шакал Кудлай всех трех частей обладатель
Таджик Палаут, самый опытный табачный огородник по всему предместью Джюгуд-хане, давно уже привык к русским и нисколько не тревожился, когда их отряды проходили мимо самых его засевок и огородов. У него даже много приятелей-тамыров было между «белыми рубахами», даже между их старшими, чего же ему было бояться?
Вот и теперь он спокойно обошел с вечера свои новые сеянцы, посмотрел, не довольно ли держать воду между грядами, решил, что пусть их еще часа четыре помокнут, и с этим решением пошел спать в себе в саклю, прислушиваясь в дремоте к замирающим отголоскам русских песен.
Спустя часа два по полуночи проснулся таджик Палаут и опять пошел по своим огородам.
- Эге, довольно! - сообразил он, ощупав руками влажную, разрыхленную землю своих на диво вскопанных грядок, взял китмень в руки и несколькими ударами запрудил входную ветвь арыка, потом прошел на другой конец и принялся разрывать входную дыру, чтобы выпустить из огорода застоявшуюся, позеленелую воду.
Минуты через три грязная струя запенилась, забурлила и пошла прокладывать себе дорогу по своему старому, высохшему руслу.
Потекла струя мимо гряд соседа Палаутова, обогнула мечеть старую загородную, перебралась в приземистый виноградник, взбудоражила всех маленьких лягушек, притаившихся у его расползшихся, перепутанных корней, спугнула ящериц, бегавших взапуски под глиняными стенками, и дальше поползла, захватывая на своем пути сухие былинки, павшие листочки, пауков земляных вместе с их паутиною, - одним словом, все то, что было ей под силу.
Таджик Палаут кончил свое дело и снова пошел досыпать в свою саклю. Ему и в голову не могло придти, каких дел могла наделать эта струя, с виду такая невинная, такая невзрачная.
Целый час прошел уже с тех пор, как ее выпустили из Палаутова сада, и в это время струя успела добраться и до того места, где спали наши шакалы.
Здесь струя приостановилась: ее задержали кучи сухого бурьяна, сложенные у самой стенки. Потом вода сладила и с этим препятствием и, ничего не разбирая, потекла прямо под спину мертвым сном спящего шакала Кудлая.
Как ни крепок был шакалий сон, но прикосновение холодной воды, разом промочившей его от пят до затылка, подняло его на ноги.
Не понял сразу шакал, в чем дело, да потом сообразил и принялся стаскивать с себя намокшую одежду.
- Эк ее, хоть выжми! - покачивал он головою. - Ведь вот тем счастье, те на сухом месте остались!
Тут шакал Кудлай пристально посмотрел на Сары-Таука и Кызыл-Псяка, посмотрел и на свою часть дорогого пояса, и перестал раздеваться, не обращая уже более внимания на то неприятное чувство холода, которое ощущал он от воды, забравшейся даже за его кожаные шаровары.
Притих шакал Кудлай, совсем притаился, и его косые глаза забегали то к Сары-Тауку, то к Кызыл-Псяку, то так, по сторонам, словно осматривая, не видать ли где-нибудь постороннего глаза.
Но ничего подозрительного не видели глаза Кудлая, ничего тревожного не слышали его настороженные уши.
И Кызыл-Псяк, и Сары-Таук спали крепко, так крепко, что уже больше и не просыпались.
Ведь посчастливилось же им попасть на сухое место!
VI. Караван-сарай муллы Саид-Басмана
Не доезжая до Намангана версты полторы, у самой торговой большой дороги, стоял громадный караван-сарай муллы Саид-Басмана, притон всех караванов, идущих на Кокан и Кашгар из Ташкента и других мест, занятых в последнее время русскими.
Просторные дворы этого караван-сарая, обнесенные высокими глиняными стенами, могли вмещать одновременно по несколько сот верблюдов. Под навесами могли свободно поместиться как товарные вьюки, так и вся прислуга караванная - лаучи (верблюдовожатые) и караван-баши… В стороне, у самых стен, закопченных черным дымом, устроены были очаги с вмазанными в печи плоскими котлами, в которых проезжие варили свой плов и шурпу. Арык с проточною водою проходил как раз срединою двора, и вырытый посреди небольшой прудик (хауз) сбирал в себе такое значительное количество воды, что все верблюды могли быть напоены вдосталь, не выходя для этого из караван-сарая.
Для того, чтобы попасть в эти дворы, надо было пройти через довольно широкие крытые ворота, на ночь запирающиеся толстыми поперечными жердями с цепным замком, а по бокам этих ворот, с обеих сторон, устроены были помещения для самих хозяев, богатых купцов, а также находилось жилище хозяина караван-сарая, ученого, достопочтенного муллы Саид-Басмана, одного из самых чтимых и известных по всему округу узбеков.
На самом видном месте расположено было чай-хане караван-сарая. Это была просторная, возвышенная площадка, устланная сплошь мягкими циновками и поверх их - коврами. Громадные, развесистые карагачи бросали густую, прохладную тень на эту площадку, и солнечные лучи даже сбоку не могли пробраться туда и потревожить усталых гостей, наслаждающихся кальяном, зеленым чаем, умною беседою муллы Саид-Басмана и веселой болтовнею батчей - бойкоглазых мальчиков в красных халатиках, прислуживавших в чай-хане.
Тут же находилась и небольшая лавочка, где можно было за дешевую цену, немного только дороже, чем в городе, купить все необходимое: рис, баранину, сало, ячмень для лошадей, клевер сушеный, в снопах, саман для верблюдов, а также ремни и веревки для починки пострадавшей в дороге вьючной сбруи.
Все более известные в окрестности купцы знали хорошо муллу Саид-Басмана и никогда не миновали его караван-сарая. Зачем было им находить другие места отдыха, когда здесь они положительно чувствовали себя как дома, и, кроме всего необходимого, вдобавок еще узнавали от словоохотливого хозяина все могущие их более или менее интересовать новости?
А это последнее обстоятельство значило даже более, чем первое: азиаты народ вообще крайне интересующийся всем, что делается кругом, особенно в области политики, и сведущий мулла, зная до тонкости свое дело, ни разу не мог пожаловаться на малочисленность слушателей в своем чайхане, и старался, насколько только можно, удовлетворить любознательность каждого посетителя.
В окрестностях Намангана, особенно близ главной кокандской дороги, были и другие караван-сараи, кроме караван-сарая муллы Саид-Басмана, но большинство путешественников все-таки предпочитали последний всем остальным. Сам же мулла, зная себе цену, весьма равнодушно относился к своим конкурентам - настолько равнодушно, что когда, в прошлом еще году, Мухамед-Гул, купец из Андижана, приобрел себе участок земли как раз напротив него и затеял строить новый караван-сарай, то мулла даже помог ему, незнакомому еще с окрестными жителями, выгодно нанять рабочих, землекопов и плотников для сооружения новых построек.
Мухамед-Гул строил, а мулла Саид посматривал сквозь дым своего кальяна, добродушно улыбался и награждал нового соседа дельными советами.
- Да ведь он тебя, смотри, подорвет… - нашептывали мулле его приятели. - А не подорвет совсем, все-таки большой куш барышей к себе перетянет!
- Значит, такова воля Аллаха! - смиренно пожимал плечами мулла Саид-Басман. - Всякому есть хочется, каждому Бог даль и зубы, и живот, и никто никому хлеб добывать мешать не должен!
- Так-то так, да ведь своя рубашка ближе к телу, - приставали приятели.
- Гм! - не без намека, самым двусмысленным образом ухмылялся мулла Саид-Басман и прекращал всегда подобные разговоры.
Он был уверен в том, что новый конкурент и четырех лун не продержится с своим караван-сараем и ему же самому продаст все свои постройки за полцены, лишь бы выручить хотя половину своего капитала, затраченного на плохо рассчитанное дело.
Расчет муллы Саида был верен - настолько верен, что даже ранее предположенного срока Мухамед-Гул приходил к нему и довольно ясно намекал ему, что он бы, пожалуй, и не прочь бросить свое дело, лишь бы покупатель нашелся подходящий, чтобы уже очень ценою не обидно было.
Да, дела достопочтенного муллы Саид-Басмана были прочны, так прочны, что скоро никакому Мухамед-Гулу не приходила уже в голову мысль пытаться «резать от того куска, за который мулла зубами ухватился».
_________
Дело было к вечеру. Густая пыль на большой дороге, поднятая незадолго проходившим наманганским стадом, мало-помалу улеглась, и далеко-далеко видна была гладкая, широкая дорога, окаймленная тутовыми деревьями и стройными тополями придорожных садов.
Румяный свет вечерней зари все слабел и слабел. Давно уже он боролся с светом костра, разложенного под таганом, и эта борьба заметно склонялась уже на сторону последнего.
Со двора гудели и звякали разнообразные бубенцы верблюдов, согнанных к хаузу для вечернего водопоя, и слышались хриплые крики черномазых лаучей и плескание воды, выливаемой из кожаных черпаков в глинобитные корыта. В дальнем углу двора десятка три длинноухих ишаков дико завывали; это они исполняли свою обычную песню заходящему солнцу. Несколько поджарых жеребцов, оседланных полным вьюком, покрытых вплоть до ушей теплыми попонами, грызлись и лягались под навесом на своих привязях. Большая, совсем одичалая, полосатая кошка неслышно пробиралась по жерди, под самою крышею, добираясь до безмятежно дремлющих там кур и голубей хозяйских.
Мулла Саид-Басман не рассчитывал уже больше на новых гостей и распорядился, чтоб запирали ворота, то есть, попросту, задвинули их толстыми жердями.
Громадный самовар, ведер в пять вместимостью, так вот и лез в глаза своими сверкавшими, медными боками; он сопел, пыхтел, высвистывал и испускал из всех своих отверстий густые клубы белого пара. Мальчики-прислужники бойко шныряли между гостями, разнося чашки и кунганчики с зеленым чаем и бесцеремонно шагая через ноги и даже головы дремлющих под говор и бряцанье сааза посетителей.
Зажгли большой, шестигранный фонарь из белой промасленной бумаги и повесили его на косом шесте, повыше. Этот фонарь осветил группы красных, голубых, зеленых, желтых и полосатых халатов, живописно расположившихся на коврах и циновках просторного чай-хане.
Мулла Саид ровным, солидным голосом объяснял внимательным слушателям, какая хитрая-прехитрая бестия этот Музофар, эмир бухарский, выславший к русским навстречу посольство свое для переговоров, чтобы только позатянуть дело и выиграть время для своих приготовлений к войне, так неожиданно обрушившейся на его лживую голову.
- Так это он все хитри-и-ил?! - удивлялся один из гостей, купец из окрестностей Ташкента, тот, что вез табак и кошмы в Кокан для продажи или же для промена их на шелк-сырец и шали тамошнего производства.
- Ну, понятно, пока русские будут стоять да слушать этого старого говоруна, у него все там сейчас и того… живо дело обработают! Понятное дело, понятное, - затараторил вертлявый караван-баш Насыр, протискиваясь в передние ряды собеседников.
- Э-эх! - крякнул, должно быть, по какому-нибудь сочувствию совсем белый старичок в дорогом кашемировом халате.
- Чаю еще подай, - маленький кунган, вон тот, что стоит с краю.
- Так вот их на этот крюк и поймают, как же! Травленые волки! - решил рыжий купец из Чимкента, аксакал с бронзовою медалью на халате.
- Прежде ловили! - заметил, словно про себя, кто-то из дальних.
- И не один раз! - подтвердил кто-то другой, из того же угла.
- А теперь - шабаш!
- Ничего не шабаш; он…
- Не перебивай! Ну, так наш-то хан теперь что будет делать?
- Худояр-то? - пожал плечом мулла Саид. - Тот, как только получил письмо Музофара, посмотрел, совет собрал и на этом-то совете порешили…
Тут голос рассказчика несколько понизился; слушатели сдвинулись плотнее.
- Тише вы там, у самовара; не брякай посудою, ты, козленок глазастый!
- Тс! подвинься немножко!
- А тебе тесно?
- И решили на этом совете, чтобы печатей с этого письма не снимать и отослать его так как есть обратно, без всякого ответа. «Потому, - говорит хан, - что мне с русскими нет никакого расчета ссориться - значит, и всяких подговорных писем читать не следует, потому что там не добро написано». Так-то вот!
- А что же там написано? - полюбопытствовал купец из Ташкента.
- А я читал? - поднял голову мулла Саид и начал прислушиваться. - Кто-то едет, никак! - произнес он.
- Правда ли это теперь, - начал кто-то из того же темного угла, - правда ли, что когда русские еще за Арыс не переходили, на небе, над самою Бухарою, красные волки бегали?
- А ты от кого это слышал?
- Говорили в ту пору. Мне один из тамошних сказывал!
- Ха-ха-ха!
- Зря народ болтает, по людям много всяких глупых разговоров ходит, много. Вот как и теперь!
- Да мне-то что? Я от других слышал, не свое говорю…
- А кто-то и взаправду едет!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Подать новую на железный товар наложили и танапный сбор на одну седьмую часть прибавили! - вздохнул местный купец, сосед муллы Саида, да так вздохнул, что даже зола разлетелась из-под самовара.
- К нам, сюда! - решил мулла Саид и велел одному из мальчиков отодвинуть запорные жерди.
- Верблюды идут, верблюды… я вижу, - засуетился караван-баш Насыр, - вон чернеют около самой стенки; отсюда вот хорошо видно! раз, два, три, четыре, пять… нет, пятого нет, только четыре.
- А колоколов-то сколько навешено, страсть! - заметил купец из Чимкента; - эко гудят, эко гудят! Идет всего-навсего четыре верблюда, а звону делают, словно целый караван сотенный!
Действительно, маленький караван давал-таки довольно шумно знать о своем приближении. Тут гудели самые разнообразные звонки, подвешенные на шеях и головах верблюдов, их, должно быть, было по нескольку на каждом животном, и это обстоятельство показалось довольно странным для всех, привыкших уже к обыкновению вешать звонки только по одному, и то через четыре верблюда на пятого.
Этот звонкий караванчик приблизился уже настолько, что можно было различить толстую фигуру в необъятной чалме, раскачивающуюся на вершине вьюка переднего верблюда. Можно было также различить и трех человек пеших, бредущих усталою поступью по сторонам маленького каравана.
Проезжие обнаружили явное намерение остановиться на ночлег именно в караван-сарае муллы Саида и свернули с большой дороги, огибая осторожно широкую, топкую лужу черной, вонючей грязи.
- Не знаю! - словно про себя недоумевал мулла Саид. - Мне ли не знать всех купцов ханства, а не узнаю. И кто бы это такой мог быть?
- Аман! будет место для моего каравана? - послышался голос с вершины переднего верблюда.
- Аллах благословил твой путь, благословит и отдых. Входи! - ответил мулла Саид.
- Тохта! (остановись) - решил голос сверху.
Прибывшие верблюды остановились как раз против ворот караван-сарая.
VII. Мирза Кудлай-бай, богатый купец, удивляется, как это его еще никто не знает
Послышался обычный хрипящий звук, каким обыкновенно, с помощью подергивания за повод, кладут на землю верблюдов. Высокое животное мотнуло косматою головою и тяжело опустилось на передние колена. Колыхнулись громадные вьюки, колыхнулась и клюнула носом толстая фигура на их вершине и неловко полезла вниз, еле ворочаясь в своих шести халатах, одетых один на другой.
- Ого, сколько народу! - важно произнес прибывший; - не будет ли для нас тесно? Я ведь люблю, чтобы было просторно! Слышишь, ты, хозяин! Алай, Базарга, Чахлым, люди! проводи караван во двор, раскладывайтесь живо. Фу-ух! А я-таки немного устал!..
- Эка важная птица!
- Покрикивает что твой курбаша.
- Кто такой? Откуда?
Послышались сдержанные замечания и вопросы в толпе гостей муллы Саид-Басмана. Да и сам хозяин немного растерялся от такого шумного начала; он не привык к этому, а главное, его смущало то обстоятельство, что перед ним, перед все и всех знающим, стояло совершенно незнакомое лицо, надменно поглядывающее вокруг из-под своей чалмы таких размеров, что если бы ее разрезать на куски, то ее хватило бы по крайней мере на десять мусульманских голов, и еще с небольшим остатком.
- Крыша моего дома будет над твоею головою, - начал мулла Саид. - А ты скажи мне, кого это судьба привела под мою крышу в такое позднее время?
- А ты посмотри хорошенько! - надменно произнес обладатель гигантской чалмы. - Посмотри-ка, может, и узнаешь!
И прибывший стал в самом центре чай-хане, в том месте, где сходился свет от четырех бумажных фонарей, так что каждый мог вдосталь налюбоватъся его верхним халатом, зеленым с ярко-оранжевыми полосами, лоснящимся и шелестящим при каждом движении своего обладателя.
Тут все заметили, что тучность и сановитость незнакомца были только кажущимися. Вольно же было напялить столько одежды! Заметили, наконец, в тени чалмы и лицо его, немного сморщенное, надменно улыбающееся, щурящееся по сторонам своими покрасневшими от пыли, свиными глазками; заметили и жидкую бородку, какую-то бляху медную под этою бородою: заметили и пояс, на котором чего-то только не было навешано, - и все-таки никто из присутствующих не мог припомнить, где и когда видел он эту смешную фигуру, да и видел ли еще ее хоть когда-нибудь. Новоприбывшее лицо оказалось совершенно незнакомое.
- Не узнаю! - пожал плечами мулла Саид-Басман.
- Ха-ха-ха! - натянуто усмехнулся приезжий. - Так ты и не слыхал обо мне? Не слыхал?
- Да кто ты такой? - повторил вопрос хозяин, которого начинал уже сердить нахальный вид и ломанье маленького человека под огромной чалмой и закутанного в шести халатах.
- Я? кто я? ну слушай же! Я - мирза Кудлай-бай, из самых богатых купцов по всем землям, что отошли под Белого царя в последнее время. Вот кто я!..
И мирза Кудлай-бай начал поглядывать на ковры, где бы ему удобнее опуститься, чтобы и покойно было, и для других заметно, не так вот, как там, у стенок, где впотьмах не видно даже, что за халаты надеты на человеке.
- Не слыхал про такого! - сказал мулла Саид.
- Не слыхали и мы. А ты не слыхал?
- Нет, не довелось…
- Впервой вижу, а слышать тоже не приводилось!
Пошел говор в толпе.
- Ха-ха-ха-ха!.. - раскатился самый богатый купец. - И где только твои глаза были, что меня не видели, где уши твои были, до которых не дошло мое имя? Эй вы, люди! Алай, Базарга, Чахлым! смотрите на этих наманганцев, которые ничего не видят, не слышат, и ни о чем не знают. И в какую только землю мы заехали?! Ну народ…
- Дурак какой-то! - послышалось в толпе.
- Шут полосатый!..
- Дивона (юродивый), - решил как бы про себя, однако довольно громко, мулла Саид-Басман. - Видна птица по полету!
- Слушай, надо его того, порасспросить немного! - шепнул купец из Чимкента Насыру, караван-башу.
- Начнем, погоди, дай угомониться, - подтолкнул его локтем Насыр. - Я теперь припоминаю: кое-что слышал на ташкентском базаре, на прошлой неделе. Эй ты, юркий, тащи сюда еще кунган чаю!
- Кальян! - произнес мирза Кудлай, протянул руку и нетерпеливо зашевелил в воздухе своими крючковатыми, грязными пальцами. - Да, так вот, - выпустил он изо рта клуб дыму. - Так вот, как это пройдешь с караваном ташей десять, так оно и приятно отдохнуть, хотя бы даже и в этом скверном чай-хане. Что у вас тут такой воздух нехороший?..
- А это вот от твоих халатов, должно быть! - заметил кто-то; - до твоего проезда дышать хорошо было!
- Ишак! - лаконически огрызнулся мирза Кудлай.
- Тебе не сродни!
- А кто это там говорит?
- Не надо ссоры, не надо! - предупредил схватку хозяин; - видимое дело - в голове у него угар; что с ним связываться!
Слышал ли или нет это замечание мирза Кудлай, но он, по крайней мере, сделал вид, что хозяйская любезность не коснулась его уха.
- А откуда дорога твоя идет, мирза? - полюбопытствовал караван-баш Насыр.
- Откуда? А-а-а! - зевнул мирза. - А с разных мест; теперь вот из Ташкента, не того поганого Ташкента, что прежде был, а из настоящего, русского Ташкента, из того, что на весь Салар раскинулся. Вот откуда!
- Хорошее место, богатое; я знаю…
- Да ты разве там был? Сдается мне, что тебя туда бы не пустили. Там ведь только особо знаменитые и богатые купцы бывают!
- Нет, случалось и мне!
- Ну, твое счастье!
- Куда же теперь едешь? в Кокан, что ли?
- И в Кокан. А оттуда, может, куда и подальше. Торговать - так торговать как следует, с целым светом; не то что вы, мелкота!
- Где уже нам! - смиренно согласился Насыр, караван-баш.
- Томаша (зрелище, комедия)! - послышался шепот в толпе.
- С каким товаром? - спросил опять Насыр.
- Да уж не такая дрянь, как ваш. Ситцы русские, красные кумачи, сахар, зеркала, румяна, духи разные. Тысяч на двести коканов товару везу. Да, пожалуй что, и побольше!
- Это на четырех-то верблюдах? Должно быть, товар твой легок или уж очень верблюды сильные. Где покупал таких?
- Как на четырех? - смутился немного мирза Кудлай-бай. - Это того… это только передние четыре. Легконосы портальные, а за ними еще пятьдесят голов идет, а потом, через день, еще пятьдесят, а там еще сто, а там…
- Ого! - крикнуло несколько голосов разом.
А люди богатого купца уже убрали своих верблюдов, все трое подошли к чай-хане и слышали, как бахвалился их хозяин.
- Это что же он врет-то? - толкнул локтем Алай Чахлыма.
- Пусть поврет! - толкнул Чахлым Базаргу.
- На свою только голову беду накликает! - шепнул Базарга.
- Да вы не верите, что ли? - вскипятился мирза Кудлай. - Так вот у людей моих спросите. Эй, вы, мои люди, где вы там? Сколько наших верблюдов идет сзади?
- Говори! - толкнул опять Алай Чахлыма.
- Говори сам! - попятился тот.
- Мы что, мы люди темные, - произнес Базарга. - Мы такого и счету не знаем; тебе, хозяину, это лучше знать!
- Ну вот видите; что? - самодовольно потянулся мирза Кудлай, обладатель такого бесконечного каравана. - Эй ты, убери свои ноги: видpишь, я прилечь хочу поудобнее!
- Для всех места хватит! - недовольно огрызнулся тот, к кому относилось это замечание, однако убрал-таки свои ноги и отодвинулся.
- Проходили мы тут одним кишлаком, - рассказывал мирза Кудлай: - вышли ко мне навстречу все старшины, дастархан разложили, кланяются. Только задержали даром! Дал я им по халату - сейчас в ноги. Сказал я им, что русский губернатор ими очень доволен, и дальше поехал!
- А ты видал ли русского губернатора?
- Кто, я? Тамыры с ним. Он у меня в кибитке бывал, я у него. Хороший человек русский губернатор. Я им очень доволен!
- Вот так мягкий язык - во все стороны так и гнется. Ну, послал Аллах человека на нашу потеху! - шепнул седой старик мулле Саиду.
- Что дальше будет, погоди. Что это у тебя на шее повешено? - спросил он у мирзы Кудлая.
- Ты этого не знаешь; это медаль, от самого Белого царя медаль; больше этой медали нет: эта самая из всех важная!
- А ну покажи!
- Гляди, коли есть охота!
И мирза небрежно раздвинул пальцами свою щетинистую бородку и открыл какой-то овальный медный кружок, повешенный на красной тесемке под самым горлом.
- Что же это такое за медаль, я такой еще и не видал ни разу!
- Мало ли чего ты не видал!
- Нет, вот тут есть одна. Эй, приятель, покажи свою! - обратился мулла Саид к купцу из Ташкента.
Тот показал.
- Гм! - несколько смутился Кудлай. - Да ну, это маленькая медаль, эдакую всякий иметь может. У нас и лаучам простым дают такие…
- Есть в русских товарах, - говорил вполголоса купец из Чимкента своему соседу, - такие ящички из жести, и в них, плотно-плотно, маленькие рыбки наложены; маслом они залиты, а чтобы это масло не вытекло, ящички по краям оловом запаяны. И на этих самых ящичках все вот такие точно медали понаклеены!
- Ну! - фыркнул сосед.
Пошли смешки и пофыркивания по всей толпе, вызванные объяснением купца из Чимкента.
- Ишаки безмозглые! - опять выругался мирза Кудлай-бай, ободренный безнаказанностью первой своей выходки.
- А вот мы тебе дадим «ишаки»! Что за шайтан такой, право, злоязычный!..
- Плюнь ему в бороду, да и на его медаль также!
- Ну-ну, ну-ну, - поспешил успокоить гостей мулла Саид. - Что с него взять? оставь уж его, пускай!…
Мальчик-прислужник принес дымящееся блюдо с пловом и поставил его перед сановным, богатым купцом мирзою Кудлаем; тот плеснул из чашки воды себе на руки и вытер их об полы своего халата.
- Кушайте и вы, - благосклонно произнес он и запустил в жирный, горячий рис все свои десять пальцев.
Светлая полоса протянулась на востоке, запели петухи; во всем Намангане там и сям стали подниматься и потягиваться спросонья спавшие на своих плоских крышах горожане. Ночные сторожа собирали свои погремушки и сторожевые бубны и думали уже расходиться по домам; у хлебопеков дымовые дыры задымились и замигало красноватое пламя в их приземистых глинобитных печках; закопошился народ и в караван-сарае муллы Саида.
Верблюдов поили, вьючили и укладывали рядами, чтобы потом поднять всех разом и вереницами вывести их на дорогу. Лошади под навесом фыркали и звучно жевали ячмень в торбах. На все лады храпел и сопел мирза Кудлай-бай, купец богатый, развалившись на целой горе ковров и стеганых одеял, в своей, особо для него отведенной, сакле.
Ярче и ярче разгоралась утренняя заря, уже озолотились вершины тополей и карагачей, вспыхнул зубчатый гребень стены городской цитадели. Золотистыми крестами потянулись в воздухе взлетевшие с своих гнезд длинноногие аисты, а мирза Кудлай-бай, купец богатый, все еще сопел и храпел, только на другой бок повернулся.
Вот мало-помалу стали вытягиваться на дорогу торговые караваны; пошел и Насыр, караван-баш, пошел и седой купец, и чимкентец уже садился верхом на своего пегого аргамака; мулла Саид уже из мечети вернулся. Солнце поднялось из-за садов.
- Буди поди его; что он, в самом деле, до полудня дрыхнуть, что ли, будет? - говорил Алай, вытягивая на веревке кожаное ведро из хауза. - Всегда вот так, после всех людей с ночлега поднимаемся!
- Ну, пожалуй, разбудим! - решили в один голос Базарга и Чахлым и пошли к дверям, откуда слышался храп их хозяина.
ОКОНЧАНИЕ