Русские перед судом шариата
Н. С. Лыкошин. Русские перед судом шариата // Лыкошин Н. С. Полжизни в Туркестане. Очерки быта туземного населения. - Петроград, 1916.
Положение об управлении Туркестанского края дает право лицам, не принадлежащим к туземному населению, обращаться к народному суду по исковым делам с туземцами. Для передачи иска в руки народного судьи истец должен заручиться согласием ответчика, и вместе с тем теряет уже право вчинять иск по тому же делу у мирового судьи.
Разбирательство у казия. «Туркестанский альбом», 1871-1872
Казалось бы до крайности нелепым предпочитать решению дела у мирового судьи, по строго определенным статьям европейского кодекса, разбирательство в народном суде и отдавать свое дело в руки иноверца и иноплеменника, не связанного никакими нам известными положениями и во всем ссылающегося на юридические тонкости шариатских софистов, всякий вопрос толкующих на несколько ладов. Однако русские люди в своих делах с туземцами все чаще и чаще обращаются к народному суду, в особенности со времени развития в крае хлопкового дела.
Русский человек по своей природе беспечен и доверчив; сарт, напротив, хитер и подозрителен; поэтому при обоюдных торговых сделках с русскими туземец рядом правильных торговых расчетов и точным исполнением принятых на себя обязательств успевает, обыкновенно, совершенно усыпить и без того не развитую в нас осторожность, и мы начинаем уже вовсе халатно относиться к сделкам с знакомым «тамыром» [друг, приятель], веря безусловно в честность и благородство его души. Осторожного сарта такая беспечность просто бесит, и он кончает свои дела с русским компаньоном, обыкновенно не доплатив некоторую сумму денег за принятый товар или не рассчитавшись сполна за исполненную для него мастеровым работу. Конечно, это не похвально со стороны сарта, но ведь и наш брат, как человек более развитой и сметливый, мог бы немного серьезнее относиться к своей собственной выгоде.
Скрылся сарт в закоулках старого города; не является он и денег не шлет, а найти его трудно, когда знаешь о нем только, что зовут его Норматбаем и что он занимается скупкой хлопка. О документальных доказательствах долга в таких случаях и речи быть не может: кому же придет в голову брать расписки с туземца, который всегда так аккуратно рассчитывался и был в этом отношении вне всяких подозрений? Остается или ждать счастливой случайности, которая толкнет сарта на глаза кредитору, или обращаться к помощи правящих населением административных лиц, чтобы они, по весьма гадательным признакам, отыскали ответчика или хотя бы указали место его жительства. Наконец искомый туземец найден, кредитор обращается к нему с напоминанием о неоконченных счетах и тот начинает доказывать, что, собственно, не он виноват в своей неисправности, а сам кредитор не выполнил относительно своего компаньона некоторых обещаний. Разговор кончается уверением, что завтра, а самое позднее в следующую среду все дела будут покончены в желаемом для кредитора смысле. Как не поверить еще раз: до среды недалеко, а у нас не в обычае настойчиво требовать свои деньги и тащить за полу к судье своего должника, как это принято у туземцев в их делах между собой. Проходит много времени, должник не является, терпение приходит к концу и кредитор решается, наконец, [искать] защиты своих интересов у властей, требовать судом уплаты причитающихся ему денег. Обратиться непосредственно к мировому судье обыкновенно мы не умеем, и поэтому приходится искать подходящего недорогого адвоката. Адвокат терпеливо выслушивает иеремиады клиента о том, как он жестоко обманут, но когда дело доходит до поверки доказательств, имеющихся в руках у потерпевшего, он выливает на голову клиента ушах холодной воды, объявляя, что сам он вполне верит всему рассказанному и сочувствует горю клиента, но что этого недостаточно, ибо мировой судья потребует документальных доказательств, а так как их нет в руках потерпевшего, то в иске неминуемо будет отказано.
Обыкновенный путь хождения по делу оказывается неприменимым; приходится изыскивать другой способ заставить сарта исполнить свои обязательства, и тут-то обыкновенно кто-нибудь из знакомых подает совет обратиться к народному судье, т. е. к суду по шариату, в котором, якобы без письменных доказательств, можно взыскать с должника свои деньги. Надо снова найти должника, надо уговорить его судиться по шариату, потому что, если он не пожелает этого, то с ним ничего нельзя поделать. В большинстве случаев сарт отлично понимает, что если его просят судиться у казия, то это значит, что у мирового судьи выиграть дело нельзя, и потому он обыкновенно наотрез отказывает своему кредитору в его просьбе и не без иронии приглашает его обратиться к мировому судье. Но иногда, или по недостаточному знанию законов, или по привычке к своему суду, где он знает все ходы и выходы, сарт соглашается выступить в качестве ответчика в народном суде. Отсюда начинаются новые мытарства.
Прежде всего истцу, не знающему языка, на котором происходит судопроизводство, необходимо найти переводчика для объяснения дела народному судье и для передачи, конечно, из пятого в десятое, истцу всего того, что будет говориться на судебном разбирательстве. Вместе с юрким татарином-переводчиком потерпевший пускается на поиски правосудия. Камера народного судьи ничем не отличается от обыкновенных сартовских домов; ошеломленный непривычным говором многочисленных посетителей казия, наполняющих весь тесный дворик его жилища, русский проситель совершенно теряется, не зная, к кому из присутствующих он должен обратиться с своей просьбой. Переводчик-татарин подходит с поклонами к седому полному старику в распашном халате и в одном белье, по-летнему, и почтительно обращает его внимание на приведенного просителя. На лице представителя правосудия, сквозь свойственное туземцам равнодушие, прежде всего проглядывает неудовольствие, что к нему обращается не свой брат туземец, с которым он привык иметь дело. Русские редко приходят к нему со своими личными делами; обыкновенно его беспокоят только лишенные права хождения по делам в русских судах мелкие адвокаты, возбуждающие самые неосновательные тяжбы, чтобы вымотать у туземца несколько рублей. Адвокаты эти - нож острый для казия: каждый из них умеет обвинить народного судью в медленности или пристрастии, что со стороны начальства вызывает требование объяснений по поводу давно оконченных дел. Поэтому неудивительно, что и наш проситель не видит на лице судьи выражения участия и готовности все сделать для справедливого удовлетворения просьбы пришельца, добровольно подчиняющегося его мудрому решению.
Мы привыкли думать, что суд по шариату отличается крайней простотой, полным отсутствием формальностей и, главное, быстротой, которой могут позавидовать наши судебные учреждения, но это прискорбное недоразумение: судопроизводство в народном суде допускает только больше произвола, там только с меньшей уверенностью можно сказать, чем кончится данное дело, а формальности тоже есть и они немало вредят интересам тяжущихся. Так, прежде всего, выслушав просьбу истца на словах и совершенно уяснив себе ее смысл, народный судья предлагает, однако, просителю изложить свою просьбу письменно, составить так называемый «махзар». Опять затруднение: или надо писать просьбу по-русски и потом искать письменного переводчика, который перевел бы прошение на туземный язык, или же, доверившись одному из мирз (писцов), обитающих в камере народного судьи, просить его за известное вознаграждение составить просьбу (со слов просителя) прямо на туземном языке. И та, и другая процедура одинаково сложны и одинаково допускают возможность ошибок и недомолвок в переводе, а, кроме того, стоят денег. Наконец «махзар» написан, прошение принято. Народный судья предлагает сторонам дать подписку о согласии судиться народным судом на основании 210 ст. «Положения». Русский проситель принужден подписать свою фамилию под документом, которого прочесть не в силах. Пройдя все эти мытарства, он свободно вздыхает, полагая, что теперь уже нет никаких препятствий к немедленному окончанию дела, причем в десятый раз объясняет своему заместителю-татарину все подробности дела. Переводчик тупо слушает, заранее приготовившись выбросить добрую половину из того, что говорил ему в доказательство своей правоты словоохотливый русский, и сказать казию только самое необходимое, чтобы скорей отделаться от своей менторской роли и получить причитающийся гонорар. Ответчику предъявлен иск. Истец с нетерпением ждет, что будет говорить в свое оправдание обманувший его компаньон, но тот и не думает оправдываться: он только просит народного судью дать ему несколько дней на подготовку доказательств, тем более что в Чиназе заболела его сестра, которую ему необходимо навестить. Заявление это народным судьей принято; по шариату, он обязан дать ответчику срок («муглат»), - и на обороте «махзара» просителя рукою казия делается краткая надпись «тазкира» (протокол), где прописывается, что, ввиду заявления ответчика, ему дана отсрочка на две недели.
По истечении их ответчику посылается повестка с предложением явиться в суд в такой-то день, но он и не думает об этом. По настойчивому требованию истца, ответчику шлют вторую и третью повестки, а о нем все нет ни слуху, ни духу. Проситель негодует, народный судья тоже сердится, но сам он не в праве наказать ослушника, а должен просить об этом начальника города. По рапорту судьи на виновного в неявке налагается штраф, и только после этого он является в камеру судьи, куда проситель-русский приходил все время весьма аккуратно, так как заочные решения в народном суде не допускаются и истцу надо быть всегда налицо. Судья доволен, ему удалось, наконец, свести в своей камере обе стороны, и он немедля приступает к разбору. По установившемуся обычаю, народный судья предлагает тяжущимся сесть перед ним, так как спрашивать стоящих он не может; сесть надо, став на колена и опустив на пятки седалище. Неловко садиться на пятки непривычному человеку, но в камере нет мебели и, подчиняясь обычаю, проситель испытывает пренеприятное ощущение остановки кровообращения: по ногам бегают мурашки. Сели. Судья приступает к разбирательству («мурафиа»): читает прошение, рассматривает «ривоят» противной стороны, собирает дополнительные объяснения и, наконец, предлагает сторонам покончить дело миром и, если они согласны, избрать для решения 4-6 посредников.
Мировые сделки («сульх») в большом ходу у туземцев; им нравится самая процедура долгих споров и просьб об уступках, но зато горько же и расплачиваются они за любовь к мировым сделкам, от которых в выигрыше положительно только одни примирители, которые, покончив дело, кладут в свои карманы большую часть определенной к уплате суммы, а истец и ответчик должны утешать себя только тем, что все счеты между ними покончены, и, следовательно, долго не придется ведаться со всеми хитростями народного суда. Русский проситель незнаком с мировыми сделками в этом суде, и потому просит покончить дело по закону (шариату). Народный судья недоволен этим; он знает, что дело идет к присяге, а проводить к присяге туземца неприятно, потому что казию известно, как не любит народ присяги, считая ее позорным делом. Однако по шариату судья обязан дать ответчику присягу. Присяга считается действительною только в том случае, если присягающий после своего наказания произнесет за казием слова: «Валлагу, билляги, таллаги». Туземец, воспитанный в правилах формализма, боится произнесения только этих слов; клятву же, данную в каких-либо других выражениях, он весьма легко преступает. Так, бывают случаи, что народный судья, зная, как тяжко мусульманину произносить клятву в этих именно выражениях, несколько видоизменяет формулу присяги и предлагает ответчику подтвердить свое отрицание присягой, выраженной иначе, напр. «азберой-худа», «бакки-худа» и т. п. Такую присягу туземец легко принимает, но зато и не считает клятвопреступлением дать после нее ложное показание. Отсюда ясно, как не равны силы русского и туземца перед народным судом. Если прибавить к этому, что клятвопреступление, по шариату, может быть искуплено делами милосердия и постом, то прямо-таки приходится удивляться наивности тех соотечественников наших, которые рассчитывают на правый суд у казия в своих делах с туземцами. Допустим, однако, что народный судья предложил присягу в общепринятой страшной для туземца форме: «Валлагу, билляги, таллаги». Тогда все зависит от личности принимающего присягу. Если он пользуется уважением сограждан и сумма иска не велика, то, конечно, он не захочет присягать, и тем даст народному судье право постановить решение в пользу истца; но если ответчик, как чаще случается, человек иных свойств, то ему ничего не стоит, приняв присягу, дать ложное показание и таким образом отделаться от предъявленного к нему иска, потому что после присяги не приемлются от истца никакие дополнительные требования и доказательства, и все счеты с ответчиком считаются поконченными. Дорога к мировому судье закрыта окончательно и приходится, примирившись с совершившимся фактом, быть в другой раз осторожнее в торговых сделках с туземцами.
Мы разобрали случай, когда перед народным судом русский является истцом, а туземец ответчиком, но может случиться, что русский даст согласие судиться с туземцем в народном суде и в том случае, когда ему самому придется выступать в роли ответчика. Тогда процедура судоговорения представляет еще более странную и совершенно несоответствующую нашим понятиям о судебном состязании сцену. Не имея доказательств и не пожелав примириться, туземец потребует от ответчика присяги и ответчику, повторяя за казием, придется произнести арабскую фразу: «Биллягильлязи инзалят инджили Аля-и Иса Алансалям», в которой русскому человеку не понятно ни одно слово, а от произнесения этой клятвы зависит, между тем, решение дела в пользу истца или ответчика. Нечего и говорить что и здесь, как в первом случае, многое зависит от совести присягающего; легко может случиться, что тот, кто постеснялся бы дать ложную клятву перед св. крестом и евангелием, увлекшись выгодою, может сказать неправду, подтверждая ее непонятными арабскими словами, хотя в переводе эти слова означают: «Клянусь Богом, ниспославшим евангелие Иисуса», т. е. представляют формальную клятву [В шариате есть формулы присяги для еврея, христианина, огнепоклонника и идолопоклонника. Их можно найти в книге «Хидая», перевод под ред. Н. И. Гродекова, т. III, стр. 66.].
Все эти обстоятельства, казалось бы, должны были удерживать нас, русских, от обращения к народному суду, тем более что у нас есть гораздо более совершенный суд, в котором такие шаткие и условные доказательства, как очистительная присяга, не имеют места. Тяжелы те мытарства, которым приходится подвергаться русским людям, рискующим иногда по своим тяжбам с туземцами обращаться к народному суду, но, во избежание этих мытарств, можно только рекомендовать всем, имеющим дело с туземцами, не полагаться на их пресловутую честность, а всегда основывать свои сделки на документальных данных, которые и в мировых учреждениях могли бы быть приняты как доказательства.
Положение об управлении Туркестанского края дает право лицам, не принадлежащим к туземному населению, обращаться к народному суду по исковым делам с туземцами. Для передачи иска в руки народного судьи истец должен заручиться согласием ответчика, и вместе с тем теряет уже право вчинять иск по тому же делу у мирового судьи.
Разбирательство у казия. «Туркестанский альбом», 1871-1872
Казалось бы до крайности нелепым предпочитать решению дела у мирового судьи, по строго определенным статьям европейского кодекса, разбирательство в народном суде и отдавать свое дело в руки иноверца и иноплеменника, не связанного никакими нам известными положениями и во всем ссылающегося на юридические тонкости шариатских софистов, всякий вопрос толкующих на несколько ладов. Однако русские люди в своих делах с туземцами все чаще и чаще обращаются к народному суду, в особенности со времени развития в крае хлопкового дела.
Русский человек по своей природе беспечен и доверчив; сарт, напротив, хитер и подозрителен; поэтому при обоюдных торговых сделках с русскими туземец рядом правильных торговых расчетов и точным исполнением принятых на себя обязательств успевает, обыкновенно, совершенно усыпить и без того не развитую в нас осторожность, и мы начинаем уже вовсе халатно относиться к сделкам с знакомым «тамыром» [друг, приятель], веря безусловно в честность и благородство его души. Осторожного сарта такая беспечность просто бесит, и он кончает свои дела с русским компаньоном, обыкновенно не доплатив некоторую сумму денег за принятый товар или не рассчитавшись сполна за исполненную для него мастеровым работу. Конечно, это не похвально со стороны сарта, но ведь и наш брат, как человек более развитой и сметливый, мог бы немного серьезнее относиться к своей собственной выгоде.
Скрылся сарт в закоулках старого города; не является он и денег не шлет, а найти его трудно, когда знаешь о нем только, что зовут его Норматбаем и что он занимается скупкой хлопка. О документальных доказательствах долга в таких случаях и речи быть не может: кому же придет в голову брать расписки с туземца, который всегда так аккуратно рассчитывался и был в этом отношении вне всяких подозрений? Остается или ждать счастливой случайности, которая толкнет сарта на глаза кредитору, или обращаться к помощи правящих населением административных лиц, чтобы они, по весьма гадательным признакам, отыскали ответчика или хотя бы указали место его жительства. Наконец искомый туземец найден, кредитор обращается к нему с напоминанием о неоконченных счетах и тот начинает доказывать, что, собственно, не он виноват в своей неисправности, а сам кредитор не выполнил относительно своего компаньона некоторых обещаний. Разговор кончается уверением, что завтра, а самое позднее в следующую среду все дела будут покончены в желаемом для кредитора смысле. Как не поверить еще раз: до среды недалеко, а у нас не в обычае настойчиво требовать свои деньги и тащить за полу к судье своего должника, как это принято у туземцев в их делах между собой. Проходит много времени, должник не является, терпение приходит к концу и кредитор решается, наконец, [искать] защиты своих интересов у властей, требовать судом уплаты причитающихся ему денег. Обратиться непосредственно к мировому судье обыкновенно мы не умеем, и поэтому приходится искать подходящего недорогого адвоката. Адвокат терпеливо выслушивает иеремиады клиента о том, как он жестоко обманут, но когда дело доходит до поверки доказательств, имеющихся в руках у потерпевшего, он выливает на голову клиента ушах холодной воды, объявляя, что сам он вполне верит всему рассказанному и сочувствует горю клиента, но что этого недостаточно, ибо мировой судья потребует документальных доказательств, а так как их нет в руках потерпевшего, то в иске неминуемо будет отказано.
Обыкновенный путь хождения по делу оказывается неприменимым; приходится изыскивать другой способ заставить сарта исполнить свои обязательства, и тут-то обыкновенно кто-нибудь из знакомых подает совет обратиться к народному судье, т. е. к суду по шариату, в котором, якобы без письменных доказательств, можно взыскать с должника свои деньги. Надо снова найти должника, надо уговорить его судиться по шариату, потому что, если он не пожелает этого, то с ним ничего нельзя поделать. В большинстве случаев сарт отлично понимает, что если его просят судиться у казия, то это значит, что у мирового судьи выиграть дело нельзя, и потому он обыкновенно наотрез отказывает своему кредитору в его просьбе и не без иронии приглашает его обратиться к мировому судье. Но иногда, или по недостаточному знанию законов, или по привычке к своему суду, где он знает все ходы и выходы, сарт соглашается выступить в качестве ответчика в народном суде. Отсюда начинаются новые мытарства.
Прежде всего истцу, не знающему языка, на котором происходит судопроизводство, необходимо найти переводчика для объяснения дела народному судье и для передачи, конечно, из пятого в десятое, истцу всего того, что будет говориться на судебном разбирательстве. Вместе с юрким татарином-переводчиком потерпевший пускается на поиски правосудия. Камера народного судьи ничем не отличается от обыкновенных сартовских домов; ошеломленный непривычным говором многочисленных посетителей казия, наполняющих весь тесный дворик его жилища, русский проситель совершенно теряется, не зная, к кому из присутствующих он должен обратиться с своей просьбой. Переводчик-татарин подходит с поклонами к седому полному старику в распашном халате и в одном белье, по-летнему, и почтительно обращает его внимание на приведенного просителя. На лице представителя правосудия, сквозь свойственное туземцам равнодушие, прежде всего проглядывает неудовольствие, что к нему обращается не свой брат туземец, с которым он привык иметь дело. Русские редко приходят к нему со своими личными делами; обыкновенно его беспокоят только лишенные права хождения по делам в русских судах мелкие адвокаты, возбуждающие самые неосновательные тяжбы, чтобы вымотать у туземца несколько рублей. Адвокаты эти - нож острый для казия: каждый из них умеет обвинить народного судью в медленности или пристрастии, что со стороны начальства вызывает требование объяснений по поводу давно оконченных дел. Поэтому неудивительно, что и наш проситель не видит на лице судьи выражения участия и готовности все сделать для справедливого удовлетворения просьбы пришельца, добровольно подчиняющегося его мудрому решению.
Мы привыкли думать, что суд по шариату отличается крайней простотой, полным отсутствием формальностей и, главное, быстротой, которой могут позавидовать наши судебные учреждения, но это прискорбное недоразумение: судопроизводство в народном суде допускает только больше произвола, там только с меньшей уверенностью можно сказать, чем кончится данное дело, а формальности тоже есть и они немало вредят интересам тяжущихся. Так, прежде всего, выслушав просьбу истца на словах и совершенно уяснив себе ее смысл, народный судья предлагает, однако, просителю изложить свою просьбу письменно, составить так называемый «махзар». Опять затруднение: или надо писать просьбу по-русски и потом искать письменного переводчика, который перевел бы прошение на туземный язык, или же, доверившись одному из мирз (писцов), обитающих в камере народного судьи, просить его за известное вознаграждение составить просьбу (со слов просителя) прямо на туземном языке. И та, и другая процедура одинаково сложны и одинаково допускают возможность ошибок и недомолвок в переводе, а, кроме того, стоят денег. Наконец «махзар» написан, прошение принято. Народный судья предлагает сторонам дать подписку о согласии судиться народным судом на основании 210 ст. «Положения». Русский проситель принужден подписать свою фамилию под документом, которого прочесть не в силах. Пройдя все эти мытарства, он свободно вздыхает, полагая, что теперь уже нет никаких препятствий к немедленному окончанию дела, причем в десятый раз объясняет своему заместителю-татарину все подробности дела. Переводчик тупо слушает, заранее приготовившись выбросить добрую половину из того, что говорил ему в доказательство своей правоты словоохотливый русский, и сказать казию только самое необходимое, чтобы скорей отделаться от своей менторской роли и получить причитающийся гонорар. Ответчику предъявлен иск. Истец с нетерпением ждет, что будет говорить в свое оправдание обманувший его компаньон, но тот и не думает оправдываться: он только просит народного судью дать ему несколько дней на подготовку доказательств, тем более что в Чиназе заболела его сестра, которую ему необходимо навестить. Заявление это народным судьей принято; по шариату, он обязан дать ответчику срок («муглат»), - и на обороте «махзара» просителя рукою казия делается краткая надпись «тазкира» (протокол), где прописывается, что, ввиду заявления ответчика, ему дана отсрочка на две недели.
По истечении их ответчику посылается повестка с предложением явиться в суд в такой-то день, но он и не думает об этом. По настойчивому требованию истца, ответчику шлют вторую и третью повестки, а о нем все нет ни слуху, ни духу. Проситель негодует, народный судья тоже сердится, но сам он не в праве наказать ослушника, а должен просить об этом начальника города. По рапорту судьи на виновного в неявке налагается штраф, и только после этого он является в камеру судьи, куда проситель-русский приходил все время весьма аккуратно, так как заочные решения в народном суде не допускаются и истцу надо быть всегда налицо. Судья доволен, ему удалось, наконец, свести в своей камере обе стороны, и он немедля приступает к разбору. По установившемуся обычаю, народный судья предлагает тяжущимся сесть перед ним, так как спрашивать стоящих он не может; сесть надо, став на колена и опустив на пятки седалище. Неловко садиться на пятки непривычному человеку, но в камере нет мебели и, подчиняясь обычаю, проситель испытывает пренеприятное ощущение остановки кровообращения: по ногам бегают мурашки. Сели. Судья приступает к разбирательству («мурафиа»): читает прошение, рассматривает «ривоят» противной стороны, собирает дополнительные объяснения и, наконец, предлагает сторонам покончить дело миром и, если они согласны, избрать для решения 4-6 посредников.
Мировые сделки («сульх») в большом ходу у туземцев; им нравится самая процедура долгих споров и просьб об уступках, но зато горько же и расплачиваются они за любовь к мировым сделкам, от которых в выигрыше положительно только одни примирители, которые, покончив дело, кладут в свои карманы большую часть определенной к уплате суммы, а истец и ответчик должны утешать себя только тем, что все счеты между ними покончены, и, следовательно, долго не придется ведаться со всеми хитростями народного суда. Русский проситель незнаком с мировыми сделками в этом суде, и потому просит покончить дело по закону (шариату). Народный судья недоволен этим; он знает, что дело идет к присяге, а проводить к присяге туземца неприятно, потому что казию известно, как не любит народ присяги, считая ее позорным делом. Однако по шариату судья обязан дать ответчику присягу. Присяга считается действительною только в том случае, если присягающий после своего наказания произнесет за казием слова: «Валлагу, билляги, таллаги». Туземец, воспитанный в правилах формализма, боится произнесения только этих слов; клятву же, данную в каких-либо других выражениях, он весьма легко преступает. Так, бывают случаи, что народный судья, зная, как тяжко мусульманину произносить клятву в этих именно выражениях, несколько видоизменяет формулу присяги и предлагает ответчику подтвердить свое отрицание присягой, выраженной иначе, напр. «азберой-худа», «бакки-худа» и т. п. Такую присягу туземец легко принимает, но зато и не считает клятвопреступлением дать после нее ложное показание. Отсюда ясно, как не равны силы русского и туземца перед народным судом. Если прибавить к этому, что клятвопреступление, по шариату, может быть искуплено делами милосердия и постом, то прямо-таки приходится удивляться наивности тех соотечественников наших, которые рассчитывают на правый суд у казия в своих делах с туземцами. Допустим, однако, что народный судья предложил присягу в общепринятой страшной для туземца форме: «Валлагу, билляги, таллаги». Тогда все зависит от личности принимающего присягу. Если он пользуется уважением сограждан и сумма иска не велика, то, конечно, он не захочет присягать, и тем даст народному судье право постановить решение в пользу истца; но если ответчик, как чаще случается, человек иных свойств, то ему ничего не стоит, приняв присягу, дать ложное показание и таким образом отделаться от предъявленного к нему иска, потому что после присяги не приемлются от истца никакие дополнительные требования и доказательства, и все счеты с ответчиком считаются поконченными. Дорога к мировому судье закрыта окончательно и приходится, примирившись с совершившимся фактом, быть в другой раз осторожнее в торговых сделках с туземцами.
Мы разобрали случай, когда перед народным судом русский является истцом, а туземец ответчиком, но может случиться, что русский даст согласие судиться с туземцем в народном суде и в том случае, когда ему самому придется выступать в роли ответчика. Тогда процедура судоговорения представляет еще более странную и совершенно несоответствующую нашим понятиям о судебном состязании сцену. Не имея доказательств и не пожелав примириться, туземец потребует от ответчика присяги и ответчику, повторяя за казием, придется произнести арабскую фразу: «Биллягильлязи инзалят инджили Аля-и Иса Алансалям», в которой русскому человеку не понятно ни одно слово, а от произнесения этой клятвы зависит, между тем, решение дела в пользу истца или ответчика. Нечего и говорить что и здесь, как в первом случае, многое зависит от совести присягающего; легко может случиться, что тот, кто постеснялся бы дать ложную клятву перед св. крестом и евангелием, увлекшись выгодою, может сказать неправду, подтверждая ее непонятными арабскими словами, хотя в переводе эти слова означают: «Клянусь Богом, ниспославшим евангелие Иисуса», т. е. представляют формальную клятву [В шариате есть формулы присяги для еврея, христианина, огнепоклонника и идолопоклонника. Их можно найти в книге «Хидая», перевод под ред. Н. И. Гродекова, т. III, стр. 66.].
Все эти обстоятельства, казалось бы, должны были удерживать нас, русских, от обращения к народному суду, тем более что у нас есть гораздо более совершенный суд, в котором такие шаткие и условные доказательства, как очистительная присяга, не имеют места. Тяжелы те мытарства, которым приходится подвергаться русским людям, рискующим иногда по своим тяжбам с туземцами обращаться к народному суду, но, во избежание этих мытарств, можно только рекомендовать всем, имеющим дело с туземцами, не полагаться на их пресловутую честность, а всегда основывать свои сделки на документальных данных, которые и в мировых учреждениях могли бы быть приняты как доказательства.