И. С. Аксаков. Где границы государственному росту России?
И. С. Аксаков. [Ответ на статью Е. Л. Маркова «Глиняные приобретения»] // Русь. 1884. № 14 (15 июля).
И. С. Аксаков. Где границы государственному росту России? / Сочинения И. С. Аксакова. 1860-1886. Том 2. Славянофильство и западничество. Статьи из «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». - М., 1886.
Москва, 15-го июля
«Не остановил наших долгополых и длиннобородых мудрецов XVI столетия, - так скорбит Е. Л. Марков в статье своей, напечатанной в 13 № „Руси“, - предел, созданный Богом между Европою и Азиею: удалая русская сила перешла за Камень, удальски захватила Сибирь… Это был, - по мнению почтенного автора, - вредный шаг для будущего развития русского народа, послуживший программою множеству других позднейших шагов в том же духе, по тому же направлению…» «Сначала форт Перовск, потом Ташкент, Хива, Бухара, Ферган, потом Ахал-Теке и наконец Мерв!..»
Приведем еще несколько строк из статьи «Глиняные приобретения», в которых мысль автора выражена с особенною игривостью и картинностью: «Шаг за шагом, незаметно, каким-то роковым, будто невольным образом, оттянуло нас от себя самих, от своих собственных интересов, от Европы и европейского, - и утопило сначала по колена, потом по горло, а теперь уже выше макушки - в азиатчине, в дичи всякого рода… Да поможет же нам наш русский Бог избавиться с этой поры на веки вечные от всяких подобных приобретений! Да набьет нам наконец оскомину в нашем неизлечимом зуде расширенья пределов хотя этот глиняный, безводный, безлюдный, ни на что нам не нужный Мерв!..» «Куда же, куда, наконец, еще двигаться нам?.. Довольно, пора остановиться, пора оглянуться на свои мозоли, на свои лоскутья и начать жить своею собственною внутреннею жизнью, неустранимыми интересами крови и плоти своей. Пора наконец нам знать, где кончаются стены нашего дома, и где начинается чужбина!»
Где кончаются стены нашего дома?! В том-то и дело, что стены его еще не вполне выведены, да и самый фундамент не везде заложен! Если в наши дни и можно уже предугадывать конечные пределы русского государственного здания, так все же наперед нужно к ним вплоть подойти: отдыхать, останавливаться еще не настало время… Бесспорно, суров наш русский земной жребий, но не мы его избрали, а потому не лучше ли без ропота и уныния, - напротив, с бодростью и верою в свой исторический рок довершать начатое? Удивительна в самом деле судьба России! Вот уже вступила она во второе тысячелетие своей государственной жизни, и все еще не сложилась, все еще пребывает в периоде формации, - формации даже внешней, географической. На втором десятке веков русский народ у всего мира слывет еще «молодым», да таков он и есть. Известный путешественник, исходивший Россию вдоль и поперек, Уоллес Мекэнзи, дивился тому, хотя и не без иронии, что нигде так легко не относятся к настоящему, как в России: «У вас все и всякий, - говорил он нам, - вольно и невольно сводят речь на будущее…» Это действительно характерная черта, которая сама собой сопоставляется с вышеупомянутым замечанием о недовершенной формации и о молодости народа - на одиннадцатом веку его государственного бытия!.. Молодости, конечно, свойственно иметь взор вперенный в будущее, чаять себе свое, новое дело в жизни, и не совсем свойственно повторять зады. Тут нет ни заслуги, ни достоинства; это простой физиологический и исторический факт, с которым, как он для многих ни грустен, следовало бы, кажется, примириться, да и понять, что не совсем-то удобно подгонять такую страну, в настоящую ее пору, под мерку других, совсем зрелых и отчасти даже перезрелых политических стран, и ради уравнения с ними насиловать законы возраста и естественного развития…
Нам заметят, может быть, что и прочие современные европейские государства вовсе не кончили своего сложения: и расширяют свои границы, и заводят колонии, но притом все же знают твердо, чего хотят… Последнее пусть и справедливо, но мы тем не менее утверждаем, что все они в свое время, более или менее полно, уже определились и географически и исторически как национально-политические тела; если потом и видоизменялись границы, то не органическим, а насильственным или искусственным путем или как историческая случайность. Франция, например, давно достигла полноты своего естественного роста, - и наполеоновский эпизод в начале века был не более как внезапный, беззаконный разлив реки, которая, охватив своими водами широкую окрестность, ушла потом снова в свои законные берега. Лет пятнадцать назад у нее отвоеваны две, когда-то присвоенные ею себе, в сущности немецкие провинции; это, пожалуй, увечье, которое она, без сомнения, будет стараться исправить: жребий войны, может быть, со временем и возвратит их ей, может, и не возвратит, - но никакого права органической необходимости в обладании ими не заключается. Италия?.. Но назвавши ее, вы уже очертили в своем уме ее полный географический и этнографический образ, независимо от того, раздроблена ли она на несколько королевств, республик и владений разных наименований, - организовалась ли в федерацию или же (с чужою, впрочем, помощью) в единое государство. Правда, для довершения своего нового случайного политического образа, ей предстоит еще присоединить к себе кое-какие земельки, зачисленные теперь в Австрию, и в этом смысле можно, пожалуй, сказать, что Италия еще не «сложилась»; но кому же не ясно, что это окончательное объединение требуется не столько необходимостью или силою взаимного тяготения, сколько «принципом»: в сущности ведь Далмация, например, и даже Истрия с Триестом - земли не итальянские, а славянские. Про Великобританию и толковать нечего: она ограничена кругом водами Океана, и присоединив Ирландию - сформировалась вполне. Что же касается до колоний, которыми обзавелась она во всех частях света, которыми богата также и Франция, которых немало и у Испании с Португалией, и у Голландии, - то колонии никак не составляют принадлежности самого государственного телосложения этих стран: это уже, скорее, деторождение, кладка семян сложившегося организма, отпрыски совсем выросшего и зрелого дерева. Несравненно труднее определить современное положение Германии… Для нее, конечно, вопрос о формации существует или, вернее, - вновь поставлен историей во образе новосозданной Германской Империи; настоящие границы последней, очевидно, не соответствуют ни ее титулу, ни знамени. Но не говоря о том, что самой этой империи с ее притязаниями всего-то, по русской поговорке, без году неделя, и за будущность ее, когда сойдут с исторической сцены ее славные зиждители, никто поручиться не может, - процесс образования этой империи прежде всего - объект внутреннего домашнего спора Пруссии с Австрией, Германии протестантской с католическою. Германии же вообще, как бы она политически ни сложилась, под одним ли скипетром или под двумя - Гогенцоллернов и Габсбургов, нетрудно, однако, в наше время распознать, где кончаются стены ее политического дома и где начинаются чужие, и с точностью определить себе границы. Тем не менее нельзя не признать факт непрестанного движения германского племени и постепенных, за внешними этнографическими и политическими пределами, завоеваний - германизации. Этого факта никак не следует смешивать с органическим ростом, с естественным ходом формации, с удовлетворением законной необходимости дойти до прочной и удобной границы, какую мы, например, испытываем на востоке. Одаренный бесспорно мощным национальным духом, но притом и совестью, по отношению к другим племенам, самого неробкою и широкою, чуждою каких-либо зазрений и соображений нравственного порядка, - полный самомнения и веры в свое право, т. е. в право силы и твердого корыстного хотенья, - германец, не по неволе, не ради необходимости отыскать себе прочную границу, а весьма сознательно и предумышленно, из жажды к добыче и из властолюбия, всегда переступал свои естественные этнографические или установившиеся политические рубежи и шел от захвата к захвату, огнем и железом, igni et ferro (недавно вновь возглашенный Германией принцип!), пользуясь сравнительною слабостью политической организации соседей - главным образом нашей братии - славян. Наибольшая часть той Германии, где всего сильнее клокочет теперь германский патриотизм, сидит на костях целых славянских племен, истребленных мечом немецким (как в Померании, т. е. на Балтийском Поморье) или вообще на подпочве славянской, и, конечно, теперь стала бесспорно уже «немецким домом». То же творил германец и во образе Австрии (мы о ней отдельно не говорили, потому что какое же это государство? это какая-то временная династическая комбинация), но творил с меньшим успехом, по недостатку сосредоточенных в ней чисто немецких сил. Германии можно бы теперь, по отношению к славянскому миру, и поуспокоиться; тем не менее германец, под видом ли новой империи или монархии Габсбургов, прет и теперь и на восток, и на юг, в чужие, именно славянские же земли, проникая туда отчасти насилием и обманом, отчасти воздействием мощной своей культуры; но повторяем снова: такое стремление никак не может быть отнесено на счет законной потребности телосложения и естественного роста. Можно надеяться, что германизация встретит наконец могучий отпор в пробудившемся или еще пробуждающемся славянском самосознании, и начинающем даже слагаться славянском мире; и если немецкий беззаконный Drang не приостановится, то, разумеется, быть грозной, со временем, встрече германского и славянского миров.
Просим извинения у читателей, что так далеко увлеклись в сторону. Хотя Россия несомненно стоит во главе славянства и вся его сила в ней, но в ней славянская стихия не исчерпывается только этнографическим племенным определением и скромною задачею политической независимости, как для прочих славянских племен, а призвана к мировому самостоятельному значению, о бок с мировым же историческим значением Европейского Запада, во образе Европейского Востока, или собственно Русского государства. Оставя общеславянский мир пока в стороне, - к вопросу о нашей собственной, еще неоконченной формации и возвратимся. Если г. Марков, тоскуя о том, что Россия слишком подалась от Запада на Восток, напоминает ей, что подвиги «цивилизующей и морализующей миссии на Востоке», за которые коварно восхваляют нас теперь немцы, нам не к лицу, по смыслу приводимой им пословицы: «не до жиру - быть бы живу», то именно это самое обстоятельство, что русские не «от жиру», как немцы и англичане, движутся вперед, - не оно ли и доказывает, что русское движение вынуждено каким-то историческим роком? И действительно, - отложим пока вопрос о Сибири (о которой речь впереди), - история свидетельствует, что не завоевательные похоти, не жажда военной славы и не «дон-кихотские», по выражению почтенного писателя, «подвиги восстановления истины во всех углах и племенах мира» сказались в государственном сложении Руси, почти от начала и до сего дня. Еще историк Соловьев заметил, что нынешние рамки Европейской России намечены с самого почина ее исторического бытия. Так ведь что же? Россия и до сих пор даже еще и не вступила в эти свои рамки, в продолжение десяти веков! Да и рамки-то эти были намечены лишь с запада, с севера и юга; в сторону же к востоку - никакой границы! какая-то res nullius, с полудикими инородческими племенами, степь да леса, так что и стены утвердить негде! Первая пора нашего государственного зачатия связана с Варяжским морем, с путем из варяг во греки через Киев по Днепру и Черному, или Понтийскому морю, «иже море словеть Руськое», как говорит Нестор и на что, между прочим, указывает и сам г. Марков. Стали было мы утверждаться вдоль западных и южных этих рамок, уперлись в Карпаты, спустились к Дунаю, сели и в Тьмутаракани; Ярослав воюет чудь, воздвиг город Юрьев… Но нагрянули немцы-крестоносцы (в борьбе с которыми князь Александр получает прозвание Невского), но откуда-то только взялись всякие печенеги, половцы, торки, берендеи, оттеснили нас от родного моря; но нахлынула страшная беда татарская, и Русь была сдвинута с своей первоначальной основы и на севере, и на западе, и на юге. И вот, после долгой-долгой монгольской муки и тьмы, после долгих-долгих разнообразных испытаний, только лишь в начале XVII века, снова становятся нашими Варяжское море, Нева, г. Юрьев. Только лишь в этом веке, не ранее, окончательно возвращается России ее колыбель и купель, «мать градов русских» - Киев, а всю юго-западную и северо-западную полосу России, где совершился, так сказать, вешний, киевский период ее истории, мы вернули себе лишь в конце XVIII столетия, благодаря трем разделам Польши. (И это-то законнейшее присвоение своего до сих пор не только сознательно-фальшивый либерализм Западной Европы, но и тупоумно-лжедушный либерализм наших собственных российских интеллигентов еще продолжает нам ставить в вину!..) А границу Владимира Святого на Западе мы так еще и не восстановили, - эту не только древнюю, историческую, но и самую естественную нашу границу: Русь Угорская и Русь Галицкая еще остаются отторгнутыми от России, - но, само собою разумеется, рано или поздно должны примкнуть к ней.
А Черное море «иже словеть Руськое», - какую тьму азиатчины, в течении целого ряда веков, должны мы были вытеснить и выпереть из южных степей только для того, чтоб добраться до него, - что наконец и совершилось при Екатерине II! Но оно и до сего часа не стало еще русским…
«Перелезли через Урал, стали лезть через Кавказ!» - восклицает с огорчением г. Марков. Да как же не лезть? Может ли Черное море стать русским (а без того Россия так и останется на веки недоноском), пока мы в нем не хозяева, пока плавание на нем для русских судов не безопасно, пока берега его принадлежат враждебным нам силам? Не очевидно ли, что вслед за северным его побережьем, мы обязаны были, волей-неволей, усвоить себе и Кавказский его берег со всеми на нем племенами (не говоря уже о том, что единоверная нам Грузия с Имеретией уже с начала XVII века толкались к нам в двери, прося защиты от Персии и всяческих мусульман)? Но усвоить себе Кавказский берег нельзя иначе, как овладев всем Кавказским перешейком. «Стали лезть через Кавказ!» Не останавливаться же у подошвы Кавказского хребта под вечною угрозою обитающих в горах разбойничьих разных племен? Не обязаны ли мы были обезопасить себе кавказские владения от всяких азиатских нашествий извне? И перелезли, и взяли Батум и Карс, и поползли по азиатскому берегу, и будем ползти, пока не сядем верхом на проливах, чем и приобретем себе наконец естественную границу, не нарушая к тому же ничьих законных прав: тут южная стена нашего русского государственного дома!..
Но г. Марков готов, по-видимому, еще помириться с этим движением к югу; его смущает и тревожит главным образом наше распространение на восток, к «желторожим халатникам», к «дичи всякого рода», «далеко от Европы и европейского…» «Подлинно русские рубежи, за которыми стелется сплошная и неподдельная русская сила», по его мнению, находятся около Волги. Так, - да самые-то эти «подлинно русские рубежи», вплоть до которых простирается «цельная и неподдельная русская сила», давно ли они стали такими? Целых семь веков русской государственной труженической жизни понадобилось лишь для того, чтоб занять главные пункты на Волге, Казань и Астрахань! Только ведь занять! Каким же иным образом могло совершиться на этом громадном степном и лесном пространстве, заселенном разными инородцами, создание сплошной и цельной русской силы там, где ее не было и помину, как не тем же самым процессом распространения на восток, «далеко от Европы», который подвергается такому порицанию со стороны г. Маркова! Ведь населения русского, даже и со всевозможными финскими племенами, всегда было слишком мало и для первоначального простора Русского государства; в этом отношении мы страдали худосочием, по выражению нашего автора, даже и в 1222 году, когда основали Нижний Новгород. И тогда совопросник века того мог бы воззвать к нам: «Куда, куда двигаетесь вы? Не пора ли оглянуться на свои мозоли, свои лоскутья и т. д.?» Но раз неумолимою судьбою повелено нам жить не у «Адриатики», «не рядом с греком и с итальянцем», раз, что посажены мы на верховьях Волги и дана нам в удел вся эта необъятная равнина, простирающаяся до самых низовьев последней, то и нужно было добиться упорным трудом - чтобы вольно было русскому люду спускаться «вниз по матушке по Волге»; нужно было поискать равнине кра́я, претворить ее в русский устроенный дом. И задана эта задача, и исполнена нами в то самое время, когда вдаль и вширь этой равнины, ничем не перегражденной, навстречу нам с волжских же низовьев несся, все окрест затопляя, бурный татарский поток. И без того тяжкое, дело государственного телосложения должно было, казалось, рухнуть совсем от такой злейшей напасти! Предстояло не только сохраниться живу, но и обратить татарский поток вспять; предстояло в постоянной борьбе с татарами продолжать работу государственного зиждительства, сплотить свои лоскутья в целину неразрывную, расти, множиться, шириться и, постепенно тесня, - загонять лютую азиатчину до самых ее источников и там ослабить, обезвредить ее навеки… Каково вспомнить, что еще в первые года царствования Екатерины II подвергалась Русь татарским нашествиям (правда уже с юга, а не с востока)!
Поистине, можно только дивиться колоссальному подвигу, совершенному нашими предками! Как не потеряли они мужества, долготерпения и веры в призвание Руси при тех трудах и бедах, которыми сопровождалось ее домостроительство! Как сумели они одолеть все невзгоды, все преграды, которые беспрестанно воздвигала наша собственная малонаселенность, бедность, необъятность расстояний, суровый климат и, наконец, скудость знания?.. Пожалуй, подсмеивайтесь себе над выражением о «подвиге цивилизующей и морализующей миссии», но разве это не подвиг, достойный именно такого именования, - создать на всем этом пространстве сплошную, христианством просвещенную русскую силу, - и чуть не целую часть света призвать к поприщу всемирно-историческому? И подвиг этот совершен старою Русью без малейшего самопрославления, в простоте и даже смирении, и не à la Кортецц и Пизарро, без возбуждения чувств ненависти и злобы (всюду, например, посеваемых англичанами) - не столько внешним насилием, сколько мирным процессом духовного и органического сращения.
«Наши долгополые и длиннобородые мудрецы XVI столетия, - говорит г. Марков, - еще не могли вполне уразуметь жизненной необходимости своего народа», которая, по мнению автора, заключалась в том, чтоб наконец «отдохнуть от тяжелых испытаний судьбы, от вековых объятий невежества», придти «в общение с народами, которые за эти печальные века» русской истории, «века войны и безурядицы сумели выработать высокое искусство, глубокие знания, тонкое общежитие».
Попрёк нашим предкам несправедлив. Разве Россия в XVI веке уже окончила свое сложение, и разве именно эти вот самые народы, выработавшие тонкое общежитие, давали ей отдохнуть? Разве, вырываясь из «объятий невежества», не пришлось нам разверзать себе объятия просвещения лишь вооруженною силою? Разве Запад инстинктивно и сознательно не пытался заграждать нам всеми способами вышеупомянутое «общение», опасаясь пуще огня проникновения в Россию европейских знаний и искусств? Роль этого цербера вдоль западной нашей границы усердно исполняла Польша, в то время могущественная, да и Ливония, - и разве, вслед за нанесением двух сокрушительных ударов так долго душившей нас татарщине, т. е. вслед за покорением царства Казанского, царства Астраханского, не воевал Иван Грозный Ливонию, чтобы стать в непосредственные отношения к более нас просвещенному Западу, помимо его ретивых аванпостов, и не утвердился было совсем на Балтийском прибрежье?..
Странно, что г. Марков в завоевании Сибири видит «вредный шаг» для будущего развития русского народа! Эта целая треть Азии завоевана нами, уже точно можно сказать, на медные деньги, без малейшей растраты сил! Мудро ли было бы отказаться от такого дарового приобретения страны, преисполненной несметных богатств и, строго говоря, никому не принадлежавшей. Да и впоследствии-то, сказать по правде, даже и до сего дня, управление ее стоило и сто́ит грош сравнительно с громадными выгодами, получаемыми от нее Россиею. Разве Сибирь когда-либо истощала нас, тянула из России соки, служила и служит помехою в нашем государственном бытии? Напротив, уже как место ссылки она сослужила истинно благодетельную службу государству, - не говоря о том, что она же служила, а теперь в особенности служит источником постоянного обогащения России и одним из важнейших факторов русской торговли. Удивительное дело! Вся Европа ищет себе новых рынков во всех частях света, и в Азии по преимуществу, - а мы тоскуем: зачем нам достался Сибирский рынок, зачем наши долгополые предки не отказались от него и дали, по выражению г. Маркова, этому «новому царству разбойников, азиатцев, кочевников повиснуть за спиной и без того утомленного вечными разбоями русского колосса…» Нашел о чем горевать наш талантливый публицист! Никогда никакого утомления от сибирской ноши спина русского народа не ощущала и теперь не ощущает. Если бы спросить о том русских торговцев (ведь их также надо иметь в виду, ведь ради интересов своих торговцев Англия ценою миллиардов завоевывает себе всюду новые места сбыта!), так русские торговцы только бы развели руками от изумления. Если кто может быть утомлен, так разве петербургский бюрократизм - тоже колосс своего рода. Не умеем мы еще пользоваться Сибирью, - это верно, даже до сих пор и связать ее с Россией железной дорогой не умудрились; но ведь это именно благодаря сему колоссу, благодаря тому, что наши финансовые и экономические властные политики щупают больше пульс у Петербургско-Берлинской еврейской биржи, чем у русской промышленности и торговли, страх как боятся прослыть за варваров-азиатцев, и вообще с высокомерным пренебрежением «высококультурного человека» относятся к нашей далекой, невежественной азиатской окраине. Хотя, по словам нашего достоуважаемого сотрудника, «Англия высокопрактическая и прозорливая» (не то что Россия!), «захватывает в свои руки только жемчужины земли», однако, смеем думать, не побрезгала бы она ни Амурским краем, ни Сибирью, - а уж Северо-Американские Штаты и подавно. Последние, конечно, не прочь были бы хоть сейчас захватить все наше Тихоокеанское побережье, и всю область Амура, давно скалят на них зубы, - и чего доброго, пожалуй, давно бы и проглотили эту нашу северную «азиатчину», если б только в Петербурге возобладали вполне воззрения на нее, выраженные Е. Л. Марковым.
Точно так же законно, естественно и неизбежно наше движение и в сторону Средней Азии. Г. Марков признает Волгу «подлинно русским рубежом»; но ведь чтобы стать Волге русскою рекою, необходимо обладание обоими ее берегами, не только нагорным, но и луговым. А луговая сторона кишела всякими луговыми черемисами, вотяками, башкирами… Приходилось ставить для усмирения их городки по Волге, подвигаться далее по луговой степи, - а степь эта упиралась и в Каспий, и в Урал, - тот «Камень», который изобиловал всякими минеральными сокровищами и на который, несомненно, наши мудрые предки смотрели как на драгоценнейшее достояние своих потомков, России будущего… Что же до Каспия, то ведь владеть Астраханью - значит владеть устьями Волги впадающими в «море Хвалынское», как назывался у нас в песнях Каспий; значит - свободно пользоваться морем. А возможно ли было это свободное пользование, когда по противоположному берегу разгуливали хищники, когда рыбопромышленники и торговцы до самых последил времен становились добычею туркмен и хивинцев? Торговое значение богатейшего русского водного пути, каковым была Волга, требовало, чтоб плавание по морю было для нас совсем безопасно, чтоб путь этот приводил к правильному и упорядоченному сбыту… И хотя г. Марков и говорит, что «Петр и Екатерина круто повернули было нас от татарина к немцу, из Азии в Европу», но автор забывает, что Петр, приобретая себе море на северо-западе, дорожил притом морем везде и всюду, и не только не пренебрегал Каспийским, но, напротив, так его высоко ценил, что и Дербент отвоевал, и даже экспедицию Бековича-Черкасского затеял единственно для попытки: нельзя ли повернуть Аму-Дарью на старое русло, вместо Аральского озера в Каспий, и таким образом создать прямой водный торговый путь с верховьев Волги вплоть до Индостана! Что мысль о таком размахе торговых сношений не была праздною мечтою, это доказывается тем, что у Астрахани и без того кое-какие торговые сношения с Индией действительно были, но крайне затрудненные разбоем кочевников и всяких азиатских орд. Еще в 1844 г. можно было видеть в этом городе обширное заколоченное кругом каменное, совсем старое здание, называвшееся Индийский двор… Что же, сказать ли и про Петра Великого то же, что говорит г. Марков выше о наших длиннобородых предках XVI столетия, т. е. что Петр также «не уразумел вполне жизненной необходимости своего народа», что и в нем самом «жил еще настолько кочевник и азиатец», что, как и предки, он «словно волк смотрел только в лес, привык тянуть только к татарину, только к Азии»!
Чтобы владеть Черным морем и сделать его, по завету самой истории, Русским, чего желает и сам почтенный автор, необходимо, повторяем, владеть Кавказом; чтоб владеть Кавказом, т. е. перешейком между Черным морем и Каспийским, и вместе с тем пользоваться и устьями Волги - этой главной торговой артерии Русского царства, нужно вполне обладать и самым этим Каспием; нужно, кроме того, держать в известной зависимости от себя Персию, единственное государство Средней Азии (кроме Китая), более организованное, чем другие. Персию, к счастию, нам нет и надобности завоевывать. Только с Ахал-Текинской экспедицией и с ее неизбежным последствием - присоединением Мервского оазиса становится наконец восточный берег Каспийского моря вполне нашим, и обеспечивается наконец наша торговля с Среднею Азиею, - этим естественным и почти единственным заграничным рынком для произведений нашей промышленности кустарной, заводской и фабричной. Присоединение Мерва очень важно еще потому именно, что наконец-то дошли мы до края степи, наконец-то усматриваем, кажется, возможность в недолгом времени установить себе не зыбкие, а твердые границы в Средней Азии! Что же до последних, то мы готовы принять мнение «Московских ведомостей» и думаем, что нам не особенно трудно будет стать в добрые соседские отношения с Афганистаном и иметь его союзником в том же роде, как и Персию, так как никаких завоевательных вожделений относительно Афганистана мы не питаем. Точно так же никогда не мечтали и не мечтаем мы о завоевании Индии; тем не менее, для нас более чем выгодно занимать позицию, благодаря которой мы можем заставить Англию (иначе для нас недосягаемую) стать податливее к нашим законным правам и требованиям на Черном море и на Балканском полуострове… В настоящую минуту решается важный вопрос - разграничения нашего с Персиею и с Афганистаном, к участию в котором, неизвестно по какому праву, допущена и Англия. Дипломатии нашей предстоит теперь показать во всем блеске свое искусство…
Итак, вопреки г. Маркову, ни в одном шаге своего движения и распространения на восток не подлежит Россия упреку; она лишь исполняла закон необходимости, - органический закон своего государственного телосложения, не нарушая ничьих законных прав, не к ущербу, а к выгоде занимаемых ею стран и подчиняемых народов. Но, к тому же, именно с востока формация России и близится теперь к своему завершению; не завершена она с юга (т. е. со стороны Черного моря); не завершена и с запада (Русь Галицкая и Угорская)…
Но если г. Марков и согласится признать тот закон органического развития, который так далеко подвинул нас на восток, к Азии, то он все же, пожалуй, назовет его, как и теперь называет это движение, - роковым: в самом деле, всякий рост - дело органическое и в этом смысле законное, но можно ведь вырасти и до болезненного уродства; непомерный рост, в ширину например, будучи вовсе не произвольным, тем не менее может быть и нередко бывает условием слабости. Г. Маркову уже и теперь мерещится совершенное изменение в положении русской силы - и к худшему. «Теперь у России, - говорит он, - выросло своего рода неуклюжее и бездействующее брюхо, выпирающее далеко вглубь Азии, требующее для своего питания громадной затраты ее собственных кровных сил и представляющее, в случае какой-нибудь серьезной опасности, не опору нам, не дружелюбную помощь, а самую злую, внутреннюю болячку…» «Для энергических внешних действий России, - по мнению г. Маркова, - этот тяжеловесный азиатский прирост будет служить свинцовою гирею, нарушающею естественное равновесие России, связывающею свободу ее движений…» «Какое неестественное напряжение русских боевых сил, - восклицает далее автор, - хоть бы для того, чтобы из центра России оберегать внешние границы Заравшана или Мерва!..»
Все это говорение, повторяем, по меньшей мере напрасно, и пугала, смущающие г. Маркова (а может быть, и многих вместе с ним), призрачны. Ведь и Сибирь признал он лишнею тяготою, «повисшею за спиною и без того утомленного русского колосса», - которой тяготы сей колосс никогда положительно не испытывал! Масса русского населения в Сибири не ропщет на свое пребывание в этом крае; самое слово «сибиряк» в пределах Европейской России понимается в смысле доброй аттестации, означая русского человека бодрого и крепкого духом. Это не похоже на злую болячку. Смеем уверить г. Маркова, что и противный ему Ташкент в среде торгующего русского люда, - а он не малочислен, - вполне популярен, да и не один Ташкент, но и весь наш среднеазиатский рынок!.. Московские купцы помышляют даже об устройстве ярмарки в Баку, месяца за два до начала Нижегородской, - именно для того, чтобы стать, так сказать, лицом к лицу с своими покупателями-азиатцами. Нет сомнения, что если эта мысль приведется в исполнение, то последствия ее будут самые благодетельные и для политических интересов России, а выгодами для русской промышленности они сторицею окупят те расходы, которых стоило нам умирение и приобретение среднеазиатских степей.
Далее. Все необъятное пространство наших среднеазиатских владений в сущности стоит нам весьма умеренного напряжения сил, которое даже не давало себя и чувствовать в критические эпохи, переживаемые Россией. Много ли поглощает у нас войска хоть бы Сибирь - целая треть Азии?! Да и в Закаспийском крае войска-то всего тысяч 40, - и это теперь… В Смутное время в начале XVII века, составила ли Сибирь и наши заволжские (тогда ведь те же азиатские, с кочевниками и хищными племенами) владения - какую-нибудь видную помеху? В 1812 году, когда, по-видимому, России был поставлен вопрос: быть или не быть, - повисшее у нас за плечами царство Сибирское, да разные степные орды с неусмиренным Кавказом отвлекли ли от театра войны нужные нам боевые силы? Мы знаем от автора «Семейной хроники», что в 1813 г. примчались на лыжах по снегу в Оренбургскую губернию сибирские остяки спасать Русского Царя от Бонапарта, и их повернули назад - разъяснив, что Бонапарта уже прогнали! Не доходили ли, вместе с русскими войсками, и калмыки (кажется, с башкирами) вплоть до Парижа? А в последнюю нашу войну - явились ли наши среднеазиатские владения, с Хивой, Бухарой и еще с не усмиренными текинцами, «злою внутреннею болячкой»? Напротив, именно наше положение в Средней Азии могло бы послужить нам великою помощью в этой войне, отвлечь внимание и смирить нахальные козни Англии, если бы только умели мы им воспользоваться и не деликатничали слишком с Европой!
Без сомнения, среднеазиатской окраиной можно и должно управлять иначе, чем управляется она теперь в наши дни, и несравненно проще, и несравненно дешевле, по примеру наших длиннобородых предков (не худо, кажется, как мы видели, распорядившихся делом колонизации и обрусения Приволжья и Заволожья). Великая опасность именно в том, что забываются уроки этих «длиннобородых» и что мы, пренебрегая собственным историческим опытом и теми орудиями для борьбы с азиатчиной, которые специально выработала нам история, стараемся и здесь подражать европейцам. Но, к счастию, нам это не вполне удается; вот почему, - как петербургская штатская и военная бюрократия ни ухищряется европейничать, - наше обаяние для народов Востока еще велико, наши отношения к азиатцам не те, что, например, отношения Британии к Индии, где держится она лишь помощью штыков, ненавидимая туземцами и в вечном опасении, что ее оттуда прогонят! Что-то не слыхать, чтоб добровольно, сами, шли к ней в подданство!.. Вот почему, сравнительно, военная охрана Средней Азии сто́ит нам, в сущности, пустяков. В самом деле, разве ради Азии, ради Востока, содержим мы нашу громадную армию, поглощающую чуть не треть государственного бюджета? Ради кого эта страшная «растрата» сил, от которой, применим здесь слова г. Маркова, пора было бы, поистине, отдохнуть? Ради именно Западной Европы с ее «тонким общежитием». Не Азия, а вечно враждебный нам Запад не дает успокоиться утомленному русскому колоссу!
Если мы сочли нужным возразить почтенному нашему сотруднику, то лишь именно из опасения, чтоб его точка зрения на нашу восточную окраину и его пренебрежение к ней не пришлись слишком по вкусу нашему петербургскому европеизму. Там вообще, может быть, очень были бы склонны многие - пооблегчить дело бюрократического управления России некоторым ее сокращением и некоторым ограничением сферы ее интересов как на Востоке, так и на Западе. Ни с того ни с сего, например, отказались мы от наших Северо-Американских владений, приобретенных русскою торговою предприимчивостью, и обогатили ими Соединенные Штаты!.. Этого «длиннобородые предки XVI столетия» конечно бы не сделали. Но упреки, делаемые автором системе современной администрации в Средней Азии, повторяем, большею частью справедливы и подтверждаются помещенными у нас статьями генерала Фадеева [Записка генерала Фадеева об азиатских окраинах (Русь, 1884, № 2); Отрывки из записки генерала Фадеева о Кавказе (Русь, 1884, № 3). - rus_turk.]. Вот об этой-то системе в сравнении с образцами древнерусской системы, и о наличности еще в русской жизни некоторых древнерусских элементов, которыми совершалась в старину русская колонизация, мы и поговорим в следующий раз…
Продолжение: Всемирно-историческое призвание России
См. также:
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири
• В. В. Григорьев. Русская политика в отношении к Средней Азии
• М. И. Венюков. Исторические очерки России…
• Ф. М. Достоевский. Геок-Тепе. Что такое для нас Азия?
• Н. А. Маев. Краткий исторический очерк движения России на азиатский Восток
И. С. Аксаков. Где границы государственному росту России? / Сочинения И. С. Аксакова. 1860-1886. Том 2. Славянофильство и западничество. Статьи из «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». - М., 1886.
Москва, 15-го июля
«Не остановил наших долгополых и длиннобородых мудрецов XVI столетия, - так скорбит Е. Л. Марков в статье своей, напечатанной в 13 № „Руси“, - предел, созданный Богом между Европою и Азиею: удалая русская сила перешла за Камень, удальски захватила Сибирь… Это был, - по мнению почтенного автора, - вредный шаг для будущего развития русского народа, послуживший программою множеству других позднейших шагов в том же духе, по тому же направлению…» «Сначала форт Перовск, потом Ташкент, Хива, Бухара, Ферган, потом Ахал-Теке и наконец Мерв!..»
Приведем еще несколько строк из статьи «Глиняные приобретения», в которых мысль автора выражена с особенною игривостью и картинностью: «Шаг за шагом, незаметно, каким-то роковым, будто невольным образом, оттянуло нас от себя самих, от своих собственных интересов, от Европы и европейского, - и утопило сначала по колена, потом по горло, а теперь уже выше макушки - в азиатчине, в дичи всякого рода… Да поможет же нам наш русский Бог избавиться с этой поры на веки вечные от всяких подобных приобретений! Да набьет нам наконец оскомину в нашем неизлечимом зуде расширенья пределов хотя этот глиняный, безводный, безлюдный, ни на что нам не нужный Мерв!..» «Куда же, куда, наконец, еще двигаться нам?.. Довольно, пора остановиться, пора оглянуться на свои мозоли, на свои лоскутья и начать жить своею собственною внутреннею жизнью, неустранимыми интересами крови и плоти своей. Пора наконец нам знать, где кончаются стены нашего дома, и где начинается чужбина!»
Где кончаются стены нашего дома?! В том-то и дело, что стены его еще не вполне выведены, да и самый фундамент не везде заложен! Если в наши дни и можно уже предугадывать конечные пределы русского государственного здания, так все же наперед нужно к ним вплоть подойти: отдыхать, останавливаться еще не настало время… Бесспорно, суров наш русский земной жребий, но не мы его избрали, а потому не лучше ли без ропота и уныния, - напротив, с бодростью и верою в свой исторический рок довершать начатое? Удивительна в самом деле судьба России! Вот уже вступила она во второе тысячелетие своей государственной жизни, и все еще не сложилась, все еще пребывает в периоде формации, - формации даже внешней, географической. На втором десятке веков русский народ у всего мира слывет еще «молодым», да таков он и есть. Известный путешественник, исходивший Россию вдоль и поперек, Уоллес Мекэнзи, дивился тому, хотя и не без иронии, что нигде так легко не относятся к настоящему, как в России: «У вас все и всякий, - говорил он нам, - вольно и невольно сводят речь на будущее…» Это действительно характерная черта, которая сама собой сопоставляется с вышеупомянутым замечанием о недовершенной формации и о молодости народа - на одиннадцатом веку его государственного бытия!.. Молодости, конечно, свойственно иметь взор вперенный в будущее, чаять себе свое, новое дело в жизни, и не совсем свойственно повторять зады. Тут нет ни заслуги, ни достоинства; это простой физиологический и исторический факт, с которым, как он для многих ни грустен, следовало бы, кажется, примириться, да и понять, что не совсем-то удобно подгонять такую страну, в настоящую ее пору, под мерку других, совсем зрелых и отчасти даже перезрелых политических стран, и ради уравнения с ними насиловать законы возраста и естественного развития…
Нам заметят, может быть, что и прочие современные европейские государства вовсе не кончили своего сложения: и расширяют свои границы, и заводят колонии, но притом все же знают твердо, чего хотят… Последнее пусть и справедливо, но мы тем не менее утверждаем, что все они в свое время, более или менее полно, уже определились и географически и исторически как национально-политические тела; если потом и видоизменялись границы, то не органическим, а насильственным или искусственным путем или как историческая случайность. Франция, например, давно достигла полноты своего естественного роста, - и наполеоновский эпизод в начале века был не более как внезапный, беззаконный разлив реки, которая, охватив своими водами широкую окрестность, ушла потом снова в свои законные берега. Лет пятнадцать назад у нее отвоеваны две, когда-то присвоенные ею себе, в сущности немецкие провинции; это, пожалуй, увечье, которое она, без сомнения, будет стараться исправить: жребий войны, может быть, со временем и возвратит их ей, может, и не возвратит, - но никакого права органической необходимости в обладании ими не заключается. Италия?.. Но назвавши ее, вы уже очертили в своем уме ее полный географический и этнографический образ, независимо от того, раздроблена ли она на несколько королевств, республик и владений разных наименований, - организовалась ли в федерацию или же (с чужою, впрочем, помощью) в единое государство. Правда, для довершения своего нового случайного политического образа, ей предстоит еще присоединить к себе кое-какие земельки, зачисленные теперь в Австрию, и в этом смысле можно, пожалуй, сказать, что Италия еще не «сложилась»; но кому же не ясно, что это окончательное объединение требуется не столько необходимостью или силою взаимного тяготения, сколько «принципом»: в сущности ведь Далмация, например, и даже Истрия с Триестом - земли не итальянские, а славянские. Про Великобританию и толковать нечего: она ограничена кругом водами Океана, и присоединив Ирландию - сформировалась вполне. Что же касается до колоний, которыми обзавелась она во всех частях света, которыми богата также и Франция, которых немало и у Испании с Португалией, и у Голландии, - то колонии никак не составляют принадлежности самого государственного телосложения этих стран: это уже, скорее, деторождение, кладка семян сложившегося организма, отпрыски совсем выросшего и зрелого дерева. Несравненно труднее определить современное положение Германии… Для нее, конечно, вопрос о формации существует или, вернее, - вновь поставлен историей во образе новосозданной Германской Империи; настоящие границы последней, очевидно, не соответствуют ни ее титулу, ни знамени. Но не говоря о том, что самой этой империи с ее притязаниями всего-то, по русской поговорке, без году неделя, и за будущность ее, когда сойдут с исторической сцены ее славные зиждители, никто поручиться не может, - процесс образования этой империи прежде всего - объект внутреннего домашнего спора Пруссии с Австрией, Германии протестантской с католическою. Германии же вообще, как бы она политически ни сложилась, под одним ли скипетром или под двумя - Гогенцоллернов и Габсбургов, нетрудно, однако, в наше время распознать, где кончаются стены ее политического дома и где начинаются чужие, и с точностью определить себе границы. Тем не менее нельзя не признать факт непрестанного движения германского племени и постепенных, за внешними этнографическими и политическими пределами, завоеваний - германизации. Этого факта никак не следует смешивать с органическим ростом, с естественным ходом формации, с удовлетворением законной необходимости дойти до прочной и удобной границы, какую мы, например, испытываем на востоке. Одаренный бесспорно мощным национальным духом, но притом и совестью, по отношению к другим племенам, самого неробкою и широкою, чуждою каких-либо зазрений и соображений нравственного порядка, - полный самомнения и веры в свое право, т. е. в право силы и твердого корыстного хотенья, - германец, не по неволе, не ради необходимости отыскать себе прочную границу, а весьма сознательно и предумышленно, из жажды к добыче и из властолюбия, всегда переступал свои естественные этнографические или установившиеся политические рубежи и шел от захвата к захвату, огнем и железом, igni et ferro (недавно вновь возглашенный Германией принцип!), пользуясь сравнительною слабостью политической организации соседей - главным образом нашей братии - славян. Наибольшая часть той Германии, где всего сильнее клокочет теперь германский патриотизм, сидит на костях целых славянских племен, истребленных мечом немецким (как в Померании, т. е. на Балтийском Поморье) или вообще на подпочве славянской, и, конечно, теперь стала бесспорно уже «немецким домом». То же творил германец и во образе Австрии (мы о ней отдельно не говорили, потому что какое же это государство? это какая-то временная династическая комбинация), но творил с меньшим успехом, по недостатку сосредоточенных в ней чисто немецких сил. Германии можно бы теперь, по отношению к славянскому миру, и поуспокоиться; тем не менее германец, под видом ли новой империи или монархии Габсбургов, прет и теперь и на восток, и на юг, в чужие, именно славянские же земли, проникая туда отчасти насилием и обманом, отчасти воздействием мощной своей культуры; но повторяем снова: такое стремление никак не может быть отнесено на счет законной потребности телосложения и естественного роста. Можно надеяться, что германизация встретит наконец могучий отпор в пробудившемся или еще пробуждающемся славянском самосознании, и начинающем даже слагаться славянском мире; и если немецкий беззаконный Drang не приостановится, то, разумеется, быть грозной, со временем, встрече германского и славянского миров.
Просим извинения у читателей, что так далеко увлеклись в сторону. Хотя Россия несомненно стоит во главе славянства и вся его сила в ней, но в ней славянская стихия не исчерпывается только этнографическим племенным определением и скромною задачею политической независимости, как для прочих славянских племен, а призвана к мировому самостоятельному значению, о бок с мировым же историческим значением Европейского Запада, во образе Европейского Востока, или собственно Русского государства. Оставя общеславянский мир пока в стороне, - к вопросу о нашей собственной, еще неоконченной формации и возвратимся. Если г. Марков, тоскуя о том, что Россия слишком подалась от Запада на Восток, напоминает ей, что подвиги «цивилизующей и морализующей миссии на Востоке», за которые коварно восхваляют нас теперь немцы, нам не к лицу, по смыслу приводимой им пословицы: «не до жиру - быть бы живу», то именно это самое обстоятельство, что русские не «от жиру», как немцы и англичане, движутся вперед, - не оно ли и доказывает, что русское движение вынуждено каким-то историческим роком? И действительно, - отложим пока вопрос о Сибири (о которой речь впереди), - история свидетельствует, что не завоевательные похоти, не жажда военной славы и не «дон-кихотские», по выражению почтенного писателя, «подвиги восстановления истины во всех углах и племенах мира» сказались в государственном сложении Руси, почти от начала и до сего дня. Еще историк Соловьев заметил, что нынешние рамки Европейской России намечены с самого почина ее исторического бытия. Так ведь что же? Россия и до сих пор даже еще и не вступила в эти свои рамки, в продолжение десяти веков! Да и рамки-то эти были намечены лишь с запада, с севера и юга; в сторону же к востоку - никакой границы! какая-то res nullius, с полудикими инородческими племенами, степь да леса, так что и стены утвердить негде! Первая пора нашего государственного зачатия связана с Варяжским морем, с путем из варяг во греки через Киев по Днепру и Черному, или Понтийскому морю, «иже море словеть Руськое», как говорит Нестор и на что, между прочим, указывает и сам г. Марков. Стали было мы утверждаться вдоль западных и южных этих рамок, уперлись в Карпаты, спустились к Дунаю, сели и в Тьмутаракани; Ярослав воюет чудь, воздвиг город Юрьев… Но нагрянули немцы-крестоносцы (в борьбе с которыми князь Александр получает прозвание Невского), но откуда-то только взялись всякие печенеги, половцы, торки, берендеи, оттеснили нас от родного моря; но нахлынула страшная беда татарская, и Русь была сдвинута с своей первоначальной основы и на севере, и на западе, и на юге. И вот, после долгой-долгой монгольской муки и тьмы, после долгих-долгих разнообразных испытаний, только лишь в начале XVII века, снова становятся нашими Варяжское море, Нева, г. Юрьев. Только лишь в этом веке, не ранее, окончательно возвращается России ее колыбель и купель, «мать градов русских» - Киев, а всю юго-западную и северо-западную полосу России, где совершился, так сказать, вешний, киевский период ее истории, мы вернули себе лишь в конце XVIII столетия, благодаря трем разделам Польши. (И это-то законнейшее присвоение своего до сих пор не только сознательно-фальшивый либерализм Западной Европы, но и тупоумно-лжедушный либерализм наших собственных российских интеллигентов еще продолжает нам ставить в вину!..) А границу Владимира Святого на Западе мы так еще и не восстановили, - эту не только древнюю, историческую, но и самую естественную нашу границу: Русь Угорская и Русь Галицкая еще остаются отторгнутыми от России, - но, само собою разумеется, рано или поздно должны примкнуть к ней.
А Черное море «иже словеть Руськое», - какую тьму азиатчины, в течении целого ряда веков, должны мы были вытеснить и выпереть из южных степей только для того, чтоб добраться до него, - что наконец и совершилось при Екатерине II! Но оно и до сего часа не стало еще русским…
«Перелезли через Урал, стали лезть через Кавказ!» - восклицает с огорчением г. Марков. Да как же не лезть? Может ли Черное море стать русским (а без того Россия так и останется на веки недоноском), пока мы в нем не хозяева, пока плавание на нем для русских судов не безопасно, пока берега его принадлежат враждебным нам силам? Не очевидно ли, что вслед за северным его побережьем, мы обязаны были, волей-неволей, усвоить себе и Кавказский его берег со всеми на нем племенами (не говоря уже о том, что единоверная нам Грузия с Имеретией уже с начала XVII века толкались к нам в двери, прося защиты от Персии и всяческих мусульман)? Но усвоить себе Кавказский берег нельзя иначе, как овладев всем Кавказским перешейком. «Стали лезть через Кавказ!» Не останавливаться же у подошвы Кавказского хребта под вечною угрозою обитающих в горах разбойничьих разных племен? Не обязаны ли мы были обезопасить себе кавказские владения от всяких азиатских нашествий извне? И перелезли, и взяли Батум и Карс, и поползли по азиатскому берегу, и будем ползти, пока не сядем верхом на проливах, чем и приобретем себе наконец естественную границу, не нарушая к тому же ничьих законных прав: тут южная стена нашего русского государственного дома!..
Но г. Марков готов, по-видимому, еще помириться с этим движением к югу; его смущает и тревожит главным образом наше распространение на восток, к «желторожим халатникам», к «дичи всякого рода», «далеко от Европы и европейского…» «Подлинно русские рубежи, за которыми стелется сплошная и неподдельная русская сила», по его мнению, находятся около Волги. Так, - да самые-то эти «подлинно русские рубежи», вплоть до которых простирается «цельная и неподдельная русская сила», давно ли они стали такими? Целых семь веков русской государственной труженической жизни понадобилось лишь для того, чтоб занять главные пункты на Волге, Казань и Астрахань! Только ведь занять! Каким же иным образом могло совершиться на этом громадном степном и лесном пространстве, заселенном разными инородцами, создание сплошной и цельной русской силы там, где ее не было и помину, как не тем же самым процессом распространения на восток, «далеко от Европы», который подвергается такому порицанию со стороны г. Маркова! Ведь населения русского, даже и со всевозможными финскими племенами, всегда было слишком мало и для первоначального простора Русского государства; в этом отношении мы страдали худосочием, по выражению нашего автора, даже и в 1222 году, когда основали Нижний Новгород. И тогда совопросник века того мог бы воззвать к нам: «Куда, куда двигаетесь вы? Не пора ли оглянуться на свои мозоли, свои лоскутья и т. д.?» Но раз неумолимою судьбою повелено нам жить не у «Адриатики», «не рядом с греком и с итальянцем», раз, что посажены мы на верховьях Волги и дана нам в удел вся эта необъятная равнина, простирающаяся до самых низовьев последней, то и нужно было добиться упорным трудом - чтобы вольно было русскому люду спускаться «вниз по матушке по Волге»; нужно было поискать равнине кра́я, претворить ее в русский устроенный дом. И задана эта задача, и исполнена нами в то самое время, когда вдаль и вширь этой равнины, ничем не перегражденной, навстречу нам с волжских же низовьев несся, все окрест затопляя, бурный татарский поток. И без того тяжкое, дело государственного телосложения должно было, казалось, рухнуть совсем от такой злейшей напасти! Предстояло не только сохраниться живу, но и обратить татарский поток вспять; предстояло в постоянной борьбе с татарами продолжать работу государственного зиждительства, сплотить свои лоскутья в целину неразрывную, расти, множиться, шириться и, постепенно тесня, - загонять лютую азиатчину до самых ее источников и там ослабить, обезвредить ее навеки… Каково вспомнить, что еще в первые года царствования Екатерины II подвергалась Русь татарским нашествиям (правда уже с юга, а не с востока)!
Поистине, можно только дивиться колоссальному подвигу, совершенному нашими предками! Как не потеряли они мужества, долготерпения и веры в призвание Руси при тех трудах и бедах, которыми сопровождалось ее домостроительство! Как сумели они одолеть все невзгоды, все преграды, которые беспрестанно воздвигала наша собственная малонаселенность, бедность, необъятность расстояний, суровый климат и, наконец, скудость знания?.. Пожалуй, подсмеивайтесь себе над выражением о «подвиге цивилизующей и морализующей миссии», но разве это не подвиг, достойный именно такого именования, - создать на всем этом пространстве сплошную, христианством просвещенную русскую силу, - и чуть не целую часть света призвать к поприщу всемирно-историческому? И подвиг этот совершен старою Русью без малейшего самопрославления, в простоте и даже смирении, и не à la Кортецц и Пизарро, без возбуждения чувств ненависти и злобы (всюду, например, посеваемых англичанами) - не столько внешним насилием, сколько мирным процессом духовного и органического сращения.
«Наши долгополые и длиннобородые мудрецы XVI столетия, - говорит г. Марков, - еще не могли вполне уразуметь жизненной необходимости своего народа», которая, по мнению автора, заключалась в том, чтоб наконец «отдохнуть от тяжелых испытаний судьбы, от вековых объятий невежества», придти «в общение с народами, которые за эти печальные века» русской истории, «века войны и безурядицы сумели выработать высокое искусство, глубокие знания, тонкое общежитие».
Попрёк нашим предкам несправедлив. Разве Россия в XVI веке уже окончила свое сложение, и разве именно эти вот самые народы, выработавшие тонкое общежитие, давали ей отдохнуть? Разве, вырываясь из «объятий невежества», не пришлось нам разверзать себе объятия просвещения лишь вооруженною силою? Разве Запад инстинктивно и сознательно не пытался заграждать нам всеми способами вышеупомянутое «общение», опасаясь пуще огня проникновения в Россию европейских знаний и искусств? Роль этого цербера вдоль западной нашей границы усердно исполняла Польша, в то время могущественная, да и Ливония, - и разве, вслед за нанесением двух сокрушительных ударов так долго душившей нас татарщине, т. е. вслед за покорением царства Казанского, царства Астраханского, не воевал Иван Грозный Ливонию, чтобы стать в непосредственные отношения к более нас просвещенному Западу, помимо его ретивых аванпостов, и не утвердился было совсем на Балтийском прибрежье?..
Странно, что г. Марков в завоевании Сибири видит «вредный шаг» для будущего развития русского народа! Эта целая треть Азии завоевана нами, уже точно можно сказать, на медные деньги, без малейшей растраты сил! Мудро ли было бы отказаться от такого дарового приобретения страны, преисполненной несметных богатств и, строго говоря, никому не принадлежавшей. Да и впоследствии-то, сказать по правде, даже и до сего дня, управление ее стоило и сто́ит грош сравнительно с громадными выгодами, получаемыми от нее Россиею. Разве Сибирь когда-либо истощала нас, тянула из России соки, служила и служит помехою в нашем государственном бытии? Напротив, уже как место ссылки она сослужила истинно благодетельную службу государству, - не говоря о том, что она же служила, а теперь в особенности служит источником постоянного обогащения России и одним из важнейших факторов русской торговли. Удивительное дело! Вся Европа ищет себе новых рынков во всех частях света, и в Азии по преимуществу, - а мы тоскуем: зачем нам достался Сибирский рынок, зачем наши долгополые предки не отказались от него и дали, по выражению г. Маркова, этому «новому царству разбойников, азиатцев, кочевников повиснуть за спиной и без того утомленного вечными разбоями русского колосса…» Нашел о чем горевать наш талантливый публицист! Никогда никакого утомления от сибирской ноши спина русского народа не ощущала и теперь не ощущает. Если бы спросить о том русских торговцев (ведь их также надо иметь в виду, ведь ради интересов своих торговцев Англия ценою миллиардов завоевывает себе всюду новые места сбыта!), так русские торговцы только бы развели руками от изумления. Если кто может быть утомлен, так разве петербургский бюрократизм - тоже колосс своего рода. Не умеем мы еще пользоваться Сибирью, - это верно, даже до сих пор и связать ее с Россией железной дорогой не умудрились; но ведь это именно благодаря сему колоссу, благодаря тому, что наши финансовые и экономические властные политики щупают больше пульс у Петербургско-Берлинской еврейской биржи, чем у русской промышленности и торговли, страх как боятся прослыть за варваров-азиатцев, и вообще с высокомерным пренебрежением «высококультурного человека» относятся к нашей далекой, невежественной азиатской окраине. Хотя, по словам нашего достоуважаемого сотрудника, «Англия высокопрактическая и прозорливая» (не то что Россия!), «захватывает в свои руки только жемчужины земли», однако, смеем думать, не побрезгала бы она ни Амурским краем, ни Сибирью, - а уж Северо-Американские Штаты и подавно. Последние, конечно, не прочь были бы хоть сейчас захватить все наше Тихоокеанское побережье, и всю область Амура, давно скалят на них зубы, - и чего доброго, пожалуй, давно бы и проглотили эту нашу северную «азиатчину», если б только в Петербурге возобладали вполне воззрения на нее, выраженные Е. Л. Марковым.
Точно так же законно, естественно и неизбежно наше движение и в сторону Средней Азии. Г. Марков признает Волгу «подлинно русским рубежом»; но ведь чтобы стать Волге русскою рекою, необходимо обладание обоими ее берегами, не только нагорным, но и луговым. А луговая сторона кишела всякими луговыми черемисами, вотяками, башкирами… Приходилось ставить для усмирения их городки по Волге, подвигаться далее по луговой степи, - а степь эта упиралась и в Каспий, и в Урал, - тот «Камень», который изобиловал всякими минеральными сокровищами и на который, несомненно, наши мудрые предки смотрели как на драгоценнейшее достояние своих потомков, России будущего… Что же до Каспия, то ведь владеть Астраханью - значит владеть устьями Волги впадающими в «море Хвалынское», как назывался у нас в песнях Каспий; значит - свободно пользоваться морем. А возможно ли было это свободное пользование, когда по противоположному берегу разгуливали хищники, когда рыбопромышленники и торговцы до самых последил времен становились добычею туркмен и хивинцев? Торговое значение богатейшего русского водного пути, каковым была Волга, требовало, чтоб плавание по морю было для нас совсем безопасно, чтоб путь этот приводил к правильному и упорядоченному сбыту… И хотя г. Марков и говорит, что «Петр и Екатерина круто повернули было нас от татарина к немцу, из Азии в Европу», но автор забывает, что Петр, приобретая себе море на северо-западе, дорожил притом морем везде и всюду, и не только не пренебрегал Каспийским, но, напротив, так его высоко ценил, что и Дербент отвоевал, и даже экспедицию Бековича-Черкасского затеял единственно для попытки: нельзя ли повернуть Аму-Дарью на старое русло, вместо Аральского озера в Каспий, и таким образом создать прямой водный торговый путь с верховьев Волги вплоть до Индостана! Что мысль о таком размахе торговых сношений не была праздною мечтою, это доказывается тем, что у Астрахани и без того кое-какие торговые сношения с Индией действительно были, но крайне затрудненные разбоем кочевников и всяких азиатских орд. Еще в 1844 г. можно было видеть в этом городе обширное заколоченное кругом каменное, совсем старое здание, называвшееся Индийский двор… Что же, сказать ли и про Петра Великого то же, что говорит г. Марков выше о наших длиннобородых предках XVI столетия, т. е. что Петр также «не уразумел вполне жизненной необходимости своего народа», что и в нем самом «жил еще настолько кочевник и азиатец», что, как и предки, он «словно волк смотрел только в лес, привык тянуть только к татарину, только к Азии»!
Чтобы владеть Черным морем и сделать его, по завету самой истории, Русским, чего желает и сам почтенный автор, необходимо, повторяем, владеть Кавказом; чтоб владеть Кавказом, т. е. перешейком между Черным морем и Каспийским, и вместе с тем пользоваться и устьями Волги - этой главной торговой артерии Русского царства, нужно вполне обладать и самым этим Каспием; нужно, кроме того, держать в известной зависимости от себя Персию, единственное государство Средней Азии (кроме Китая), более организованное, чем другие. Персию, к счастию, нам нет и надобности завоевывать. Только с Ахал-Текинской экспедицией и с ее неизбежным последствием - присоединением Мервского оазиса становится наконец восточный берег Каспийского моря вполне нашим, и обеспечивается наконец наша торговля с Среднею Азиею, - этим естественным и почти единственным заграничным рынком для произведений нашей промышленности кустарной, заводской и фабричной. Присоединение Мерва очень важно еще потому именно, что наконец-то дошли мы до края степи, наконец-то усматриваем, кажется, возможность в недолгом времени установить себе не зыбкие, а твердые границы в Средней Азии! Что же до последних, то мы готовы принять мнение «Московских ведомостей» и думаем, что нам не особенно трудно будет стать в добрые соседские отношения с Афганистаном и иметь его союзником в том же роде, как и Персию, так как никаких завоевательных вожделений относительно Афганистана мы не питаем. Точно так же никогда не мечтали и не мечтаем мы о завоевании Индии; тем не менее, для нас более чем выгодно занимать позицию, благодаря которой мы можем заставить Англию (иначе для нас недосягаемую) стать податливее к нашим законным правам и требованиям на Черном море и на Балканском полуострове… В настоящую минуту решается важный вопрос - разграничения нашего с Персиею и с Афганистаном, к участию в котором, неизвестно по какому праву, допущена и Англия. Дипломатии нашей предстоит теперь показать во всем блеске свое искусство…
Итак, вопреки г. Маркову, ни в одном шаге своего движения и распространения на восток не подлежит Россия упреку; она лишь исполняла закон необходимости, - органический закон своего государственного телосложения, не нарушая ничьих законных прав, не к ущербу, а к выгоде занимаемых ею стран и подчиняемых народов. Но, к тому же, именно с востока формация России и близится теперь к своему завершению; не завершена она с юга (т. е. со стороны Черного моря); не завершена и с запада (Русь Галицкая и Угорская)…
Но если г. Марков и согласится признать тот закон органического развития, который так далеко подвинул нас на восток, к Азии, то он все же, пожалуй, назовет его, как и теперь называет это движение, - роковым: в самом деле, всякий рост - дело органическое и в этом смысле законное, но можно ведь вырасти и до болезненного уродства; непомерный рост, в ширину например, будучи вовсе не произвольным, тем не менее может быть и нередко бывает условием слабости. Г. Маркову уже и теперь мерещится совершенное изменение в положении русской силы - и к худшему. «Теперь у России, - говорит он, - выросло своего рода неуклюжее и бездействующее брюхо, выпирающее далеко вглубь Азии, требующее для своего питания громадной затраты ее собственных кровных сил и представляющее, в случае какой-нибудь серьезной опасности, не опору нам, не дружелюбную помощь, а самую злую, внутреннюю болячку…» «Для энергических внешних действий России, - по мнению г. Маркова, - этот тяжеловесный азиатский прирост будет служить свинцовою гирею, нарушающею естественное равновесие России, связывающею свободу ее движений…» «Какое неестественное напряжение русских боевых сил, - восклицает далее автор, - хоть бы для того, чтобы из центра России оберегать внешние границы Заравшана или Мерва!..»
Все это говорение, повторяем, по меньшей мере напрасно, и пугала, смущающие г. Маркова (а может быть, и многих вместе с ним), призрачны. Ведь и Сибирь признал он лишнею тяготою, «повисшею за спиною и без того утомленного русского колосса», - которой тяготы сей колосс никогда положительно не испытывал! Масса русского населения в Сибири не ропщет на свое пребывание в этом крае; самое слово «сибиряк» в пределах Европейской России понимается в смысле доброй аттестации, означая русского человека бодрого и крепкого духом. Это не похоже на злую болячку. Смеем уверить г. Маркова, что и противный ему Ташкент в среде торгующего русского люда, - а он не малочислен, - вполне популярен, да и не один Ташкент, но и весь наш среднеазиатский рынок!.. Московские купцы помышляют даже об устройстве ярмарки в Баку, месяца за два до начала Нижегородской, - именно для того, чтобы стать, так сказать, лицом к лицу с своими покупателями-азиатцами. Нет сомнения, что если эта мысль приведется в исполнение, то последствия ее будут самые благодетельные и для политических интересов России, а выгодами для русской промышленности они сторицею окупят те расходы, которых стоило нам умирение и приобретение среднеазиатских степей.
Далее. Все необъятное пространство наших среднеазиатских владений в сущности стоит нам весьма умеренного напряжения сил, которое даже не давало себя и чувствовать в критические эпохи, переживаемые Россией. Много ли поглощает у нас войска хоть бы Сибирь - целая треть Азии?! Да и в Закаспийском крае войска-то всего тысяч 40, - и это теперь… В Смутное время в начале XVII века, составила ли Сибирь и наши заволжские (тогда ведь те же азиатские, с кочевниками и хищными племенами) владения - какую-нибудь видную помеху? В 1812 году, когда, по-видимому, России был поставлен вопрос: быть или не быть, - повисшее у нас за плечами царство Сибирское, да разные степные орды с неусмиренным Кавказом отвлекли ли от театра войны нужные нам боевые силы? Мы знаем от автора «Семейной хроники», что в 1813 г. примчались на лыжах по снегу в Оренбургскую губернию сибирские остяки спасать Русского Царя от Бонапарта, и их повернули назад - разъяснив, что Бонапарта уже прогнали! Не доходили ли, вместе с русскими войсками, и калмыки (кажется, с башкирами) вплоть до Парижа? А в последнюю нашу войну - явились ли наши среднеазиатские владения, с Хивой, Бухарой и еще с не усмиренными текинцами, «злою внутреннею болячкой»? Напротив, именно наше положение в Средней Азии могло бы послужить нам великою помощью в этой войне, отвлечь внимание и смирить нахальные козни Англии, если бы только умели мы им воспользоваться и не деликатничали слишком с Европой!
Без сомнения, среднеазиатской окраиной можно и должно управлять иначе, чем управляется она теперь в наши дни, и несравненно проще, и несравненно дешевле, по примеру наших длиннобородых предков (не худо, кажется, как мы видели, распорядившихся делом колонизации и обрусения Приволжья и Заволожья). Великая опасность именно в том, что забываются уроки этих «длиннобородых» и что мы, пренебрегая собственным историческим опытом и теми орудиями для борьбы с азиатчиной, которые специально выработала нам история, стараемся и здесь подражать европейцам. Но, к счастию, нам это не вполне удается; вот почему, - как петербургская штатская и военная бюрократия ни ухищряется европейничать, - наше обаяние для народов Востока еще велико, наши отношения к азиатцам не те, что, например, отношения Британии к Индии, где держится она лишь помощью штыков, ненавидимая туземцами и в вечном опасении, что ее оттуда прогонят! Что-то не слыхать, чтоб добровольно, сами, шли к ней в подданство!.. Вот почему, сравнительно, военная охрана Средней Азии сто́ит нам, в сущности, пустяков. В самом деле, разве ради Азии, ради Востока, содержим мы нашу громадную армию, поглощающую чуть не треть государственного бюджета? Ради кого эта страшная «растрата» сил, от которой, применим здесь слова г. Маркова, пора было бы, поистине, отдохнуть? Ради именно Западной Европы с ее «тонким общежитием». Не Азия, а вечно враждебный нам Запад не дает успокоиться утомленному русскому колоссу!
Если мы сочли нужным возразить почтенному нашему сотруднику, то лишь именно из опасения, чтоб его точка зрения на нашу восточную окраину и его пренебрежение к ней не пришлись слишком по вкусу нашему петербургскому европеизму. Там вообще, может быть, очень были бы склонны многие - пооблегчить дело бюрократического управления России некоторым ее сокращением и некоторым ограничением сферы ее интересов как на Востоке, так и на Западе. Ни с того ни с сего, например, отказались мы от наших Северо-Американских владений, приобретенных русскою торговою предприимчивостью, и обогатили ими Соединенные Штаты!.. Этого «длиннобородые предки XVI столетия» конечно бы не сделали. Но упреки, делаемые автором системе современной администрации в Средней Азии, повторяем, большею частью справедливы и подтверждаются помещенными у нас статьями генерала Фадеева [Записка генерала Фадеева об азиатских окраинах (Русь, 1884, № 2); Отрывки из записки генерала Фадеева о Кавказе (Русь, 1884, № 3). - rus_turk.]. Вот об этой-то системе в сравнении с образцами древнерусской системы, и о наличности еще в русской жизни некоторых древнерусских элементов, которыми совершалась в старину русская колонизация, мы и поговорим в следующий раз…
Продолжение: Всемирно-историческое призвание России
См. также:
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири
• В. В. Григорьев. Русская политика в отношении к Средней Азии
• М. И. Венюков. Исторические очерки России…
• Ф. М. Достоевский. Геок-Тепе. Что такое для нас Азия?
• Н. А. Маев. Краткий исторический очерк движения России на азиатский Восток