А. Макшеев. Второе путешествие по Киргизским степям (1851)
А. И. Макшеев. Путешествия по Киргизским степям и Туркестанскому краю. - СПб., 1896. Первое путешествие: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [ 5], [ 6].
Смена Обручева Перовским
1 апреля 1851 года в Оренбург приехал фельдъегерь с известием о смене генерала от инфантерии Обручева генерал-адъютантом Перовским. Известие это было так неожиданно, что никто не хотел ему верить, думая, что оно выдумано по поводу 1 апреля. Оно было неожиданно для самого Обручева, потому что борьба, предпринятая против него командующим Башкиро-мещерякским войском, полковником Беклемишевым, вовсе не обещала подобного исхода. Обручев сдал командование корпусом начальнику штаба и уехал из Оренбурга; но, встретив на дороге другого фельдъегеря с приглашением не выезжать из Оренбурга до прибытия нового начальника края, вернулся и снова вступил в командование корпусом.
Мое назначение в степь
В это время назначения в степь уже были сделаны, но Обручев переменил их и командировал, для заведывания транспортами и для инспектирования степных укреплений, Оренбургского казачьего войска полковника Падурова, а в помощь к нему меня. Кроме того, мне поручено было осмотреть все окрестности Аральского (бывшего Раимского) укрепления и в особенности около урочища Казалы, с тем, чтобы я мог приобрести верный взгляд на степень важности тех или других предположений по означенному укреплению, в военном и хозяйственном отношениях, и дать, в случае надобности, удовлетворительный отчет по этому предмету. То же самое предложено было мне иметь в виду и при осмотре других укреплений.
Набеги ак-мечетских киргиз на окрестности Аральска и разбитие русскими коканской крепостцы Кош-Курган в 1850 году
Поручение об осмотре окрестностей Аральского укрепления вытекало из известного желания начальства ближе познакомиться с ними, дабы иметь возможность принять, наконец, действительные меры для ограждения их от набегов соседей. В 1848 году набеги хивинцев на окрестности Аральска прекратились, но с 1850 года начались такие же набеги киргиз, кочевавших около Ак-Мечети и других коканских постов, находившихся в бассейне Сыра ниже Туркестана, в ведении Якуб-бека, сделавшегося впоследствии правителем Кашгарии. Так, в ночь на 16 февраля 1850 года шайка ак-мечетских киргиз разграбила до 20 аулов чумекеевского рода, кочевавших верстах в 50 от Аральска, причем убила 6 наших киргиз и угнала до 1 тысячи лошадей и до 25 тысяч баранов; а в ночь на 25 августа того же года новая шайка, в 400 человек, под начальством батыра Бухарбая, брата Байкадама, убитого чиклинцами, разграбила последних на Казале и на урочище Арык-Балык, убила 11 человек и угнала 1½ тысячи лошадей, верблюдов и коров и до 21 тысячи баранов.
Первый угон остался безнаказанным, а после второго начальник Аральского укрепления майор Дамис направился, 26 августа, с отрядом в 150 человек пехоты, сотни казаков и двух орудий, вслед за шайкою, но шел так медленно, что не догнал ее, а 8 сентября прибыл к ближайшей нам коканской крепостце Кош-Курган, отстоящей от Аральска в 240 верстах и расположенной на правом берегу Джаман-Дарьи, выше соединения последней с Караузяком. Крепостца имела вид редута, в 12½ сажен в боку, с башнями по углам, состояла из вала в 2 сажени высоты с соразмерною толщиною и была окружена рвом; ворота, обращенные к реке, не имели прикрытия. 9 сентября киргизы, присоединившиеся к отряду Дамиса, в числе до 200 человек, переправясь чрез проток Караузяк и приблизясь к Кош-Кургану, потребовали возвращения угнанного у них скота, но вместо ответа были встречены ружейными выстрелами. Тогда майор Дамис открыл по крепостце огонь из орудий. Видя, однако, упорство сидевших в ней, он решился взять Кош-Курган приступом. С этою целью 70 человек переправились чрез Караузяк вплавь, и, оцепив крепостцу со всех сторон, стали бросать в нее зажженные снопы камыша и вскоре произвели в ней пожар. Тогда солдаты полезли на стену, но сверху в них бросали камни и глыбы глины. Крепостца была взята в час пополуночи. Защитники ее, несмотря на свою малочисленность, оборонялись до последней крайности. Их было: 4 коканца и при них 6 женщин и 4 ребенка, да накануне нападения в крепостцу прибыло 6 киргиз и 2 киргизки, всего, во время приступа, в Кош-Кургане было 22 человека мужчин, женщин и детей. Из них 2 коканца, 3 киргиза и 1 киргизка, всего 6 человек, были убиты во время дела, а остальные, затем, 2 коканца, 3 киргиза, 7 женщин и 4 ребенка, всего 16 человек, были взяты в плен и долго потом содержались в Аральске, особенно начальник кургана Мурза-Раим, между тем как он вовсе не участвовал в киргизских набегах. В крепостце было найдено только 5 ружей, 1 шашка, 6 лошадей и 33 барана; остальное имущество частью сгорело, частью было расхищено киргизами, ворвавшимися вслед за русскими. На другой день после взятия Кош-Кургана майор Дамис пошел обратно и прибыл в Аральское укрепление 16 сентября.
Урок, данный коканцам за грабежи подведомственных им киргиз, не мог принести желаемого результата: 3 ноября Кош-Курган был снова занят коканцами, а в феврале 1851 года ак-мечетские киргизы опять угнали у наших киргиз, кочевавших в Каракуме, около 75 тысяч голов скота, но последние, в свою очередь, разграбили коканских киргиз, кочевавших около Джулека.
Поход на Сырдарью и инспектирование укреплений
15 мая я выехал из Оренбурга в Орск, откуда следовал вместе с Падуровым при транспорте до Аральска. Весь путь был совершен благополучно, и только на Камышлы-Баше пропало из транспорта несколько башкирских лошадей, ловко скрытых игенчами-киргизами, скопившимися на озере в значительном числе, вследствие набегов ак-мечетских киргиз. Обратный путь, чрез Уральское и Оренбургское укрепления, в Орскую крепость мы сделали налегке, с конвоем в 25 уральских казаков.
Осмотр окрестностей Аральска
На Сырдарье мы пробыли три недели, в течение которых инспектировали укрепление и осматривали его окрестности вниз по Сыру до устья ее и вверх до Майлибаша. На поездку вниз по Сыру на лодке мы употребили несколько суток, в течение которых осматривали хорошо известные уже мне места и форты Аман-Уткуль и Кос-Арал с рыболовною ватагою, а вверх по Сыру ездили верхом осматривать тоже знакомые мне места около Тальбугута и в долине Айгерике, и затем я занялся подробною рекогносцировкою правого берега Сыра от истока Казалы до Майлибаша. На Уч-Урге мы видели переправу через Сыр бухарского каравана. Товары перевозились на лодках, высланных из укрепления, и на салах или камышевых плотах; и те и другие тащились плывущими лошадьми. Каждый раз их относило вниз по течению версты на две - на три. Несчастные лошади с утра до ночи работали, переплывая реку взад и вперед, несколько утонуло, других с большими усилиями вгоняли в воду. Переправа продолжалась два дня. С Уч-Урги я возвратился в укрепление на лодке, осмотрев по пути старинный курган Кара-Тюбе, развалины хивинского укрепления Джан-Кала, сад Тулюн и прочее. […]
Т. Г. Шевченко. Иргиз-Кала (Уральское укрепление).
Акварель. V.1848 - I.1850
Угон табуна в Уральском укреплении
В Уральском укреплении, по окончании инспектирования его, я сидел вечером 29 июля у начальника укрепления майора Лобанова. Майор был добродушный старик, а майорша, несмотря на не первую свою молодость, большая любительница наряжаться. Перед окнами, посреди укрепления, перетянуты были веревки, на которых красовались крахмаленные юбки майорши. Вся обстановка и даже самые разговоры живо напоминали мне «Капитанскую дочь» Пушкина. По площадке прошла разряженная барабанщица, первая красавица укрепления. Указав на нее, майорша вздохнула и простодушно объяснила мне, почему сожалеет о том, к кому она направляет свои стопы. Затем вышла распорядиться ужином, но чрез минуту вернулась испуганная, с восклицанием: «Тарасинька! у нас табун угнали». При этих словах с бедным майором едва не сделался удар, он растерялся, не мог ничего сказать и опустился на диван. Предоставив его попечениям супруги, я вышел из комнаты и в сенях столкнулся с солдатом, принесшим печальное известие. Табунный караул состоял из 30 казаков при офицере и располагался станом верстах в шести от укрепления, но самый табун пасся еще шестью верстами далее, под прикрытием всего двух казаков. Оба казака были легко ранены, а весь табун угнан, так что не осталось даже лошади, на которой бы можно было дать поскорее весть в укрепление. К счастью, наш конвойный табун пасся отдельно. Рассказав обо всем Падурову и получив от него разрешение гнаться за хищниками, я послал за конвойными лошадьми, приказал уральцам захватить хлеба и через полчаса отправился в путь. Прибыв в стан караула, я был поражен господствующею в нем невозмутимою тишиною; оказалось, что все караульные казаки, не исключая офицера, были пьяны и спали мертвецким сном. Едва отыскав одного из двух раненых казаков, оставшихся трезвыми, я посадил его на лошадь, чтобы он указал мне место, откуда был сделан угон. Ночь была темная и мы долго блуждали, отыскивая след табуна, пока не наткнулись на стог сена, принадлежавший укреплению. Убедившись в бесполезности ночного поиска, я спешил уральцев и стал ожидать рассвета. Вскоре ко мне присоединились несколько киргиз, присланных Падуровым. Когда стало светать, я отправил казаков и киргиз по одиночке в разные стороны и приказал тому, кто откроет след табуна, дать обычный маяк, то есть тройной круговой вольт в одну сторону, а прочим собираться к маяку, сам же остался при стоге. В это время ко мне подъехал, верхом на годовом жеребенке, караульный казачий офицер при табуне с рапортом, о чем уж не знаю! Я приказал ему собрать свою команду, вернуться в укрепление и явиться так к коменданту; но он не соглашался, доказывая, что не имеет права оставлять своего поста при табуне, и что если он потерял последний, то обязан его отыскать, потому должен остаться при мне. Видно было, что он не отрезвился еще от вчерашней попойки. Строгим тоном я повторил ему приказание, посоветовав при этом слезть с жеребенка и идти пешком восвояси, что он наконец и исполнил. Вскоре вдали замечен был маяк, команда моя собралась, мы поскакали по следу и через час увидели впереди табун. По счету в нем оказалось 350 лошадей - число подходящее к составу гарнизона. Прогнав табун в укрепление, я спросил майора, все ли в нем лошади, на что получил утвердительный ответ, - значит, угона не было и табун шарахнулся сам собою; но в тот же день вечером оказалось, что в нем не достает 50 лошадей. Был послан из укрепления небольшой отряд казаков на поиск. Казаки нашли и отбили лошадей у киргиз, но у них вторично их отогнали. По следствию, которое тянулось долго, оказалось, что табун, охраняемый 30 казаками, был угнан всего тремя киргизами.
Уральский казак Соколов
Во время отыскивания табуна, внимание мое невольно обратилось на одного уральского казака, по фамилии Соколова, который поразил меня своею опытностию, сметливостию и предприимчивостию. Соколов окончил уже свой 25-летний срок службы, но так привык к походам, что оставался в степи вместо своего сына. Он прибыл на Сырдарью в 1847 году и при постройке шкуны «Николай» обратил на себя внимание генерала Обручева, который приказал ему приходить к себе каждый день пить водку. На следующий день, когда корпусный командир с своею свитою садился обедать, явился Соколов. На вопрос, что ему нужно, Соколов смело отвечал: «Ваше Высокопревосходительство изволили приказать мне ежедневно приходить пить водку». Корпусный командир указал ему на графин, стоявший на отдельном столике. Соколов подошел к столику, презрительно посмотрел на миниатюрную рюмочку, отвернул полу своей шинели, вытащил из кармана огромный стакан и вылил в него весь графин. «Что ты делаешь?» - невольно спросил экономный хозяин. «Я, Ваше Высокопревосходительство, старовер и из чужой посуды не пью», - бойко отвечал Соколов. Между тем, для него решительно все равно было из чьей посуды пить, лишь бы только побольше. В этом я имел случай убедиться не раз. Впрочем, узнав, что он был болен и по свойству болезни не должен пить водки, я не давал ее Соколову, пока он не выздоровел, но зато потом, в конце похода, он постоянно получал двойную и иногда тройную порцию и всякий раз благодарил меня, что спас его от болезни, с которой совестно было бы показаться жене.
Охота на кабанов
По дороге из Уральского укрепления в Оренбургское было много кабанов, и мы занимались охотою на них. В борьбе с кабанами казаки переломали свои пики, а некоторые и сами были ранены; зато убили восемь животных, но не могли их есть по случаю поста, строго соблюдаемого уральцами, и принуждены были обременить ими свои повозки. Раз два казака гнали на меня огромного кабана. Я стоял с парою винтовых пистолетов на берегу небольшой лощины, покрытой водою, и приготовился его встретить. Кабан вбежал уже в воду, я взвел пистолет и хотел спустить курок, но в это мгновение один из казаков, увлеченный преследованием, перескочил с лошади на кабана и, сидя на нем верхом, стал рубить его саблею по спине. Кабан повернулся назад, но с той стороны другой казак колол его с лошади пикою. Кабан вертелся кругом с минуту и пал мертвым.
Оренбургское укрепление и следствие о злоупотреблениях его начальника
Оренбургское укрепление обстроено лучше Уральского и Аральского, благодаря близости Наурзумского бора, впрочем, существенная разность заключалась только в том, что постройки были покрыты тесом. Мы пробыли на Тургае две недели, потому что кроме инспектирования пришлось, по предписанию Перовского, производить следствие о злоупотреблениях начальника укрепления майора М., заключавшихся в корыстном отношении его к казенному имуществу и в жестоком обращении с нижними чинами. Следствие подтвердило оба эти обвинения. По отчетам показывалось казенного сена прежнего заготовления 54.850 пудов и нынешнего 21.000, а по измерению оказалось сена прежнего заготовления только 14.910 пудов и нынешнего 66.530 пуд. Такая несообразность произошла оттого, что майор продал зимою значительное количество сена киргизам, и чтоб пополнить этот недостаток, задержал в укреплении всех транспортных башкир, в числе около 1.000 человек, более чем на месяц, тогда как в Аральском укреплении, вдвое больше Оренбургского, оставлено было для сенокошения всего 200 башкир на три недели. Между тем, расходы казны на содержание башкир с их лошадьми в степи были огромны. С нижними чинами майор обходился крайне жестоко и несправедливо. Один казак показал на инспекторском смотру, что майор сильно наказал его розгами за то, что у одного из майорских баранов, которых он пас, повредился курдюк. В штрафном журнале пехотной роты, между прочим, было записано, что такой-то рядовой был наказан 600 розгами за то, что ударил собаку, принадлежавшую начальнику укрепления. И не смотря на все подобные злоупотребления, майор оставался после следствия довольно долго на своем месте. Сильная, но не бескорыстная рука молча покровительствовала ему в Оренбурге. Следственное дело было положено под сукно, а через несколько времени после того, как генерал Перовский послал ко мне одну бумагу с резолюцией доложить ему о майоре, я представил письменный доклад, но и тот был спрятан под сукно. Мало того, майор был еще настолько смел, что испортил карьеру, а может быть, даже погубил двух прекрасных офицеров, которые более других лиц укрепления негодовали на его злоупотребления и по молодости лет неосторожно выражали свой протест. Один из них, только что выпущенный из корпуса прапорщик, начал борьбу против ненавистного майора самым ребяческим образом. В укрепление прибыл купец с красными товарами. Прапорщик отправился к нему и, узнав, что майорша купила себе на платье ситцу, взял того же ситцу для одной из солдаток. В следующее воскресенье майорша явилась в новом платье в церковь, но, увидав точно такое же платье на солдатке, упала в обморок, а вечером майор отдал приказ по укреплению, чтобы жены нижних чинов не смели носить немецкого платья. Этот знаменитый приказ был отменен Падуровым, по неотступной просьбе явившихся к нему солдаток. Со времени обморока майорши, майор возненавидел прапорщика, стал к нему придираться и кончил тем, что отдал его под суд за дерзость. С другим офицером, инженером, майор поссорился из-за щепок, оставшихся после построек, и тоже отдал его под суд. Уехав из Оренбурга в конце 1853 года, я не знаю чем кончилось дело этих двух молодых людей.
Ксендз-солдат
В Оренбургском укреплении мне пришлось натолкнуться на курьезную личность. Раз часовой на одном посту отдал мне честь самым оригинальным образом. Сделав на караул, он выставил ружье вперед левою рукою, а правою снял шапку и раскланялся. Оказалось, что это ксендз, разжалованный в солдаты. Он кончил курс богословских наук в Риме, получил ученую степень бакалавра и, возвратясь в Царство Польское, так надоел своими интригами другим ксендзам, что те упрятали его сначала куда-то на исправление, а потом в солдаты. В укреплении он продолжал интриговать, за что его не любили даже его товарищи по несчастию, а на инспекторском смотру показал претензию на фельдмаршала Паскевича, что отдал его в солдаты вопреки каноническому праву.
Чумекеевский аул
Окончив инспектирование и следствие, мы должны были отправиться в путь, но так как по случаю сибирской язвы, свирепствовавшей в укреплении, преимущественно среди лошадей, конвой наш стоял в 30 верстах от него, то решено было путевой провиант перевезти до конвоя на волах, а нам проехать это пространство в тарантасе на тройке лошадей. Такое решение не понравилось, однако казачьему офицеру, принимавшему провиант, и он долго спорил, что для природного казака оскорбительно ехать на волах, наконец покорился силе необходимости. Выехав из Оренбургского укрепления, мы встретили, версты за две до конвоя, огромный и богатый аул киргиз чумекеевского рода и вышли из тарантаса. Нас обступила толпа киргиз и киргизок. Падуров, бывший в молодости, в течение полугода, в плену у киргиз, отлично изучил их язык и нравы. Он был в веселом расположении духа, шутил с киргизами, обнимал киргизок, натравливал их на бывшего с нами прапорщика, который от них бегал, и в довершение всего схватил двух красавиц, посадил в тарантас и умчался с ними, но, проскакав с версту, отпустил. Киргизы, хорошо понимая шутку, хохотали от души.
Возвращение в Оренбург и знакомство с Перовским
Возвратясь в Оренбург 27 августа, я нашел у себя на столе письмо и в нем другое, тоже запечатанное, с французскою надписью на имя генерала Перовского, в собственные руки; при этом ко мне не было приложено никакой записки. Только по почтовому штемпелю можно было видеть, что письмо из Троицка, но в Троицке я не имел ни души знакомой. Я был в недоумении, что это значит и что мне делать? Отдать письмо по принадлежности? но, может быть, в нем был пасквиль, и как же мне явиться с ним в первый раз к начальнику, который меня не знает? Между тем, не отдавать - не считал себя вправе… На другой день Падуров и я представлялись корпусному командиру. Перовский принял нас ласково, расспрашивал о степных делах и наконец отпустил. Тогда, попросив дозволение остаться минуты на две, я передал письмо, оговорив те недоумения, которые меня тревожили. Перовский распечатал письмо, которое оказалось написанным на двух почтовых листах, с виньетками и стихами. Он посмотрел на виньетки, прочел вслух: «Прощаюсь, ангел мой, с тобою», и, обратясь ко мне, сказал с улыбкою: «Так вот вы какие письма мне передаете! Это, должно быть, от какого-нибудь сумасшедшего. Я разузнаю и сообщу вам». Впоследствии, однако, он никогда ни слова не говорил мне об этом письме и не знаю до сих пор, от кого оно и что в нем было написано.
Мое положение при Перовском
Сентябрь месяц я весь употребил на составление отчетов о движении транспортов в степные укрепления, о степных укреплениях и об обозрении нижней части реки Сыра, как оборонительной линии. Эти отчеты послужили исходными пунктами для дальнейших моих работ при генерале Перовском. Я работал у себя на дому и имел во всякое время прямой доклад у корпусного командира. По этим докладам Перовский изучал малознакомые ему дела степных укреплений, часто со мною спорил, но в конце почти всегда соглашался с приводимыми мною мыслями. Работать при таких условиях было чрезвычайно приятно, но зато в высшей степени утомительно, так как я не имел не только помощника, но даже собственного писаря. В течение года я так устал, что принужден был взять четырехмесячный отпуск для отдыха. Этим обстоятельством воспользовались, положение мое несколько изменилось, и потому, сделав ак-мечетскую экспедицию, я оставил край и отправился на Дунай. Но нравственная моя связь с делом развития русской колонизации в Киргизской степи так упрочилась, что и теперь, по прошествии почти тридцати лет после того времени, когда мне приходилось принимать непосредственное участие в нем, я не могу без удовольствия вспомнить этого периода моей жизни. […](Распознанный текст взят с сайта kungrad.com)
Смена Обручева Перовским
1 апреля 1851 года в Оренбург приехал фельдъегерь с известием о смене генерала от инфантерии Обручева генерал-адъютантом Перовским. Известие это было так неожиданно, что никто не хотел ему верить, думая, что оно выдумано по поводу 1 апреля. Оно было неожиданно для самого Обручева, потому что борьба, предпринятая против него командующим Башкиро-мещерякским войском, полковником Беклемишевым, вовсе не обещала подобного исхода. Обручев сдал командование корпусом начальнику штаба и уехал из Оренбурга; но, встретив на дороге другого фельдъегеря с приглашением не выезжать из Оренбурга до прибытия нового начальника края, вернулся и снова вступил в командование корпусом.
Мое назначение в степь
В это время назначения в степь уже были сделаны, но Обручев переменил их и командировал, для заведывания транспортами и для инспектирования степных укреплений, Оренбургского казачьего войска полковника Падурова, а в помощь к нему меня. Кроме того, мне поручено было осмотреть все окрестности Аральского (бывшего Раимского) укрепления и в особенности около урочища Казалы, с тем, чтобы я мог приобрести верный взгляд на степень важности тех или других предположений по означенному укреплению, в военном и хозяйственном отношениях, и дать, в случае надобности, удовлетворительный отчет по этому предмету. То же самое предложено было мне иметь в виду и при осмотре других укреплений.
Набеги ак-мечетских киргиз на окрестности Аральска и разбитие русскими коканской крепостцы Кош-Курган в 1850 году
Поручение об осмотре окрестностей Аральского укрепления вытекало из известного желания начальства ближе познакомиться с ними, дабы иметь возможность принять, наконец, действительные меры для ограждения их от набегов соседей. В 1848 году набеги хивинцев на окрестности Аральска прекратились, но с 1850 года начались такие же набеги киргиз, кочевавших около Ак-Мечети и других коканских постов, находившихся в бассейне Сыра ниже Туркестана, в ведении Якуб-бека, сделавшегося впоследствии правителем Кашгарии. Так, в ночь на 16 февраля 1850 года шайка ак-мечетских киргиз разграбила до 20 аулов чумекеевского рода, кочевавших верстах в 50 от Аральска, причем убила 6 наших киргиз и угнала до 1 тысячи лошадей и до 25 тысяч баранов; а в ночь на 25 августа того же года новая шайка, в 400 человек, под начальством батыра Бухарбая, брата Байкадама, убитого чиклинцами, разграбила последних на Казале и на урочище Арык-Балык, убила 11 человек и угнала 1½ тысячи лошадей, верблюдов и коров и до 21 тысячи баранов.
Первый угон остался безнаказанным, а после второго начальник Аральского укрепления майор Дамис направился, 26 августа, с отрядом в 150 человек пехоты, сотни казаков и двух орудий, вслед за шайкою, но шел так медленно, что не догнал ее, а 8 сентября прибыл к ближайшей нам коканской крепостце Кош-Курган, отстоящей от Аральска в 240 верстах и расположенной на правом берегу Джаман-Дарьи, выше соединения последней с Караузяком. Крепостца имела вид редута, в 12½ сажен в боку, с башнями по углам, состояла из вала в 2 сажени высоты с соразмерною толщиною и была окружена рвом; ворота, обращенные к реке, не имели прикрытия. 9 сентября киргизы, присоединившиеся к отряду Дамиса, в числе до 200 человек, переправясь чрез проток Караузяк и приблизясь к Кош-Кургану, потребовали возвращения угнанного у них скота, но вместо ответа были встречены ружейными выстрелами. Тогда майор Дамис открыл по крепостце огонь из орудий. Видя, однако, упорство сидевших в ней, он решился взять Кош-Курган приступом. С этою целью 70 человек переправились чрез Караузяк вплавь, и, оцепив крепостцу со всех сторон, стали бросать в нее зажженные снопы камыша и вскоре произвели в ней пожар. Тогда солдаты полезли на стену, но сверху в них бросали камни и глыбы глины. Крепостца была взята в час пополуночи. Защитники ее, несмотря на свою малочисленность, оборонялись до последней крайности. Их было: 4 коканца и при них 6 женщин и 4 ребенка, да накануне нападения в крепостцу прибыло 6 киргиз и 2 киргизки, всего, во время приступа, в Кош-Кургане было 22 человека мужчин, женщин и детей. Из них 2 коканца, 3 киргиза и 1 киргизка, всего 6 человек, были убиты во время дела, а остальные, затем, 2 коканца, 3 киргиза, 7 женщин и 4 ребенка, всего 16 человек, были взяты в плен и долго потом содержались в Аральске, особенно начальник кургана Мурза-Раим, между тем как он вовсе не участвовал в киргизских набегах. В крепостце было найдено только 5 ружей, 1 шашка, 6 лошадей и 33 барана; остальное имущество частью сгорело, частью было расхищено киргизами, ворвавшимися вслед за русскими. На другой день после взятия Кош-Кургана майор Дамис пошел обратно и прибыл в Аральское укрепление 16 сентября.
Урок, данный коканцам за грабежи подведомственных им киргиз, не мог принести желаемого результата: 3 ноября Кош-Курган был снова занят коканцами, а в феврале 1851 года ак-мечетские киргизы опять угнали у наших киргиз, кочевавших в Каракуме, около 75 тысяч голов скота, но последние, в свою очередь, разграбили коканских киргиз, кочевавших около Джулека.
Поход на Сырдарью и инспектирование укреплений
15 мая я выехал из Оренбурга в Орск, откуда следовал вместе с Падуровым при транспорте до Аральска. Весь путь был совершен благополучно, и только на Камышлы-Баше пропало из транспорта несколько башкирских лошадей, ловко скрытых игенчами-киргизами, скопившимися на озере в значительном числе, вследствие набегов ак-мечетских киргиз. Обратный путь, чрез Уральское и Оренбургское укрепления, в Орскую крепость мы сделали налегке, с конвоем в 25 уральских казаков.
Осмотр окрестностей Аральска
На Сырдарье мы пробыли три недели, в течение которых инспектировали укрепление и осматривали его окрестности вниз по Сыру до устья ее и вверх до Майлибаша. На поездку вниз по Сыру на лодке мы употребили несколько суток, в течение которых осматривали хорошо известные уже мне места и форты Аман-Уткуль и Кос-Арал с рыболовною ватагою, а вверх по Сыру ездили верхом осматривать тоже знакомые мне места около Тальбугута и в долине Айгерике, и затем я занялся подробною рекогносцировкою правого берега Сыра от истока Казалы до Майлибаша. На Уч-Урге мы видели переправу через Сыр бухарского каравана. Товары перевозились на лодках, высланных из укрепления, и на салах или камышевых плотах; и те и другие тащились плывущими лошадьми. Каждый раз их относило вниз по течению версты на две - на три. Несчастные лошади с утра до ночи работали, переплывая реку взад и вперед, несколько утонуло, других с большими усилиями вгоняли в воду. Переправа продолжалась два дня. С Уч-Урги я возвратился в укрепление на лодке, осмотрев по пути старинный курган Кара-Тюбе, развалины хивинского укрепления Джан-Кала, сад Тулюн и прочее. […]
Т. Г. Шевченко. Иргиз-Кала (Уральское укрепление).
Акварель. V.1848 - I.1850
Угон табуна в Уральском укреплении
В Уральском укреплении, по окончании инспектирования его, я сидел вечером 29 июля у начальника укрепления майора Лобанова. Майор был добродушный старик, а майорша, несмотря на не первую свою молодость, большая любительница наряжаться. Перед окнами, посреди укрепления, перетянуты были веревки, на которых красовались крахмаленные юбки майорши. Вся обстановка и даже самые разговоры живо напоминали мне «Капитанскую дочь» Пушкина. По площадке прошла разряженная барабанщица, первая красавица укрепления. Указав на нее, майорша вздохнула и простодушно объяснила мне, почему сожалеет о том, к кому она направляет свои стопы. Затем вышла распорядиться ужином, но чрез минуту вернулась испуганная, с восклицанием: «Тарасинька! у нас табун угнали». При этих словах с бедным майором едва не сделался удар, он растерялся, не мог ничего сказать и опустился на диван. Предоставив его попечениям супруги, я вышел из комнаты и в сенях столкнулся с солдатом, принесшим печальное известие. Табунный караул состоял из 30 казаков при офицере и располагался станом верстах в шести от укрепления, но самый табун пасся еще шестью верстами далее, под прикрытием всего двух казаков. Оба казака были легко ранены, а весь табун угнан, так что не осталось даже лошади, на которой бы можно было дать поскорее весть в укрепление. К счастью, наш конвойный табун пасся отдельно. Рассказав обо всем Падурову и получив от него разрешение гнаться за хищниками, я послал за конвойными лошадьми, приказал уральцам захватить хлеба и через полчаса отправился в путь. Прибыв в стан караула, я был поражен господствующею в нем невозмутимою тишиною; оказалось, что все караульные казаки, не исключая офицера, были пьяны и спали мертвецким сном. Едва отыскав одного из двух раненых казаков, оставшихся трезвыми, я посадил его на лошадь, чтобы он указал мне место, откуда был сделан угон. Ночь была темная и мы долго блуждали, отыскивая след табуна, пока не наткнулись на стог сена, принадлежавший укреплению. Убедившись в бесполезности ночного поиска, я спешил уральцев и стал ожидать рассвета. Вскоре ко мне присоединились несколько киргиз, присланных Падуровым. Когда стало светать, я отправил казаков и киргиз по одиночке в разные стороны и приказал тому, кто откроет след табуна, дать обычный маяк, то есть тройной круговой вольт в одну сторону, а прочим собираться к маяку, сам же остался при стоге. В это время ко мне подъехал, верхом на годовом жеребенке, караульный казачий офицер при табуне с рапортом, о чем уж не знаю! Я приказал ему собрать свою команду, вернуться в укрепление и явиться так к коменданту; но он не соглашался, доказывая, что не имеет права оставлять своего поста при табуне, и что если он потерял последний, то обязан его отыскать, потому должен остаться при мне. Видно было, что он не отрезвился еще от вчерашней попойки. Строгим тоном я повторил ему приказание, посоветовав при этом слезть с жеребенка и идти пешком восвояси, что он наконец и исполнил. Вскоре вдали замечен был маяк, команда моя собралась, мы поскакали по следу и через час увидели впереди табун. По счету в нем оказалось 350 лошадей - число подходящее к составу гарнизона. Прогнав табун в укрепление, я спросил майора, все ли в нем лошади, на что получил утвердительный ответ, - значит, угона не было и табун шарахнулся сам собою; но в тот же день вечером оказалось, что в нем не достает 50 лошадей. Был послан из укрепления небольшой отряд казаков на поиск. Казаки нашли и отбили лошадей у киргиз, но у них вторично их отогнали. По следствию, которое тянулось долго, оказалось, что табун, охраняемый 30 казаками, был угнан всего тремя киргизами.
Уральский казак Соколов
Во время отыскивания табуна, внимание мое невольно обратилось на одного уральского казака, по фамилии Соколова, который поразил меня своею опытностию, сметливостию и предприимчивостию. Соколов окончил уже свой 25-летний срок службы, но так привык к походам, что оставался в степи вместо своего сына. Он прибыл на Сырдарью в 1847 году и при постройке шкуны «Николай» обратил на себя внимание генерала Обручева, который приказал ему приходить к себе каждый день пить водку. На следующий день, когда корпусный командир с своею свитою садился обедать, явился Соколов. На вопрос, что ему нужно, Соколов смело отвечал: «Ваше Высокопревосходительство изволили приказать мне ежедневно приходить пить водку». Корпусный командир указал ему на графин, стоявший на отдельном столике. Соколов подошел к столику, презрительно посмотрел на миниатюрную рюмочку, отвернул полу своей шинели, вытащил из кармана огромный стакан и вылил в него весь графин. «Что ты делаешь?» - невольно спросил экономный хозяин. «Я, Ваше Высокопревосходительство, старовер и из чужой посуды не пью», - бойко отвечал Соколов. Между тем, для него решительно все равно было из чьей посуды пить, лишь бы только побольше. В этом я имел случай убедиться не раз. Впрочем, узнав, что он был болен и по свойству болезни не должен пить водки, я не давал ее Соколову, пока он не выздоровел, но зато потом, в конце похода, он постоянно получал двойную и иногда тройную порцию и всякий раз благодарил меня, что спас его от болезни, с которой совестно было бы показаться жене.
Охота на кабанов
По дороге из Уральского укрепления в Оренбургское было много кабанов, и мы занимались охотою на них. В борьбе с кабанами казаки переломали свои пики, а некоторые и сами были ранены; зато убили восемь животных, но не могли их есть по случаю поста, строго соблюдаемого уральцами, и принуждены были обременить ими свои повозки. Раз два казака гнали на меня огромного кабана. Я стоял с парою винтовых пистолетов на берегу небольшой лощины, покрытой водою, и приготовился его встретить. Кабан вбежал уже в воду, я взвел пистолет и хотел спустить курок, но в это мгновение один из казаков, увлеченный преследованием, перескочил с лошади на кабана и, сидя на нем верхом, стал рубить его саблею по спине. Кабан повернулся назад, но с той стороны другой казак колол его с лошади пикою. Кабан вертелся кругом с минуту и пал мертвым.
Оренбургское укрепление и следствие о злоупотреблениях его начальника
Оренбургское укрепление обстроено лучше Уральского и Аральского, благодаря близости Наурзумского бора, впрочем, существенная разность заключалась только в том, что постройки были покрыты тесом. Мы пробыли на Тургае две недели, потому что кроме инспектирования пришлось, по предписанию Перовского, производить следствие о злоупотреблениях начальника укрепления майора М., заключавшихся в корыстном отношении его к казенному имуществу и в жестоком обращении с нижними чинами. Следствие подтвердило оба эти обвинения. По отчетам показывалось казенного сена прежнего заготовления 54.850 пудов и нынешнего 21.000, а по измерению оказалось сена прежнего заготовления только 14.910 пудов и нынешнего 66.530 пуд. Такая несообразность произошла оттого, что майор продал зимою значительное количество сена киргизам, и чтоб пополнить этот недостаток, задержал в укреплении всех транспортных башкир, в числе около 1.000 человек, более чем на месяц, тогда как в Аральском укреплении, вдвое больше Оренбургского, оставлено было для сенокошения всего 200 башкир на три недели. Между тем, расходы казны на содержание башкир с их лошадьми в степи были огромны. С нижними чинами майор обходился крайне жестоко и несправедливо. Один казак показал на инспекторском смотру, что майор сильно наказал его розгами за то, что у одного из майорских баранов, которых он пас, повредился курдюк. В штрафном журнале пехотной роты, между прочим, было записано, что такой-то рядовой был наказан 600 розгами за то, что ударил собаку, принадлежавшую начальнику укрепления. И не смотря на все подобные злоупотребления, майор оставался после следствия довольно долго на своем месте. Сильная, но не бескорыстная рука молча покровительствовала ему в Оренбурге. Следственное дело было положено под сукно, а через несколько времени после того, как генерал Перовский послал ко мне одну бумагу с резолюцией доложить ему о майоре, я представил письменный доклад, но и тот был спрятан под сукно. Мало того, майор был еще настолько смел, что испортил карьеру, а может быть, даже погубил двух прекрасных офицеров, которые более других лиц укрепления негодовали на его злоупотребления и по молодости лет неосторожно выражали свой протест. Один из них, только что выпущенный из корпуса прапорщик, начал борьбу против ненавистного майора самым ребяческим образом. В укрепление прибыл купец с красными товарами. Прапорщик отправился к нему и, узнав, что майорша купила себе на платье ситцу, взял того же ситцу для одной из солдаток. В следующее воскресенье майорша явилась в новом платье в церковь, но, увидав точно такое же платье на солдатке, упала в обморок, а вечером майор отдал приказ по укреплению, чтобы жены нижних чинов не смели носить немецкого платья. Этот знаменитый приказ был отменен Падуровым, по неотступной просьбе явившихся к нему солдаток. Со времени обморока майорши, майор возненавидел прапорщика, стал к нему придираться и кончил тем, что отдал его под суд за дерзость. С другим офицером, инженером, майор поссорился из-за щепок, оставшихся после построек, и тоже отдал его под суд. Уехав из Оренбурга в конце 1853 года, я не знаю чем кончилось дело этих двух молодых людей.
Ксендз-солдат
В Оренбургском укреплении мне пришлось натолкнуться на курьезную личность. Раз часовой на одном посту отдал мне честь самым оригинальным образом. Сделав на караул, он выставил ружье вперед левою рукою, а правою снял шапку и раскланялся. Оказалось, что это ксендз, разжалованный в солдаты. Он кончил курс богословских наук в Риме, получил ученую степень бакалавра и, возвратясь в Царство Польское, так надоел своими интригами другим ксендзам, что те упрятали его сначала куда-то на исправление, а потом в солдаты. В укреплении он продолжал интриговать, за что его не любили даже его товарищи по несчастию, а на инспекторском смотру показал претензию на фельдмаршала Паскевича, что отдал его в солдаты вопреки каноническому праву.
Чумекеевский аул
Окончив инспектирование и следствие, мы должны были отправиться в путь, но так как по случаю сибирской язвы, свирепствовавшей в укреплении, преимущественно среди лошадей, конвой наш стоял в 30 верстах от него, то решено было путевой провиант перевезти до конвоя на волах, а нам проехать это пространство в тарантасе на тройке лошадей. Такое решение не понравилось, однако казачьему офицеру, принимавшему провиант, и он долго спорил, что для природного казака оскорбительно ехать на волах, наконец покорился силе необходимости. Выехав из Оренбургского укрепления, мы встретили, версты за две до конвоя, огромный и богатый аул киргиз чумекеевского рода и вышли из тарантаса. Нас обступила толпа киргиз и киргизок. Падуров, бывший в молодости, в течение полугода, в плену у киргиз, отлично изучил их язык и нравы. Он был в веселом расположении духа, шутил с киргизами, обнимал киргизок, натравливал их на бывшего с нами прапорщика, который от них бегал, и в довершение всего схватил двух красавиц, посадил в тарантас и умчался с ними, но, проскакав с версту, отпустил. Киргизы, хорошо понимая шутку, хохотали от души.
Возвращение в Оренбург и знакомство с Перовским
Возвратясь в Оренбург 27 августа, я нашел у себя на столе письмо и в нем другое, тоже запечатанное, с французскою надписью на имя генерала Перовского, в собственные руки; при этом ко мне не было приложено никакой записки. Только по почтовому штемпелю можно было видеть, что письмо из Троицка, но в Троицке я не имел ни души знакомой. Я был в недоумении, что это значит и что мне делать? Отдать письмо по принадлежности? но, может быть, в нем был пасквиль, и как же мне явиться с ним в первый раз к начальнику, который меня не знает? Между тем, не отдавать - не считал себя вправе… На другой день Падуров и я представлялись корпусному командиру. Перовский принял нас ласково, расспрашивал о степных делах и наконец отпустил. Тогда, попросив дозволение остаться минуты на две, я передал письмо, оговорив те недоумения, которые меня тревожили. Перовский распечатал письмо, которое оказалось написанным на двух почтовых листах, с виньетками и стихами. Он посмотрел на виньетки, прочел вслух: «Прощаюсь, ангел мой, с тобою», и, обратясь ко мне, сказал с улыбкою: «Так вот вы какие письма мне передаете! Это, должно быть, от какого-нибудь сумасшедшего. Я разузнаю и сообщу вам». Впоследствии, однако, он никогда ни слова не говорил мне об этом письме и не знаю до сих пор, от кого оно и что в нем было написано.
Мое положение при Перовском
Сентябрь месяц я весь употребил на составление отчетов о движении транспортов в степные укрепления, о степных укреплениях и об обозрении нижней части реки Сыра, как оборонительной линии. Эти отчеты послужили исходными пунктами для дальнейших моих работ при генерале Перовском. Я работал у себя на дому и имел во всякое время прямой доклад у корпусного командира. По этим докладам Перовский изучал малознакомые ему дела степных укреплений, часто со мною спорил, но в конце почти всегда соглашался с приводимыми мною мыслями. Работать при таких условиях было чрезвычайно приятно, но зато в высшей степени утомительно, так как я не имел не только помощника, но даже собственного писаря. В течение года я так устал, что принужден был взять четырехмесячный отпуск для отдыха. Этим обстоятельством воспользовались, положение мое несколько изменилось, и потому, сделав ак-мечетскую экспедицию, я оставил край и отправился на Дунай. Но нравственная моя связь с делом развития русской колонизации в Киргизской степи так упрочилась, что и теперь, по прошествии почти тридцати лет после того времени, когда мне приходилось принимать непосредственное участие в нем, я не могу без удовольствия вспомнить этого периода моей жизни. […](Распознанный текст взят с сайта kungrad.com)