Чиновник
А. В. Верещагин. Новые рассказы. - СПб., 1900.
Это случилось уже зимой, когда все наши силы сосредоточились в Ягин-Батыр-Кале, или, как впоследствии мы переименовали ее, в Самурском укреплении. Отсюда Скобелев очень часто производил рекогносцировки крепости Геок-Тепе.
Делал он это, конечно, с целью как можно лучше изучить местность, а также и самую крепость, которую, в конце концов, все-таки нам предстояло брать штурмом.
Рекогносцировки эти были опасные, и всегда кончались несколькими убитыми и ранеными. Производились они таким образом: с вечера, обыкновенно, отдавался приказ по войскам, какие части назначены к выступлению. А затем нам, штабным, предлагалось участвовать всем, кто не занят каким-либо особым поручением.
Как расстояние до крепости было около 12-ти верст, то выступление происходило обыкновенно часов в 7-8 утра.
Как сейчас помню, шел декабрь месяц. Стою я однажды, утром, совсем готовый, чтобы сесть на лошадь, и смотрю со стенки на приготовления к выступлению. День отличный, солнечный, не жаркий. В лагере оживление. Раздаются команды, крики, голоса.
Спешенные казачьи сотни, одна за другой, вытягиваются из садов и выстраиваются за лагерем, по направлению к Геок-Тепе.
Вон ко мне подходит, своей развалистой походкой, товарищ мой Эрдели. Широкая борода его так отросла, что почти и лица не видно. Эрдели в сером пальто, сверху бурка, на груди, так же как и у меня, болтается пестрый форменный шнур от револьвера. На боку шашка.
- Кажется, у нас сегодня будет настоящая генеральская рекогносцировка! - с некоторой иронией, басисто кричит он мне. Мы здороваемся.
- А почему? - спрашиваю его.
- Да полюбуйся: четыре генерала и чуть не все начальники отдельных частей сопровождать нас будут.
- Как четыре генерала?
- Да так: Скобелев, Гродеков [Гродеков только что перед тем получил генерала за рекогносцировку 4-го декабря], Петрусевич и Анненков, - перечисляет он, причем широко ухмыляется своим бородатым лицом.
- Но только вот что: по моему, это неосторожно со стороны генерала! - вполголоса говорит он.
Эрдели любит конспирировать.
- Обрати внимание, мы идем с одной кавалерией, и даже без артиллерии. Как бы нам текинцы не всыпали.
Оглядываюсь - действительно, ни пехоты, ни артиллерии не видно.
В это время из садов показывается стройная фигура Скобелева, на серой в яблоках лошади. Левей его виднеется небольшая фигура генерала Анненкова, за ним представительная фигура Петрусевича, с большой рыжей бородой. Потом показывается и начальник штаба Гродеков, и рядом с ним полковник Куропаткин. Сзади теснится конвой, с отрядным значком, из пестрой индейской материи. Как уже я говорил в своих записках, значок этот прислал Скобелеву, из Парижа, брат мой Василий, взамен исстрелянного в лохмотья в Турецкую кампанию.
Скобелев добродушно разговаривает то с одним генералом, то с другим.
- Здорово, братцы! Здорово, братцы! - раздается его зычный голос.
- Здравия желаем, ваше превосходительство! - дружно перекатывается в войсках ответный возглас.
Мы присоединяемся с Эрдели к своим, и едем за генералом.
Только что мы выехали за лагерь, как к Скобелеву подъезжает один чиновник, находившийся при отряде, высокий, представительный, в очках.
Прикладывая руку к козырьку, он что-то убедительно начинает объяснять вполголоса.
- Пожалуйста! Пожалуйста! Я буду очень рад! Ежели вы свободны! Можете ехать с нами! Посмотрите, как мы будем действовать! - весело и чуть улыбаясь, отвечает ему командующий войсками, и слегка жмет ему руку. После чего, дает лошади шпоры, и с места же пускается галопом. Мы все спешим за ним. Земля влажная, - пыли нет. Воздух свежий, чудный. Не жарко. Солнце ярко освещает окрестности.
- Это что же чиновнику-то надо? - спрашиваю я Эрдели вполголоса, стараясь ехать рядом с ним.
- Да, видно, любитель сильных ощущений. Хочет испытать себя, каково быть под пулями, - улыбаясь, отвечает тот, после чего сердито дергает за повод своего вороного, толстомордого иноходца, который все горячился.
Впереди нас далеко скачут наши джигиты, по обыкновению, освещая местность. Мы отъехали верст девять. Генерал останавливается на пригорке. Глазам нашим, в версте расстояния, представляются обширные сады с маленькой глиняной калой (крепостцой). Сады пересечены низенькими глиняными же стенками. Местность эта называется Янги-Кала. Она служит как бы пригородом к самой крепости Геок-Тепе, которая находится версты две левее.
Вследствие того, что мы все время ехали рысью из Самурского, неприятель нас заметил только тогда, как мы уже почти совсем близко подъехали к Янге-Кале. Но вот раздается с холма Денгиль-Тепе запоздалый вестовой выстрел. В Геок-Тепе подымается тревога. Зачернели их стены от тысячей защитников, а затем, разглядевши хорошенько, где мы находимся, густыми массами бросаются занимать сады Янги-Калы. Пули начинают посвистывать над нашими головами. Оглядываюсь назад, смотрю - Самурского укрепления почти не видно. Только сады чуть чернеют. Конные текинцы вытянулись позади нас на приличной дистанции в длинную линию, и как бы громадной подковой намереваются отрезать нам отступление.
Скобелев попеременно разговаривает с начальниками частей, и каждому из них подробно разъясняет его задачу в предстоящем штурме.
Вечереет. Рекогносцировка кончилась благополучно. Убитых нет. Мы возвращаемся назад, по обыкновению преследуемые неприятелем чуть не до самого лагеря. Раненых у нас оказалось всего 4 человека, в том числе генерал-лейтенант Анненков. Он был ранен в руку. Наступает ночь. Люди после рекогносцировки крепко утомились. Лагерь погружается в глубокий сон. Вдруг, среди общей тишины, раздаются раздирающие душу крики: «Ой-ой-ой!..», - кричит все один и тот же голос, без передышки, не переставая. Но вот - тише, тише и наконец умолкает. Тишина в лагере восстановляется. Проходит так с час времени. Вдруг опять раздаются те же отчаянные крики. Слышу, рядом со мной, в кибитке, ворчит чей-то недовольный голос.
- Кто это так отчаянно орет! Точно кто его душит, ведь спать невозможно!
На другой день встречаю приятеля моего Ушакова.
- Михаил Иванович, не знаете ли, кто это ночью так орал? - говорю ему. Просто всему лагерю спать не давал.
- А это тот самый чиновник, который просился у генерала сопутствовать нам вчера в рекогносцировке. Он думал, там весело будет. Прокатится и, когда захочет, вернется назад. А как пули стали свистать над ним. он и побледнел, затрясся, и давай умолять всех, как бы ему назад попасть в Самурское. Ему и говорят: «Оглянитесь, посмотрите, можете ли вы одни проехать? Смотрите - сзади стоят текинцы сплошной стеной». А тут на беду Скобелев еще вперед к Геок-Тепе стал подвигаться. И вот ему, бедному, хочешь не хочешь, пришлось целый день пробыть под пулями. Это так подействовало на него, что, вернувшись домой, он слег в постель и целую ночь прокричал. Все текинцы грезились, - смеясь, добавляет Михаил Иванович.
Но одной этой ночью не кончилось. Бедный чиновник мой стал так кричать по ночам, что для спокойствия лагеря его пришлось перевести в другое укрепление. А затем, как я узнал из достоверных источников, с ним вскоре приключился удар, и он умер.
Это случилось уже зимой, когда все наши силы сосредоточились в Ягин-Батыр-Кале, или, как впоследствии мы переименовали ее, в Самурском укреплении. Отсюда Скобелев очень часто производил рекогносцировки крепости Геок-Тепе.
Делал он это, конечно, с целью как можно лучше изучить местность, а также и самую крепость, которую, в конце концов, все-таки нам предстояло брать штурмом.
Рекогносцировки эти были опасные, и всегда кончались несколькими убитыми и ранеными. Производились они таким образом: с вечера, обыкновенно, отдавался приказ по войскам, какие части назначены к выступлению. А затем нам, штабным, предлагалось участвовать всем, кто не занят каким-либо особым поручением.
Как расстояние до крепости было около 12-ти верст, то выступление происходило обыкновенно часов в 7-8 утра.
Как сейчас помню, шел декабрь месяц. Стою я однажды, утром, совсем готовый, чтобы сесть на лошадь, и смотрю со стенки на приготовления к выступлению. День отличный, солнечный, не жаркий. В лагере оживление. Раздаются команды, крики, голоса.
Спешенные казачьи сотни, одна за другой, вытягиваются из садов и выстраиваются за лагерем, по направлению к Геок-Тепе.
Вон ко мне подходит, своей развалистой походкой, товарищ мой Эрдели. Широкая борода его так отросла, что почти и лица не видно. Эрдели в сером пальто, сверху бурка, на груди, так же как и у меня, болтается пестрый форменный шнур от револьвера. На боку шашка.
- Кажется, у нас сегодня будет настоящая генеральская рекогносцировка! - с некоторой иронией, басисто кричит он мне. Мы здороваемся.
- А почему? - спрашиваю его.
- Да полюбуйся: четыре генерала и чуть не все начальники отдельных частей сопровождать нас будут.
- Как четыре генерала?
- Да так: Скобелев, Гродеков [Гродеков только что перед тем получил генерала за рекогносцировку 4-го декабря], Петрусевич и Анненков, - перечисляет он, причем широко ухмыляется своим бородатым лицом.
- Но только вот что: по моему, это неосторожно со стороны генерала! - вполголоса говорит он.
Эрдели любит конспирировать.
- Обрати внимание, мы идем с одной кавалерией, и даже без артиллерии. Как бы нам текинцы не всыпали.
Оглядываюсь - действительно, ни пехоты, ни артиллерии не видно.
В это время из садов показывается стройная фигура Скобелева, на серой в яблоках лошади. Левей его виднеется небольшая фигура генерала Анненкова, за ним представительная фигура Петрусевича, с большой рыжей бородой. Потом показывается и начальник штаба Гродеков, и рядом с ним полковник Куропаткин. Сзади теснится конвой, с отрядным значком, из пестрой индейской материи. Как уже я говорил в своих записках, значок этот прислал Скобелеву, из Парижа, брат мой Василий, взамен исстрелянного в лохмотья в Турецкую кампанию.
Скобелев добродушно разговаривает то с одним генералом, то с другим.
- Здорово, братцы! Здорово, братцы! - раздается его зычный голос.
- Здравия желаем, ваше превосходительство! - дружно перекатывается в войсках ответный возглас.
Мы присоединяемся с Эрдели к своим, и едем за генералом.
Только что мы выехали за лагерь, как к Скобелеву подъезжает один чиновник, находившийся при отряде, высокий, представительный, в очках.
Прикладывая руку к козырьку, он что-то убедительно начинает объяснять вполголоса.
- Пожалуйста! Пожалуйста! Я буду очень рад! Ежели вы свободны! Можете ехать с нами! Посмотрите, как мы будем действовать! - весело и чуть улыбаясь, отвечает ему командующий войсками, и слегка жмет ему руку. После чего, дает лошади шпоры, и с места же пускается галопом. Мы все спешим за ним. Земля влажная, - пыли нет. Воздух свежий, чудный. Не жарко. Солнце ярко освещает окрестности.
- Это что же чиновнику-то надо? - спрашиваю я Эрдели вполголоса, стараясь ехать рядом с ним.
- Да, видно, любитель сильных ощущений. Хочет испытать себя, каково быть под пулями, - улыбаясь, отвечает тот, после чего сердито дергает за повод своего вороного, толстомордого иноходца, который все горячился.
Впереди нас далеко скачут наши джигиты, по обыкновению, освещая местность. Мы отъехали верст девять. Генерал останавливается на пригорке. Глазам нашим, в версте расстояния, представляются обширные сады с маленькой глиняной калой (крепостцой). Сады пересечены низенькими глиняными же стенками. Местность эта называется Янги-Кала. Она служит как бы пригородом к самой крепости Геок-Тепе, которая находится версты две левее.
Вследствие того, что мы все время ехали рысью из Самурского, неприятель нас заметил только тогда, как мы уже почти совсем близко подъехали к Янге-Кале. Но вот раздается с холма Денгиль-Тепе запоздалый вестовой выстрел. В Геок-Тепе подымается тревога. Зачернели их стены от тысячей защитников, а затем, разглядевши хорошенько, где мы находимся, густыми массами бросаются занимать сады Янги-Калы. Пули начинают посвистывать над нашими головами. Оглядываюсь назад, смотрю - Самурского укрепления почти не видно. Только сады чуть чернеют. Конные текинцы вытянулись позади нас на приличной дистанции в длинную линию, и как бы громадной подковой намереваются отрезать нам отступление.
Скобелев попеременно разговаривает с начальниками частей, и каждому из них подробно разъясняет его задачу в предстоящем штурме.
Вечереет. Рекогносцировка кончилась благополучно. Убитых нет. Мы возвращаемся назад, по обыкновению преследуемые неприятелем чуть не до самого лагеря. Раненых у нас оказалось всего 4 человека, в том числе генерал-лейтенант Анненков. Он был ранен в руку. Наступает ночь. Люди после рекогносцировки крепко утомились. Лагерь погружается в глубокий сон. Вдруг, среди общей тишины, раздаются раздирающие душу крики: «Ой-ой-ой!..», - кричит все один и тот же голос, без передышки, не переставая. Но вот - тише, тише и наконец умолкает. Тишина в лагере восстановляется. Проходит так с час времени. Вдруг опять раздаются те же отчаянные крики. Слышу, рядом со мной, в кибитке, ворчит чей-то недовольный голос.
- Кто это так отчаянно орет! Точно кто его душит, ведь спать невозможно!
На другой день встречаю приятеля моего Ушакова.
- Михаил Иванович, не знаете ли, кто это ночью так орал? - говорю ему. Просто всему лагерю спать не давал.
- А это тот самый чиновник, который просился у генерала сопутствовать нам вчера в рекогносцировке. Он думал, там весело будет. Прокатится и, когда захочет, вернется назад. А как пули стали свистать над ним. он и побледнел, затрясся, и давай умолять всех, как бы ему назад попасть в Самурское. Ему и говорят: «Оглянитесь, посмотрите, можете ли вы одни проехать? Смотрите - сзади стоят текинцы сплошной стеной». А тут на беду Скобелев еще вперед к Геок-Тепе стал подвигаться. И вот ему, бедному, хочешь не хочешь, пришлось целый день пробыть под пулями. Это так подействовало на него, что, вернувшись домой, он слег в постель и целую ночь прокричал. Все текинцы грезились, - смеясь, добавляет Михаил Иванович.
Но одной этой ночью не кончилось. Бедный чиновник мой стал так кричать по ночам, что для спокойствия лагеря его пришлось перевести в другое укрепление. А затем, как я узнал из достоверных источников, с ним вскоре приключился удар, и он умер.