Покоритель Туркестана
Е. Л. Марков. Россия в Средней Азии: Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге. - СПб., 1901.
В Ташкенте не только крепость военная, не только многочисленные военные казармы, перед которыми сверкают штыки и пушки, но и большая часть чинов и учреждений, собранья, клубы, библиотеки, школы. Даже церкви тут военные.
Вон, например, старый Солдатский собор на площади, а вон рядом с ним новый Военный Спасо-Преображенский собор. Войдите в него, и не увидите там почти никого, кроме тех же солдат, офицеров, генералов, да солдатских, офицерских и генеральских жен и дочерей… «Вольные» и тут незаметно тонут среди господствующей массы военного люда.
Мы, кстати, посетили этот новый собор в первый же день своего приезда. Была Великая Суббота, и нам с женою столько же хотелось доехать скорее к своим детям, чтобы встретить вместе Праздник Праздников, сколько и не упустить торжественной заутрени под Светлое Христово Воскресенье. […]
Новый собор строился очень долго, кажется, с самых первых лет управления Кауфмана, и испытал целый ряд невзгод, столь обычных нашим казенным постройкам, вызвав не одну трагическую историю с подрядчиками и техниками. Говорят, на него пошло гораздо больше денег, чем он стоит; я не знаю, насколько правды в этих рассказах, я могу только сказать, что Ташкентский собор был бы украшением какой угодно столицы. […]
Вообще, этот собор - достойный представитель Православия в стране славных древних традиций Ислама. Строил его архитектор не русского имени, Генцельман, но по проектам глубоко русского художника Рязанова. […]
Генерал-губернатор Вревский с местным генералитетом и штабными чинами присутствовал на службе. Пел солдатский хор, однако в обычных парадных одеждах архиерейских певчих. Замечательно выразительные и отчетливые возгласы и чтение священника Покровского, деятельного миссионера, обратившего к христианству многих дунган, раздавались из алтаря, понятные и слышные в самых далеких углах храма, что, к сожалению, так редко встречается в наших больших церквах, где народ большею частью бывает не в силах расслышать слов священника и дьякона. Но отец Покровский был только одним из сослужащих. Скоро мы увидели вышедшую из алтаря фигуру старца, которого нельзя забыть, увидевши раз. Ему на вид казалось лет сто. Спина его уже согнулась, и ноги с трудом двигались. Белая длинная борода и такие же, как серебро, белые волосы обрамляли сухощавое, суровое лицо, среди старческих морщин которого горели смелым, вовсе не старческим огнем, энергические черные глаза. На старце была митра, хотя остальные одежды его были не архиерейские, а священнические.
Твердым и мужественным голосом проговорил он во время обедни ектению, хотя держал чашу со Святыми Дарами порядочно дрожавшими руками; ему нужно было употребить несколько минут, чтобы с заметным усилием повернуться к алтарю.
- Кто это такой? - спросил я, пораженный своеобразною фигурой старца, внушавшей невольное благоговение.
- А это самая большая знаменитость Ташкента, священник Малов, - отвечали мне. - Он у нас называется покорителем Туркестана.
- Как это, покорителем Туркестана?
- Да так просто; он действительно был одним из главных героев, завоевавших нам этот край. Он лично брал приступом и Ташкент, и Ходжент, и Хиву, и Коканд, словом, почти все здешние крепости.
- Он был прежде военный?
- Нисколько; он всегда был священником. В 1889 году мы праздновали пятидесятилетие его священства. Он, в сущности, не так стар, как кажется, ему всего 76 лет, а это его походы да битвы уходили; от ревматизма ноги почти отнялись. А то бы он, пожалуй, и теперь на приступ полез! - улыбнулся мой собеседник.
- Чего ж его архиереем не сделают? Ведь он, верно, вдовец?
- Синод ему еще в 1871 году предлагал сделаться первым туркестанским архиереем, когда епархия учреждалась, да о. Андрей не захотел; почести его не особенно соблазняют, а с семьей расстаться не хочет; у него тут дочь замужняя, внуки, правнуки… Он их ужасно всех любит и живет всегда с ними. К тому же, чем он здесь меньше архиерея. Почет и уважение к нему во всем Туркестане такие, что никакому архиерею не оказывают: и генерал-губернаторы, и начальники все - все это его почитатели самые искренние, большею частью даже соратники его по походам, офицерами молодыми при нем были; звезды и кресты у него всякие есть, народ чуть не молится на него. Ни один солдатик не уйдет отсюда на родину, не купив портретика «дедушки Малова», как величают здесь его. Это, знаете, в роде какой-то местной святыни у нас… Общий любимец и общая слава наша.
- Вот так поп! - искренно удивился я.
- Да уж именно поп, я вам скажу; такого другого нигде не отыщете. И ведь что замечательно: он в поход-то пошел в первый раз вовсе не полковым священником; никакой его обязанности не было с полком ходить, потому что он просто городским священником служил в Перовске, ну а вот явилось вдруг желание непобедимое пороху понюхать, он и пристал доброю волей к четвертому Туркестанскому батальону, да и проделал с ним всю кампанию… Мне говорили, что он еще с малолетства у отца в военную службу просился - отец его тоже священником был где-то в Самаре - значит, всегда призвание это чувствовал. И в семинарии, говорят, товарищи его иначе не звали, как «генерал»… Стало быть, он и там о битвах все мечтал. Вот и добился своего.
- И так-таки сам в битвах участвовал? Без всякого преувеличения?
- Помилуйте, какое преувеличение! Тут же все его товарищи, у всех на глазах было. Все эти его кресты, звезды, митры - все ведь это он за военные заслуги получил, на поле брани, а не за что-нибудь. Крест в руку - и лезет вперед всех на валы, на стены; оружия у него никогда никакого, а на груди дароносица висит. Солдаты за ним как за какою-нибудь священною хоругвиею шли. Где батюшка, там и они. Сколько раз случалось, не выдержут огня неприятельского, смалодушничают наши солдатики, назад удирают от крепости - батюшка появится, крикнет им по-своему: «Что ж вы, братцы, одного меня умирать оставляете, крест святой на поругание нехристям отдаете?» Ну и сейчас как переродятся все, напрут опять молодецки - смотришь, и взяли крепость…
- Чудеса да и только! - заметил я.
- Действительно, чудеса. Заметьте, что он ни разу ранен не был, несмотря на то, что на всех приступах всегда был впереди. Да еще одевался так, что в глаза всем кидался. Шляпа светлая, подрясник светлый, лошадь под ним белая, крест высоко в руках поднят - азиаты думали, что это-то и есть самый главный военачальник наш, потому что видят, все войско за ним идет; вот и сыпались в него все их пули. Да Бог миловал… Вы знаете, что под Ходжентом он даже над артиллерией начальствовал.
- Как так?
- Да, побили там и поранили чуть не всех артиллерийских начальников; он и возьмись командовать. Что ж вы думаете, ведь цитадель их разбил и пушки свои туда перетащил. а то при Ирджаре тоже было. Наших всего пять тысяч, а кокандцев шестьдесят. В Сырдарье всех бы наших и потопили, потому что бухарцы с трех сторон нас охватили и к реке прижали. Батька-то и крикни солдатикам: «Ошибка это, братцы! Барабанщик ошибся! Какой теперь отбой! На уру надо! Вперед, ура!» Тут офицеры храбрые были, Абрамов покойный, что потом губернатором был в Ферганской области, Пистолькорс и другие еще. Поддержали попа, тоже кричат: «Вперед! Ура!» Солдатики бросились на уру и расколотили бухарцев так, что пух от них полетел… Вот каков у нас старичок-то этот, Андрей Ефимович [Правильно: Евграфович. - rus_turk.]…
- Ай-да Андрей Ефимович… Ведь это Ионанна д’Арк своего рода, - сказал я, искренно утешенный рассказами своего приятеля.
- Оттого-то без него не обходилась у нас ни одна кампания. К Черняеву, положим, он сам приехал, когда тот Чимкент взял. Ну, Черняев уже слышал о нем, как он в 1861 году Дин-Курган брал да Туркестан, принял его, конечно, с распростертыми объятиями. С той поры он и перешел в батальонные священники, в четвертый Туркестанский батальон. Так знаете ли, что он сделал тогда? Поверить трудно… Праздник Светлый подходил, а в походной церкви антиминса нет. Вот Андрей Ефимыч и надумал думу: с двумя казаками через непокоренные киргизские степи за 700 верст в город Верный верхом слетал, в Семиреченскую область, к владыке, и привез к Пасхе антиминс, да еще по дороге у разбойника какого-то ночевал, кунаком с ним сделался. Кауфман тоже его с собою пригласил в Хивинскую экспедицию, потому что при Андрее Ефимыче солдаты совсем другими делались.
- Да еще что сказал про него при всех начальниках, наглядевшись на его бесстрашие и находчивость: «Если бы, - говорит, - священник Малов был военный, я бы считал за величайшую честь служить под его командой!» Он ему и митру выхлопотал за Хивинский поход. А Скобелев, когда завоевал Кокандское ханство и на Алайские горы ходил кара-киргизов смирять, так без Малова не хотел в поход отправляться, упросил его непременно с собой ехать, тот там и ноги на алайских ледниках потерял; хоть звезду потом за это Анненскую получил, а все без ног остался… Это уж его последняя песенка была.
- Михаил Григорьевич Черняев вот недавно, как уж генерал-губернатором здесь был, шутил как-то с батюшкой, спрашивает его: «Ну, а что, Андрей Ефимыч, если бы теперь открылась опять война? Пошли бы вместе с нами?» Так тот отказался: «Нет, говорит, духом-то бы я еще хоть куда, да плоть оплошала, сил уже больше нет…» Черняев ему и говорит: «Нет, уж как хотите, батюшка, а без вас поход не в поход; мы вас в арбу покойную посадим, а уж с собой увезем!»
- Потом, когда завтрак Черняеву давали в Никольском, на закладке храма, так он при всем народе объявил: «Не могу принять тоста за покорителя Ташкента. Без таких сподвижников, как отец Малов, ничего бы я один не мог сделать. Выпьемте ж прежде за его здоровье!»
Я с особенным сочувствием и любопытством смотрел после этих рассказов в течение всей длинной Святонедельной службы на старого, едва двигавшегося протоиерея в митре. Он теперь стал буквально историческим памятником Ташкента. собор, где он служит, по праву - его собор, точно так же как город, где он живет - его город. Первые средства для постройки собора собрал Андрей Ефимыч; он ездил для этого в Петербург, в Москву, получил щедрые жертвы от Государя Императора и Царской Семьи и возвратился домой с капиталом в 25.000 рублей. Он же был главным деятелем по устройству в Ташкенте памятника воинам, павшим при взятии его.
Несмотря на слабость свою, «дедушка» Малов постоянно сам исполняет все обязанности старшего протоиерея в соборе, этом «детище» его, как называют собор местные жители.
Теперь отец Малов мирно и тихо, как догорающий светильник, доканчивает свои почтенные дни, окруженный благоговейным уважением всего населения и заботами своей многочисленной семьи. Рассказывают, что воинственный дух его до сих пор еще витает по старой привычке на полях битв, среди грома выстрелов. Домашние его нередко слышат, как седовласый дедушка вскакивает во сне с постели, размахивает руками и громко командует воображаемой дружине своей: «Ура, вперед, братцы!» Оказывается потом, что ему пригрезилась какая-нибудь ночная атака неприятеля, и он звал на бой против нее оробевших солдатиков…
«Сегодня наш дедушка опять воевал!» - передают на другое утро друг другу родные Андрея Ефимыча.
Протоиерей А. Е. Малов
В Ташкенте не только крепость военная, не только многочисленные военные казармы, перед которыми сверкают штыки и пушки, но и большая часть чинов и учреждений, собранья, клубы, библиотеки, школы. Даже церкви тут военные.
Вон, например, старый Солдатский собор на площади, а вон рядом с ним новый Военный Спасо-Преображенский собор. Войдите в него, и не увидите там почти никого, кроме тех же солдат, офицеров, генералов, да солдатских, офицерских и генеральских жен и дочерей… «Вольные» и тут незаметно тонут среди господствующей массы военного люда.
Мы, кстати, посетили этот новый собор в первый же день своего приезда. Была Великая Суббота, и нам с женою столько же хотелось доехать скорее к своим детям, чтобы встретить вместе Праздник Праздников, сколько и не упустить торжественной заутрени под Светлое Христово Воскресенье. […]
Новый собор строился очень долго, кажется, с самых первых лет управления Кауфмана, и испытал целый ряд невзгод, столь обычных нашим казенным постройкам, вызвав не одну трагическую историю с подрядчиками и техниками. Говорят, на него пошло гораздо больше денег, чем он стоит; я не знаю, насколько правды в этих рассказах, я могу только сказать, что Ташкентский собор был бы украшением какой угодно столицы. […]
Вообще, этот собор - достойный представитель Православия в стране славных древних традиций Ислама. Строил его архитектор не русского имени, Генцельман, но по проектам глубоко русского художника Рязанова. […]
Генерал-губернатор Вревский с местным генералитетом и штабными чинами присутствовал на службе. Пел солдатский хор, однако в обычных парадных одеждах архиерейских певчих. Замечательно выразительные и отчетливые возгласы и чтение священника Покровского, деятельного миссионера, обратившего к христианству многих дунган, раздавались из алтаря, понятные и слышные в самых далеких углах храма, что, к сожалению, так редко встречается в наших больших церквах, где народ большею частью бывает не в силах расслышать слов священника и дьякона. Но отец Покровский был только одним из сослужащих. Скоро мы увидели вышедшую из алтаря фигуру старца, которого нельзя забыть, увидевши раз. Ему на вид казалось лет сто. Спина его уже согнулась, и ноги с трудом двигались. Белая длинная борода и такие же, как серебро, белые волосы обрамляли сухощавое, суровое лицо, среди старческих морщин которого горели смелым, вовсе не старческим огнем, энергические черные глаза. На старце была митра, хотя остальные одежды его были не архиерейские, а священнические.
Твердым и мужественным голосом проговорил он во время обедни ектению, хотя держал чашу со Святыми Дарами порядочно дрожавшими руками; ему нужно было употребить несколько минут, чтобы с заметным усилием повернуться к алтарю.
- Кто это такой? - спросил я, пораженный своеобразною фигурой старца, внушавшей невольное благоговение.
- А это самая большая знаменитость Ташкента, священник Малов, - отвечали мне. - Он у нас называется покорителем Туркестана.
- Как это, покорителем Туркестана?
- Да так просто; он действительно был одним из главных героев, завоевавших нам этот край. Он лично брал приступом и Ташкент, и Ходжент, и Хиву, и Коканд, словом, почти все здешние крепости.
- Он был прежде военный?
- Нисколько; он всегда был священником. В 1889 году мы праздновали пятидесятилетие его священства. Он, в сущности, не так стар, как кажется, ему всего 76 лет, а это его походы да битвы уходили; от ревматизма ноги почти отнялись. А то бы он, пожалуй, и теперь на приступ полез! - улыбнулся мой собеседник.
- Чего ж его архиереем не сделают? Ведь он, верно, вдовец?
- Синод ему еще в 1871 году предлагал сделаться первым туркестанским архиереем, когда епархия учреждалась, да о. Андрей не захотел; почести его не особенно соблазняют, а с семьей расстаться не хочет; у него тут дочь замужняя, внуки, правнуки… Он их ужасно всех любит и живет всегда с ними. К тому же, чем он здесь меньше архиерея. Почет и уважение к нему во всем Туркестане такие, что никакому архиерею не оказывают: и генерал-губернаторы, и начальники все - все это его почитатели самые искренние, большею частью даже соратники его по походам, офицерами молодыми при нем были; звезды и кресты у него всякие есть, народ чуть не молится на него. Ни один солдатик не уйдет отсюда на родину, не купив портретика «дедушки Малова», как величают здесь его. Это, знаете, в роде какой-то местной святыни у нас… Общий любимец и общая слава наша.
- Вот так поп! - искренно удивился я.
- Да уж именно поп, я вам скажу; такого другого нигде не отыщете. И ведь что замечательно: он в поход-то пошел в первый раз вовсе не полковым священником; никакой его обязанности не было с полком ходить, потому что он просто городским священником служил в Перовске, ну а вот явилось вдруг желание непобедимое пороху понюхать, он и пристал доброю волей к четвертому Туркестанскому батальону, да и проделал с ним всю кампанию… Мне говорили, что он еще с малолетства у отца в военную службу просился - отец его тоже священником был где-то в Самаре - значит, всегда призвание это чувствовал. И в семинарии, говорят, товарищи его иначе не звали, как «генерал»… Стало быть, он и там о битвах все мечтал. Вот и добился своего.
- И так-таки сам в битвах участвовал? Без всякого преувеличения?
- Помилуйте, какое преувеличение! Тут же все его товарищи, у всех на глазах было. Все эти его кресты, звезды, митры - все ведь это он за военные заслуги получил, на поле брани, а не за что-нибудь. Крест в руку - и лезет вперед всех на валы, на стены; оружия у него никогда никакого, а на груди дароносица висит. Солдаты за ним как за какою-нибудь священною хоругвиею шли. Где батюшка, там и они. Сколько раз случалось, не выдержут огня неприятельского, смалодушничают наши солдатики, назад удирают от крепости - батюшка появится, крикнет им по-своему: «Что ж вы, братцы, одного меня умирать оставляете, крест святой на поругание нехристям отдаете?» Ну и сейчас как переродятся все, напрут опять молодецки - смотришь, и взяли крепость…
- Чудеса да и только! - заметил я.
- Действительно, чудеса. Заметьте, что он ни разу ранен не был, несмотря на то, что на всех приступах всегда был впереди. Да еще одевался так, что в глаза всем кидался. Шляпа светлая, подрясник светлый, лошадь под ним белая, крест высоко в руках поднят - азиаты думали, что это-то и есть самый главный военачальник наш, потому что видят, все войско за ним идет; вот и сыпались в него все их пули. Да Бог миловал… Вы знаете, что под Ходжентом он даже над артиллерией начальствовал.
- Как так?
- Да, побили там и поранили чуть не всех артиллерийских начальников; он и возьмись командовать. Что ж вы думаете, ведь цитадель их разбил и пушки свои туда перетащил. а то при Ирджаре тоже было. Наших всего пять тысяч, а кокандцев шестьдесят. В Сырдарье всех бы наших и потопили, потому что бухарцы с трех сторон нас охватили и к реке прижали. Батька-то и крикни солдатикам: «Ошибка это, братцы! Барабанщик ошибся! Какой теперь отбой! На уру надо! Вперед, ура!» Тут офицеры храбрые были, Абрамов покойный, что потом губернатором был в Ферганской области, Пистолькорс и другие еще. Поддержали попа, тоже кричат: «Вперед! Ура!» Солдатики бросились на уру и расколотили бухарцев так, что пух от них полетел… Вот каков у нас старичок-то этот, Андрей Ефимович [Правильно: Евграфович. - rus_turk.]…
- Ай-да Андрей Ефимович… Ведь это Ионанна д’Арк своего рода, - сказал я, искренно утешенный рассказами своего приятеля.
- Оттого-то без него не обходилась у нас ни одна кампания. К Черняеву, положим, он сам приехал, когда тот Чимкент взял. Ну, Черняев уже слышал о нем, как он в 1861 году Дин-Курган брал да Туркестан, принял его, конечно, с распростертыми объятиями. С той поры он и перешел в батальонные священники, в четвертый Туркестанский батальон. Так знаете ли, что он сделал тогда? Поверить трудно… Праздник Светлый подходил, а в походной церкви антиминса нет. Вот Андрей Ефимыч и надумал думу: с двумя казаками через непокоренные киргизские степи за 700 верст в город Верный верхом слетал, в Семиреченскую область, к владыке, и привез к Пасхе антиминс, да еще по дороге у разбойника какого-то ночевал, кунаком с ним сделался. Кауфман тоже его с собою пригласил в Хивинскую экспедицию, потому что при Андрее Ефимыче солдаты совсем другими делались.
- Да еще что сказал про него при всех начальниках, наглядевшись на его бесстрашие и находчивость: «Если бы, - говорит, - священник Малов был военный, я бы считал за величайшую честь служить под его командой!» Он ему и митру выхлопотал за Хивинский поход. А Скобелев, когда завоевал Кокандское ханство и на Алайские горы ходил кара-киргизов смирять, так без Малова не хотел в поход отправляться, упросил его непременно с собой ехать, тот там и ноги на алайских ледниках потерял; хоть звезду потом за это Анненскую получил, а все без ног остался… Это уж его последняя песенка была.
- Михаил Григорьевич Черняев вот недавно, как уж генерал-губернатором здесь был, шутил как-то с батюшкой, спрашивает его: «Ну, а что, Андрей Ефимыч, если бы теперь открылась опять война? Пошли бы вместе с нами?» Так тот отказался: «Нет, говорит, духом-то бы я еще хоть куда, да плоть оплошала, сил уже больше нет…» Черняев ему и говорит: «Нет, уж как хотите, батюшка, а без вас поход не в поход; мы вас в арбу покойную посадим, а уж с собой увезем!»
- Потом, когда завтрак Черняеву давали в Никольском, на закладке храма, так он при всем народе объявил: «Не могу принять тоста за покорителя Ташкента. Без таких сподвижников, как отец Малов, ничего бы я один не мог сделать. Выпьемте ж прежде за его здоровье!»
Я с особенным сочувствием и любопытством смотрел после этих рассказов в течение всей длинной Святонедельной службы на старого, едва двигавшегося протоиерея в митре. Он теперь стал буквально историческим памятником Ташкента. собор, где он служит, по праву - его собор, точно так же как город, где он живет - его город. Первые средства для постройки собора собрал Андрей Ефимыч; он ездил для этого в Петербург, в Москву, получил щедрые жертвы от Государя Императора и Царской Семьи и возвратился домой с капиталом в 25.000 рублей. Он же был главным деятелем по устройству в Ташкенте памятника воинам, павшим при взятии его.
Несмотря на слабость свою, «дедушка» Малов постоянно сам исполняет все обязанности старшего протоиерея в соборе, этом «детище» его, как называют собор местные жители.
Теперь отец Малов мирно и тихо, как догорающий светильник, доканчивает свои почтенные дни, окруженный благоговейным уважением всего населения и заботами своей многочисленной семьи. Рассказывают, что воинственный дух его до сих пор еще витает по старой привычке на полях битв, среди грома выстрелов. Домашние его нередко слышат, как седовласый дедушка вскакивает во сне с постели, размахивает руками и громко командует воображаемой дружине своей: «Ура, вперед, братцы!» Оказывается потом, что ему пригрезилась какая-нибудь ночная атака неприятеля, и он звал на бой против нее оробевших солдатиков…
«Сегодня наш дедушка опять воевал!» - передают на другое утро друг другу родные Андрея Ефимыча.
Протоиерей А. Е. Малов