Тетис
Эрнест
Эрнест шел уже второй час, стараясь не отходить далеко от дороги, но при этом оставаясь скрытым полосой высокого кустарника. Время было предрассветное, путь был хорошо различим, а когда в отдалении послышался лай нескольких деревенских собак, Эрнест понял, что почти добрался до временного лагеря Мигеля.
Это было своевременно - от потери крови давно кружилась голова и очень хотелось спать. В лагере была аптечка, и мог оказаться даже врач, вернувшийся после ночной вылазки отряда. Шансов, однако, на это было мало - большинство уцелевших бойцов ушло по старой дороге в гору, и в лагерь теперь они могли добраться не раньше вечера.
Лагерь открылся внезапно. Зеленые стены кустов как бы скользнули куда-то влево, прощально махнув Эрнесту широкими листьями, и он будто вывалился на поляну.
«Добро пожаловать на борт» - подумал Эрнест. Впервые столько раз виденный лагерь напомнил ему палубу корабля, хотя на кораблях он почти никогда не бывал. Палатки по периметру были бортами, а стоявшие между ними минометы - смотрящими во враждебный океан старинными пушками. Над штабной палаткой развевался Веселый Роджер с красным треугольным черепом и сине-белыми костями, а дополнял картину огромный зеленый попугай с белой головой, сидящий на бочке посреди поляны. Наклонив голову, попугай отчетливо цокнул. «Наверное - решил Эрнест - приглашает меня отдохнуть».
Окликнув бойцов несколько раз и убедившись, что лагерь пуст, Эрнест присел на широкий ящик с гранатами, не в силах искать в предрассветных сумерках свою палатку. Присев, тут же захотел прилечь. Гранат в ящике почти не было - он аккуратно выложил их на землю, зато дно ящика было выложено мягкой древесной стружкой, под которой кто-то припрятал бутылку рома - очень кстати. Эрнест устроился в ящике и сделал несколько глотков. «Нехорошо» - подумал он - «кто-то возможно месяц держал бутылку в этом ящике и ждал удобного случая». Покопавшись в карманах, Эрнест достал монету в 5 песо и положил на угол ящика у себя в изголовье.
Прикрыв глаза он попытался вспомнить ночной бой, посчитать потери. Вместо этого он отчетливо вспомнил лицо матери: вот она утром приходит поздравлять его с днем рождения, вот дарит зеленого игрушечного крокодила. «Тэтэ» - говорит она - «я принесла тебе нового друга, он сможет защитить тебя, если меня не будет рядом». Эрнест открыл глаза, но вокруг была лишь тьма.
Директор
Пробуждение выдалось на редкость мрачным. Было так темно, что с трудом различались лишь неясные силуэты. Болела голова, ноги затекли так, будто он с пал не несколько часов, а несколько дней. Как ни странно, не ощущалась боль в простреленном плече. Он потрогал место ранения - крови не было.
- А кровь, знаете ли, вытекла.
- Что?
- Так бывает, когда что-нибудь течет. Течет, течет и вытекает, после чего не течет.
Голос из темноты был незнакомым, чистым и жизнерадостным. Все знакомые врачи Эрнеста говорили прокуренными голосами и видели столько смертей, что радоваться жизни разучились еще лет десять назад.
- Я, верите или нет, тоже видел немало смертей, точнее сказать - их последствий, но радость к жизни, как видите, не потерял, - ответил на незаданный вопрос голос. - Хотя я и не врач, конечно.
- Так кто же Вы? И зажгите, наконец, свет.
- Директор, если угодно. По персоналу, - голос стал более официальным. - А вот насчет света ничем помочь не могу, здесь всегда темно. Но вы очень скоро научитесь видеть, я обещаю.
Глаза понемногу стали различать окружающие предметы и Эрнест рывком поднялся из ящика, обратив внимание, что стружки на его дне засохли и обратились в пыль.
Он находился в центре обычного кабинета. Вдоль стен стояли застекленные дубовые шкафы, заполненные книгами. Надписи на их корешках прочитать было невозможно - некоторые были стерты временем, а некоторые написаны на языках, которые вызывали ассоциации только с детскими воспоминаниями из археологического музея Буэнос-Айреса.
Под большим окном, за которым виднелся кусок серого неба, стоял массивный черный стол. В общем, кабинет создавал гнетущее впечатление, что сильно контрастировало с обликом его хозяина. Из-за стола поднялся широко улыбающийся человек лет сорока, одетый идеально выглаженный костюм-тройку приятного синего оттенка. Видимо, это и был Директор.
- Со светом здесь всегда так, скоро вас это перестанет смущать. Еще вам может показаться, что вы все время слышите плачи какой-то скрежет. Тут уж ничего не поделаешь - такой райдер.
- Райдер? Кто это?
- Такой новомодный термин, вы его наверное не знаете. Давным давно руководство пожелало прописать определенные условия для всех служащих и постояльцев - вынуждены соблюдать.
- Понимаю, некоторые наши командиры тоже решили, что в атаку бойцов надо отправлять непременно в сопровождении революционных песен... Однако, где я? И где мой отряд?
- Куда ушел ваш отряд, точно сказать не могу, - извиняющимся тоном сказал Директор, - Но некоторые из бойцов добрались сюда, кого-то из них вы наверняка еще встретите. Что касается вашего первого вопроса, то у этого места есть много названий. Вы, хотя и коммунист, но получили католическое воспитание, поэтому знаете некоторые из них лучше меня. Вы в аду, Эрнест.
Новость эта хотя и ошеломила Эрнеста, но не показалась совсем уж невероятной. Он подозревал, что может тут оказаться, так как последние годы только и делал, что отправлял людей в этом направлении. Но что-то было не так, надо было разобраться.
- А как же суд? Я знаю, должен быть суд, иначе не честно. Он уже прошел? И где же положенные мне страдания? Я привык ко всему, к чему медлить?
- Эрнест, на вашем месте я бы так не спешил присоединиться к нашим постояльцам. У руководства на вас другие планы. Вечные страдания не могут происходить сами по себе - их должна осуществлять сторонняя воля, так можно обеспечить разнообразие и постоянное чувство новизны. Мука, даже самая интенсивная, так или иначе успевает притупиться в течение вечности. Если бы дело обстояло иначе, нам было бы достаточно держать в штате исключительно профессиональных поваров.
- Но причем здесь я? Я, конечно, не ангел, но никогда не позволял себе пытать пленных ни физически, ни тем более морально.
- Вы наверняка слышали, что у нас на проходной написано, будто постояльцы должны оставить на входе всякую надежду? Если бы они действительно сделали это, то очень скоро наступило бы смирение, а вместе с ним и невосприимчивость к происходящему. Это, вместе с постоянной мукой, так сказать две стороны одной монеты. К слову о монете, - оставив плату за ром, вы, сами того не зная, выполнили древний ритуал - а это дало вам много очков в глазах нашего руководства. И вот теперь вы в моем кабинете, а не в распределительном блоке.
- Но что конкретно я буду делать? Если я и могу внушить кому-то надежду, то разве что нескольким сотням своих соратников, да и те как-то в последнее время мне не доверяли.
-Ваше плавание, по независящим от нас обстоятельствам, сильно затянулось. Ящик, который стоит у вас за спиной, насколько вы помните, из-под гранат. Кто-то из наших, - Директор показал пальцем в пол, - Решил, что это еще один символ. В конце концов, семантические отличия слов "гранат" и "граната" незначительные, поэтому забвение у вас получилось полноценное.
Эрнест вдруг понял, что картины детства во сне он смотрел очень-очень долго, как будто заново прожил все эти годы.
- Там, - Директор показал пальцем в потолок, - много чего произошло с вашим именем и вашим наследием. Теперь вы - икона. Икона борьбы, свободомыслия и протеста.
Директор щелкнул пальцами и произошло неожиданное. На свободной от шкафов стене зажглось окно. В окне была сияющая парижская улица. То, что это именно Париж, было ясно по верхушке Эйфелевой башни, наблюдавшей за происходящим из-за крыш домов. На самой затянутой дымом улице люди в масках швыряли булыжники в наступающий строй полицейских со щитами. Из-за спин протестующих выдвинулся невысокий молодой человек и метнул в полицейских горящую бутылку. Разлившийся по улице жидкий огонь остановил наступавших, а Директор остановил видео.
- Обратите внимание на футболку этого молодого человека. На ней ваш портрет.
Эрнест уже и сам узнал свое перерисованное лицо с одной из своих фотографий. Красной кляксой на берете горела звезда.
- А теперь запомните, Эрнест. - Директор посмотрел Эрнесту в глаза, - В тот вечер, как и во многие другие вечера, полиция одержала верх, некоторые протестующие погибли, многие были арестованы. Но даже в тюрьме они продолжали надеяться и страдать из-за собственного бессилия. Это то, что нам нужно. Это и есть то, зачем мы берем вас на работу. А это вам.
Директор протянул Эрнесту зеленый берет с красной звездой. Он был такой же, как раньше, только звездочка оказалась перевернута.
- Наши стилисты решили, что так будет правильнее. Об остальном вам расскажет Себек.
Себек
Себек оказался высоким длинноносым человек в темно-зеленом плаще и шляпе. Представившись, он молча поклонился Директору и взяв Эрнеста под руку вышел с ним за дверь.
- Давайте пройдемся, - предложил Себек. От дверей директорского кабинета вел узкий коридор без дверей, плавно сворачивавший где-то вдалеке, - это не самое приятное месте. Как, впрочем, и остальные.
Стены коридора были забраны решетками с неясными подписями на латыни. Это было странно, потому-что сразу за прутьями никого не было - просто стена в строгих обоях с геометрическим рисунком.
- Причуда Директора, - угадав мысли Эрнеста сказал Себек, - дань его, так сказать, догробной жизни.
- А кем он был? Средневековым инквизитором? Смотрителем Тауэра?
- Почти, - ответил Себек усмехнувшись, - директором Московского Зоопарка.
Коридор, по которому они шли, окончился большой, темной, видимо бронзовой, дверью. Себек достал откуда-то из-под плаща курительную трубку, вставил ее между своих белоснежных зубов и поправил шляпу. Странно сидела эта шляпа, будто отказываясь плотно прилегать к голове. Впрочем, Эрнест видел достаточно много изображений демонов, чтобы угадать причину.
- Это не рога, - заметив внимание Эрнеста, сказал Себек, - это гребни. Я не могу принять человеческий облик полностью, неизбежно остается напоминание о моей истинной природе.
Себек зажег трубку вырвавшимся из указательного пальца огоньком и распахнул бронзовую дверь. За дверью, насколько хватало глаз, лежали прерии. Далекие скалы, редкий кустарник, выжженная солнцем земля. Самого солнца на небе не было. И не будет, как догадался Эрнест.
Они пошли к ближайшей скале, до которой, по оценке Эрнеста, было не меньше двух часов пути. По дороге Себек рассказывал про предстоящую работу.
Работа
Эрнесту предстояло работать в двух смежных секторах.
В первом отбывали наказание детоубийцы. Предыдущее наказание - оно было разработано при участии знаменитого американского писателя - довело постояльцев до такого градуса отчаяния, что они вообще перестали понимать, что происходить и тронулись умом. А сумасшествие для постояльцев ада - непозволительная роскошь. Наказание заключалось в необходимости стоять над обрывом по пояс в высокой траве и безуспешно пытаться ловить бегущих к обрыву детей.
Убеждаясь в невозможности спасти гибнущих детей, постояльцы прыгали за ними в пропасть, где их ждала еще более тяжкая кара. Упав на острые камни, они испытывали не только собственные физические муки, но и страдания малышей. А затем все начиналось вновь.
Писатель получил за это изобретение премию, но от такой плодотворной идеи вскоре было решено отказаться - сумасшедший полноценно страдать не может.
Согласно новой идее, дети должны не гибнуть, а быть по какой-то причине очень печальными, а матери и отцы - безуспешно пытаться это исправить. Непосредственная реализация поручалась Эрнесту.
Во втором секторе находился огромный завод, на котором трудились стяжатели всех мастей. В дирекции завода происходили постоянные изменения, поэтому наказания сменяли друг друга чуть ли не раз в неделю. Здесь произошла ситуация, обратная ситуации в секторе детоубийц. Стяжателям все было ни по чем - нечеловеческие нормы и условия труда только заставляли их работать активнее, уничтожение почти готовой продукции, урезание заработной платы - а ею являлись минуты отдыха - вместо уныния и страха вызывали неконтролируемую ярость. А бессмысленные занятия, подобные сизифовой каменной каре, рождали лишь улыбку на лицах постояльцев - даже за это дирекция была вынуждена платить минутами. Будто все гордые духи собрались в одной области Ада.
Эрнесту предстояло стать на заводе кем-то вроде лидера профсоюзной ячейки.
- Со вторым сектором все более или менее ясно, - ответил Эрнест окончившему рассказ Себеку, - но объясните мне насчет детей. Я понимаю, когда страдают детоубийцы, но за что наказаны их жертвы?
- Это не совсем те дети. Большинство из тех детей закономерно оказались в раю, а это лишь их образы. Но уверяю вас, в метафизическом и, если угодно, экзистенциальном смысле для постояльцев нет никакой разницы.
- То есть страдание этих, как вы говорите, образов - нереально?
- Отнюдь. Будь оно нереальным, постояльцы давно бы догадались об этом и вся работа пошла бы насмарку. Страдание совершенно реально, а испытывающие его души… - Себек покрутил ладонью в воздухе, пытаясь показать нечто эфемерное, - создания искусственные. Как, кстати, и равнина, по которой мы идем.
- Да, Себек, я заметил, что мы не приблизились к скале ни на метр. Если это одно из местных наказаний, то я разочарован - это было слишком предсказуемо.
- Нет, что вы. На данном этапе вас, да и меня, рано наказывать. Это система защиты.
- Обитатели Ада кого-то боятся?
- Вспомните, Эрнест, как и благодарю кому появилось это место. Если даже на Небесах с их потрясающей службой безопасности и глубоко эшелонированной обороной состоялся успешный мятеж Люцифера, то что говорить о здешних жителях, каждый десятый из которых - гордый дух. А теперь представьте, как миллионы гордецов идут через эту равнину к кабинету Директора. Мы можем обрушить на них ураган из пылающей серы, можем вырыть ров шириной в тысячу миль и запустить в него, - тут Себек снова усмехнулся, - крокодилов, но это же люди. Выживание заложено в саму человеческую природу, и если им не удалось выжить на земле, то, будьте уверены, они постараются сделать это здесь. Кто-нибудь доберется. А Директор очень не любит, когда его беспокоят по пустякам.
- Зачем же мы тогда идем здесь?
- Мы захотелось ввести вас в курс дела без суматохи. Прогулка по знакомой вам местности, как мне показалось, может пойти на пользу. Приношу свои искренние извинения, если я ошибся.
- Нет, что вы. Я не большой поклонник Боливии, а здешний пейзаж напоминает ее более чем другие места, но всегда приятно пообщаться с интересным собеседником. Все же мне хотелось бы уже куда-нибудь попасть. В какое-то более определенное место.
- Определенных мест здесь нет, - веско ответил Себек. - С другой стороны, для большинства постояльцев любое место здесь - самое определенное, какое только может быть, ибо определенно окончательно и навечно. А перемещаться здесь легко, надо только знать, куда вы хотите попасть. Возьмите меня за локоть.
Парк
Следующие несколько дней Эрнест знакомился с секторами. Работу он начал с сектора детоубийц.
Оказалось, что нет необходимости встречаться с миллионом постояльцев - этот сектор как бы состоял из множества одинаковых ячеек, и происходящее в одной отражалось в остальных почти без изменений. «Кармическое зеркало» - сказал Себек, но Эрнест не понял.
Сектор представлял из себя большой парк с клумбами, беседками, зелеными изгородями и лавочками, на которых по двое - по трое сидели постояльцы. Согласно обстановке, они были одеты в теннисные туфли, бриджи и белые поло. Казалось, будто какой-то молодой английский аристократ между обедом и коктейлем пригласил гостей в свой сад подышать свежим воздухом. Все они не отрываясь смотрели на идеально круглую поляну, которую было видно из любой части парка. На поляне были дети.
Они переминались с ноги на ногу, опустив головы. Иногда присаживались на землю и разглядывали траву, силясь найти в ней что-нибудь интересное. Некоторые плакали.
Временами кто-нибудь из взрослых делал попытку подойти и заговорить с кем-нибудь из них. Эрнест стал свидетелем одного из таких диалогов.
- Почему ты плачешь, малыш?
- Скучно. Я хочу играть, тут не игрушек, со мной никто не дружит.
- Я буду с тобой дружить, давай играть!
- Ну уж нет, - говорил ребенок, - Вы не умеете играть, и игрушек у вас нет, и вообще вы весь скучный и взрослый. Играйте со своими друзьями. - и с плачем убегал в центр поляны за стену спин других детей.
Когда идея оформилась в голове Эрнеста, он позвал Себека.
- Себек, мне нужны игрушки, с которыми нельзя играть.
- Подробнее, пожалуйста. Я, к примеру, не смог бы играть ни с одной игрушкой, но знаю людей, которые ради развлечения могли играть даже с горами и реками.
- Я имею в виду, что они должны ломаться. Не работать так, как нужно. Скажем, если это карусель с лошадкам, то пусть лошадки все время отваливаются, качели не качаются, а в игрушечный дом нельзя будет попасть.
- Как-то очень легко. Мне создать это все прямо в парке?
- Нет, доставьте это все сюда в разобранном виде. Они должны сами все сделать, поверив в возможность спасения. Без надежды дальнейшая кара невозможности будет малодейственной.
Через несколько минут Эрнест уже выступал перед постояльцами сектора. Стоя на краю центральной поляны, он говорил негромко, но слышали его не только в этом парке, но и в каждой ячейке с точными копиями этого места.
- Patria o muerte! - все взоры обратились с нему, - Там, на земле, с этим лозунгом я вел за собой тех, кто верил мне. Здесь я не могу предложить вам смерть, она у вас уже есть, но я могу попытаться дать тем, кто поверит мне, немного свободы. Однако я лишь показываю путь к ней, заработать ее надо самостоятельно с оружием в руках. И неважно, что станет этим оружием - винтовка или молоток. Я даю вам глину, из которой вы слепите спасение от преследующего вас ужаса.
После этих слов вокруг Эрнеста появились большие деревянные ящики с латинскими надписями и схемами. «Опять латынь», - подумал Эрнест, - «почему ее тут так любят, ее же все равно никто не понимает».
Сначала с ближайших лавочек, а потом и всего парка постояльцы бежали к ящикам, отрывали руками доски и доставали инструменты, какие-то трубы и шарниры, разноцветные панели.
Эрнест закрыл глаза и исчез.
Завод
Перед проходной Завода Эрнеста встретил Себек.
- Надеюсь, вы понимаете, Эрнест, что у них ничего не должно и не может выйти с этими аттракционами и каруселями?
- У них - скорее всего нет. Но вы забываете Себек, что в Аду очень много разннообразных людей. Которые могут сделать невиданное. Первопроходцы, пионеры Ада.
- А вы оптимист, Эрнест. Но будьте осторожны. В конце концов, вас наняли в качестве демона, а демоны должны обеспечивать работу основной функции Ада.
Пройдя через проходную, на которой их никто не встретил, они через длинный металлический коридор дошли до цеха и вышли на небольшой балкон в центре литейного зала.
Внизу колыхалось людское море. Большинство стучало молотами по странным металлическим конструкциям неясного назначения. Около сотни человек стояло по пояс в реке расплавленного железа и длинными прутами мешали густой огонь вокруг себя. Страдание не ощущалось. Ощущалась боль, ярость и веселье.
- Вам придется потрудиться, Эрнест, - заметил Себек, - страдать эти люди явно не намерены.
Себек исчез, на прощание пыхнув трубкой, отчего Эрнест закашлялся.
Чей-то звонкий голос, невероятно отчетливо прозвучавший во всеобщем гаме и лязге, сообщил:
- Тэтэ! Тэтэ пришел! Свобода или смерть!
Уже в первое появление на заводе рабочие откуда-то узнали его детское прозвище, и теперь неизменно называли Эрнеста - «Тэтэ». Эрнест был не против. Он считал это чем-то вроде партийного псевдонима или радиопозывного.
- Товарищи, - своды цеха тысячекратно усиливали голос Эрнеста и кричать ему не приходилось, - я принес печальные вести. Дирекция отправляет вас выполнять общественно-полезное задание, причем абсолютно бесплатно.
По цеху пронесся гул неодобрения. Эту идею Эрнест разработал после совещания с Себеком и рабочим-активистом Генри. Она предполагала бесконечную работу с неизвестным результатом и полным отсутствием оплаты. Предполагалось, что если сделать ее достаточно тяжелой, однообразной и монотонной, то это не только повысит вырабюотку человеко-страданий, но и частично снизит накал революционных настроений. А революционные настроения бродили давно - дело было в постоянно менявшихся земных и небесных законах.
Когда-то оказаться в этом цеху было проще простого - достаточно было не поделиться с бедняком краюхой хлеба. Но уже со времен Реформации и Мартина Лютера бережливость и личное богатство стали явной добродетелью, а в двадцатом веке попасть в сектор стяжателей можно было только если под влиянием алчности совершить что-нибудь совсем жуткое, вроде развязывания войны. Естественно, постояльцы, попавшие сюда за грехи, которые ныне таковыми не считаются, все время требуют пересмотра своих дел. Но кто их будет слушать? Специальный трибунал на завод не поедет, а защита, с которой Себек познакомился на выходе из кабинета Директора, действует безотказно, исключая возможность марша недовольных рабочих и предъявления требований непосредственно у порога высших - или низших, по местному обыкновению - инстанций.
- Завод испытывает трудности с ресурсами, в частности - с металлом. - продолжил Эрнест, когда гул утих, - Принято решение отправить персонал завода на сбор металлического лома. В окрестностях завода и в смежных секторах накопилось много всего. Когда работа окончится или будет ли отдых, я сказать не могу - вечность есть вечность, но обещаю, что это последний раз, когда дирекция позволяет себе обращаться с постояльцами сектора стяжательства как с предателями и убийцами. Эта кара еще вернется к ним, и, как вы будет собирать металлолом, так они затем будут долго собирать урожай своих необдуманных поступков и нашего гнева. Свобода или смерть!
Эрнест вскинул кулак к невидимому солнцу, и миллион грешников вторил ему.
- Тэтэ! Веди нас! Слава Тэтэ!
Эрнеста уже не было видно за поднявшимся из цеха багровым дымом.
- Генри, где вы? - негромко позвал он. Тут же на балконе возник пожилой интеллигентный человек в строгом черном костюме. Его можно было бы принять за одного из демонов, если бы не обгоревшие манжеты и опаленные брови - он был постояльцем и часто работал с расплавленным свинцом. Когда он попал сюда, его преступление как таковое уже не являлось прямой путевкой в ад, но личностью он был уникальной. На процессе были оценены все последствия работы созданной им индустрии. Получалось, что ради прибыли он обрек на гибель тысячи и миллионы человек, хотя сам, наверняка, никогда не рассматривал свою деятельность в таком ключе. Здесь он был одним из неформальных рабочих лидеров. Привык руководить на земле - продолжил здесь. Истинный гордый дух.
- Генри, вы слышите? Они все зовут меня Тэтэ. Почему? Вряд ли они считают своего надсмотрщика, демона, маленьким ребенком. Вы же наверняка знаете причину.
- Знаю, Эрнест. Вы, как несложно догадаться, конечно же не первый демон-провокатор, которого им довелось видеть. Провокаторов они видели при жизни, провокаторы преследуют их здесь. Но есть такой особый тип провокаторов, которые сами не знают, на кого они работают. Вы, возмонжо помните историю коммунистической партии: накануне русской революции был такой агент Департамента полиции - Азеф. Сдавая своих товарищей-революционеров в руки властей, он, чтобы не быть вычисленным, организовал несколько успешных покушений на чиновников и жандармов. Кем он был, а кем казался? Вряд ли он смог бы сейчас ответить на этот вопрос, тем более, что в секторе предателей не до размышлений на подобные темы. Но с вами, Эрнест, случай особый.
- Надеюсь. - холодно сказал Эрнест, - вряд ли бы они стали так приветствовать меня, если бы я был похож на этого Азефа. Так в чем же дело? И при чем тут мое детское прозвище?
- Один профессор античной истории, попавший сюда за непомерные поборы со своих студентов, нашел родство между вашим прозвищем и греческим именем «Тэтис» и пустил соответствующий слух. Она была богиней океана, и поэтому некоторые исследователи возводят ее имя к аккадскому имени «Тиамат».
- Я не силен в ближневосточных культах, Генри. Что за Тиамат?
- Изначальный океан в шумеро-аккадской мифологии. До того, как ее убили и сделали из ее тела небо и землю, она противостояла молодым порядочным богам и являла собой мировой хаос. Вот им вас и считают - первозданным мировым хаосом. Нарушителем любого порядка.
- Это очень лестно, - вежливо ответил Эрнест, - но пока нарушитель мирового порядка собирается повести вас на сбор металлолома. Кстати, что вы думаете о сборе металлолома в порту?
- Интересная мысль. - Генри посмотрел Эрнесту в глаза, - На дне должно быть очень много цепей и якорей. Дно усеяно затонувшими паромами. Особенно много их появилось во время Второй Мировой. Не успевал паром прибыть наверх и заякориться в реальность, как тут же надо было отплывать назад, ведь каюты и трюмы были забиты под завязку. Разумеется, техника не выдерживала такого темпа.
- Вот и отлично. Якоря - это то, что нужно. Много металла, компактность… Кстати, Генри, мне нужно кое-что из вашего цеха. Я знаю, что на заводе полно, как бы помягче сказать, не очень старательных работников…
- Саботажников, Эрнест. Я постоялец. При мне вы можете называть вещи своими именами.
- Да, именно. Так вот, насколько мне известно, нередко изделия на их линиях получаются с дефектами, а то и вовсе неработающие. Но готовая продукция всегда функционирует отлично. Я не понимаю, как и для чего она служит, но уверен, что с ней все в порядке. Я слышал про какое-то средство…
- DD-42
- Да, именно. Мне нужна всего пара банок.
- Это будет не просто, учет подобных материалов строг. Но для помощи первозданному хаосу, - Генри улыбнулся, - я готов рискнуть. Подождите меня десять минут.
Ночь
Эрнест еще никогда не был в секторе детоубийц ночью. Ночью сектор пуст. Томящиеся в аду души живут по тем же фундаментальным законам, по которым существовали до смерти - им нужен сон. Во сне страдания не прекращаются - постояльца снится то же, что происходило с ними «днем» в секторе, интенсивность впечатлений не снижается.
Лавочки были пусты, никто не бродил вокруг поляны. Дети все также стояли в центре парка, но теперь их окружали яркие павильоны и карусели. С первого взгляда было видно, что все это не работает - дети уже не делали попыток прокатиться. Цепная карусель, будто замороженная, раскинула свои сиденья в произвольные стороны. Горки изогнулись штопором и зияли провалами.
Эрнест содрогнулся, представив, что происходило на поляне днем. Постояльцы строили и строили площадку, дети пытались ей пользоваться, постояльцы помогали им, подсаживали, но все рушилось, рассыпалось в прах, замирало.
Бродя в полумраке между молчаливыми детьми и аляповатыми конструкциями, Эрнест наконец нашел то, что искал - небольшая деревянная лошадка на толстой пружине, которая должна качаться вперед и назад. Пружина была каменная и никак не желала сгибаться. Выпустив на пружину из одной из взятых на заводе банок небольшое облако серебристой пыли, Эрнест положил банки рядом и позвал мальчика, стоявшего рядом.
- Садись, - приветливо сказал Эрнест, - я починил ее.
Мальчик недоверчиво дернул лошадку за деревянное ухо. Лошадка качнулась, а Эрнест исчез.
Порт
- Ваше счастье, - строго говорил Себек, - что постояльцы передрались из-за ваших треклятых банок. Я полчаса объяснял директору, что вы не саботажник, а экспериментатор. Мол, вас заинтересовала не столько работа с их страданием, сколько их отношения друг с другом в тот момент, когда от части страдания можно избавиться. И ведь они действительно дрались, Эрнест. Если бы они были смертны, они бы убивали друг друга за DD-42. Директор этого не видел, а я понял - вы что-то навсегда изменили в них. Теперь они будут, как писал классик, бороться и искать. С одной стороны, это именно то, для чего вас нанимали. С другой - вы явно перестарались. Причем настолько, что я начинаю сомневаться в ваших мотивах. Не сострадание ли это?
- Я и сам не знаю своих мотивов. Вчера я узнал, что некоторые постояльцы считают меня персонификацией хаоса. Я о своей персоне более скромного мнения, но поступки мои - как и в догробной жизни - в известной степени хаотичны. Этим я и ценен, разве нет?
- Вы правы, но постарайтесь впредь держаться «генеральной линии партии». Вы мне нравитесь и я готов поддержать вас в споре с руководством, но только до тех пор, пока вы не пойдете на открытый конфликт.
- Конфликта не будет, Себек. Все двигается согласно плану, - Эрнест показал рукой вниз.
С холма, на котором они стояли, открывался вид на бухту свинцово-серого моря. Вдоль всего берега суетились, сменяя друг друга, тысячи людей. Они были впряжены в веревки, узлами привязанные к звеньям исполинских цепей, уходивших на глубину. Цепи двигались медленно, люди то и дело падали в грязи и больше не поднимались. Их оттаскивали к погрузочному терминалу, где они, только поднявшись на ноги, сразу должны были участвовать в подъеме якорей на транспортные платформы.
Всем этим руководил освобожденный от работы Генри.
- Цепи - в переплавку! - кричал он, - Все якоря рассортировать по размеру и отправить на склад.
- Мистер Форд, ребята поднимают корабль, - новость Генри докладывал какой-то щуплый юноша. - Огромный, сэр.
- Превосходно! Корабль на большую платформу и в цех! Оборудование снять цепи оставить. Вперед!
- Генри, - позвал Эрнест, когда Себек удалился, - Ваши ребята справятся за ночь?
- Ребята справятся и за час, если будут работать все вместе. Но я не знаю, кому из них мы можем доверять. Доверять кому-то в аду - вообще довольно опрометчиво.
- В любом случае, завтра мы пойдем за металлололм в степь. - Эрнест говорил громче обычного, - Вокруг скал там много старого железа. Статуя какая-то бронзовая лежит. Приводите людей на самый край транспортной ветки. Не забудьте подогнать самую большую платформу.
- Вы же понимаете, Эрнест, что на ней сейчас стоит корабль?
- Понимаю, но вы опытный работник. Знаете, что делать.
Утро
Эрнест прибыл на место заранее. Он оглядывал прерии, с бессмысленного путешествия через которые когда-то началась его служба в Аду.
- Они не пройдут, Эрнест. - голос Себека был печальным, - Я же рассказывал вам, что это невозможно. Я видел своими глазами, как гордецы тонули в океане огня и, превращенные в агонизирующую плазму, текли обратно в свои сектора. Видел, как непобедимые несколько лет шли по равнине, не сдвинувшись ни на шаг. Они не пройдут.
- Им и не придется никуда идти, Себек. Директор придет сам.
К этому времени рабочие уже выходили на равнину. Часть из них тащила за собой по рельсам транспортную платформу. Грузить железо на платформу было невозможно. На ней стоял вчерашний корабль.
Корабль был будто украшен к празднику - с обоих бортов свисали разноцветные ленты - медные, стальные, бронзовые, даже золотые - сияющие якорные цепи. И на каждой был якорь.
Эрнест подошел к платформе и положил руку на один из якорей. Толпа ждала продолжения. Верила в продолжение.
- Свобода или смерть! - провозгласил Эрнест, и толпа замерла, - Профсоюз рабочих Ада постановил: потребовать у Дирекции пересмотра всех дел по устаревшим статьям. Созвать беспристрастный трибунал и перераспределить постояльцев по секторам в соответствии с тяжестью их поступков. Постояльцы, отбывающие наказание за нарушения, более не являющиеся таковыми, подлежат незамедлительному перемещению на небеса. Требования поддержаны союзом постояльцев первого и второго секторов.
- Нет, - негромко сказал Директор. Он стоял здесь же, доселе незаметный в тени кактуса, - по устоявшемуся правилу, пересмотра дел не будет до события, которое принято называть Вторым Пришествием. Так что можете приступать к работе. Здесь вы ничего не добьетесь.
- Если этим людям не положен внеочередной трибунал, тогда профсоюз принимает решение отправить на стандартный суд, - при этих словах Эрнеста брови Директора удивленно поднялись, - Отдать якоря!
Эрнест закрыл глаза и попытался как можно отчетливее вспомнить увиденную в кабинете директора картину: парижскую улицу и бунтовщиков. И вот, между полицией и человеком в одежде с портретом Эрнеста асфальт неестественно вздулся, и сквозь него пробился продолговатый темный предмет, в котором через мгновение Эрнест узнал бронзовый якорь.
Открыв глаза, Эрнест обнаружил, что все, даже Директор, смотрят в серое небо. Несколько десятков прикрепленных к кораблю цепей уходило в него и заметно дрожало, натягиваясь.
- Мы вернем их на землю, господин Директор, а затем их снова будут судить. Уже по новым законам. Пускай не всех, на корабле поместится только несколько тысяч, но представьте, что эти несколько тысяч восставших из ада мертвецов успеют сделать в центре Парижа.
Себек улыбался, представляя себе мысли Директора. Лицо Директора стало серым, он махнул рукой, но вдруг посмотрел Эрнесту в глаза и сообщил:
- Имейте в виду, Эрнест, внеочередной трибунал будет оценивать не только деятельность постояльцев, но и вашу.
- До этого еще надо дожить, господин Директор, - Эрнест говорил это вслед удаляющемуся по степи Директору. Оказывается, ходить здесь тоже как-то было можно, - А я не берусь сказать даже, что я буду делать сегодня вечером.
К нему подошел Себек.
- Вы изрядно повеселили меня, Тетис. А такое случается со мной нечасто. Хотите, и я вас развеселю? Я сыграю вам песню своего сочинения…
Из невероятно глубокого внутреннего кармана плаща он достал гармошку.
Эрнест шел уже второй час, стараясь не отходить далеко от дороги, но при этом оставаясь скрытым полосой высокого кустарника. Время было предрассветное, путь был хорошо различим, а когда в отдалении послышался лай нескольких деревенских собак, Эрнест понял, что почти добрался до временного лагеря Мигеля.
Это было своевременно - от потери крови давно кружилась голова и очень хотелось спать. В лагере была аптечка, и мог оказаться даже врач, вернувшийся после ночной вылазки отряда. Шансов, однако, на это было мало - большинство уцелевших бойцов ушло по старой дороге в гору, и в лагерь теперь они могли добраться не раньше вечера.
Лагерь открылся внезапно. Зеленые стены кустов как бы скользнули куда-то влево, прощально махнув Эрнесту широкими листьями, и он будто вывалился на поляну.
«Добро пожаловать на борт» - подумал Эрнест. Впервые столько раз виденный лагерь напомнил ему палубу корабля, хотя на кораблях он почти никогда не бывал. Палатки по периметру были бортами, а стоявшие между ними минометы - смотрящими во враждебный океан старинными пушками. Над штабной палаткой развевался Веселый Роджер с красным треугольным черепом и сине-белыми костями, а дополнял картину огромный зеленый попугай с белой головой, сидящий на бочке посреди поляны. Наклонив голову, попугай отчетливо цокнул. «Наверное - решил Эрнест - приглашает меня отдохнуть».
Окликнув бойцов несколько раз и убедившись, что лагерь пуст, Эрнест присел на широкий ящик с гранатами, не в силах искать в предрассветных сумерках свою палатку. Присев, тут же захотел прилечь. Гранат в ящике почти не было - он аккуратно выложил их на землю, зато дно ящика было выложено мягкой древесной стружкой, под которой кто-то припрятал бутылку рома - очень кстати. Эрнест устроился в ящике и сделал несколько глотков. «Нехорошо» - подумал он - «кто-то возможно месяц держал бутылку в этом ящике и ждал удобного случая». Покопавшись в карманах, Эрнест достал монету в 5 песо и положил на угол ящика у себя в изголовье.
Прикрыв глаза он попытался вспомнить ночной бой, посчитать потери. Вместо этого он отчетливо вспомнил лицо матери: вот она утром приходит поздравлять его с днем рождения, вот дарит зеленого игрушечного крокодила. «Тэтэ» - говорит она - «я принесла тебе нового друга, он сможет защитить тебя, если меня не будет рядом». Эрнест открыл глаза, но вокруг была лишь тьма.
Директор
Пробуждение выдалось на редкость мрачным. Было так темно, что с трудом различались лишь неясные силуэты. Болела голова, ноги затекли так, будто он с пал не несколько часов, а несколько дней. Как ни странно, не ощущалась боль в простреленном плече. Он потрогал место ранения - крови не было.
- А кровь, знаете ли, вытекла.
- Что?
- Так бывает, когда что-нибудь течет. Течет, течет и вытекает, после чего не течет.
Голос из темноты был незнакомым, чистым и жизнерадостным. Все знакомые врачи Эрнеста говорили прокуренными голосами и видели столько смертей, что радоваться жизни разучились еще лет десять назад.
- Я, верите или нет, тоже видел немало смертей, точнее сказать - их последствий, но радость к жизни, как видите, не потерял, - ответил на незаданный вопрос голос. - Хотя я и не врач, конечно.
- Так кто же Вы? И зажгите, наконец, свет.
- Директор, если угодно. По персоналу, - голос стал более официальным. - А вот насчет света ничем помочь не могу, здесь всегда темно. Но вы очень скоро научитесь видеть, я обещаю.
Глаза понемногу стали различать окружающие предметы и Эрнест рывком поднялся из ящика, обратив внимание, что стружки на его дне засохли и обратились в пыль.
Он находился в центре обычного кабинета. Вдоль стен стояли застекленные дубовые шкафы, заполненные книгами. Надписи на их корешках прочитать было невозможно - некоторые были стерты временем, а некоторые написаны на языках, которые вызывали ассоциации только с детскими воспоминаниями из археологического музея Буэнос-Айреса.
Под большим окном, за которым виднелся кусок серого неба, стоял массивный черный стол. В общем, кабинет создавал гнетущее впечатление, что сильно контрастировало с обликом его хозяина. Из-за стола поднялся широко улыбающийся человек лет сорока, одетый идеально выглаженный костюм-тройку приятного синего оттенка. Видимо, это и был Директор.
- Со светом здесь всегда так, скоро вас это перестанет смущать. Еще вам может показаться, что вы все время слышите плачи какой-то скрежет. Тут уж ничего не поделаешь - такой райдер.
- Райдер? Кто это?
- Такой новомодный термин, вы его наверное не знаете. Давным давно руководство пожелало прописать определенные условия для всех служащих и постояльцев - вынуждены соблюдать.
- Понимаю, некоторые наши командиры тоже решили, что в атаку бойцов надо отправлять непременно в сопровождении революционных песен... Однако, где я? И где мой отряд?
- Куда ушел ваш отряд, точно сказать не могу, - извиняющимся тоном сказал Директор, - Но некоторые из бойцов добрались сюда, кого-то из них вы наверняка еще встретите. Что касается вашего первого вопроса, то у этого места есть много названий. Вы, хотя и коммунист, но получили католическое воспитание, поэтому знаете некоторые из них лучше меня. Вы в аду, Эрнест.
Новость эта хотя и ошеломила Эрнеста, но не показалась совсем уж невероятной. Он подозревал, что может тут оказаться, так как последние годы только и делал, что отправлял людей в этом направлении. Но что-то было не так, надо было разобраться.
- А как же суд? Я знаю, должен быть суд, иначе не честно. Он уже прошел? И где же положенные мне страдания? Я привык ко всему, к чему медлить?
- Эрнест, на вашем месте я бы так не спешил присоединиться к нашим постояльцам. У руководства на вас другие планы. Вечные страдания не могут происходить сами по себе - их должна осуществлять сторонняя воля, так можно обеспечить разнообразие и постоянное чувство новизны. Мука, даже самая интенсивная, так или иначе успевает притупиться в течение вечности. Если бы дело обстояло иначе, нам было бы достаточно держать в штате исключительно профессиональных поваров.
- Но причем здесь я? Я, конечно, не ангел, но никогда не позволял себе пытать пленных ни физически, ни тем более морально.
- Вы наверняка слышали, что у нас на проходной написано, будто постояльцы должны оставить на входе всякую надежду? Если бы они действительно сделали это, то очень скоро наступило бы смирение, а вместе с ним и невосприимчивость к происходящему. Это, вместе с постоянной мукой, так сказать две стороны одной монеты. К слову о монете, - оставив плату за ром, вы, сами того не зная, выполнили древний ритуал - а это дало вам много очков в глазах нашего руководства. И вот теперь вы в моем кабинете, а не в распределительном блоке.
- Но что конкретно я буду делать? Если я и могу внушить кому-то надежду, то разве что нескольким сотням своих соратников, да и те как-то в последнее время мне не доверяли.
-Ваше плавание, по независящим от нас обстоятельствам, сильно затянулось. Ящик, который стоит у вас за спиной, насколько вы помните, из-под гранат. Кто-то из наших, - Директор показал пальцем в пол, - Решил, что это еще один символ. В конце концов, семантические отличия слов "гранат" и "граната" незначительные, поэтому забвение у вас получилось полноценное.
Эрнест вдруг понял, что картины детства во сне он смотрел очень-очень долго, как будто заново прожил все эти годы.
- Там, - Директор показал пальцем в потолок, - много чего произошло с вашим именем и вашим наследием. Теперь вы - икона. Икона борьбы, свободомыслия и протеста.
Директор щелкнул пальцами и произошло неожиданное. На свободной от шкафов стене зажглось окно. В окне была сияющая парижская улица. То, что это именно Париж, было ясно по верхушке Эйфелевой башни, наблюдавшей за происходящим из-за крыш домов. На самой затянутой дымом улице люди в масках швыряли булыжники в наступающий строй полицейских со щитами. Из-за спин протестующих выдвинулся невысокий молодой человек и метнул в полицейских горящую бутылку. Разлившийся по улице жидкий огонь остановил наступавших, а Директор остановил видео.
- Обратите внимание на футболку этого молодого человека. На ней ваш портрет.
Эрнест уже и сам узнал свое перерисованное лицо с одной из своих фотографий. Красной кляксой на берете горела звезда.
- А теперь запомните, Эрнест. - Директор посмотрел Эрнесту в глаза, - В тот вечер, как и во многие другие вечера, полиция одержала верх, некоторые протестующие погибли, многие были арестованы. Но даже в тюрьме они продолжали надеяться и страдать из-за собственного бессилия. Это то, что нам нужно. Это и есть то, зачем мы берем вас на работу. А это вам.
Директор протянул Эрнесту зеленый берет с красной звездой. Он был такой же, как раньше, только звездочка оказалась перевернута.
- Наши стилисты решили, что так будет правильнее. Об остальном вам расскажет Себек.
Себек
Себек оказался высоким длинноносым человек в темно-зеленом плаще и шляпе. Представившись, он молча поклонился Директору и взяв Эрнеста под руку вышел с ним за дверь.
- Давайте пройдемся, - предложил Себек. От дверей директорского кабинета вел узкий коридор без дверей, плавно сворачивавший где-то вдалеке, - это не самое приятное месте. Как, впрочем, и остальные.
Стены коридора были забраны решетками с неясными подписями на латыни. Это было странно, потому-что сразу за прутьями никого не было - просто стена в строгих обоях с геометрическим рисунком.
- Причуда Директора, - угадав мысли Эрнеста сказал Себек, - дань его, так сказать, догробной жизни.
- А кем он был? Средневековым инквизитором? Смотрителем Тауэра?
- Почти, - ответил Себек усмехнувшись, - директором Московского Зоопарка.
Коридор, по которому они шли, окончился большой, темной, видимо бронзовой, дверью. Себек достал откуда-то из-под плаща курительную трубку, вставил ее между своих белоснежных зубов и поправил шляпу. Странно сидела эта шляпа, будто отказываясь плотно прилегать к голове. Впрочем, Эрнест видел достаточно много изображений демонов, чтобы угадать причину.
- Это не рога, - заметив внимание Эрнеста, сказал Себек, - это гребни. Я не могу принять человеческий облик полностью, неизбежно остается напоминание о моей истинной природе.
Себек зажег трубку вырвавшимся из указательного пальца огоньком и распахнул бронзовую дверь. За дверью, насколько хватало глаз, лежали прерии. Далекие скалы, редкий кустарник, выжженная солнцем земля. Самого солнца на небе не было. И не будет, как догадался Эрнест.
Они пошли к ближайшей скале, до которой, по оценке Эрнеста, было не меньше двух часов пути. По дороге Себек рассказывал про предстоящую работу.
Работа
Эрнесту предстояло работать в двух смежных секторах.
В первом отбывали наказание детоубийцы. Предыдущее наказание - оно было разработано при участии знаменитого американского писателя - довело постояльцев до такого градуса отчаяния, что они вообще перестали понимать, что происходить и тронулись умом. А сумасшествие для постояльцев ада - непозволительная роскошь. Наказание заключалось в необходимости стоять над обрывом по пояс в высокой траве и безуспешно пытаться ловить бегущих к обрыву детей.
Убеждаясь в невозможности спасти гибнущих детей, постояльцы прыгали за ними в пропасть, где их ждала еще более тяжкая кара. Упав на острые камни, они испытывали не только собственные физические муки, но и страдания малышей. А затем все начиналось вновь.
Писатель получил за это изобретение премию, но от такой плодотворной идеи вскоре было решено отказаться - сумасшедший полноценно страдать не может.
Согласно новой идее, дети должны не гибнуть, а быть по какой-то причине очень печальными, а матери и отцы - безуспешно пытаться это исправить. Непосредственная реализация поручалась Эрнесту.
Во втором секторе находился огромный завод, на котором трудились стяжатели всех мастей. В дирекции завода происходили постоянные изменения, поэтому наказания сменяли друг друга чуть ли не раз в неделю. Здесь произошла ситуация, обратная ситуации в секторе детоубийц. Стяжателям все было ни по чем - нечеловеческие нормы и условия труда только заставляли их работать активнее, уничтожение почти готовой продукции, урезание заработной платы - а ею являлись минуты отдыха - вместо уныния и страха вызывали неконтролируемую ярость. А бессмысленные занятия, подобные сизифовой каменной каре, рождали лишь улыбку на лицах постояльцев - даже за это дирекция была вынуждена платить минутами. Будто все гордые духи собрались в одной области Ада.
Эрнесту предстояло стать на заводе кем-то вроде лидера профсоюзной ячейки.
- Со вторым сектором все более или менее ясно, - ответил Эрнест окончившему рассказ Себеку, - но объясните мне насчет детей. Я понимаю, когда страдают детоубийцы, но за что наказаны их жертвы?
- Это не совсем те дети. Большинство из тех детей закономерно оказались в раю, а это лишь их образы. Но уверяю вас, в метафизическом и, если угодно, экзистенциальном смысле для постояльцев нет никакой разницы.
- То есть страдание этих, как вы говорите, образов - нереально?
- Отнюдь. Будь оно нереальным, постояльцы давно бы догадались об этом и вся работа пошла бы насмарку. Страдание совершенно реально, а испытывающие его души… - Себек покрутил ладонью в воздухе, пытаясь показать нечто эфемерное, - создания искусственные. Как, кстати, и равнина, по которой мы идем.
- Да, Себек, я заметил, что мы не приблизились к скале ни на метр. Если это одно из местных наказаний, то я разочарован - это было слишком предсказуемо.
- Нет, что вы. На данном этапе вас, да и меня, рано наказывать. Это система защиты.
- Обитатели Ада кого-то боятся?
- Вспомните, Эрнест, как и благодарю кому появилось это место. Если даже на Небесах с их потрясающей службой безопасности и глубоко эшелонированной обороной состоялся успешный мятеж Люцифера, то что говорить о здешних жителях, каждый десятый из которых - гордый дух. А теперь представьте, как миллионы гордецов идут через эту равнину к кабинету Директора. Мы можем обрушить на них ураган из пылающей серы, можем вырыть ров шириной в тысячу миль и запустить в него, - тут Себек снова усмехнулся, - крокодилов, но это же люди. Выживание заложено в саму человеческую природу, и если им не удалось выжить на земле, то, будьте уверены, они постараются сделать это здесь. Кто-нибудь доберется. А Директор очень не любит, когда его беспокоят по пустякам.
- Зачем же мы тогда идем здесь?
- Мы захотелось ввести вас в курс дела без суматохи. Прогулка по знакомой вам местности, как мне показалось, может пойти на пользу. Приношу свои искренние извинения, если я ошибся.
- Нет, что вы. Я не большой поклонник Боливии, а здешний пейзаж напоминает ее более чем другие места, но всегда приятно пообщаться с интересным собеседником. Все же мне хотелось бы уже куда-нибудь попасть. В какое-то более определенное место.
- Определенных мест здесь нет, - веско ответил Себек. - С другой стороны, для большинства постояльцев любое место здесь - самое определенное, какое только может быть, ибо определенно окончательно и навечно. А перемещаться здесь легко, надо только знать, куда вы хотите попасть. Возьмите меня за локоть.
Парк
Следующие несколько дней Эрнест знакомился с секторами. Работу он начал с сектора детоубийц.
Оказалось, что нет необходимости встречаться с миллионом постояльцев - этот сектор как бы состоял из множества одинаковых ячеек, и происходящее в одной отражалось в остальных почти без изменений. «Кармическое зеркало» - сказал Себек, но Эрнест не понял.
Сектор представлял из себя большой парк с клумбами, беседками, зелеными изгородями и лавочками, на которых по двое - по трое сидели постояльцы. Согласно обстановке, они были одеты в теннисные туфли, бриджи и белые поло. Казалось, будто какой-то молодой английский аристократ между обедом и коктейлем пригласил гостей в свой сад подышать свежим воздухом. Все они не отрываясь смотрели на идеально круглую поляну, которую было видно из любой части парка. На поляне были дети.
Они переминались с ноги на ногу, опустив головы. Иногда присаживались на землю и разглядывали траву, силясь найти в ней что-нибудь интересное. Некоторые плакали.
Временами кто-нибудь из взрослых делал попытку подойти и заговорить с кем-нибудь из них. Эрнест стал свидетелем одного из таких диалогов.
- Почему ты плачешь, малыш?
- Скучно. Я хочу играть, тут не игрушек, со мной никто не дружит.
- Я буду с тобой дружить, давай играть!
- Ну уж нет, - говорил ребенок, - Вы не умеете играть, и игрушек у вас нет, и вообще вы весь скучный и взрослый. Играйте со своими друзьями. - и с плачем убегал в центр поляны за стену спин других детей.
Когда идея оформилась в голове Эрнеста, он позвал Себека.
- Себек, мне нужны игрушки, с которыми нельзя играть.
- Подробнее, пожалуйста. Я, к примеру, не смог бы играть ни с одной игрушкой, но знаю людей, которые ради развлечения могли играть даже с горами и реками.
- Я имею в виду, что они должны ломаться. Не работать так, как нужно. Скажем, если это карусель с лошадкам, то пусть лошадки все время отваливаются, качели не качаются, а в игрушечный дом нельзя будет попасть.
- Как-то очень легко. Мне создать это все прямо в парке?
- Нет, доставьте это все сюда в разобранном виде. Они должны сами все сделать, поверив в возможность спасения. Без надежды дальнейшая кара невозможности будет малодейственной.
Через несколько минут Эрнест уже выступал перед постояльцами сектора. Стоя на краю центральной поляны, он говорил негромко, но слышали его не только в этом парке, но и в каждой ячейке с точными копиями этого места.
- Patria o muerte! - все взоры обратились с нему, - Там, на земле, с этим лозунгом я вел за собой тех, кто верил мне. Здесь я не могу предложить вам смерть, она у вас уже есть, но я могу попытаться дать тем, кто поверит мне, немного свободы. Однако я лишь показываю путь к ней, заработать ее надо самостоятельно с оружием в руках. И неважно, что станет этим оружием - винтовка или молоток. Я даю вам глину, из которой вы слепите спасение от преследующего вас ужаса.
После этих слов вокруг Эрнеста появились большие деревянные ящики с латинскими надписями и схемами. «Опять латынь», - подумал Эрнест, - «почему ее тут так любят, ее же все равно никто не понимает».
Сначала с ближайших лавочек, а потом и всего парка постояльцы бежали к ящикам, отрывали руками доски и доставали инструменты, какие-то трубы и шарниры, разноцветные панели.
Эрнест закрыл глаза и исчез.
Завод
Перед проходной Завода Эрнеста встретил Себек.
- Надеюсь, вы понимаете, Эрнест, что у них ничего не должно и не может выйти с этими аттракционами и каруселями?
- У них - скорее всего нет. Но вы забываете Себек, что в Аду очень много разннообразных людей. Которые могут сделать невиданное. Первопроходцы, пионеры Ада.
- А вы оптимист, Эрнест. Но будьте осторожны. В конце концов, вас наняли в качестве демона, а демоны должны обеспечивать работу основной функции Ада.
Пройдя через проходную, на которой их никто не встретил, они через длинный металлический коридор дошли до цеха и вышли на небольшой балкон в центре литейного зала.
Внизу колыхалось людское море. Большинство стучало молотами по странным металлическим конструкциям неясного назначения. Около сотни человек стояло по пояс в реке расплавленного железа и длинными прутами мешали густой огонь вокруг себя. Страдание не ощущалось. Ощущалась боль, ярость и веселье.
- Вам придется потрудиться, Эрнест, - заметил Себек, - страдать эти люди явно не намерены.
Себек исчез, на прощание пыхнув трубкой, отчего Эрнест закашлялся.
Чей-то звонкий голос, невероятно отчетливо прозвучавший во всеобщем гаме и лязге, сообщил:
- Тэтэ! Тэтэ пришел! Свобода или смерть!
Уже в первое появление на заводе рабочие откуда-то узнали его детское прозвище, и теперь неизменно называли Эрнеста - «Тэтэ». Эрнест был не против. Он считал это чем-то вроде партийного псевдонима или радиопозывного.
- Товарищи, - своды цеха тысячекратно усиливали голос Эрнеста и кричать ему не приходилось, - я принес печальные вести. Дирекция отправляет вас выполнять общественно-полезное задание, причем абсолютно бесплатно.
По цеху пронесся гул неодобрения. Эту идею Эрнест разработал после совещания с Себеком и рабочим-активистом Генри. Она предполагала бесконечную работу с неизвестным результатом и полным отсутствием оплаты. Предполагалось, что если сделать ее достаточно тяжелой, однообразной и монотонной, то это не только повысит вырабюотку человеко-страданий, но и частично снизит накал революционных настроений. А революционные настроения бродили давно - дело было в постоянно менявшихся земных и небесных законах.
Когда-то оказаться в этом цеху было проще простого - достаточно было не поделиться с бедняком краюхой хлеба. Но уже со времен Реформации и Мартина Лютера бережливость и личное богатство стали явной добродетелью, а в двадцатом веке попасть в сектор стяжателей можно было только если под влиянием алчности совершить что-нибудь совсем жуткое, вроде развязывания войны. Естественно, постояльцы, попавшие сюда за грехи, которые ныне таковыми не считаются, все время требуют пересмотра своих дел. Но кто их будет слушать? Специальный трибунал на завод не поедет, а защита, с которой Себек познакомился на выходе из кабинета Директора, действует безотказно, исключая возможность марша недовольных рабочих и предъявления требований непосредственно у порога высших - или низших, по местному обыкновению - инстанций.
- Завод испытывает трудности с ресурсами, в частности - с металлом. - продолжил Эрнест, когда гул утих, - Принято решение отправить персонал завода на сбор металлического лома. В окрестностях завода и в смежных секторах накопилось много всего. Когда работа окончится или будет ли отдых, я сказать не могу - вечность есть вечность, но обещаю, что это последний раз, когда дирекция позволяет себе обращаться с постояльцами сектора стяжательства как с предателями и убийцами. Эта кара еще вернется к ним, и, как вы будет собирать металлолом, так они затем будут долго собирать урожай своих необдуманных поступков и нашего гнева. Свобода или смерть!
Эрнест вскинул кулак к невидимому солнцу, и миллион грешников вторил ему.
- Тэтэ! Веди нас! Слава Тэтэ!
Эрнеста уже не было видно за поднявшимся из цеха багровым дымом.
- Генри, где вы? - негромко позвал он. Тут же на балконе возник пожилой интеллигентный человек в строгом черном костюме. Его можно было бы принять за одного из демонов, если бы не обгоревшие манжеты и опаленные брови - он был постояльцем и часто работал с расплавленным свинцом. Когда он попал сюда, его преступление как таковое уже не являлось прямой путевкой в ад, но личностью он был уникальной. На процессе были оценены все последствия работы созданной им индустрии. Получалось, что ради прибыли он обрек на гибель тысячи и миллионы человек, хотя сам, наверняка, никогда не рассматривал свою деятельность в таком ключе. Здесь он был одним из неформальных рабочих лидеров. Привык руководить на земле - продолжил здесь. Истинный гордый дух.
- Генри, вы слышите? Они все зовут меня Тэтэ. Почему? Вряд ли они считают своего надсмотрщика, демона, маленьким ребенком. Вы же наверняка знаете причину.
- Знаю, Эрнест. Вы, как несложно догадаться, конечно же не первый демон-провокатор, которого им довелось видеть. Провокаторов они видели при жизни, провокаторы преследуют их здесь. Но есть такой особый тип провокаторов, которые сами не знают, на кого они работают. Вы, возмонжо помните историю коммунистической партии: накануне русской революции был такой агент Департамента полиции - Азеф. Сдавая своих товарищей-революционеров в руки властей, он, чтобы не быть вычисленным, организовал несколько успешных покушений на чиновников и жандармов. Кем он был, а кем казался? Вряд ли он смог бы сейчас ответить на этот вопрос, тем более, что в секторе предателей не до размышлений на подобные темы. Но с вами, Эрнест, случай особый.
- Надеюсь. - холодно сказал Эрнест, - вряд ли бы они стали так приветствовать меня, если бы я был похож на этого Азефа. Так в чем же дело? И при чем тут мое детское прозвище?
- Один профессор античной истории, попавший сюда за непомерные поборы со своих студентов, нашел родство между вашим прозвищем и греческим именем «Тэтис» и пустил соответствующий слух. Она была богиней океана, и поэтому некоторые исследователи возводят ее имя к аккадскому имени «Тиамат».
- Я не силен в ближневосточных культах, Генри. Что за Тиамат?
- Изначальный океан в шумеро-аккадской мифологии. До того, как ее убили и сделали из ее тела небо и землю, она противостояла молодым порядочным богам и являла собой мировой хаос. Вот им вас и считают - первозданным мировым хаосом. Нарушителем любого порядка.
- Это очень лестно, - вежливо ответил Эрнест, - но пока нарушитель мирового порядка собирается повести вас на сбор металлолома. Кстати, что вы думаете о сборе металлолома в порту?
- Интересная мысль. - Генри посмотрел Эрнесту в глаза, - На дне должно быть очень много цепей и якорей. Дно усеяно затонувшими паромами. Особенно много их появилось во время Второй Мировой. Не успевал паром прибыть наверх и заякориться в реальность, как тут же надо было отплывать назад, ведь каюты и трюмы были забиты под завязку. Разумеется, техника не выдерживала такого темпа.
- Вот и отлично. Якоря - это то, что нужно. Много металла, компактность… Кстати, Генри, мне нужно кое-что из вашего цеха. Я знаю, что на заводе полно, как бы помягче сказать, не очень старательных работников…
- Саботажников, Эрнест. Я постоялец. При мне вы можете называть вещи своими именами.
- Да, именно. Так вот, насколько мне известно, нередко изделия на их линиях получаются с дефектами, а то и вовсе неработающие. Но готовая продукция всегда функционирует отлично. Я не понимаю, как и для чего она служит, но уверен, что с ней все в порядке. Я слышал про какое-то средство…
- DD-42
- Да, именно. Мне нужна всего пара банок.
- Это будет не просто, учет подобных материалов строг. Но для помощи первозданному хаосу, - Генри улыбнулся, - я готов рискнуть. Подождите меня десять минут.
Ночь
Эрнест еще никогда не был в секторе детоубийц ночью. Ночью сектор пуст. Томящиеся в аду души живут по тем же фундаментальным законам, по которым существовали до смерти - им нужен сон. Во сне страдания не прекращаются - постояльца снится то же, что происходило с ними «днем» в секторе, интенсивность впечатлений не снижается.
Лавочки были пусты, никто не бродил вокруг поляны. Дети все также стояли в центре парка, но теперь их окружали яркие павильоны и карусели. С первого взгляда было видно, что все это не работает - дети уже не делали попыток прокатиться. Цепная карусель, будто замороженная, раскинула свои сиденья в произвольные стороны. Горки изогнулись штопором и зияли провалами.
Эрнест содрогнулся, представив, что происходило на поляне днем. Постояльцы строили и строили площадку, дети пытались ей пользоваться, постояльцы помогали им, подсаживали, но все рушилось, рассыпалось в прах, замирало.
Бродя в полумраке между молчаливыми детьми и аляповатыми конструкциями, Эрнест наконец нашел то, что искал - небольшая деревянная лошадка на толстой пружине, которая должна качаться вперед и назад. Пружина была каменная и никак не желала сгибаться. Выпустив на пружину из одной из взятых на заводе банок небольшое облако серебристой пыли, Эрнест положил банки рядом и позвал мальчика, стоявшего рядом.
- Садись, - приветливо сказал Эрнест, - я починил ее.
Мальчик недоверчиво дернул лошадку за деревянное ухо. Лошадка качнулась, а Эрнест исчез.
Порт
- Ваше счастье, - строго говорил Себек, - что постояльцы передрались из-за ваших треклятых банок. Я полчаса объяснял директору, что вы не саботажник, а экспериментатор. Мол, вас заинтересовала не столько работа с их страданием, сколько их отношения друг с другом в тот момент, когда от части страдания можно избавиться. И ведь они действительно дрались, Эрнест. Если бы они были смертны, они бы убивали друг друга за DD-42. Директор этого не видел, а я понял - вы что-то навсегда изменили в них. Теперь они будут, как писал классик, бороться и искать. С одной стороны, это именно то, для чего вас нанимали. С другой - вы явно перестарались. Причем настолько, что я начинаю сомневаться в ваших мотивах. Не сострадание ли это?
- Я и сам не знаю своих мотивов. Вчера я узнал, что некоторые постояльцы считают меня персонификацией хаоса. Я о своей персоне более скромного мнения, но поступки мои - как и в догробной жизни - в известной степени хаотичны. Этим я и ценен, разве нет?
- Вы правы, но постарайтесь впредь держаться «генеральной линии партии». Вы мне нравитесь и я готов поддержать вас в споре с руководством, но только до тех пор, пока вы не пойдете на открытый конфликт.
- Конфликта не будет, Себек. Все двигается согласно плану, - Эрнест показал рукой вниз.
С холма, на котором они стояли, открывался вид на бухту свинцово-серого моря. Вдоль всего берега суетились, сменяя друг друга, тысячи людей. Они были впряжены в веревки, узлами привязанные к звеньям исполинских цепей, уходивших на глубину. Цепи двигались медленно, люди то и дело падали в грязи и больше не поднимались. Их оттаскивали к погрузочному терминалу, где они, только поднявшись на ноги, сразу должны были участвовать в подъеме якорей на транспортные платформы.
Всем этим руководил освобожденный от работы Генри.
- Цепи - в переплавку! - кричал он, - Все якоря рассортировать по размеру и отправить на склад.
- Мистер Форд, ребята поднимают корабль, - новость Генри докладывал какой-то щуплый юноша. - Огромный, сэр.
- Превосходно! Корабль на большую платформу и в цех! Оборудование снять цепи оставить. Вперед!
- Генри, - позвал Эрнест, когда Себек удалился, - Ваши ребята справятся за ночь?
- Ребята справятся и за час, если будут работать все вместе. Но я не знаю, кому из них мы можем доверять. Доверять кому-то в аду - вообще довольно опрометчиво.
- В любом случае, завтра мы пойдем за металлололм в степь. - Эрнест говорил громче обычного, - Вокруг скал там много старого железа. Статуя какая-то бронзовая лежит. Приводите людей на самый край транспортной ветки. Не забудьте подогнать самую большую платформу.
- Вы же понимаете, Эрнест, что на ней сейчас стоит корабль?
- Понимаю, но вы опытный работник. Знаете, что делать.
Утро
Эрнест прибыл на место заранее. Он оглядывал прерии, с бессмысленного путешествия через которые когда-то началась его служба в Аду.
- Они не пройдут, Эрнест. - голос Себека был печальным, - Я же рассказывал вам, что это невозможно. Я видел своими глазами, как гордецы тонули в океане огня и, превращенные в агонизирующую плазму, текли обратно в свои сектора. Видел, как непобедимые несколько лет шли по равнине, не сдвинувшись ни на шаг. Они не пройдут.
- Им и не придется никуда идти, Себек. Директор придет сам.
К этому времени рабочие уже выходили на равнину. Часть из них тащила за собой по рельсам транспортную платформу. Грузить железо на платформу было невозможно. На ней стоял вчерашний корабль.
Корабль был будто украшен к празднику - с обоих бортов свисали разноцветные ленты - медные, стальные, бронзовые, даже золотые - сияющие якорные цепи. И на каждой был якорь.
Эрнест подошел к платформе и положил руку на один из якорей. Толпа ждала продолжения. Верила в продолжение.
- Свобода или смерть! - провозгласил Эрнест, и толпа замерла, - Профсоюз рабочих Ада постановил: потребовать у Дирекции пересмотра всех дел по устаревшим статьям. Созвать беспристрастный трибунал и перераспределить постояльцев по секторам в соответствии с тяжестью их поступков. Постояльцы, отбывающие наказание за нарушения, более не являющиеся таковыми, подлежат незамедлительному перемещению на небеса. Требования поддержаны союзом постояльцев первого и второго секторов.
- Нет, - негромко сказал Директор. Он стоял здесь же, доселе незаметный в тени кактуса, - по устоявшемуся правилу, пересмотра дел не будет до события, которое принято называть Вторым Пришествием. Так что можете приступать к работе. Здесь вы ничего не добьетесь.
- Если этим людям не положен внеочередной трибунал, тогда профсоюз принимает решение отправить на стандартный суд, - при этих словах Эрнеста брови Директора удивленно поднялись, - Отдать якоря!
Эрнест закрыл глаза и попытался как можно отчетливее вспомнить увиденную в кабинете директора картину: парижскую улицу и бунтовщиков. И вот, между полицией и человеком в одежде с портретом Эрнеста асфальт неестественно вздулся, и сквозь него пробился продолговатый темный предмет, в котором через мгновение Эрнест узнал бронзовый якорь.
Открыв глаза, Эрнест обнаружил, что все, даже Директор, смотрят в серое небо. Несколько десятков прикрепленных к кораблю цепей уходило в него и заметно дрожало, натягиваясь.
- Мы вернем их на землю, господин Директор, а затем их снова будут судить. Уже по новым законам. Пускай не всех, на корабле поместится только несколько тысяч, но представьте, что эти несколько тысяч восставших из ада мертвецов успеют сделать в центре Парижа.
Себек улыбался, представляя себе мысли Директора. Лицо Директора стало серым, он махнул рукой, но вдруг посмотрел Эрнесту в глаза и сообщил:
- Имейте в виду, Эрнест, внеочередной трибунал будет оценивать не только деятельность постояльцев, но и вашу.
- До этого еще надо дожить, господин Директор, - Эрнест говорил это вслед удаляющемуся по степи Директору. Оказывается, ходить здесь тоже как-то было можно, - А я не берусь сказать даже, что я буду делать сегодня вечером.
К нему подошел Себек.
- Вы изрядно повеселили меня, Тетис. А такое случается со мной нечасто. Хотите, и я вас развеселю? Я сыграю вам песню своего сочинения…
Из невероятно глубокого внутреннего кармана плаща он достал гармошку.