"История с историей". Рецензия В.В.Грановского на учебное пособие "История России. 1917-2009"
Наш читатель Виктор Владимирович Грановский прислал нам свой очерк о книге А.И.Вдовина и А.С.Барсенкова и полемике вокруг нее. Кажется, это одна из немногих спокойных и основательных оценок среди резких и эмоциональных споров последнего месяца.
ИСТОРИЯ С ИСТОРИЕЙ
Следует ли считать книгу профессоров А. С. Барсенкова и А. И. Вдовина безоценочным панегириком советскому прошлому? Каков подход авторов пособия к истории России минувшего столетия?
Допотопные схемы не привлекают их внимания. Формационная методология, отмечают Барсенков и Вдовин, сегодня пытается ретушировать свои минувшие огрехи утверждением, что «развитой» социализм вовсе не был ещё «развитым», а был только фазой на пути к более «развитому». Отличительной чертой этого подхода была и осталась, уверены авторы, увеличивающаяся сомнительность его «прогностических возможностей» (с.4). Авторам ближе синергетический подход, с его аттракторами и точками бифуркации; и помещая в такую точку «социальную революцию», Вдовин и Барсенков полагают её «отправной для новой линии эволюции» (с.6). И весь XX век авторы метафорично именуют «веком бифуркации» (с.7).
Авторы убеждены, что пособия по истории России должны формировать у студента такой взгляд на родную историю, который бы сделал его впоследствии верным служителем Отечества, воспитал бы в нём «лучшие гражданские и патриотические качества» (с.7). Но и написать подобное пособие в состоянии только глубокий историк-патриот. Авторы претендуют писать учебное пособие так, чтобы оно было внеидеологично и давало возможность противостоять различным, в особенности партийным, идеологиям (см. с.16). Авторы и против искажений истории, и против искажающих её умолчаний. Словом, они за честную, патриотичную, объективную историю.
Вполне ясно заявляется в самом начале, что авторы не придерживаются мнения о тупиковом развитии социализма. На этом авторы настаивают, опровергая тезис Фукуямы о либерализме как магистральном пути земной цивилизации. Однако в своём методологическом введении они сразу отмечают «беззастенчивое использование грубого принуждения и насилия» коммунистическим «властным Олимпом», общую недемократичность советского общества, беззащитность народа «перед диктатурой вождей и всевластием партийно-государственной элиты», «неспособность руководителей страны к реформам и к обеспечению уровня достойной жизни» (с.12). Это не формальная декларация: сказанное подтверждается во всех разделах пособия и не раз повторяется в заключениях к параграфам и главам.
Таким образом, авторская позиция не выглядит как однозначно лояльная советскому строю и лишь с натяжкой может быть квалифицирована как принципиальная «апология диктатора» (Н. Сванидзе). Да и методология изложения исторических фактов избрана авторами не самая архаичная. Конечно, курьёзно смотрятся в XXI веке тирады, исполненные оптимизма застойных лет, про «горячие и искренние симпатии к Советской России со стороны эксплуатируемых классов и угнетённых народов во всём мире» (с.41). Но нельзя сказать, чтобы весь текст пособия пестрил этими набившими оскомину штампами. И пускай даже Барсенков и Вдовин высказывают с первых же страниц, и далее, суждения спорные и оспоримые - в этом, однако, нет криминала и грозящей опасности для студенческих мозгов.
Анализируя общее наполнение пособия, следует сразу отметить, что острых критических замечаний в адрес коммунистического режима и в целом, и в частностях рассыпано по тексту предостаточно. Так, уже при анализе прихода к власти большевиков, авторы говорят об их «готовности… радикально изменять существующие отношения и делать это с широким применением методов насилия» (с.57). И впоследствии Барсенков и Вдовин подчёркивают, что «унитаризм конфедеративного СССР… определялся особой, по сути диктаторской ролью в государстве коммунистической партии и её лидеров» (с.138). Есть и другие примеры, в которых опыт советского руководства оценивается Барсенковым и Вдовиным весьма негативно.
Скажем, культурная политика большевиков охарактеризована исчерпывающе и для советского правительства уничтожающе: «Фундаментальное противоречие в отношении большевиков к культуре состояло в том, что, признавая необходимость овладевать достижениями культуры прошлого, они неприязненно относились к интеллигенции как слою - хранителю, носителю и создателю духовных ценностей... слой в целом оставался под подозрением, часто становился объектом репрессий» (с.107). «Дореволюционные философия, социология, экономика, право, история считались “заражёнными” буржуазной идеологией и в подавляющей части непригодными для победившего пролетариата» (с.111). «…классовый подход оставался главным принципом выстраивания властной политики в отношении интеллигенции. При малейшем подозрении в противодействии власть немедленно прибегала к репрессиям» (с.176).
В описании Гражданской войны мы не встретим на страницах учебника привычного разоблачения белых - но и характеристика их начинаний даётся невосторженная: «Будучи честными офицерами, искренними патриотами, белогвардейские генералы оказались некудышными политиками» (с.91; орфография оригинала). Печально верной представляется характеристика авторами духовного состояния общества и народа после завершения Гражданской войны: милитаризация сознания, романтизация насилия против «эксплуататоров», идеализация красных и демонизация их противников (см. с.118).
В послесловии о нэпе самой удачной альтернативой ему Барсенковым и Вдовиным признаётся «политика, ведущая к нормальной рыночной экономике, функционирующей в условиях демократической политической системы, не терпящей монополии партийно-государственной власти» (с.126).
Говоря о сталинской коллективизации, авторы признают «жестокое варварство раскулачивания», указывают на социально и духовно ужасные его последствия (подробно на с.230-231). Завершая параграф, Вдовин и Барсенков отдают должное тем, кто волей или неволей трудился в коллективизацию, погиб от непомерной тяжести этого труда, но оговаривают, «что и индустриализация, и преобразование деревни могли бы иметь более значительные результаты без немыслимых жертв (штурмовщина, голод, искусственное обострение классовой борьбы, репрессии) и авторитарно-деспотического режима, подчинявшего жизнь не правовой, а произвольной, командно-приказной власти» (с.231).
Затрагивая национальный вопрос, заострённый советским руководством, авторы прежде всего обращают внимание на «озлобленную позицию» Ленина «в отношении русской нации, названной “угнетающей”» уже при создании СССР (с.135). Да и перлы других вождей про чудище русского великодержавничества приводятся ими уместно (с.139). Кроме того, читаем далее, «распределение средств между нациями в СССР осуществлялось по правилу “больше тому, кто слабее”» (с.142). Авторы справедливо отмечают, что «подобный патернализм» заложил под большевистское государство мину замедленного действия этнического сепаратизма, в своё время «на законных основаниях» взорвавшего ткань Союза (см. с.142).
Откровенно антирусская идеологическая позиция большевистского правительства обрела выпуклую характеристику на с.173: «…официальная идеология вплоть до конца 1920-х годов исходила из тотального осуждения дореволюционной истории страны. Русскому народу навязывалась мысль, что до революции у него не было и не могло быть своего отечества. Россия именовалась не иначе, как тюрьмой народов, русские - эксплуататорами, колонизаторами, угнетателями других народов. Патриотизм как таковой приравнивался к национализму - свойству эксплуататоров и мелкой буржуазии. Руководство страны призывало искоренить национализм в любой его ипостаси. При этом главная опасность виделась в великодержавном (великорусском) национализме, местный национализм до некоторой степени оправдывался».
О преподавании общественных дисциплин в 30-е годы говорится, что оно «было слито с пропагандой культа личности, оправданием репрессий, шпиономанией» (с.241).
Авторы указывают на то, что Сталин «и теоретики из его окружения» вульгаризировали социализм - из-за этого свой «реальный социализм» они строили «с деформациями» (с.246). На следующей странице сталинские «планы перестройки страны» прямо названы «авантюристическими» (с.247).
Про пакт Молотова-Риббентропа читаем: «Делая выбор в пользу рокового августовского решения, сталинское руководство по примеру Англии и Франции… предпочло занять позицию “невмешательства”, чтобы при случае не проливать кровь за чужие интересы и, более того, “подталкивать” одну капиталистическую страну против другой» (с.272). Послевоенное осуждение деятелей, подписавших секретные протоколы к пакту, как в СССР, так и в «других странах мира», авторы пособия считают «справедливым» (с.272). Сталинское оттягивание военного столкновения с Германией в надежде на победу Гитлера над Англией в начавшейся Второй мировой войне - такая тактика, по мнению авторов, в июне 1941 года привела нашу страну к катастрофе (см. с.276). А репрессии в армии в канун войны сыграли просто «губительную роль», чему доказательством авторы приводят мнения трёх советских военачальников - Г. К. Жукова, И. С. Конева и А. М. Василевского.
Однако следует признать: слишком бьют в глаза те случаи, когда авторы противоречат ими же высказанным замечаниям. Так, упоминая «немыслимые жертвы» раскулачивания, Вдовин и Барсенков безо всякой критики подписываются под молотовским измышлением о невозможности победы в Великой Отечественной войне в случае непроведения коллективизации (с.291). Указывая на немотивированность значительного числа репрессий, авторы завершают параграф по этой теме оправдывающей их цитатой того же Молотова. Рассказав об очевидных сталинских просчётах в начале войны с Германией, авторы начинают свой рассказ о послевоенном периоде с помпезного заявления, что «население в целом… продолжало верить в мудрость И. В. Сталина» (с.368).
Необъективным представляется авторский вывод о Катынском деле, которое сочтено лишь «ответным преступлением» сталинского режима (с.273). Невозможно вслед за Барсенковым и Вдовиным признать идеологизированное, тотальное «очищение» страны от «пятой колонны» «отчасти верным» (с.286). Нонсенсом выглядит трактовка сталинской коллективизации как продолжения столыпинских реформ (с.230). Совершенно не украшает пособие реабилитация печально знаменитой «лысенковщины» (с.239).
Нельзя оставить без внимания и характерные умолчания. Самый яркий пример: параграф о взятии власти большевиками - текст, где ни слова не сказано о пресловутом пломбированном вагоне и сношениях Ленина с кайзеровской администрацией. В контексте этого говорящего умолчания особенно трогательно звучат строки: «Вождь большевиков постоянно обращал взор в сторону Германии. “Да, учись у немца!” - писал Ленин» (с.68).
Случаются и стилистические неприятности. Так, например, Вдовин и Барсенков подробно освещают трагедию Русской Православной Церкви в советское время (см. напр. с.114). В соответствующем месте авторы почти полторы страницы посвятили рассказу о страшных гонениях на верующих (с.178-179). Но при разговоре о сталинских репрессиях пролезает вдруг (на с.250) старый идеологический оборот «церковники». Впрочем, куда мерзостнее встретить в главе о Великой Отечественной войне сусальный фрагмент, повторяющий новомодный околоцерковный апокриф: «Нормализации государственно-церковных отношений в СССР способствовало пророчество митрополита Гор Ливанских Илии Салиба из Антиохийского патриархата… Митрополит связался с главами Русской Православной Церкви, написал им о повелениях Божией Матери… Сталин прислушался к повелению» (с.343). Когда в неброском изложении, ведущемся в сдержанном позитивистском ключе, вдруг вспыхивает псевдо-житийный мистицизм, невольно устанавливается аналогия между такой историографией и иконописными образами Иосифа Виссарионовича, уже проползающими в отдельные православные храмы, - как между разными проявлениями одного «коллективного бессознательного».
Представляется, что достаточно уже и примеров, и контрпримеров. Их, по моему мнению, достаточно для того, чтобы сделать вывод: на сегодняшний день пособие Барсенкова и Вдовина не что-то «из ряда вон». Авторы не менее и не более тенденциозны, нежели авторы десятков проходных учебников и пособий, стоящих на лотках рядом с их книгой. В данной статье анализируется в основном идейно-мировоззренческая подкладка пособия Вдовина и Барсенкова. Но самим характером учебного пособия таковая отодвигается как правило на второй план. Студент, преподаватель истории, обращённый к предложенной книге, сосредоточится именно и прежде всего на фактологии и хронологии. Его целью будет освоение тех, как подсчитал кто-то дотошный, 39 тысяч фактов и явлений, которые представлены авторами. Оценочные суждения во многом останутся «за бортом».
Тем не менее сами темы, которые всколыхнула полемика, не утрачивают своей важности. Здесь вновь приходится вернуться к авторской методологии, с тем чтобы отметить её парадоксы. Приводимые авторами цитаты из Н. М. Карамзина, В. О. Ключевского, А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого хрестоматийны. Однако замечательный подбор цитат из классиков покрывается выводом «современного историка» В. Д. Соловья (почему, напрашивается каламбур, не процитировать С. М. Соловьёва?), где ставится на вид «самовосхваление» в трудах европейских и американских историков. Между тем, резюмируют авторы, «русской манере самовосхваление не свойственно» (с.8).
Стоит думать, не все западные историки - бахвалы, да ведь и не все русские историки лишены гордыни. Сегодня даже скорее в моде, по приведённой авторами цитате Карамзина, «умалять в своём изложении бедствия», а обо всём «неприятном и позорном в истории своего народа» сообщать без какой бы то ни было «грусти». Вот и Барсенков и Вдовин, процитировав на сей раз выступление В. В. Путина (и подчеркнув даже «особую значимость» этого выступления трёхлетней давности для изучающих и преподающих отечественную историю), извиняют трагические страницы нашего прошлого тем, что такие же страницы, «пострашнее ещё были в истории других стран» (с.10).
Постсоветская историография советского общества заслужила справедливых упрёков от авторов пособия. Но зачем же огульно её охаивать, утверждая, будто заявляемая в ней «неудовлетворённость результатами изучения истории» этого общества «не имеет никакого отношения к принципу историзма и научному реализму» (с.11)? Вряд ли профессорам истфака МГУ неизвестно, что только постсоветская историография ввела в оборот и осмыслила целый массив новых источников и документов, на знакомство с которыми прежняя идеология не позволяла и рассчитывать.
И разве признавать Сталина «душегубом и злодеем» объективно лишь «с точки зрения прав человека», и такая оценка непременно является историографией «в традициях “школы Покровского”» (с.14)? Авторы вправе не считать Сталина злодеем - только привлекаемая ими цитата из Пушкина рядом с их мнением сомнительна: пушкинское «уважение к минувшему» не означает уважения к тирану. Опрометчив и авторский тезис, согласно которому, негативная оценка советского периода с необходимостью приводит ко «взращиванию» в школах и университетах «только национальных нигилистов, антипатриотов, внутренних и внешних эмигрантов» (с. 6; курсив мой). Отрицательные, но правдивые исторические оценки не являются сами по себе источником нигилизма; во всяком случае нигилизм не в меньшей мере продукт оценок лживо-приглаженных. Честно говорить о плохом в истории Отечества - это ли антипатриотизм? Плохого в нашем XX веке было до боли много, что раскрывают и авторы данного пособия.
Вообще фактическая база пособия подвергается сомнению скорее журналистами, чем историками-специалистами, так что два десятка положительных рецензий к пособию Барсенкова и Вдовина на этапе «прохождения» взялись не из воздуха. Но сегодня требование объективно рассматривать советскую эпоху, действительно, слишком частый стереотип, прикрывающий банальное оправдание преступлений большевизма в целом и сталинизма в частности.
Рецензенты В. М. Лавров и И. А. Курляндский («Новая газета», 15 сентября 2010 г.) справедливо говорят о «терминологических манёврах» авторов. Здесь - тот самый, увы, укоренившийся, ставший традицией объективизм, который негативные явления отечественной истории представляет, по выражению тех же Лаврова и Курляндского, «издержками на правильном пути». Это - печальная тенденция, но в этом давно нет никакой «провокации». Это привычный феномен советского и постсоветского историософского сознания. И данный учебник далеко не единственный и не самый выдающийся по части объективистской стилистики.
Отвечая на вопросы в недавней онлайн-конференции «Русского обозревателя» (21 сентября 2010 г.), профессор А. И. Вдовин ясно обозначил свой взгляд: «Лично мне представляется очень важным, чтобы история писалась прежде всего представителями государствообразующего народа и с позиций защиты его интересов и ценностей, потому что, по крупному счёту, “тот, кто пишет историю, контролирует настоящее”… Само собой разумеется, что историком может быть любой россиянин, но он не должен трудиться во вред государствообразующему народу». Если истина исторического исследования неприятна для государственной власти и нелицеприятна государствообразующему народу - тем хуже для истины… Функции такой историографии явно политические, во всяком случае политологические в куда большей степени, чем аксиологические.
Патриотически настроенные историки легко становятся имморалистами, когда им приходится не формально цитировать, а реально следовать в своей профессии заветам великого Н. М. Карамзина. Только равнодушие к добру и злу - традиция не нравственной российской историографии, а её лукавой советской наследницы. Вопрос в том, взращивает ли в читающем нравственная отстранённость чувство сострадания к безвинно убиенным. Или подобное чувство не к выгоде патриотизма и верного исторического видения - и достаточно ограничиться признанием «правды погромщика».
Авторы, конечно, не махровые сталинисты и не оголтелые националисты. Они без особой пристрастности разъясняют мотивации большевиков. Что, разумеется, не делает бесспорными их оценки коллективизации, государственного сталинского антисемитизма, неуклюже поданной проблемы коллаборационизма. Обо всём этом нужно спорить и размышлять дальше. И Сталин, конечно же, тиран и злодей не с позиции прав человека, а с позиции просто человеческого отношения к тем, кто были замучены им и в его «эпоху».
Что до позиции разных представителей патриотического лагеря, то она диктуется главным образом лютой ненавистью к господину Сванидзе. К сожалению, в сто первый раз проявила себя глубоко укоренившаяся привычка деятелей от патриотизма - размалевать очередного чёрта и безмерно устрашаться. «Информационная травля учёных», «клевета современных комиссаров в пыльных шлемах на Русскую историю», «либеральная цензура и либеральный террор превзошли самые худшие и самые тоталитарные образцы». За этим шумом не расслышать, что представители Общественной палаты сказали всё-таки о вещах, которые в самом деле возмутительны и должны вызывать порицание.
При этом сложно отделаться от впечатления, что либеральная группа назначила главными фигурантами первых попавшихся под руку профессоров. За высказанное и аргументированное (так или иначе) свободное мнение она стала грозить судом, каковой может служить аргументом в полемике только при особом «правозащитном» преломлении сознания. Совершённое либералами провозглашение фактографической ошибки целенаправленной пропагандой было неразборчиво, и по крайней мере, нетолерантно. Точно так же, как и выпячивание в пособии проблем ксенофобии, для чего взяли из Барсенкова и Вдовина данные, тонущие в обилии прочего материала, заметные лишь для специфически натренированного глаза. За всё это, впрочем, уже с перехлёстами обругали комиссию «общественников» на всеразличных патриотских сайтах, форумах и в живых журналах.
Так вот. В Общественной палате, можно сказать, не за то схватились. В ответ же патриотическая сторона стала не то защищать. Ведь что делать, если раздувание национальной темы вместо осмысления собственных исторических ошибок - давнее свойство как раз именующих себя патриотами. До сих пор наши патриоты находятся в плену имперского мышления, без устали продолжая подвёрстывать под российский империализм ленинско-сталинскую национальную политику. Откуда и бесстыдное перекладывание исторической ответственности на «нерусские национальности», и периодическое превознесение собственного национал-большевизма, любую попытку критиковать который принято обзывать «русофобией».
Более или менее адекватными можно признать суждения об учебнике, высказанные специалистами-историками Д. М. Володихиным («Авторы - почтенные профессора, никак не “алые” сторонники коммунистической идеи, а в худшем случае - “розоватые”») и Ю. С. Пивоваровым: «Авторы книги - профессора-преподаватели, которые во многом находят золотую середину, излагая историю», «типичный советский учебник, написанный в постсоветских условиях». Стало быть, и «розовые пятна» содержатся далеко не в одном пособии Вдовина и Барсенкова, которое вырастает в уникум сталинистской апологетики и ксенофобии лишь в случае нарочито пристрастного вычитывания, в условиях большой доверчивости журналистическим выкладкам и очень малой - подлинному «опыту прочтения».
Даже автор, стоящий на полярно других позициях (в центре его внимания - человек, а не властная институция), редактор коллективного двухтомника «История России. XX век» профессор А. Б. Зубов заметил, «что этот учебник написан профессиональными историками высокого класса», «в целом это хорошая фактура». «Он мне совершенно не близок. Но с другой стороны, я считаю, что мы не можем государственной дубиной - а именно это, к сожалению, предлагает Сванидзе - расправляться с инакомыслием. Каким бы оно ни было!»
И тем не менее всякое оправдание сталинизма, явное либо подспудное, - позор для общественной науки в стране от сталинизма претерпевшей. И это - явление, требующее осуждения как таковое, безотносительно к пособию Барсенкова и Вдовина. Только оно, разумеется, должно происходить не посредством вызова в чеченский суд, ни вообще в какой бы то ни было «суд времени». Ни декреты, ни сетования, ни благопожелания здесь не помогут. Лишь просвещённое и нравственно возрождённое общество способно дать верную оценку пройденному им пути. Только самостоятельно можно завоевать самостоянье - залог величия человеческого. И тогда мы перестанем наблюдать эти комедии, в которых «лауреат Бунинской премии А. А. Проханов» спасает Россию от Сванидзе. И тогда в тысячестраничных пособиях по истории России при рассказе о культуре Русского Зарубежья не будут отделываться единственным абзацем, написанным мелким шрифтом. И тогда кончатся эти надуманные антиномии: «варварство раскулачивания» - «форсированная модернизация». И тогда не нужно будет отстаивать автономные права университетской профессуры перед квази-гражданским обществом, ибо сама она должна стать настоящим гражданским обществом, каким, собственно, уже и была до большевистской революции.
В. В. Грановский
кандидат философских наук
г. Москва
ИСТОРИЯ С ИСТОРИЕЙ
Следует ли считать книгу профессоров А. С. Барсенкова и А. И. Вдовина безоценочным панегириком советскому прошлому? Каков подход авторов пособия к истории России минувшего столетия?
Допотопные схемы не привлекают их внимания. Формационная методология, отмечают Барсенков и Вдовин, сегодня пытается ретушировать свои минувшие огрехи утверждением, что «развитой» социализм вовсе не был ещё «развитым», а был только фазой на пути к более «развитому». Отличительной чертой этого подхода была и осталась, уверены авторы, увеличивающаяся сомнительность его «прогностических возможностей» (с.4). Авторам ближе синергетический подход, с его аттракторами и точками бифуркации; и помещая в такую точку «социальную революцию», Вдовин и Барсенков полагают её «отправной для новой линии эволюции» (с.6). И весь XX век авторы метафорично именуют «веком бифуркации» (с.7).
Авторы убеждены, что пособия по истории России должны формировать у студента такой взгляд на родную историю, который бы сделал его впоследствии верным служителем Отечества, воспитал бы в нём «лучшие гражданские и патриотические качества» (с.7). Но и написать подобное пособие в состоянии только глубокий историк-патриот. Авторы претендуют писать учебное пособие так, чтобы оно было внеидеологично и давало возможность противостоять различным, в особенности партийным, идеологиям (см. с.16). Авторы и против искажений истории, и против искажающих её умолчаний. Словом, они за честную, патриотичную, объективную историю.
Вполне ясно заявляется в самом начале, что авторы не придерживаются мнения о тупиковом развитии социализма. На этом авторы настаивают, опровергая тезис Фукуямы о либерализме как магистральном пути земной цивилизации. Однако в своём методологическом введении они сразу отмечают «беззастенчивое использование грубого принуждения и насилия» коммунистическим «властным Олимпом», общую недемократичность советского общества, беззащитность народа «перед диктатурой вождей и всевластием партийно-государственной элиты», «неспособность руководителей страны к реформам и к обеспечению уровня достойной жизни» (с.12). Это не формальная декларация: сказанное подтверждается во всех разделах пособия и не раз повторяется в заключениях к параграфам и главам.
Таким образом, авторская позиция не выглядит как однозначно лояльная советскому строю и лишь с натяжкой может быть квалифицирована как принципиальная «апология диктатора» (Н. Сванидзе). Да и методология изложения исторических фактов избрана авторами не самая архаичная. Конечно, курьёзно смотрятся в XXI веке тирады, исполненные оптимизма застойных лет, про «горячие и искренние симпатии к Советской России со стороны эксплуатируемых классов и угнетённых народов во всём мире» (с.41). Но нельзя сказать, чтобы весь текст пособия пестрил этими набившими оскомину штампами. И пускай даже Барсенков и Вдовин высказывают с первых же страниц, и далее, суждения спорные и оспоримые - в этом, однако, нет криминала и грозящей опасности для студенческих мозгов.
Анализируя общее наполнение пособия, следует сразу отметить, что острых критических замечаний в адрес коммунистического режима и в целом, и в частностях рассыпано по тексту предостаточно. Так, уже при анализе прихода к власти большевиков, авторы говорят об их «готовности… радикально изменять существующие отношения и делать это с широким применением методов насилия» (с.57). И впоследствии Барсенков и Вдовин подчёркивают, что «унитаризм конфедеративного СССР… определялся особой, по сути диктаторской ролью в государстве коммунистической партии и её лидеров» (с.138). Есть и другие примеры, в которых опыт советского руководства оценивается Барсенковым и Вдовиным весьма негативно.
Скажем, культурная политика большевиков охарактеризована исчерпывающе и для советского правительства уничтожающе: «Фундаментальное противоречие в отношении большевиков к культуре состояло в том, что, признавая необходимость овладевать достижениями культуры прошлого, они неприязненно относились к интеллигенции как слою - хранителю, носителю и создателю духовных ценностей... слой в целом оставался под подозрением, часто становился объектом репрессий» (с.107). «Дореволюционные философия, социология, экономика, право, история считались “заражёнными” буржуазной идеологией и в подавляющей части непригодными для победившего пролетариата» (с.111). «…классовый подход оставался главным принципом выстраивания властной политики в отношении интеллигенции. При малейшем подозрении в противодействии власть немедленно прибегала к репрессиям» (с.176).
В описании Гражданской войны мы не встретим на страницах учебника привычного разоблачения белых - но и характеристика их начинаний даётся невосторженная: «Будучи честными офицерами, искренними патриотами, белогвардейские генералы оказались некудышными политиками» (с.91; орфография оригинала). Печально верной представляется характеристика авторами духовного состояния общества и народа после завершения Гражданской войны: милитаризация сознания, романтизация насилия против «эксплуататоров», идеализация красных и демонизация их противников (см. с.118).
В послесловии о нэпе самой удачной альтернативой ему Барсенковым и Вдовиным признаётся «политика, ведущая к нормальной рыночной экономике, функционирующей в условиях демократической политической системы, не терпящей монополии партийно-государственной власти» (с.126).
Говоря о сталинской коллективизации, авторы признают «жестокое варварство раскулачивания», указывают на социально и духовно ужасные его последствия (подробно на с.230-231). Завершая параграф, Вдовин и Барсенков отдают должное тем, кто волей или неволей трудился в коллективизацию, погиб от непомерной тяжести этого труда, но оговаривают, «что и индустриализация, и преобразование деревни могли бы иметь более значительные результаты без немыслимых жертв (штурмовщина, голод, искусственное обострение классовой борьбы, репрессии) и авторитарно-деспотического режима, подчинявшего жизнь не правовой, а произвольной, командно-приказной власти» (с.231).
Затрагивая национальный вопрос, заострённый советским руководством, авторы прежде всего обращают внимание на «озлобленную позицию» Ленина «в отношении русской нации, названной “угнетающей”» уже при создании СССР (с.135). Да и перлы других вождей про чудище русского великодержавничества приводятся ими уместно (с.139). Кроме того, читаем далее, «распределение средств между нациями в СССР осуществлялось по правилу “больше тому, кто слабее”» (с.142). Авторы справедливо отмечают, что «подобный патернализм» заложил под большевистское государство мину замедленного действия этнического сепаратизма, в своё время «на законных основаниях» взорвавшего ткань Союза (см. с.142).
Откровенно антирусская идеологическая позиция большевистского правительства обрела выпуклую характеристику на с.173: «…официальная идеология вплоть до конца 1920-х годов исходила из тотального осуждения дореволюционной истории страны. Русскому народу навязывалась мысль, что до революции у него не было и не могло быть своего отечества. Россия именовалась не иначе, как тюрьмой народов, русские - эксплуататорами, колонизаторами, угнетателями других народов. Патриотизм как таковой приравнивался к национализму - свойству эксплуататоров и мелкой буржуазии. Руководство страны призывало искоренить национализм в любой его ипостаси. При этом главная опасность виделась в великодержавном (великорусском) национализме, местный национализм до некоторой степени оправдывался».
О преподавании общественных дисциплин в 30-е годы говорится, что оно «было слито с пропагандой культа личности, оправданием репрессий, шпиономанией» (с.241).
Авторы указывают на то, что Сталин «и теоретики из его окружения» вульгаризировали социализм - из-за этого свой «реальный социализм» они строили «с деформациями» (с.246). На следующей странице сталинские «планы перестройки страны» прямо названы «авантюристическими» (с.247).
Про пакт Молотова-Риббентропа читаем: «Делая выбор в пользу рокового августовского решения, сталинское руководство по примеру Англии и Франции… предпочло занять позицию “невмешательства”, чтобы при случае не проливать кровь за чужие интересы и, более того, “подталкивать” одну капиталистическую страну против другой» (с.272). Послевоенное осуждение деятелей, подписавших секретные протоколы к пакту, как в СССР, так и в «других странах мира», авторы пособия считают «справедливым» (с.272). Сталинское оттягивание военного столкновения с Германией в надежде на победу Гитлера над Англией в начавшейся Второй мировой войне - такая тактика, по мнению авторов, в июне 1941 года привела нашу страну к катастрофе (см. с.276). А репрессии в армии в канун войны сыграли просто «губительную роль», чему доказательством авторы приводят мнения трёх советских военачальников - Г. К. Жукова, И. С. Конева и А. М. Василевского.
Однако следует признать: слишком бьют в глаза те случаи, когда авторы противоречат ими же высказанным замечаниям. Так, упоминая «немыслимые жертвы» раскулачивания, Вдовин и Барсенков безо всякой критики подписываются под молотовским измышлением о невозможности победы в Великой Отечественной войне в случае непроведения коллективизации (с.291). Указывая на немотивированность значительного числа репрессий, авторы завершают параграф по этой теме оправдывающей их цитатой того же Молотова. Рассказав об очевидных сталинских просчётах в начале войны с Германией, авторы начинают свой рассказ о послевоенном периоде с помпезного заявления, что «население в целом… продолжало верить в мудрость И. В. Сталина» (с.368).
Необъективным представляется авторский вывод о Катынском деле, которое сочтено лишь «ответным преступлением» сталинского режима (с.273). Невозможно вслед за Барсенковым и Вдовиным признать идеологизированное, тотальное «очищение» страны от «пятой колонны» «отчасти верным» (с.286). Нонсенсом выглядит трактовка сталинской коллективизации как продолжения столыпинских реформ (с.230). Совершенно не украшает пособие реабилитация печально знаменитой «лысенковщины» (с.239).
Нельзя оставить без внимания и характерные умолчания. Самый яркий пример: параграф о взятии власти большевиками - текст, где ни слова не сказано о пресловутом пломбированном вагоне и сношениях Ленина с кайзеровской администрацией. В контексте этого говорящего умолчания особенно трогательно звучат строки: «Вождь большевиков постоянно обращал взор в сторону Германии. “Да, учись у немца!” - писал Ленин» (с.68).
Случаются и стилистические неприятности. Так, например, Вдовин и Барсенков подробно освещают трагедию Русской Православной Церкви в советское время (см. напр. с.114). В соответствующем месте авторы почти полторы страницы посвятили рассказу о страшных гонениях на верующих (с.178-179). Но при разговоре о сталинских репрессиях пролезает вдруг (на с.250) старый идеологический оборот «церковники». Впрочем, куда мерзостнее встретить в главе о Великой Отечественной войне сусальный фрагмент, повторяющий новомодный околоцерковный апокриф: «Нормализации государственно-церковных отношений в СССР способствовало пророчество митрополита Гор Ливанских Илии Салиба из Антиохийского патриархата… Митрополит связался с главами Русской Православной Церкви, написал им о повелениях Божией Матери… Сталин прислушался к повелению» (с.343). Когда в неброском изложении, ведущемся в сдержанном позитивистском ключе, вдруг вспыхивает псевдо-житийный мистицизм, невольно устанавливается аналогия между такой историографией и иконописными образами Иосифа Виссарионовича, уже проползающими в отдельные православные храмы, - как между разными проявлениями одного «коллективного бессознательного».
Представляется, что достаточно уже и примеров, и контрпримеров. Их, по моему мнению, достаточно для того, чтобы сделать вывод: на сегодняшний день пособие Барсенкова и Вдовина не что-то «из ряда вон». Авторы не менее и не более тенденциозны, нежели авторы десятков проходных учебников и пособий, стоящих на лотках рядом с их книгой. В данной статье анализируется в основном идейно-мировоззренческая подкладка пособия Вдовина и Барсенкова. Но самим характером учебного пособия таковая отодвигается как правило на второй план. Студент, преподаватель истории, обращённый к предложенной книге, сосредоточится именно и прежде всего на фактологии и хронологии. Его целью будет освоение тех, как подсчитал кто-то дотошный, 39 тысяч фактов и явлений, которые представлены авторами. Оценочные суждения во многом останутся «за бортом».
Тем не менее сами темы, которые всколыхнула полемика, не утрачивают своей важности. Здесь вновь приходится вернуться к авторской методологии, с тем чтобы отметить её парадоксы. Приводимые авторами цитаты из Н. М. Карамзина, В. О. Ключевского, А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого хрестоматийны. Однако замечательный подбор цитат из классиков покрывается выводом «современного историка» В. Д. Соловья (почему, напрашивается каламбур, не процитировать С. М. Соловьёва?), где ставится на вид «самовосхваление» в трудах европейских и американских историков. Между тем, резюмируют авторы, «русской манере самовосхваление не свойственно» (с.8).
Стоит думать, не все западные историки - бахвалы, да ведь и не все русские историки лишены гордыни. Сегодня даже скорее в моде, по приведённой авторами цитате Карамзина, «умалять в своём изложении бедствия», а обо всём «неприятном и позорном в истории своего народа» сообщать без какой бы то ни было «грусти». Вот и Барсенков и Вдовин, процитировав на сей раз выступление В. В. Путина (и подчеркнув даже «особую значимость» этого выступления трёхлетней давности для изучающих и преподающих отечественную историю), извиняют трагические страницы нашего прошлого тем, что такие же страницы, «пострашнее ещё были в истории других стран» (с.10).
Постсоветская историография советского общества заслужила справедливых упрёков от авторов пособия. Но зачем же огульно её охаивать, утверждая, будто заявляемая в ней «неудовлетворённость результатами изучения истории» этого общества «не имеет никакого отношения к принципу историзма и научному реализму» (с.11)? Вряд ли профессорам истфака МГУ неизвестно, что только постсоветская историография ввела в оборот и осмыслила целый массив новых источников и документов, на знакомство с которыми прежняя идеология не позволяла и рассчитывать.
И разве признавать Сталина «душегубом и злодеем» объективно лишь «с точки зрения прав человека», и такая оценка непременно является историографией «в традициях “школы Покровского”» (с.14)? Авторы вправе не считать Сталина злодеем - только привлекаемая ими цитата из Пушкина рядом с их мнением сомнительна: пушкинское «уважение к минувшему» не означает уважения к тирану. Опрометчив и авторский тезис, согласно которому, негативная оценка советского периода с необходимостью приводит ко «взращиванию» в школах и университетах «только национальных нигилистов, антипатриотов, внутренних и внешних эмигрантов» (с. 6; курсив мой). Отрицательные, но правдивые исторические оценки не являются сами по себе источником нигилизма; во всяком случае нигилизм не в меньшей мере продукт оценок лживо-приглаженных. Честно говорить о плохом в истории Отечества - это ли антипатриотизм? Плохого в нашем XX веке было до боли много, что раскрывают и авторы данного пособия.
Вообще фактическая база пособия подвергается сомнению скорее журналистами, чем историками-специалистами, так что два десятка положительных рецензий к пособию Барсенкова и Вдовина на этапе «прохождения» взялись не из воздуха. Но сегодня требование объективно рассматривать советскую эпоху, действительно, слишком частый стереотип, прикрывающий банальное оправдание преступлений большевизма в целом и сталинизма в частности.
Рецензенты В. М. Лавров и И. А. Курляндский («Новая газета», 15 сентября 2010 г.) справедливо говорят о «терминологических манёврах» авторов. Здесь - тот самый, увы, укоренившийся, ставший традицией объективизм, который негативные явления отечественной истории представляет, по выражению тех же Лаврова и Курляндского, «издержками на правильном пути». Это - печальная тенденция, но в этом давно нет никакой «провокации». Это привычный феномен советского и постсоветского историософского сознания. И данный учебник далеко не единственный и не самый выдающийся по части объективистской стилистики.
Отвечая на вопросы в недавней онлайн-конференции «Русского обозревателя» (21 сентября 2010 г.), профессор А. И. Вдовин ясно обозначил свой взгляд: «Лично мне представляется очень важным, чтобы история писалась прежде всего представителями государствообразующего народа и с позиций защиты его интересов и ценностей, потому что, по крупному счёту, “тот, кто пишет историю, контролирует настоящее”… Само собой разумеется, что историком может быть любой россиянин, но он не должен трудиться во вред государствообразующему народу». Если истина исторического исследования неприятна для государственной власти и нелицеприятна государствообразующему народу - тем хуже для истины… Функции такой историографии явно политические, во всяком случае политологические в куда большей степени, чем аксиологические.
Патриотически настроенные историки легко становятся имморалистами, когда им приходится не формально цитировать, а реально следовать в своей профессии заветам великого Н. М. Карамзина. Только равнодушие к добру и злу - традиция не нравственной российской историографии, а её лукавой советской наследницы. Вопрос в том, взращивает ли в читающем нравственная отстранённость чувство сострадания к безвинно убиенным. Или подобное чувство не к выгоде патриотизма и верного исторического видения - и достаточно ограничиться признанием «правды погромщика».
Авторы, конечно, не махровые сталинисты и не оголтелые националисты. Они без особой пристрастности разъясняют мотивации большевиков. Что, разумеется, не делает бесспорными их оценки коллективизации, государственного сталинского антисемитизма, неуклюже поданной проблемы коллаборационизма. Обо всём этом нужно спорить и размышлять дальше. И Сталин, конечно же, тиран и злодей не с позиции прав человека, а с позиции просто человеческого отношения к тем, кто были замучены им и в его «эпоху».
Что до позиции разных представителей патриотического лагеря, то она диктуется главным образом лютой ненавистью к господину Сванидзе. К сожалению, в сто первый раз проявила себя глубоко укоренившаяся привычка деятелей от патриотизма - размалевать очередного чёрта и безмерно устрашаться. «Информационная травля учёных», «клевета современных комиссаров в пыльных шлемах на Русскую историю», «либеральная цензура и либеральный террор превзошли самые худшие и самые тоталитарные образцы». За этим шумом не расслышать, что представители Общественной палаты сказали всё-таки о вещах, которые в самом деле возмутительны и должны вызывать порицание.
При этом сложно отделаться от впечатления, что либеральная группа назначила главными фигурантами первых попавшихся под руку профессоров. За высказанное и аргументированное (так или иначе) свободное мнение она стала грозить судом, каковой может служить аргументом в полемике только при особом «правозащитном» преломлении сознания. Совершённое либералами провозглашение фактографической ошибки целенаправленной пропагандой было неразборчиво, и по крайней мере, нетолерантно. Точно так же, как и выпячивание в пособии проблем ксенофобии, для чего взяли из Барсенкова и Вдовина данные, тонущие в обилии прочего материала, заметные лишь для специфически натренированного глаза. За всё это, впрочем, уже с перехлёстами обругали комиссию «общественников» на всеразличных патриотских сайтах, форумах и в живых журналах.
Так вот. В Общественной палате, можно сказать, не за то схватились. В ответ же патриотическая сторона стала не то защищать. Ведь что делать, если раздувание национальной темы вместо осмысления собственных исторических ошибок - давнее свойство как раз именующих себя патриотами. До сих пор наши патриоты находятся в плену имперского мышления, без устали продолжая подвёрстывать под российский империализм ленинско-сталинскую национальную политику. Откуда и бесстыдное перекладывание исторической ответственности на «нерусские национальности», и периодическое превознесение собственного национал-большевизма, любую попытку критиковать который принято обзывать «русофобией».
Более или менее адекватными можно признать суждения об учебнике, высказанные специалистами-историками Д. М. Володихиным («Авторы - почтенные профессора, никак не “алые” сторонники коммунистической идеи, а в худшем случае - “розоватые”») и Ю. С. Пивоваровым: «Авторы книги - профессора-преподаватели, которые во многом находят золотую середину, излагая историю», «типичный советский учебник, написанный в постсоветских условиях». Стало быть, и «розовые пятна» содержатся далеко не в одном пособии Вдовина и Барсенкова, которое вырастает в уникум сталинистской апологетики и ксенофобии лишь в случае нарочито пристрастного вычитывания, в условиях большой доверчивости журналистическим выкладкам и очень малой - подлинному «опыту прочтения».
Даже автор, стоящий на полярно других позициях (в центре его внимания - человек, а не властная институция), редактор коллективного двухтомника «История России. XX век» профессор А. Б. Зубов заметил, «что этот учебник написан профессиональными историками высокого класса», «в целом это хорошая фактура». «Он мне совершенно не близок. Но с другой стороны, я считаю, что мы не можем государственной дубиной - а именно это, к сожалению, предлагает Сванидзе - расправляться с инакомыслием. Каким бы оно ни было!»
И тем не менее всякое оправдание сталинизма, явное либо подспудное, - позор для общественной науки в стране от сталинизма претерпевшей. И это - явление, требующее осуждения как таковое, безотносительно к пособию Барсенкова и Вдовина. Только оно, разумеется, должно происходить не посредством вызова в чеченский суд, ни вообще в какой бы то ни было «суд времени». Ни декреты, ни сетования, ни благопожелания здесь не помогут. Лишь просвещённое и нравственно возрождённое общество способно дать верную оценку пройденному им пути. Только самостоятельно можно завоевать самостоянье - залог величия человеческого. И тогда мы перестанем наблюдать эти комедии, в которых «лауреат Бунинской премии А. А. Проханов» спасает Россию от Сванидзе. И тогда в тысячестраничных пособиях по истории России при рассказе о культуре Русского Зарубежья не будут отделываться единственным абзацем, написанным мелким шрифтом. И тогда кончатся эти надуманные антиномии: «варварство раскулачивания» - «форсированная модернизация». И тогда не нужно будет отстаивать автономные права университетской профессуры перед квази-гражданским обществом, ибо сама она должна стать настоящим гражданским обществом, каким, собственно, уже и была до большевистской революции.
В. В. Грановский
кандидат философских наук
г. Москва