(no subject)
Это совместно написанный текст - мой и robinpuck .
Название: Подиум.
Пейринг: Эван Лайсачек, Джонни Вейр, Тимоти Гейбл.
Рейтинг: nc-17
Жанр: романс/ангст
Таймлайн: Портленд, 2005, Nationals.
Продолжение.
1.
- Любопытный ты, - говорил ему Дрю время от времени, - как белка. Всюду суешь свой нос.
Джонни не обижался, потому что отлично знал, что это Дрю от смущения, а сам-то очень даже любит тоже и посплетничать и пообсуждать кого-нибудь - а кто не любит? Дело было в другом - он совсем не был любопытен. Зачем ему чужие малоаппетитные тайны и стыдные секреты? Ему есть чем и без этого заняться. Но нет же, все тычут под нос! Все свои... глупости! А Джонни потом белка, конечно...
Вот и сейчас. Это же все очевидно. Джонни и так слышал уже об этом, но сейчас увидел воочию - как Тим Гейбл, подвинутый с пьедестала король квадов, смотрит на юное неуклюжее дарование - Эвана Лайсачека. Как юное дарование смотрит на него самого, Джонни был давно в курсе, и это было бы даже забавно, если бы не бесило упорное отрицание Лайсачеком факта. А факт был в том, что Лайсачека перло от Джонни. И как бы он ни пытался строить невозмутимую рожу, независимо ухмыляться и все такое прочее, все было прозрачно и очевидно. И для Гейбла, конечно же, тоже. Бедняга, довольно равнодушно подумал Джонни, окидывая Тимоти взглядом. Надо же так вляпаться.
Он оценивающе скользнул по фигуре Гейбла взглядом, с легкой завистью отмечая, что сложен он хорошо, может, и получше Джонни. Лицо, конечно... хотя, нормальное лицо, глаза красивые... И чего Лайсачеку не хватает?
Чувствуя его горячий взгляд на коже, Джонни резко повернул голову, неприязненно впериваясь глазами в матовые, как глухой бархат зрачки. Ну чего? Чего пялишься?.. И едва не цыкнул от досады, когда Лайсачек индифферентно отвел глаза, со скучающим видом закинул нога на ногу. Будто бы и не он тут только что стягивал с Джонни взглядом последнее полотенце...
И кой черт меня понес с этими двумя одновременно? - спросил он сам себя, откидываясь на прохладную стену. Ужасно, ужасно неудобно это все. Он даже поежился от неловкости, хотя Гейбл никоим образом к нему не апеллировал, укоризненно не смотрел и уж тем более никаких гадостей не говорил. И даже если неприязненно относился, то ничем своей неприязни не выдавал. Его можно было только уважать - столько лет преданно и верно любить одного человека. Безо всякой надежды на взаимность, причем. Даже секса, наверное, от этого Лайсачека не допросишься... Почему-то Джонни был уверен, что у Гейбла именно любовь. Может, это как-то чувствовалось, какие-то флюиды в воздухе... А может, просто ощущал свое некоторое с Тимоти сродство. Они были похожи, очень во многом, в каких-то неочевидных даже на первый взгляд вещах, может, поэтому Джонни думал, что если Гейбл столько лет ходит за Лайсачеком как привязанный, то это не банальная похоть или даже жесткая физическая завязка. Это настоящее. За это стоило уважать. Но почему-то у Джонни получалось только жалеть. Потому что Лайсачек... господи, влюбиться в Лайсачека! Как? Во что? У него ведь нет ничего в глазах, ни искорки, стенка глухая, и сколько в нее ни бейся - ноль! Черная материя! Такое ощущение, что отрицает не только сам себя, но и весь мир. Гнусное зрелище...
Впрочем, это все было не его дело, абсолютно. Его дело - это переданная на руки Присцилле золотая медаль, это ждущая в отеле мама... Это звонок от Дрю вечером. Он не удержался и улыбнулся - сам себе.
И Лайсачек, который конечно же наблюдал, хоть и делал вид, что нет, тут же вперся со своим занудным:
- Что, Вейр, радуешься? Ну да, ты тут теперь самый титулованный.
Джонни поморщился от такой бестактности по отношению к Гейблу. Тот только моргнул и невесело улыбнулся, отворачиваясь.
- Привыкай к этому ощущению, Эван, - сказал Джонни неприязненно. - Твое место при любых раскладах - внизу.
Он ожидал чего угодно - небрежного смешка, язвительного ответа, просто молчания с отсутствующим видом, будто это не Лайсачек тут только что испортил воздух, а человек-невидимка. А тот почему-то замер, так всем телом и повернувшись к Джонни, и откровенно, бесстыже сглотнул, глядя ему в лицо остановившимся своим бессмысленным взглядом. И тихо сказал:
- Хорошо.
Джонни аж затрясло от этой его выходки, это что, а? Вот что это такое было? Он фыркнул, насмешливо оборачиваясь к Гейблу:
- Видал? Он на все согласен.
Они почти дружили. Почти - потому что среди своих друзей быть не может. Тем более, среди своих и при этом соотечественников. Конкуренты, жесткие, жесточайшие - но никак не друзья. Это все прекрасно понимали, и все регулярно вляпывались, воображая, что нашли своего лучшего и прекрасного друга, которому можно открыть все свои секреты и прочее. Каждый почему-то считал, что лохи - это другие, а его никогда не кинут, не подставят, не подсидят, просто не обложат говном в конце концов. Он-то - особенный. Ну, Джонни тоже считал себя особенным, но при этом не был дураком. И даже с учетом этого... он, пожалуй, мог бы назвать Тимоти своим хорошим приятелем. Было в нем что-то правильное. Что-то очень чистое и прямое, что не позволило бы его заподозрить в интригах и заглазных сплетнях. Гейбл на это не разменивался, но Джонни был уверен, что стоит ему захотеть, на самом деле захотеть и приложить усилия - он сможет утопить любого, хоть всю американскую федерацию фигурного катания скопом. Просто Тимоти не хотел. Он был добрый и хороший, и смешливый, и общительный, и всегда так хорошо к Джонни относился, даже когда тот ни с того, ни с сего стал у него выигрывать одни соревнования за другими... Это ничего не изменило. И это Джонни ужасно восхищало - отсутствие той гнильцы, которой он страдал сам, знал об этом, но полагал неизбежным и даже полезным. Пожалуй, он сам и соревноваться бы не мог, не втаптывая конкурентов в дерьмо хотя бы мысленно. А Гейблу это было не нужно, он и без того крутил свои четверные как заводной, казалось, просто наслаждаясь самим движением, полетом... Тимоти был редким человеком в их спорте, и от этого было еще противней, что какая-то козявка, какая-то фигня из-под ногтей портит ему жизнь...
Тимоти на его довольно беспомощный выпад только мягко улыбнулся и ничего не сказал. И что тут скажешь? Да, он видит. И ничего с этим поделать не может. Джонни почти с ужасом увидел, как Гейбл наклоняет голову, и... черт, у него трясутся губы. Так, будто он прямо сейчас расплачется, прямо здесь. При злобно вздрюченном Джонни и тупо пялящемся Лайсачеке.
Но так нельзя. Так не должно быть.
- Ну и хер с ним, а мне нравишься ты, - сказал Джонни дурацкую, совершенно бессмысленную фразу. И быстро пересел поближе к Тимоти, обнимая и целуя в уже соленые губы.
На самом деле Гейбл ему абсолютно не нравился. Никак и вообще. И целоваться с ним было - как с девушкой, хотя Тим вроде быстро сообразил, что к чему, и поцеловал его по-настоящему... Да, это было приятно. Но не более того. Впрочем, судя по всему, Лайсачеку хватило и этого, и не прошло и минуты, как тот нарисовался рядом, торча, как столб над ними и маяча своим натянувшим полотенце членом. Джонни дернулся, отрываясь от Тима и отбрасывая руку Эвана от себя - тот уже успел потянуться жадными лапками.
- Ты не понял? - спросил Джонни, тяжело дыша. - Твое место - внизу. И не смей меня лапать.
Он хотел добавить еще что-нибудь уничижительное, чтобы совсем добить несчастного обалдевшего от возбуждения Лайсачека, но тот с такой готовностью плюхнулся на колени и опустил голову, что... Боже, во что я вляпываюсь, сумбурно подумал Джонни, беспомощно оборачиваясь на Гейбла. А у того было совсем странное лицо. Он смотрел на Джонни печально, грустно улыбался - чему? чему тут можно улыбаться? - а потом просто протянул руку, вплетая пальцы в волосы Лайсачека, подтянул к себе его голову, и тот... Джонни даже замутило слегка от того, с какой готовностью Эван подполз к Тиму и нырнул ему под полотенце, пристроился и принялся облизывать и сосать, изредка кидая умоляющие взгляды на Джонни. А он против воли чувствовал, что возбуждается - это было грязно. Очень. Нелепо и извращенно как-то до ужаса. Но гадливость так плотно обрастала горячим вожделением, что Джонни невольно выпрямился, сев очень ровно, но не в силах оторвать взгляда, не в силах встать и выйти.
Тим тихонько постанывал, ласково гладя Эвана по волосам, по шее, плечу, и в этих движениях чувствовалось, что это далеко не первый раз. И не последний. Значит, Лайсачек ему все-таки дает. А сам пялится на Джонни... Мерзость-то какая.
Он облизнул непроизвольно губы, когда Лайсачек сделал глубокое глотательное движение, едва не утыкаясь носом Гейблу в живот. Черт, ему нравится. Просто тащится.
Джонни перевел взгляд на лицо Тима. И почему-то сразу же успокоился. Прошло и возбуждение, и негодование, и отвращение... все прошло. Тим улыбался, опустив глаза, глядя на старающегося Лайсачека. Он совершенно не походил на человека, которому сосут. Джонни видел эти лица, даже чаще, чем хотел. У него было лицо, как... Господи, это кощунство, но, у Гейбла было лицо, как у мадонны с какой-нибудь старинной фрески. И смотреть на это лицо было удивительно, странно и немного страшно. И совершенно неуместно.
Джонни осторожно поднялся со скамейки и пошел к двери, но прежде, чем выйти, обернулся и посмотрел еще раз на эту странную парочку. Лайсачек уже стоял на коленях, выпрямившись, вернее, уткнувшись лицом Гейблу в плечо. А тот гладил его по спине и рукам.
Закрыв за собой дверь, Джонни почувствовал, что сейчас расплачется. Сам не зная, от чего. Так было противно почему-то - и не от Лайсачека, и тем более не от Гейбла. Противно от себя. Хотя вроде бы он ни в чем тут виноват и не был.
2.
Сколько бы он ни мечтал о Вейре раньше, все это было просто фантазиями. Эван не мог к нему даже подойти достаточно близко без того, чтобы тот не отпихнул, не оскорбил, не вывернулся боком, потому что слишком тесный контакт бесил. Но вчера, в этой бане... Он в первый раз увидел, как Джонни целуется. Какой он, когда возбужден. Дал ему посмотреть на себя в деле.
На это можно было дрочить до скончания века. Его отяжелевший пристальный взгляд, быстрый язычок облизывающий сухие губы. Его член, палаткой натягивающий узкое белое полотенце. Мама, - думал Эван, взглядывая на него время от времени, я же от одного его взгляда кончить могу. Что же мне с этим делать?
Возбужденный Вейр был таким медовым, прозрачным и подтаявшим по углам, как леденец, что он закрывался руками, даже вспоминая об этом. Яркие мазки румянца на щеках, как у кукол, акварельно растушеванные к вискам. Короткие выдохи - Вейр сдерживался, ему было неловко оттого, что на такое стоял. Его колено, упершееся в голый бок - кожа там будто горела.
Если бы он только подал знак. Коснулся головы, за плечо тронул - Эван бы не медлил, он бы распутал узел у него на бедре и да. Взял бы наконец в рот, обмазывая губы и задыхаясь. Вейр же, сам того не понимая, попал в точку. И все правильно понял. Иначе бы не смутился так и не полез к Тиму.
Но это было так наивно, чтобы повестись. Вейр очень много о себе мнил - считал, что очень благородный, чистый, верный. Неприкрыто гордился этим. Но Эван знал, видел за слегка треснувшим фасадом - вот ни хера. И был уверен, что тот никогда не расскажет своему драгоценному Микинсу про то, что видел в парной. Кто ж по своей воле захочет так подставляться? Он бы не смог скрыть, как его зацепило. И что член встал торчком от того, как противный Лайсачек, стоя на коленях, сосал у другого.
На следующий день они столкнулись в кафе у катка. Вейр брал себе кофе, и Эван встал за ним, не особенно парясь соблюдением дистанции. Очень близко, хоть и не касаясь. Тот даже головы не повернул, но на тонкой шее, чуть ниже подвитых колечек, Эван увидел проступающие мурашки. И этот вздох потом...
У каждого было свое слабое место. Слабые связки, слабая мотивация. Желание быть сверху, глядя на униженного, покорного соперника.
Вейр был очень упрямым. Но все же, все же Эван знал, что теперь долго он продержаться не сможет. Никто тут не ангел, что бы там не писали на своих баннерах восторженные фанаты.
***
Ждать следующих соревнований, следующей возможности увидеться Эван не стал. Это было слишком рискованно. Впечатление могло забыться, затереться, а этого допустить было нельзя. После гала-выступления он принял душ и переоделся, а потом отправился в гости к Вейру. Тот, конечно, был у себя - слава богу, он уже изучил все его привычки. В заднем кармане лежал пакетик с перчатками - когда речь шла о важном, не стоило забывать о деталях.
С ними была отдельная история. Как-то Вейр, нервничая, оттого что сидел на трибуне между ним и Танит, выдал, что Эван, мол, до того ему противен, что «к этому я бы мог прикасаться только в перчатках». Белбин, конечно, возмутилась от такого хамства и даже его, вроде бы, защищала. А Эван, он не обижался. Он - как и всегда, делал выводы.
Перчатки были тонкими, шелковыми и отлично облегали руку - продавец в том магазине продемонстрировал на себе. У него тоже были небольшие кисти, как у Джонни. И Эван взял. Он предпочитал быть готовым даже к тому, на что по логике не стоило рассчитывать.
Время было совсем детское - десять вечера, и в коридорах и на этажах было очень людно. Именно то, что нужно, учитывая всю сумму обстоятельств. Он постучал - коротко и звучно, не отзываясь на выкрики из номера, пока Вейр не соизволил оторвать задницу и подойти открывать лично. В конце концов, а вдруг это глухонемая поклонница из России? Невежливо было бы игнорировать бедняжку.
Дверь распахнулась, и Эван увидел его. Вейр был охуенным - уставший, с этими лиловыми подглазниками и заостренными скулами, растрепанный и злой. От такого Джонни его перло больше всего. Совершенно ясно, почему - только в таком состоянии он был опасно близок к тому, чтобы дать Эвану то, что ему было нужно. Сорваться.
В первую минуту он только растерянно оглядывал снизу вверх, а потом все же обрел дар речи.
- Пришел ко мне, как будто так и надо? Да ты совесть имей хотя бы. Номер Тима этажом выше.
Наверное, он хотел сказать что-то другое, жестче, обиднее. Но не смог. Когда застают врасплох, люди очень часто говорят то, что у них на уме. И Эван был вынужден задавить в себе желание улыбаться, потому что Вейр... он ждал его. Восхитительно. Пульс сразу забился где-то в горле, и он среагировал мгновенно, выставляя плечо и ногу, чтобы он не смог захлопнуть дверь.
- Мне нужно...
- Да знаю я, что тебе нужно, - яростным шепотом сказал Джонни, - но ты, блять, не получишь этого от меня.
Он злился и нервничал - Эван мог сказать наверняка. А еще боялся, что их увидят, услышат о чем говорят. Его синеглазая любовь, случись такое, узнала бы обо всем еще до утра. А у этих голубков все было не так, как у людей. Верность, преданность и ебнутая зацикленность друг на друге, от которой - Эван был почти уверен, они оба однажды дойдут до ручки.
- Отвали, я сказал, - сжав зубы, сказал Вейр. - Пошел отсюда вон.
- Я хочу только поговорить, - возвышая голос, сказал он, - почему ты так... недружелюбен, а? Пусти. Я буду паинькой, - он говорил уже тише, понимая, что перегибать палку не стоит - Вейр был и так уже достаточно взбешен. - Я не отниму у тебя много времени, правда. Пожалуйста, пусти.
У Джонни было такое выразительное лицо. И он совершенно не умел закрываться, как-то прятать свои чувства. Даже сейчас не мог. И Эван, прикусив губу, смотрел. На его отчаяние, стыд, гнев. На то, как его против воли прет от ситуации, в которой принуждают, чтобы потом сдаться на его милость. Он был уверен, что с Микинсом такого было не испытать. Сладко, мирно и ванильно - слишком скучно для Вейра с его шилом в заднице, что бы он там ни говорил.
Тяжело вздохнув, он отпустил дверь и сказал, глядя в пол:
- Зайди. А то тебя увидят. Но только на две минуты, ты понял, Эван?
- Я понял, - волнуясь, сказал он. - Спасибо тебе.
Это было в первый раз - чтобы Эван попросил вслух, по сути признавая, что хочет. И первый раз, когда Джонни не отказал. Все было настолько ясно, что, когда Вейр распахнул дверь, шагнув в сторону - его аж затрясло. Может быть, это обычно чувствуют, когда после долгих уговоров добиваются девушки? Эван не знал, он ведь их никогда не добивался. Сами давали, курвы.
Захлопнув за собой дверь - так что шум и голоса остались снаружи, Эван пошел за ним. Вейр очень старался держать лицо и не убегать от него, словно жертва от маньяка в триллере. Но по каким-то неуловимым признакам - как он сел в кресло, весь деревянный, как сжал руки, сглатывая, он мог понять - Джонни боится. Не его, конечно нет. Себя. - Ты зачем пришел? - безнадежно, сам уже зная ответ, спросил он. - Давай, не тяни.
Обойдя кресло, Эван подошел и, взявшись за подлокотники, опустился перед ним на колени. Опереточные монологи были тут излишними - Вейр ждал его, и так боялся, что сдастся, что сам не заметил, когда это произошло. Эван смотрел ему в лицо - не мигая, невольно облизывая сохнущий рот. В тишине, натянутой, как простынь на отельную койку, они оба тяжело дышали, понимая, что добром это все уже не кончится.
От природы Эван был абсолютно асоциальным типом, но положил столько сил, чтобы это исправить, что теперь уже мог видеть четко, чего другие от него ждут. Вейр ждал откровенности, хоть и страшно этого пугался. А ему сейчас было не жалко.
Он переступил коленями, придвигаясь ближе, вплотную, вставая меж его расставленных колен.
- Я тут подумал, Вейр. И решил, что очень хочу быть снизу. Я... официально прошу разрешения.
Не нужно было даже этого - он же все видел, Вейр с голыми ногами под своей просторной футболкой был без ничего. От этого Эвану казалось, что у него сейчас, как у собаки, слюна потечет по подбородку.
Это было прекрасно, волшебно, просто пиздец - смотреть, как он колеблется, даже сейчас. Мгновенно дернувшись к нему, и тут же с закрытыми глазами откинувшись на спинку кресла.
- Почему я, Эван? - без дыхания спросил он, протягивая руку, зависшую в воздухе. - За что мне это все?
Голос у него был такой беспомощно-чувственный, что Эван потянулся сам, ткнувшись лицом в его ладонь. Он не мог бы ответить. Просто так получилось - что запал на него с тех юниорских. Что принадлежал ему, хотя до сих пор так ничего и не было, совсем никак.
Он поцеловал теплую ладонь, чувствуя, как дрожат его пальцы, когда касаются свежевыбритой щеки.
- Я твой, Вейр. Сделай со мной, что хочешь.
Джонни не мог больше притворяться, ему вся кровь от этого бросилась в лицо. Эван стоял на твердом полу на коленях, терпеливо ожидая, замерев, готовый и хотящий его.
- Ох, блять. - только и сказал Джонни, подтаскивая его к себе за волосы и вглядываясь в мутные глаза, - Я ненавижу тебя, Лайсачек. Гнусная ты больная сука, - эти слова звучали как ласка, ведь Джонни выбирал именно такие интонации.
Эван опустился ниже, сев на пятки, выжидающе пялясь на пятно на его футболке, там где ее натягивал член. Его уже самого ломало так, что даже немного потряхивало. Вейр, конечно, это все видел и потому его срывало, против воли, против правил, против самого здравого смысла.
- Я не буду тебя трогать, - из последних сил рыпнулся Вейр, - не буду, не буду.
- Не будешь, - согласился Эван, вытягивая из кармана пакет с перчатками, - я все помню, на, возьми? Это я... для тебя.
Взяв у него прозрачный пакетик, Джонни повертел и, поняв, что это, застыл с открытым ртом. А потом, все также не отрывая от него глаз, медленно натянул поблескивающие в свете люстры перчатки, тщательно расправив узкие промежутки между пальцами. И, чуть оскалившись, подался вперед, грубо дернув за прядь на макушке.
- Лицом мне туда залезь. И соси, третье место.
Эван склонил голову, подлезая под хлопковый подол, носом в его гладкую горячую кожу, в его запах, и наконец сдох от счастья, найдя и сжав губами влажный текущий конец. Сразу же принявшись ласкать - одним только ртом. Ведь лапать ему никто не разрешал.
Джонни давал ему даже больше, чем думал сам. Потому что глупый, он все перепутал. Решил, что если на руки одеты перчатки, это защищает его от собственных желаний. Так ребенок, прикрыв лицо ладошками, думает, что уже спрятался. Его шелковые руки оглаживали шею, трогали плечи, и Вейр, не разрешая себе стонать, так дышал над его головой, что это было еще хуже, чем стоны. Палево.
А потом он захотел посмотреть - двигающейся головы под футболкой для триумфа было мало. Эван заморгал и открыл глаза, когда он задрал пропахшую потом и сексом ткань до самых подмышек, глядя на него бессмысленно и жадно. И еще нажимая на затылок, жестко потягивая за прядки - просто потому, что мог.
- Я не хочу еще кончать, - вдруг сказал он жарким шепотом, кажется, охуев от собственных слов.
А кто тебе сказал, что на этом все закончится - спросил дернувшейся бровью Эван, и Вейр покраснел от этого, как всегда, безошибочно поняв, о чем это он. Эван не стал больше с ним церемониться, и засосал так, что Джонни все же предал себя, сладко всхлипнув и выгнувшись в кресле. Спуская ему в рот. И Эван глотал, переживая этот момент так остро, как никогда до этого. Джонни. Позволил. Наконец.
Голову от сразу убрал, все так же стоя на онемевших коленях, дрожа и не понимая даже толком, отчего. Все, чего он так хотел, произошло, желать было больше нечего. Рассчитывать на то, что Вейр отнесется к нему теперь по-человечески, было нельзя. А потому Эван кое-как встал, поправил в джинсах ноющий член, пригладил ладонью волосы и сказал:
- Я этого тебе не забуду.
Они были соперниками - прежде всего, и Вейр, конечно, понимал, какой смысл несет эта фраза. Ну, кроме очевидного - как такое забудешь-то. Он только истерично вздохнул, давя желание то ли рассмеяться, то ли заплакать. И, содрав с рук перчатки - брезгливо, потянув за край, как снимают после чистки вонючего сортира, собрал в комок и бросил в него.
- Съеби уже, Лайсачек. Не могу тебя больше видеть.
Губы у Джонни жалко дрожали, и Эван знал точно, что, когда за ним закроется дверь, он окончательно утратит над собой контроль. Было ужасное искушение подслушать под дверью.
- Как скажешь, - кротко ответил он, подбирая с пола упавшие перчатки. И вышел, аккуратно прикрыв дверь за собой. В коридоре не было никого и - вот удача-то, вейрова любовь всей жизни ничего об этом инциденте узнать не могла.
Пройдя по лестнице на свой этаж, Эван еще немного постоял у окна, глядя на парк внизу - с высоты скамейки, люди и машины казались совсем крошечными. Может быть - внезапно подумал он, с высоты лет его эта тяга, и месть, и радость тоже покажутся мелкими. На фоне каких-то значительных событий, например. Но сейчас - сейчас, черт подери, ему этого вполне хватало.
3.
Тимоти Гейбл очень хорошо относился к Джонни Вейру. Не сразу, конечно, он воспылал к нему симпатиями, поначалу его впечатления от нагловатого юниора были не самыми радужными. Талантливый мальчик, самоуверенный, упертый, то милый, то совершеннейший хам - их таких было полно. И каждый считал себя вторым Диком Баттоном. Если не первым... Но через некоторое время его впечатления кардинальным образом изменились.
Они пару раз пообщались, и Тим понял, что этот паренек - настоящий. Не в том смысле, что он обязательно должен стать гениальным фигуристом и собрать все медали мира, а в том, что Джонни Вейр умел чувствовать. Так интересно, что о чувствах твердят все вокруг, постоянно, а на самом деле их испытывать умеют только единицы. Все остальное - эмоции, ощущения, вожделения - люди принимают за чувства, и увлеченно чешут о них языком, никаких чувств при этом не испытывая. Джонни был другим.
Конечно, было тяжело видеть все то, что происходило в последние годы - как Эван, его маленький Эван, с больными глазами ходил вокруг Вейра, боясь приблизиться и не умея отступить. Как Вейр вздрагивал, как от хлесткой крапивы, чувствуя на себе его взгляд. Как Эван приходил к Тиму - молчаливый, как бессловесно болеющая собака, и Тим выхаживал его как мог. А он, по всей видимости, мог очень неплохо...
Иначе чем объяснить то, что даже получив наконец свое, Эван первым делом снова пришел к нему? Счастливый и успокоенный - ненадолго, конечно же, но тем не менее...
Эван сейчас спал в кровати - измотанный, но даже во сне улыбающийся - а Тим сидел у стандартного отельного трюмо и смотрел в окно. В зеркале маячила далекая тень - отраженный Тим, наверное, тоже думал о том, не будет ли это слишком - сейчас приоткрыть створку и покурить? Или Эван проснется?
Он оглянулся, невольно улыбаясь - нет, этот не проснется до утра. Ну и хорошо.
Жадно вдыхая терпкий дым, Тим думал, что следующий сезон решающий. Что Олимпиада, что надо будет постараться взять что-то посущественней бронзы, потому что это самый последний шанс. Потому что потом - все. И можно будет жить нормальной жизнью. Настоящей. Это ведь неприемлемо для спортсмена, еще не закончившего карьеру, думать, что настоящая жизнь - там, вне соревнований и подиумов, закулисной грызни и выматывающих монотонных тренировок? Наверное. Бедный Вейр, думал Тим, глядя на темное, усыпанное колючими звездами небо. Ему бы правда хотелось помочь Джонни, но было бы смешно рассчитывать, что юный, самоуверенный и счастливый мальчик станет прислушиваться к взрослому, скромному и, по мнению Вейра, несчастному Тимоти...
- Ты чего не спишь? - сонно спросил за спиной Эван, и Тим даже обернуться не успел - он подошел совсем бесшумно, прижимаясь горячим животом к спине, наклоняясь и целуя в волосы.
- Задумался, - сказал Тимоти, потираясь щекой о его руку. Эван только коротко выдохнул, не задавая больше вопросов. Не то, чтобы Эван не был любопытным, скорее, наоборот. Просто он не задавал вопросов. У него тоже был один уникальный талант - уникальный наряду с талантом других чувствовать, любить и прыгать четверные. Эван понимал. А понимание иногда гораздо важнее.
Название: Подиум.
Пейринг: Эван Лайсачек, Джонни Вейр, Тимоти Гейбл.
Рейтинг: nc-17
Жанр: романс/ангст
Таймлайн: Портленд, 2005, Nationals.
Продолжение.
1.
- Любопытный ты, - говорил ему Дрю время от времени, - как белка. Всюду суешь свой нос.
Джонни не обижался, потому что отлично знал, что это Дрю от смущения, а сам-то очень даже любит тоже и посплетничать и пообсуждать кого-нибудь - а кто не любит? Дело было в другом - он совсем не был любопытен. Зачем ему чужие малоаппетитные тайны и стыдные секреты? Ему есть чем и без этого заняться. Но нет же, все тычут под нос! Все свои... глупости! А Джонни потом белка, конечно...
Вот и сейчас. Это же все очевидно. Джонни и так слышал уже об этом, но сейчас увидел воочию - как Тим Гейбл, подвинутый с пьедестала король квадов, смотрит на юное неуклюжее дарование - Эвана Лайсачека. Как юное дарование смотрит на него самого, Джонни был давно в курсе, и это было бы даже забавно, если бы не бесило упорное отрицание Лайсачеком факта. А факт был в том, что Лайсачека перло от Джонни. И как бы он ни пытался строить невозмутимую рожу, независимо ухмыляться и все такое прочее, все было прозрачно и очевидно. И для Гейбла, конечно же, тоже. Бедняга, довольно равнодушно подумал Джонни, окидывая Тимоти взглядом. Надо же так вляпаться.
Он оценивающе скользнул по фигуре Гейбла взглядом, с легкой завистью отмечая, что сложен он хорошо, может, и получше Джонни. Лицо, конечно... хотя, нормальное лицо, глаза красивые... И чего Лайсачеку не хватает?
Чувствуя его горячий взгляд на коже, Джонни резко повернул голову, неприязненно впериваясь глазами в матовые, как глухой бархат зрачки. Ну чего? Чего пялишься?.. И едва не цыкнул от досады, когда Лайсачек индифферентно отвел глаза, со скучающим видом закинул нога на ногу. Будто бы и не он тут только что стягивал с Джонни взглядом последнее полотенце...
И кой черт меня понес с этими двумя одновременно? - спросил он сам себя, откидываясь на прохладную стену. Ужасно, ужасно неудобно это все. Он даже поежился от неловкости, хотя Гейбл никоим образом к нему не апеллировал, укоризненно не смотрел и уж тем более никаких гадостей не говорил. И даже если неприязненно относился, то ничем своей неприязни не выдавал. Его можно было только уважать - столько лет преданно и верно любить одного человека. Безо всякой надежды на взаимность, причем. Даже секса, наверное, от этого Лайсачека не допросишься... Почему-то Джонни был уверен, что у Гейбла именно любовь. Может, это как-то чувствовалось, какие-то флюиды в воздухе... А может, просто ощущал свое некоторое с Тимоти сродство. Они были похожи, очень во многом, в каких-то неочевидных даже на первый взгляд вещах, может, поэтому Джонни думал, что если Гейбл столько лет ходит за Лайсачеком как привязанный, то это не банальная похоть или даже жесткая физическая завязка. Это настоящее. За это стоило уважать. Но почему-то у Джонни получалось только жалеть. Потому что Лайсачек... господи, влюбиться в Лайсачека! Как? Во что? У него ведь нет ничего в глазах, ни искорки, стенка глухая, и сколько в нее ни бейся - ноль! Черная материя! Такое ощущение, что отрицает не только сам себя, но и весь мир. Гнусное зрелище...
Впрочем, это все было не его дело, абсолютно. Его дело - это переданная на руки Присцилле золотая медаль, это ждущая в отеле мама... Это звонок от Дрю вечером. Он не удержался и улыбнулся - сам себе.
И Лайсачек, который конечно же наблюдал, хоть и делал вид, что нет, тут же вперся со своим занудным:
- Что, Вейр, радуешься? Ну да, ты тут теперь самый титулованный.
Джонни поморщился от такой бестактности по отношению к Гейблу. Тот только моргнул и невесело улыбнулся, отворачиваясь.
- Привыкай к этому ощущению, Эван, - сказал Джонни неприязненно. - Твое место при любых раскладах - внизу.
Он ожидал чего угодно - небрежного смешка, язвительного ответа, просто молчания с отсутствующим видом, будто это не Лайсачек тут только что испортил воздух, а человек-невидимка. А тот почему-то замер, так всем телом и повернувшись к Джонни, и откровенно, бесстыже сглотнул, глядя ему в лицо остановившимся своим бессмысленным взглядом. И тихо сказал:
- Хорошо.
Джонни аж затрясло от этой его выходки, это что, а? Вот что это такое было? Он фыркнул, насмешливо оборачиваясь к Гейблу:
- Видал? Он на все согласен.
Они почти дружили. Почти - потому что среди своих друзей быть не может. Тем более, среди своих и при этом соотечественников. Конкуренты, жесткие, жесточайшие - но никак не друзья. Это все прекрасно понимали, и все регулярно вляпывались, воображая, что нашли своего лучшего и прекрасного друга, которому можно открыть все свои секреты и прочее. Каждый почему-то считал, что лохи - это другие, а его никогда не кинут, не подставят, не подсидят, просто не обложат говном в конце концов. Он-то - особенный. Ну, Джонни тоже считал себя особенным, но при этом не был дураком. И даже с учетом этого... он, пожалуй, мог бы назвать Тимоти своим хорошим приятелем. Было в нем что-то правильное. Что-то очень чистое и прямое, что не позволило бы его заподозрить в интригах и заглазных сплетнях. Гейбл на это не разменивался, но Джонни был уверен, что стоит ему захотеть, на самом деле захотеть и приложить усилия - он сможет утопить любого, хоть всю американскую федерацию фигурного катания скопом. Просто Тимоти не хотел. Он был добрый и хороший, и смешливый, и общительный, и всегда так хорошо к Джонни относился, даже когда тот ни с того, ни с сего стал у него выигрывать одни соревнования за другими... Это ничего не изменило. И это Джонни ужасно восхищало - отсутствие той гнильцы, которой он страдал сам, знал об этом, но полагал неизбежным и даже полезным. Пожалуй, он сам и соревноваться бы не мог, не втаптывая конкурентов в дерьмо хотя бы мысленно. А Гейблу это было не нужно, он и без того крутил свои четверные как заводной, казалось, просто наслаждаясь самим движением, полетом... Тимоти был редким человеком в их спорте, и от этого было еще противней, что какая-то козявка, какая-то фигня из-под ногтей портит ему жизнь...
Тимоти на его довольно беспомощный выпад только мягко улыбнулся и ничего не сказал. И что тут скажешь? Да, он видит. И ничего с этим поделать не может. Джонни почти с ужасом увидел, как Гейбл наклоняет голову, и... черт, у него трясутся губы. Так, будто он прямо сейчас расплачется, прямо здесь. При злобно вздрюченном Джонни и тупо пялящемся Лайсачеке.
Но так нельзя. Так не должно быть.
- Ну и хер с ним, а мне нравишься ты, - сказал Джонни дурацкую, совершенно бессмысленную фразу. И быстро пересел поближе к Тимоти, обнимая и целуя в уже соленые губы.
На самом деле Гейбл ему абсолютно не нравился. Никак и вообще. И целоваться с ним было - как с девушкой, хотя Тим вроде быстро сообразил, что к чему, и поцеловал его по-настоящему... Да, это было приятно. Но не более того. Впрочем, судя по всему, Лайсачеку хватило и этого, и не прошло и минуты, как тот нарисовался рядом, торча, как столб над ними и маяча своим натянувшим полотенце членом. Джонни дернулся, отрываясь от Тима и отбрасывая руку Эвана от себя - тот уже успел потянуться жадными лапками.
- Ты не понял? - спросил Джонни, тяжело дыша. - Твое место - внизу. И не смей меня лапать.
Он хотел добавить еще что-нибудь уничижительное, чтобы совсем добить несчастного обалдевшего от возбуждения Лайсачека, но тот с такой готовностью плюхнулся на колени и опустил голову, что... Боже, во что я вляпываюсь, сумбурно подумал Джонни, беспомощно оборачиваясь на Гейбла. А у того было совсем странное лицо. Он смотрел на Джонни печально, грустно улыбался - чему? чему тут можно улыбаться? - а потом просто протянул руку, вплетая пальцы в волосы Лайсачека, подтянул к себе его голову, и тот... Джонни даже замутило слегка от того, с какой готовностью Эван подполз к Тиму и нырнул ему под полотенце, пристроился и принялся облизывать и сосать, изредка кидая умоляющие взгляды на Джонни. А он против воли чувствовал, что возбуждается - это было грязно. Очень. Нелепо и извращенно как-то до ужаса. Но гадливость так плотно обрастала горячим вожделением, что Джонни невольно выпрямился, сев очень ровно, но не в силах оторвать взгляда, не в силах встать и выйти.
Тим тихонько постанывал, ласково гладя Эвана по волосам, по шее, плечу, и в этих движениях чувствовалось, что это далеко не первый раз. И не последний. Значит, Лайсачек ему все-таки дает. А сам пялится на Джонни... Мерзость-то какая.
Он облизнул непроизвольно губы, когда Лайсачек сделал глубокое глотательное движение, едва не утыкаясь носом Гейблу в живот. Черт, ему нравится. Просто тащится.
Джонни перевел взгляд на лицо Тима. И почему-то сразу же успокоился. Прошло и возбуждение, и негодование, и отвращение... все прошло. Тим улыбался, опустив глаза, глядя на старающегося Лайсачека. Он совершенно не походил на человека, которому сосут. Джонни видел эти лица, даже чаще, чем хотел. У него было лицо, как... Господи, это кощунство, но, у Гейбла было лицо, как у мадонны с какой-нибудь старинной фрески. И смотреть на это лицо было удивительно, странно и немного страшно. И совершенно неуместно.
Джонни осторожно поднялся со скамейки и пошел к двери, но прежде, чем выйти, обернулся и посмотрел еще раз на эту странную парочку. Лайсачек уже стоял на коленях, выпрямившись, вернее, уткнувшись лицом Гейблу в плечо. А тот гладил его по спине и рукам.
Закрыв за собой дверь, Джонни почувствовал, что сейчас расплачется. Сам не зная, от чего. Так было противно почему-то - и не от Лайсачека, и тем более не от Гейбла. Противно от себя. Хотя вроде бы он ни в чем тут виноват и не был.
2.
Сколько бы он ни мечтал о Вейре раньше, все это было просто фантазиями. Эван не мог к нему даже подойти достаточно близко без того, чтобы тот не отпихнул, не оскорбил, не вывернулся боком, потому что слишком тесный контакт бесил. Но вчера, в этой бане... Он в первый раз увидел, как Джонни целуется. Какой он, когда возбужден. Дал ему посмотреть на себя в деле.
На это можно было дрочить до скончания века. Его отяжелевший пристальный взгляд, быстрый язычок облизывающий сухие губы. Его член, палаткой натягивающий узкое белое полотенце. Мама, - думал Эван, взглядывая на него время от времени, я же от одного его взгляда кончить могу. Что же мне с этим делать?
Возбужденный Вейр был таким медовым, прозрачным и подтаявшим по углам, как леденец, что он закрывался руками, даже вспоминая об этом. Яркие мазки румянца на щеках, как у кукол, акварельно растушеванные к вискам. Короткие выдохи - Вейр сдерживался, ему было неловко оттого, что на такое стоял. Его колено, упершееся в голый бок - кожа там будто горела.
Если бы он только подал знак. Коснулся головы, за плечо тронул - Эван бы не медлил, он бы распутал узел у него на бедре и да. Взял бы наконец в рот, обмазывая губы и задыхаясь. Вейр же, сам того не понимая, попал в точку. И все правильно понял. Иначе бы не смутился так и не полез к Тиму.
Но это было так наивно, чтобы повестись. Вейр очень много о себе мнил - считал, что очень благородный, чистый, верный. Неприкрыто гордился этим. Но Эван знал, видел за слегка треснувшим фасадом - вот ни хера. И был уверен, что тот никогда не расскажет своему драгоценному Микинсу про то, что видел в парной. Кто ж по своей воле захочет так подставляться? Он бы не смог скрыть, как его зацепило. И что член встал торчком от того, как противный Лайсачек, стоя на коленях, сосал у другого.
На следующий день они столкнулись в кафе у катка. Вейр брал себе кофе, и Эван встал за ним, не особенно парясь соблюдением дистанции. Очень близко, хоть и не касаясь. Тот даже головы не повернул, но на тонкой шее, чуть ниже подвитых колечек, Эван увидел проступающие мурашки. И этот вздох потом...
У каждого было свое слабое место. Слабые связки, слабая мотивация. Желание быть сверху, глядя на униженного, покорного соперника.
Вейр был очень упрямым. Но все же, все же Эван знал, что теперь долго он продержаться не сможет. Никто тут не ангел, что бы там не писали на своих баннерах восторженные фанаты.
***
Ждать следующих соревнований, следующей возможности увидеться Эван не стал. Это было слишком рискованно. Впечатление могло забыться, затереться, а этого допустить было нельзя. После гала-выступления он принял душ и переоделся, а потом отправился в гости к Вейру. Тот, конечно, был у себя - слава богу, он уже изучил все его привычки. В заднем кармане лежал пакетик с перчатками - когда речь шла о важном, не стоило забывать о деталях.
С ними была отдельная история. Как-то Вейр, нервничая, оттого что сидел на трибуне между ним и Танит, выдал, что Эван, мол, до того ему противен, что «к этому я бы мог прикасаться только в перчатках». Белбин, конечно, возмутилась от такого хамства и даже его, вроде бы, защищала. А Эван, он не обижался. Он - как и всегда, делал выводы.
Перчатки были тонкими, шелковыми и отлично облегали руку - продавец в том магазине продемонстрировал на себе. У него тоже были небольшие кисти, как у Джонни. И Эван взял. Он предпочитал быть готовым даже к тому, на что по логике не стоило рассчитывать.
Время было совсем детское - десять вечера, и в коридорах и на этажах было очень людно. Именно то, что нужно, учитывая всю сумму обстоятельств. Он постучал - коротко и звучно, не отзываясь на выкрики из номера, пока Вейр не соизволил оторвать задницу и подойти открывать лично. В конце концов, а вдруг это глухонемая поклонница из России? Невежливо было бы игнорировать бедняжку.
Дверь распахнулась, и Эван увидел его. Вейр был охуенным - уставший, с этими лиловыми подглазниками и заостренными скулами, растрепанный и злой. От такого Джонни его перло больше всего. Совершенно ясно, почему - только в таком состоянии он был опасно близок к тому, чтобы дать Эвану то, что ему было нужно. Сорваться.
В первую минуту он только растерянно оглядывал снизу вверх, а потом все же обрел дар речи.
- Пришел ко мне, как будто так и надо? Да ты совесть имей хотя бы. Номер Тима этажом выше.
Наверное, он хотел сказать что-то другое, жестче, обиднее. Но не смог. Когда застают врасплох, люди очень часто говорят то, что у них на уме. И Эван был вынужден задавить в себе желание улыбаться, потому что Вейр... он ждал его. Восхитительно. Пульс сразу забился где-то в горле, и он среагировал мгновенно, выставляя плечо и ногу, чтобы он не смог захлопнуть дверь.
- Мне нужно...
- Да знаю я, что тебе нужно, - яростным шепотом сказал Джонни, - но ты, блять, не получишь этого от меня.
Он злился и нервничал - Эван мог сказать наверняка. А еще боялся, что их увидят, услышат о чем говорят. Его синеглазая любовь, случись такое, узнала бы обо всем еще до утра. А у этих голубков все было не так, как у людей. Верность, преданность и ебнутая зацикленность друг на друге, от которой - Эван был почти уверен, они оба однажды дойдут до ручки.
- Отвали, я сказал, - сжав зубы, сказал Вейр. - Пошел отсюда вон.
- Я хочу только поговорить, - возвышая голос, сказал он, - почему ты так... недружелюбен, а? Пусти. Я буду паинькой, - он говорил уже тише, понимая, что перегибать палку не стоит - Вейр был и так уже достаточно взбешен. - Я не отниму у тебя много времени, правда. Пожалуйста, пусти.
У Джонни было такое выразительное лицо. И он совершенно не умел закрываться, как-то прятать свои чувства. Даже сейчас не мог. И Эван, прикусив губу, смотрел. На его отчаяние, стыд, гнев. На то, как его против воли прет от ситуации, в которой принуждают, чтобы потом сдаться на его милость. Он был уверен, что с Микинсом такого было не испытать. Сладко, мирно и ванильно - слишком скучно для Вейра с его шилом в заднице, что бы он там ни говорил.
Тяжело вздохнув, он отпустил дверь и сказал, глядя в пол:
- Зайди. А то тебя увидят. Но только на две минуты, ты понял, Эван?
- Я понял, - волнуясь, сказал он. - Спасибо тебе.
Это было в первый раз - чтобы Эван попросил вслух, по сути признавая, что хочет. И первый раз, когда Джонни не отказал. Все было настолько ясно, что, когда Вейр распахнул дверь, шагнув в сторону - его аж затрясло. Может быть, это обычно чувствуют, когда после долгих уговоров добиваются девушки? Эван не знал, он ведь их никогда не добивался. Сами давали, курвы.
Захлопнув за собой дверь - так что шум и голоса остались снаружи, Эван пошел за ним. Вейр очень старался держать лицо и не убегать от него, словно жертва от маньяка в триллере. Но по каким-то неуловимым признакам - как он сел в кресло, весь деревянный, как сжал руки, сглатывая, он мог понять - Джонни боится. Не его, конечно нет. Себя. - Ты зачем пришел? - безнадежно, сам уже зная ответ, спросил он. - Давай, не тяни.
Обойдя кресло, Эван подошел и, взявшись за подлокотники, опустился перед ним на колени. Опереточные монологи были тут излишними - Вейр ждал его, и так боялся, что сдастся, что сам не заметил, когда это произошло. Эван смотрел ему в лицо - не мигая, невольно облизывая сохнущий рот. В тишине, натянутой, как простынь на отельную койку, они оба тяжело дышали, понимая, что добром это все уже не кончится.
От природы Эван был абсолютно асоциальным типом, но положил столько сил, чтобы это исправить, что теперь уже мог видеть четко, чего другие от него ждут. Вейр ждал откровенности, хоть и страшно этого пугался. А ему сейчас было не жалко.
Он переступил коленями, придвигаясь ближе, вплотную, вставая меж его расставленных колен.
- Я тут подумал, Вейр. И решил, что очень хочу быть снизу. Я... официально прошу разрешения.
Не нужно было даже этого - он же все видел, Вейр с голыми ногами под своей просторной футболкой был без ничего. От этого Эвану казалось, что у него сейчас, как у собаки, слюна потечет по подбородку.
Это было прекрасно, волшебно, просто пиздец - смотреть, как он колеблется, даже сейчас. Мгновенно дернувшись к нему, и тут же с закрытыми глазами откинувшись на спинку кресла.
- Почему я, Эван? - без дыхания спросил он, протягивая руку, зависшую в воздухе. - За что мне это все?
Голос у него был такой беспомощно-чувственный, что Эван потянулся сам, ткнувшись лицом в его ладонь. Он не мог бы ответить. Просто так получилось - что запал на него с тех юниорских. Что принадлежал ему, хотя до сих пор так ничего и не было, совсем никак.
Он поцеловал теплую ладонь, чувствуя, как дрожат его пальцы, когда касаются свежевыбритой щеки.
- Я твой, Вейр. Сделай со мной, что хочешь.
Джонни не мог больше притворяться, ему вся кровь от этого бросилась в лицо. Эван стоял на твердом полу на коленях, терпеливо ожидая, замерев, готовый и хотящий его.
- Ох, блять. - только и сказал Джонни, подтаскивая его к себе за волосы и вглядываясь в мутные глаза, - Я ненавижу тебя, Лайсачек. Гнусная ты больная сука, - эти слова звучали как ласка, ведь Джонни выбирал именно такие интонации.
Эван опустился ниже, сев на пятки, выжидающе пялясь на пятно на его футболке, там где ее натягивал член. Его уже самого ломало так, что даже немного потряхивало. Вейр, конечно, это все видел и потому его срывало, против воли, против правил, против самого здравого смысла.
- Я не буду тебя трогать, - из последних сил рыпнулся Вейр, - не буду, не буду.
- Не будешь, - согласился Эван, вытягивая из кармана пакет с перчатками, - я все помню, на, возьми? Это я... для тебя.
Взяв у него прозрачный пакетик, Джонни повертел и, поняв, что это, застыл с открытым ртом. А потом, все также не отрывая от него глаз, медленно натянул поблескивающие в свете люстры перчатки, тщательно расправив узкие промежутки между пальцами. И, чуть оскалившись, подался вперед, грубо дернув за прядь на макушке.
- Лицом мне туда залезь. И соси, третье место.
Эван склонил голову, подлезая под хлопковый подол, носом в его гладкую горячую кожу, в его запах, и наконец сдох от счастья, найдя и сжав губами влажный текущий конец. Сразу же принявшись ласкать - одним только ртом. Ведь лапать ему никто не разрешал.
Джонни давал ему даже больше, чем думал сам. Потому что глупый, он все перепутал. Решил, что если на руки одеты перчатки, это защищает его от собственных желаний. Так ребенок, прикрыв лицо ладошками, думает, что уже спрятался. Его шелковые руки оглаживали шею, трогали плечи, и Вейр, не разрешая себе стонать, так дышал над его головой, что это было еще хуже, чем стоны. Палево.
А потом он захотел посмотреть - двигающейся головы под футболкой для триумфа было мало. Эван заморгал и открыл глаза, когда он задрал пропахшую потом и сексом ткань до самых подмышек, глядя на него бессмысленно и жадно. И еще нажимая на затылок, жестко потягивая за прядки - просто потому, что мог.
- Я не хочу еще кончать, - вдруг сказал он жарким шепотом, кажется, охуев от собственных слов.
А кто тебе сказал, что на этом все закончится - спросил дернувшейся бровью Эван, и Вейр покраснел от этого, как всегда, безошибочно поняв, о чем это он. Эван не стал больше с ним церемониться, и засосал так, что Джонни все же предал себя, сладко всхлипнув и выгнувшись в кресле. Спуская ему в рот. И Эван глотал, переживая этот момент так остро, как никогда до этого. Джонни. Позволил. Наконец.
Голову от сразу убрал, все так же стоя на онемевших коленях, дрожа и не понимая даже толком, отчего. Все, чего он так хотел, произошло, желать было больше нечего. Рассчитывать на то, что Вейр отнесется к нему теперь по-человечески, было нельзя. А потому Эван кое-как встал, поправил в джинсах ноющий член, пригладил ладонью волосы и сказал:
- Я этого тебе не забуду.
Они были соперниками - прежде всего, и Вейр, конечно, понимал, какой смысл несет эта фраза. Ну, кроме очевидного - как такое забудешь-то. Он только истерично вздохнул, давя желание то ли рассмеяться, то ли заплакать. И, содрав с рук перчатки - брезгливо, потянув за край, как снимают после чистки вонючего сортира, собрал в комок и бросил в него.
- Съеби уже, Лайсачек. Не могу тебя больше видеть.
Губы у Джонни жалко дрожали, и Эван знал точно, что, когда за ним закроется дверь, он окончательно утратит над собой контроль. Было ужасное искушение подслушать под дверью.
- Как скажешь, - кротко ответил он, подбирая с пола упавшие перчатки. И вышел, аккуратно прикрыв дверь за собой. В коридоре не было никого и - вот удача-то, вейрова любовь всей жизни ничего об этом инциденте узнать не могла.
Пройдя по лестнице на свой этаж, Эван еще немного постоял у окна, глядя на парк внизу - с высоты скамейки, люди и машины казались совсем крошечными. Может быть - внезапно подумал он, с высоты лет его эта тяга, и месть, и радость тоже покажутся мелкими. На фоне каких-то значительных событий, например. Но сейчас - сейчас, черт подери, ему этого вполне хватало.
3.
Тимоти Гейбл очень хорошо относился к Джонни Вейру. Не сразу, конечно, он воспылал к нему симпатиями, поначалу его впечатления от нагловатого юниора были не самыми радужными. Талантливый мальчик, самоуверенный, упертый, то милый, то совершеннейший хам - их таких было полно. И каждый считал себя вторым Диком Баттоном. Если не первым... Но через некоторое время его впечатления кардинальным образом изменились.
Они пару раз пообщались, и Тим понял, что этот паренек - настоящий. Не в том смысле, что он обязательно должен стать гениальным фигуристом и собрать все медали мира, а в том, что Джонни Вейр умел чувствовать. Так интересно, что о чувствах твердят все вокруг, постоянно, а на самом деле их испытывать умеют только единицы. Все остальное - эмоции, ощущения, вожделения - люди принимают за чувства, и увлеченно чешут о них языком, никаких чувств при этом не испытывая. Джонни был другим.
Конечно, было тяжело видеть все то, что происходило в последние годы - как Эван, его маленький Эван, с больными глазами ходил вокруг Вейра, боясь приблизиться и не умея отступить. Как Вейр вздрагивал, как от хлесткой крапивы, чувствуя на себе его взгляд. Как Эван приходил к Тиму - молчаливый, как бессловесно болеющая собака, и Тим выхаживал его как мог. А он, по всей видимости, мог очень неплохо...
Иначе чем объяснить то, что даже получив наконец свое, Эван первым делом снова пришел к нему? Счастливый и успокоенный - ненадолго, конечно же, но тем не менее...
Эван сейчас спал в кровати - измотанный, но даже во сне улыбающийся - а Тим сидел у стандартного отельного трюмо и смотрел в окно. В зеркале маячила далекая тень - отраженный Тим, наверное, тоже думал о том, не будет ли это слишком - сейчас приоткрыть створку и покурить? Или Эван проснется?
Он оглянулся, невольно улыбаясь - нет, этот не проснется до утра. Ну и хорошо.
Жадно вдыхая терпкий дым, Тим думал, что следующий сезон решающий. Что Олимпиада, что надо будет постараться взять что-то посущественней бронзы, потому что это самый последний шанс. Потому что потом - все. И можно будет жить нормальной жизнью. Настоящей. Это ведь неприемлемо для спортсмена, еще не закончившего карьеру, думать, что настоящая жизнь - там, вне соревнований и подиумов, закулисной грызни и выматывающих монотонных тренировок? Наверное. Бедный Вейр, думал Тим, глядя на темное, усыпанное колючими звездами небо. Ему бы правда хотелось помочь Джонни, но было бы смешно рассчитывать, что юный, самоуверенный и счастливый мальчик станет прислушиваться к взрослому, скромному и, по мнению Вейра, несчастному Тимоти...
- Ты чего не спишь? - сонно спросил за спиной Эван, и Тим даже обернуться не успел - он подошел совсем бесшумно, прижимаясь горячим животом к спине, наклоняясь и целуя в волосы.
- Задумался, - сказал Тимоти, потираясь щекой о его руку. Эван только коротко выдохнул, не задавая больше вопросов. Не то, чтобы Эван не был любопытным, скорее, наоборот. Просто он не задавал вопросов. У него тоже был один уникальный талант - уникальный наряду с талантом других чувствовать, любить и прыгать четверные. Эван понимал. А понимание иногда гораздо важнее.