"Екатерина, ты была не права"
Во всех соцсетях народ активно играет в игру «Какой совет ты бы дал молодому себе, если бы мог ненадолго вернуться в прошлое?»
Ну что ж. Четверть века назад мне было 20 лет (что хорошо), и у меня развалились единственные зимние сапоги (что очень плохо).
На дворе стоял беспощадный 1990 год. Коммунизм ушел в небытие, прихватив с собой редкие экземпляры обувной промышленности недоразвитых, но дружественных социалистических стран. Неожиданно грянувший капитализм предложил гражданам бывшего эсэсэсэра носить сапоги в ценовом диапазоне от двух до трех тысяч рублей. А моя тогдашняя стипендия равнялась ста двадцати рубликам. Вот как-то так, да…
В результате каждый день, пока я добиралась из Марьиной рощи на Пироговку в родной Первый мед, ноги мои промокали и замерзали, а на душе становилось грустно. Но как-то прихожу я на лекцию и встречаю подружку, обутую в новенькие, такие ничего себе сапожки, отороченные по верху овчиной и украшенные бахромой. В ответ на мои лихорадочные расспросы подружка поведала, что летом она жила с родителями на даче в деревне Верхнесобакино, в дальнем уезде. Там какие-то местные умельцы открыли кооперативную мастерскую и тачают сапоги из подручного сельхозматериала. Если попасть к ним в удачное время, когда они сапог нашили, но еще не продали и не ушли по этому поводу в глубокий запой, то можно всего за 300 рублей приобрести пару обуви.
Назавтра я поехала в Верхнесобакино. Это больше часа в один конец в прокуренной холодной электричке. Вышла на обледеневшей платформе, минут десять резво скакала по сугробам и наконец допрыгала до серого бревенчатого дома с пыльным окошком. Внутри было практически пусто, пахло сапожным клеем и сыростью. В углу полутемной мастерской стоял покосившийся верстак, а за ним сидели два аборигена и синхронно чесали причинные места.
Состоялся у нас такой задушевный разговор:
Я: Здравствуйте, мне бы сапог прикупить. С овчиной.
Пожилой абориген: Нету сапог, девушка.
Я: Понимаю, что нету. Но я к вам специально из Москвы приехала. Давайте вы мне сошьете сапоги, так сказать, в индивидуальном порядке.
Молодой абориген: Ну… это надо материал искать…
Я: А вы найдите, и за ваш дополнительный труд я вам дополнительно заплачу.
Молодой абориген: Слышь, родная, ты че как не родная? Деньги-деньги... Давай лучше про любовь. Глядишь, так договоримся с тобой, родная, по-людски. Сама понимаешь, дело-то молодое.
Пожилой абориген: Вы тут разбирайтесь, а я пойду покурю.
«Всем хорошим во мне, - писал классик соцреализма Максим Горький, - я обязан книгам». И я с ним в этом вопросе солидарна. Романтические героини в мировой литературе шли на грехопадение во имя спасения любимого мужчины от эшафота или, на крайняк, чтобы избавить отца от позора и долговой ямы. Грехопадать ради обувки - к тому же, как пить дать, сомнительного качества - прочитанные книжки мне категорически не советовали. В моем маленьком девичьем мозгу назревал внутренний конфликт. Правое полушарие, контролирующее эмоции, требовало воскликнуть «да вы подлец, сударь!» и картинно хлопнуться в обморок от переполняющего душу возмущения. Левое рациональное полушарие напоминало об отсутствии сапог и призывало, не поступаясь драгоценной честью, отстаивать свои интересы с использованием логических доводов и дипломатических уловок.
Из замешательства меня вывела лимбическая система - совокупность структур головного мозга, которая отвечает за поведение индивидуума в стрессовых условиях. Она частенько - а у меня так практически всегда - подминает под себя высшую нервную деятельность. «Родной, иди люби кобылу за амбаром», - нагрубила озабоченному юноше моя лимбическая система. И зачем-то машинально прибавила: «До свидания».
Меся чавкающими сапогами снежную кашу, шипя от злости и мысленно обзывая селянина мерзкой тварью, я навсегда покинула негостеприимное Верхнесобакино, чтобы надолго забыть об этом эпизоде. Но на днях неожиданно припомнила.
Если бы я могла поговорить с собой двадцатилетней, я бы сказала: «Деточка, ты в целом права, но все же не будь так поспешна и жестока в своих оценках. Ведь в реальности этот молодой человек оказался одним из последних повстречавшихся тебе в жизни романтиков, готовых отказаться от презренного бабла в пользу женской любви».
Ну что ж. Четверть века назад мне было 20 лет (что хорошо), и у меня развалились единственные зимние сапоги (что очень плохо).
На дворе стоял беспощадный 1990 год. Коммунизм ушел в небытие, прихватив с собой редкие экземпляры обувной промышленности недоразвитых, но дружественных социалистических стран. Неожиданно грянувший капитализм предложил гражданам бывшего эсэсэсэра носить сапоги в ценовом диапазоне от двух до трех тысяч рублей. А моя тогдашняя стипендия равнялась ста двадцати рубликам. Вот как-то так, да…
В результате каждый день, пока я добиралась из Марьиной рощи на Пироговку в родной Первый мед, ноги мои промокали и замерзали, а на душе становилось грустно. Но как-то прихожу я на лекцию и встречаю подружку, обутую в новенькие, такие ничего себе сапожки, отороченные по верху овчиной и украшенные бахромой. В ответ на мои лихорадочные расспросы подружка поведала, что летом она жила с родителями на даче в деревне Верхнесобакино, в дальнем уезде. Там какие-то местные умельцы открыли кооперативную мастерскую и тачают сапоги из подручного сельхозматериала. Если попасть к ним в удачное время, когда они сапог нашили, но еще не продали и не ушли по этому поводу в глубокий запой, то можно всего за 300 рублей приобрести пару обуви.
Назавтра я поехала в Верхнесобакино. Это больше часа в один конец в прокуренной холодной электричке. Вышла на обледеневшей платформе, минут десять резво скакала по сугробам и наконец допрыгала до серого бревенчатого дома с пыльным окошком. Внутри было практически пусто, пахло сапожным клеем и сыростью. В углу полутемной мастерской стоял покосившийся верстак, а за ним сидели два аборигена и синхронно чесали причинные места.
Состоялся у нас такой задушевный разговор:
Я: Здравствуйте, мне бы сапог прикупить. С овчиной.
Пожилой абориген: Нету сапог, девушка.
Я: Понимаю, что нету. Но я к вам специально из Москвы приехала. Давайте вы мне сошьете сапоги, так сказать, в индивидуальном порядке.
Молодой абориген: Ну… это надо материал искать…
Я: А вы найдите, и за ваш дополнительный труд я вам дополнительно заплачу.
Молодой абориген: Слышь, родная, ты че как не родная? Деньги-деньги... Давай лучше про любовь. Глядишь, так договоримся с тобой, родная, по-людски. Сама понимаешь, дело-то молодое.
Пожилой абориген: Вы тут разбирайтесь, а я пойду покурю.
«Всем хорошим во мне, - писал классик соцреализма Максим Горький, - я обязан книгам». И я с ним в этом вопросе солидарна. Романтические героини в мировой литературе шли на грехопадение во имя спасения любимого мужчины от эшафота или, на крайняк, чтобы избавить отца от позора и долговой ямы. Грехопадать ради обувки - к тому же, как пить дать, сомнительного качества - прочитанные книжки мне категорически не советовали. В моем маленьком девичьем мозгу назревал внутренний конфликт. Правое полушарие, контролирующее эмоции, требовало воскликнуть «да вы подлец, сударь!» и картинно хлопнуться в обморок от переполняющего душу возмущения. Левое рациональное полушарие напоминало об отсутствии сапог и призывало, не поступаясь драгоценной честью, отстаивать свои интересы с использованием логических доводов и дипломатических уловок.
Из замешательства меня вывела лимбическая система - совокупность структур головного мозга, которая отвечает за поведение индивидуума в стрессовых условиях. Она частенько - а у меня так практически всегда - подминает под себя высшую нервную деятельность. «Родной, иди люби кобылу за амбаром», - нагрубила озабоченному юноше моя лимбическая система. И зачем-то машинально прибавила: «До свидания».
Меся чавкающими сапогами снежную кашу, шипя от злости и мысленно обзывая селянина мерзкой тварью, я навсегда покинула негостеприимное Верхнесобакино, чтобы надолго забыть об этом эпизоде. Но на днях неожиданно припомнила.
Если бы я могла поговорить с собой двадцатилетней, я бы сказала: «Деточка, ты в целом права, но все же не будь так поспешна и жестока в своих оценках. Ведь в реальности этот молодой человек оказался одним из последних повстречавшихся тебе в жизни романтиков, готовых отказаться от презренного бабла в пользу женской любви».