Я тут вчера фейсбук открыла, а там - прекрасное...
Не знаю, за каким лядом я подписалась на новости от господина Аветисяна, ну да ладно, вчера узрела там сей опус. И по прочтении у меня, если честно, окромя как "заняться человеку нечем" ни одной мысли нет. А там еще комментарии есть, тоже один другого краше, кому надо, ссылку дать могу.
КТО ЕСТЬ ЖЕНЩИНА?
В поисках женской идентичности
Мужчина с первых шагов, делаемых им в пространстве истории, бьется головой о проблему женской идентичности. Парадоксально, но он продолжает биться об нее даже после того, как провозгласил конец женственности. Общее между, допустим, Сократом, погибшим из-за “cофии”, и Андертальцем, провозгласившим смерть женщины, в том, что оба не знают, чтó есть женщина. Только незнание первого есть познанное незнание, а незнание второго выдаетcя за знание.
В «Словаре философских понятий» имеется такое определение: «История понятия «женщина» демонстрирует, что она выступает то как трансцедентная субстанция (софия), то как продукт мужских ассоциаций и желаний, то как имплицитное кружево cоблазна, то как призрачная реальность или иллюзия».
Еще калейдоскопичнее выглядит генеалогия женской идентичности, если совершить краткий экскурс в историю европейской мысли, начиная с анекдотически платоновского определения двуногого существа c перьями, продолжая описанием смеси из слизи и желчи у Августина, далее развивая портретом развращенного порочного животного (un animal dépravé) у Руссо и завершая кантовской характеристикой животного, способного к самосовершенствованию.
Юлия Кристева подводя итог этому калейдоскопу дефиниций, заключает: «Если спросить образованного самца, о чем он думает при слове „женщина“, то в голове его почти всегда сплетаются три абсолютно несовместимых друг с другом круга идей. Во-первых, это круг представлений иудео-христианской традиции, идущей от Евы, рая и грехопадения. Во-вторых, это греко-античный круг представлений о женщине как о сверхразумном начале - фронесисе (phronesis), на котором покоится Вселенная. Третий круг представлений - это круг идей современного естествознания и генетической психологии, согласно которому женщина есть наивысший результат развития жизни».
Для полноты мнений, следует привести также воззрения уже упомянутого здесь феминолога Андертальца из его посмертно изданной монографии «Otia dant vitia», которые дополняют эти три круга представлений двумя новейшими. Первая из них (по счету четвертая) характеризует женщину как тупик развития: «Женщина - это избалованная cука с нарушенной функцией внутренней секреции». К представителям названной феминологии (не путать с феноменологией) Андерталец относит философа Клагеса, палеонтолога Даке, этнолога Фробениуса, публициста Шпенглера, теоретика фикционализма Файхингера, а также Теодора Лессинга с его более изощренным определением («Женщина - это вид глупой обезьяны, впавшей в манию величия из-за своей так называемой „загадки“).
Пятый (и последний) круг идей сравнивает женщину с бытием Бога, которое недоказуемо и непостижимо. По аналогии с позицией Канта, который, упразднив доказательства бытия Бога, перенес идею Бога в этическое и сделал её «общезначимым постулатом практического разума», последователи пятого круга идей, apriori считая женщину инфернальным началом, переносят идею женщины как метафизического зла в аксиологическую плоскость, объявив ее «незыблемой основой цинического разума».
Читателю на Фейсбуке не следовало бы спешить проводить параллель между «женщинобожием» и практическим разумом, потому что их видимое сходство коррелируется не общностью текстов, а разностью контекстов. Топика женщинобожия абсолютно гетерогенна топике постулаторного агностицизма. В одном случае, это - оборотень в черно-белой оптике манихейства, в другом случае, это - зрелость иллюзорного сознания, которое женщину воспринимает не субъектом, а субъективированным объектом.
C заменой религиозного гегемона естественнонаучным активизируется другой полюс, где генеалогия женщины ищется уже не в божественном, а в животном мире, в том самом, которому богословы назначили быть низшим (mundus inferior) и который, в конце концов, одержал верх в фемино-дарвинизме. Речь идет, по сути, о рокировке «души» и «тела» в рамках всё того же католически реципированного аристотелизма, согласно которому тело женщина получает от родителей, а душу - от дьявола. Удачно выразил эту рокировку Фуко, определив женскую душу, как «темницу тела».
Необыкновенная сложность проблемы идентификации вызвана как раз её обыкновенностью; это трудность легкого, даже легчайшего, если выразиться словами гётевских «Ксений»: "Что труднее всего? То, что кажется тебе наиболее легким: видеть глазами то, что лежит у тебя перед глазами». Cущество, бродящее со времен Платона и Аристотеля по лабиринту идентичностей и именуемое женщиной, на деле было не женщиной, а мужской мыслью о ней".
Женский идеал, или идея о Женщине по сей день выражается в следующем тезисе «что есть женщина?» Вместо того, чтобы проявиться в императиве «кто есть женщина?». По Андертальцу абсурдно спрашивать: «что есть женщина?», потому что интендируемая в вопросе сущность совпадает с помысленным, а не с сущим. А ведь речь не о том, чтоб быть помысленным, но о том, чтобы быть.
Мысль ясна: главное не в том, чтобы сущность женщины мыслилась, а в том, чтобы она еще и просто существовала. Но если в реальное существование, к примеру, Бога можно еще верить, то верить в существование женщины было бы уместно разве что в анекдоте. Нельзя верить в то, что существует, ибо вера заканчивается там, где начинается существование!
Философы, пытаясь изучить женщину, как, допустим, ботаники изучают растения, обобщая единичные экземпляры по видам и родам, попадают впросак. Потому что женщина (вот-этa-вот!) настолько же теряет себя в понятии, насколько растение или зверь обретают себя в нем. Назвать облепиху «облепихой», значит сказать о ней всё. Сказать о женщине «женщина» - не сказать о ней ровным счетом ничего.
Отсюда следует, что, осмысляя женщину в категориях, мы ее теряем. Но сохраняя ее единственность, мы ее не понимаем. Чем индивидуальнее, тем идентичнее!
В «Евангелия от Иоанна» римский прокуратор, задает узнику вопрос: «Что есть истина?» Как известно, вопрос повисает в воздухе, и вовсе не из-за отсутствия ответа. Молчание узника означало не незнание ответа, а неадекватность вопроса, ибо в другом месте «Евангелия» ответ оглашен как «Я есмь истина». Адекватно было бы спросить не «что есть истина?», а «кто есть истина?”.
Гносеологическая проблема философии женщины как раз и заключается в том, что философов интересовало не «кто есть женщина?», а «что есть женщина?»
Поэтому, вопрос “кто есть женщина?” адекватно должно подразумевать целеполагающее “каково ее назначение, чем она призвана быть?”. Здесь коренится возможность рационально мыслимой женской судьбы, то есть, судьбы, очищенной от всех нарцисстически-эгоистических, лирических, мистических завалов и сведенной в цепь этапных эпикризов в становлении женщины.
Следовательно:
женщина есть назначение
женщина есть призвание
женщина есть служение!
Но к чему же призвана женщина? Если различать в эволюционном становлении женщины прошлое, настоящее и будущее, то можно сказать, что к прошлому относится вся совокупность телесного в ней, которое не просто завершено, но и совершенно.
Настоящее же женщины знаменует ее сознание, эволюция которого не только не завершена, но и вряд ли когда-либо завершится, ибо не может завершиться то, чего не начиналось. Кстати, поражает несоизмеримость телесного и мыслительного: сознание женщины - ублюдок по сравнению с ее любым, самым элементарным отправлением организма. Этот контраст настолько бросается в глаза, что, казалось бы, не остается иного выхода, как подвести черту: женское сознание - дефект.
А будущее женщины, однозначно, в служении, ибо если цель эволюции женского равнозначна назначению женщины, а назначение ее не в том, чтобы “тело двигать” и “двигать телом”, а всем телом как духом и духом как телом быть, становиться, чтобы быть призванной, чтобы служить... мужчине.
(продолжение следует)
КТО ЕСТЬ ЖЕНЩИНА?
В поисках женской идентичности
Мужчина с первых шагов, делаемых им в пространстве истории, бьется головой о проблему женской идентичности. Парадоксально, но он продолжает биться об нее даже после того, как провозгласил конец женственности. Общее между, допустим, Сократом, погибшим из-за “cофии”, и Андертальцем, провозгласившим смерть женщины, в том, что оба не знают, чтó есть женщина. Только незнание первого есть познанное незнание, а незнание второго выдаетcя за знание.
В «Словаре философских понятий» имеется такое определение: «История понятия «женщина» демонстрирует, что она выступает то как трансцедентная субстанция (софия), то как продукт мужских ассоциаций и желаний, то как имплицитное кружево cоблазна, то как призрачная реальность или иллюзия».
Еще калейдоскопичнее выглядит генеалогия женской идентичности, если совершить краткий экскурс в историю европейской мысли, начиная с анекдотически платоновского определения двуногого существа c перьями, продолжая описанием смеси из слизи и желчи у Августина, далее развивая портретом развращенного порочного животного (un animal dépravé) у Руссо и завершая кантовской характеристикой животного, способного к самосовершенствованию.
Юлия Кристева подводя итог этому калейдоскопу дефиниций, заключает: «Если спросить образованного самца, о чем он думает при слове „женщина“, то в голове его почти всегда сплетаются три абсолютно несовместимых друг с другом круга идей. Во-первых, это круг представлений иудео-христианской традиции, идущей от Евы, рая и грехопадения. Во-вторых, это греко-античный круг представлений о женщине как о сверхразумном начале - фронесисе (phronesis), на котором покоится Вселенная. Третий круг представлений - это круг идей современного естествознания и генетической психологии, согласно которому женщина есть наивысший результат развития жизни».
Для полноты мнений, следует привести также воззрения уже упомянутого здесь феминолога Андертальца из его посмертно изданной монографии «Otia dant vitia», которые дополняют эти три круга представлений двумя новейшими. Первая из них (по счету четвертая) характеризует женщину как тупик развития: «Женщина - это избалованная cука с нарушенной функцией внутренней секреции». К представителям названной феминологии (не путать с феноменологией) Андерталец относит философа Клагеса, палеонтолога Даке, этнолога Фробениуса, публициста Шпенглера, теоретика фикционализма Файхингера, а также Теодора Лессинга с его более изощренным определением («Женщина - это вид глупой обезьяны, впавшей в манию величия из-за своей так называемой „загадки“).
Пятый (и последний) круг идей сравнивает женщину с бытием Бога, которое недоказуемо и непостижимо. По аналогии с позицией Канта, который, упразднив доказательства бытия Бога, перенес идею Бога в этическое и сделал её «общезначимым постулатом практического разума», последователи пятого круга идей, apriori считая женщину инфернальным началом, переносят идею женщины как метафизического зла в аксиологическую плоскость, объявив ее «незыблемой основой цинического разума».
Читателю на Фейсбуке не следовало бы спешить проводить параллель между «женщинобожием» и практическим разумом, потому что их видимое сходство коррелируется не общностью текстов, а разностью контекстов. Топика женщинобожия абсолютно гетерогенна топике постулаторного агностицизма. В одном случае, это - оборотень в черно-белой оптике манихейства, в другом случае, это - зрелость иллюзорного сознания, которое женщину воспринимает не субъектом, а субъективированным объектом.
C заменой религиозного гегемона естественнонаучным активизируется другой полюс, где генеалогия женщины ищется уже не в божественном, а в животном мире, в том самом, которому богословы назначили быть низшим (mundus inferior) и который, в конце концов, одержал верх в фемино-дарвинизме. Речь идет, по сути, о рокировке «души» и «тела» в рамках всё того же католически реципированного аристотелизма, согласно которому тело женщина получает от родителей, а душу - от дьявола. Удачно выразил эту рокировку Фуко, определив женскую душу, как «темницу тела».
Необыкновенная сложность проблемы идентификации вызвана как раз её обыкновенностью; это трудность легкого, даже легчайшего, если выразиться словами гётевских «Ксений»: "Что труднее всего? То, что кажется тебе наиболее легким: видеть глазами то, что лежит у тебя перед глазами». Cущество, бродящее со времен Платона и Аристотеля по лабиринту идентичностей и именуемое женщиной, на деле было не женщиной, а мужской мыслью о ней".
Женский идеал, или идея о Женщине по сей день выражается в следующем тезисе «что есть женщина?» Вместо того, чтобы проявиться в императиве «кто есть женщина?». По Андертальцу абсурдно спрашивать: «что есть женщина?», потому что интендируемая в вопросе сущность совпадает с помысленным, а не с сущим. А ведь речь не о том, чтоб быть помысленным, но о том, чтобы быть.
Мысль ясна: главное не в том, чтобы сущность женщины мыслилась, а в том, чтобы она еще и просто существовала. Но если в реальное существование, к примеру, Бога можно еще верить, то верить в существование женщины было бы уместно разве что в анекдоте. Нельзя верить в то, что существует, ибо вера заканчивается там, где начинается существование!
Философы, пытаясь изучить женщину, как, допустим, ботаники изучают растения, обобщая единичные экземпляры по видам и родам, попадают впросак. Потому что женщина (вот-этa-вот!) настолько же теряет себя в понятии, насколько растение или зверь обретают себя в нем. Назвать облепиху «облепихой», значит сказать о ней всё. Сказать о женщине «женщина» - не сказать о ней ровным счетом ничего.
Отсюда следует, что, осмысляя женщину в категориях, мы ее теряем. Но сохраняя ее единственность, мы ее не понимаем. Чем индивидуальнее, тем идентичнее!
В «Евангелия от Иоанна» римский прокуратор, задает узнику вопрос: «Что есть истина?» Как известно, вопрос повисает в воздухе, и вовсе не из-за отсутствия ответа. Молчание узника означало не незнание ответа, а неадекватность вопроса, ибо в другом месте «Евангелия» ответ оглашен как «Я есмь истина». Адекватно было бы спросить не «что есть истина?», а «кто есть истина?”.
Гносеологическая проблема философии женщины как раз и заключается в том, что философов интересовало не «кто есть женщина?», а «что есть женщина?»
Поэтому, вопрос “кто есть женщина?” адекватно должно подразумевать целеполагающее “каково ее назначение, чем она призвана быть?”. Здесь коренится возможность рационально мыслимой женской судьбы, то есть, судьбы, очищенной от всех нарцисстически-эгоистических, лирических, мистических завалов и сведенной в цепь этапных эпикризов в становлении женщины.
Следовательно:
женщина есть назначение
женщина есть призвание
женщина есть служение!
Но к чему же призвана женщина? Если различать в эволюционном становлении женщины прошлое, настоящее и будущее, то можно сказать, что к прошлому относится вся совокупность телесного в ней, которое не просто завершено, но и совершенно.
Настоящее же женщины знаменует ее сознание, эволюция которого не только не завершена, но и вряд ли когда-либо завершится, ибо не может завершиться то, чего не начиналось. Кстати, поражает несоизмеримость телесного и мыслительного: сознание женщины - ублюдок по сравнению с ее любым, самым элементарным отправлением организма. Этот контраст настолько бросается в глаза, что, казалось бы, не остается иного выхода, как подвести черту: женское сознание - дефект.
А будущее женщины, однозначно, в служении, ибо если цель эволюции женского равнозначна назначению женщины, а назначение ее не в том, чтобы “тело двигать” и “двигать телом”, а всем телом как духом и духом как телом быть, становиться, чтобы быть призванной, чтобы служить... мужчине.
(продолжение следует)