Глава 5. Там, за косогором
Жить было можно. Проходимость у печки была прекрасная, ухабы и неглубокие рытвины на дороге она, казалось, вовсе не замечала, через холмы переползала, словно бы даже пофыркивая от удовольствия. И курс держала превосходно, практически не требуя управления. Так что Умеля вскоре поставил рукоятку от ухвата на ручной пар, а сам перебрался на лежанку к Ивану и Бахахи, сказав предписанную традициями присказку:
- Хорошо лежать на печке - ножки в тёпленьком местечке!
- Хоть три дня не есть, лишь бы с печи не слезть, - степенно отвечал, как положено, Иван.
- Как ни мечи, а лучше на печи, - согласился Умеля, примостившись у трубы.
Генрих, ловко снующий между прицепными дровнями и печкой, услыхав эти речи, понял их буквально, как намёк. И немедленно, подбросив в топку очередную охапку поленьев, загремел чугунками и сковородками.
- Пожрать - это мысль! - обрадовался Бахахи, выкатив глаза.
И тут Иван взбеленился.
- Черт бы тебя подрал, твоё лягушачье величество! - заорал он. - Мы тут только и делаем, что жрём. В прошлой главе обедали, перед этим аж два раза ели… А настоящие приключения ещё и не начинались! Нам ещё до ведьмы, может, сорок тысяч вёрст!
Бахахи ошеломленно смотрел на него, зияя пастью. Потом пасть захлопнулась, раздалось бульканье, кваканье, и Бахахи захохотал. Умеля ничего не понял, но вторил ему. Иван не выдержал и тоже засмеялся, несколько смущенный. Ему было неловко за свою грубость. Один Генрих насупился неодобрительно, достал из кармана краюшку хлеба и незаметно подсунул Бахахи.
Умеля, посмеявшись досыта, сказал:
- А вот, кстати, про ведьму! Обещано было разъяснить…
Иван выжидающе посмотрел на Бахахи, но тот, затолкав в пасть краюху, делал выразительные пассы лапами.
- Моам! - сказал он. - Моам муам!
А Генрих и вовсе отвернулся, сделав вид, будто его это не касается.
- Ну, хорошо, - решил Иван. - Тогда я сам расскажу.
И начал пересказывать Умеле чужую историю, совершенно забыв, что он и сам-то до сих пор знает её только в двух словах, а буквально: «ведьма сплющила» - без подробностей. По обыкновению увлёкшись, подробности эти он вдохновенно изобретал на ходу. Ведьма стала троюродной тёткой Бахахи - по матери. Злой, но влиятельной тёткой, которую то ли не позвали на именины маленького принца, то ли позвали, но тут же высмеяли - за то, что она сдуру притащила в подарок мальчику розовое девчачье веретено. В общем, на что-то там сильно обидевшись, злыдня - Иван, сбиваясь, называл её то Карабос, то Гингема, то фея Моргана - поклялась жестоко отомстить. Но не сразу, а когда принц вырастет красавцем неописуемым, чтобы всем было обиднее, и ему самому - в первую очередь. И вот принц достиг требуемой кондиции, сразу влюбился, как водится, в не менее прекрасную принцессу, и только он начал строить светлые планы на будущее, как неосторожно задремал в грёзах на лужайке среди цветов. Тут-то злая ведьма подкралась к нему и влила в ухо зелье из слюны ядовитой бородавчатой жабы…
Историей этой заслушался не только пригревшийся у трубы Умеля, но и Бахахи перестал давиться горбушкой, таращась слезящимися от усилий глазами, и Генрих выглядел совершенно ошеломлённым.
- Ну, дела! - закричал Умеля, встрепенувшись. - Вот это подлянка так подлянка. Я бы за такое… Я бы нипочём так не оставил!
И ему никто не стал возражать. Иван закивал, показывая на Бахахи - дескать, сам посмотри, как же можно такое оставить, мы и не собираемся…
- Я с вами, друзья! Можете во мне не сомневаться, - с жаром воскликнул Умеля, вскочив на ноги и вообще приходя в состояние крайнего воодушевления.
Сначала он заставил всех взяться за руки и повторять за ним хором:
- Один за всех, все за одного!
Потом провозгласил открытую войну всем ведьмам мира и с кличем: «А ля гер ком а ля гер!!!» быстро перебрался к рычагам-ухватам, задергал ими взад-вперед. Печка взревела и понеслась вперед со страшной скоростью, не разбирая дороги, давя кусты и молодые деревца по обочинам.
Свистел встречный ветер, Умеля рвал рычаги на себя и самозабвенно вопил какую-то воинственную песню - сквозь грохот и лязг доносились только обрывки:
- …В эту ночь решили ведьмы стаей… Мчалась печка, ветер подымая…
Тут печка с размаху влетела в овраг и заглохла, Умеля проорал в наступившей тишине:
- …И летела наземь ведьма злая под напором печки и меня!
Печка снова утробно зарычала, выбираясь наверх.
- Что это с ним? - тревожно спросил Бахахи, распластавшийся на лежанке, чтоб не слететь.
Иван пожал плечами.
Генрих вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, пробормотал неразборчивое и полез на четвереньках к дровням. Порывшись там, вернулся с березовым поленом, молча протянул его Ивану - той стороной, где береста сплошь поросла грибами.
- Ах, вот оно что! - догадался Иван. - Ты такие в топку совал?
Генрих виновато развел руками.
- Значит, точно вьюшка дымит, зря он под ней сидел, - заключил Иван. - Ну, да ничего - обдует ветерком, придёт в себя…
Действительно, спустя какое-то время печка пошла ровнее и тише, энтузиазм Умели иссяк, он постепенно затих, а вскоре и вовсе перебрался обратно к друзьям, вяло повозился, усаживаясь и старательно отводя глаза в сторону. Заметно было, что он еще не вполне отошёл, поэтому Иван и Бахахи деловито затеяли ревизию своих карманов, Генрих тоже порылся в вещах, достал кисет, извлек из него трубочку, кремень и кресало, начал уминать табак. Все деликатно помалкивали. Вечерело.
- Собака нам еще нужна, вот что! - тихо сказал вдруг Умеля, отрешенно глядя на сгущающийся в ложбинках туман.
- Зачем? - удивился Иван, обрадовавшись, что товарищ наконец-то заговорил, хоть и странное.
- Не знаю, - признался Умеля. - Просто странное чувство какое-то… Подумалось вдруг почему-то: вот, едем мы воевать, вчетвером… Нужна еще собака…
- Вот такая? - заинтересованно спросил Иван.
Из-за печки вывернула и побежала сбоку ленивой трусцой, поглядывая на них, собака с глазами, как чайные чашки.
Умеля посмотрел вниз, поёжился и замотал головой. Собака отстала.
- Не годится? - удивился Иван. - А эта?
Печку прыжками догоняла собака с глазами, как мельничные колеса.
- Брррр! - передёрнулся Умеля и отвернулся.
Собака послушно затормозила и пропала в тумане.
- На тебя не угодишь, - огорчился Иван.
А Бахахи покосился на Генриха и прошипел:
- Хватит! Прекрати сейчас же! От печки не можешь, что ли, прикурить?
Генрих пожал плечами, послушно отложил огниво и полез вниз за угольком.
Слышно было, как Генрих на припечке сопит и шкворчит, раскуривая свою трубочку. Вдруг он вскрикнул от ужаса, мгновенно взлетел обратно и упал ничком. Мерный, дробный топот послышался в самой гуще подползающего тумана. Все вперили в нее взгляд, не зная, какое чудовище появится оттуда.
Да! Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из смертных не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее из тумана.
- Это не я! Это не моё! - бормотал Генрих, закрыв голову руками.
Бахахи квакал, Умеля орал благим матом, оба хватались то за шкворень, то за кочергу.
Иван вгляделся и тоже завопил.
Спрыгнув с печки он бросился навстречу чудовищу. Черный смерч с разбегу налетел на него, сбил с ног, покатил по земле, навалился так, что у Ивана затрещали ребра, жарко задышал ему в лицо и с визгом принялся нализывать горячим мокрым языком.
Иван отпихивался и бессвязно орал:
- Шарик! Как ты вырос, малыш! Ты меня искал? Где ж ты так изгваздался, Шарик?..
С остановившейся печки на эту сцену взирали умилённо, а сентиментальный Генрих даже утирал набежавшую слезу.
В честь чудесной встречи привал на ночь решили устроить прямо здесь.
Генрих захлопотал насчет ужина, Бахахи и Умеля, быстро натаскав воды из журчавшей неподалеку речушки, подсели к Ивану, глядя, как тот вычёсывает из шерсти Шарика репьи, колючки и катышки свернувшейся вонючей мази. Поджарый пес величиной с молодую львицу - не чистокровная ищейка и не чистокровный мастиф, а, видимо, помесь - блаженствовал. Его огромная пасть все еще светилась голубоватым пламенем, глаза были обведены огненными кругами, и Иван, обтирая морду пса тряпицей, ласково приговаривал:
- Натерпелся ты, видать, от злых людей… Ты уж извини, не мог я тебя с собой взять, щенок ты совсем был… Ну, прости, я ж думал - женюсь по-быстрому, да вернусь…
Бахахи с Умелей, а следом и Генрих, совсем осмелев, клянчили погладить и почесать за ушами, Шарик благосклонно позволял.
После ужина Умеля, поразмышляв, достал из закромов банку рыжей краски и вывел на боку печки красивыми буквами с наклоном:
«Маруся».
Всем понравилось, но Иван, все-таки, спросил:
- А зачем это?
Отступив на пару шагов и любуясь, Умеля ответил:
- Понимаешь, раз уж у нас сложилась такая мужская компания, без единого дамского персонажа… Чтобы никто не возмущался.
- Кто, например? - удивился Иван.
- Ну, есть такие, - неопределенно ответил Умеля. - И вообще… Ты против?
- Нет, нет, что ты! - поспешно сказал Иван. - А какая это Маруся? Из Елоховки?
- Из тридевятого царства, - сказал Умеля.
Иван, удовлетворившись ответом, кивнул.
Намаявшись за день, все мирно уснули. Ночь прошла в целом тихо и спокойно. Приходили только еще какие-то собаки, торчали за кустами, тихонько наблюдая, а одна забралась на дерево, чтобы лучше видеть. Шарик открыл один глаз и тихо зарычал на нее, предупреждая. Та, что на дереве, засверкала глазами, надула шерсть по всему телу и принялась выкрикивать какие-то гортанные оскорбления. В кустах были, очевидно, этим шокированы, потому что немедленно ушли. А ругательница пошипела, поплевалась, делая вид, что хочет напасть, скалила белые редкие клыки. Но убралась, поняв, что Шарик не собирается вступать с ней в честную драку.
(Продолжение будет)